Некоторое время королева задумчиво молчала.
— А уверен ли ты в том молодом человеке, который должен был охранять твою дочь? — спросила она потом. — Может быть, он попросту предал тебя?
Холодный пот выступил у Рене на лбу при этом предположении, но он сейчас же вспомнил, что Годольфин говорил о его делах лишь во сне, а просыпаясь, забывает обо всем. Кроме того, Годольфин ровно ничего не знал о том, что открыл беарнец в прошлом Рене.
— Нет, ваше величество, — сказал он, — даже Годольфин не знал того, что узнал гаданием сир де Коарасс!
— Это очень странно! — пробормотала королева.
— Ваше величество, умоляю вас — возьмите под свою защиту мою дочь! Заприте ее, лишите мужчин возможности видеть и говорить с ней! Иначе я пропащий человек!
— Обещаю тебе, что сделаю все. Я возьму твою дочь в Лувр и буду следить за ней.
— И прикажете найти Годольфина?
— Его найдут! — сказала королева.
Луч надежды мелькнул во взоре Флорентийца.
— Не теряй бодрости духа! — продолжала королева. — Я по стараюсь доказать твою невиновность. Пусть у них имеются улики против тебя, лишь бы ты сам выдержал допрос и не выдал себя. Но если ты признаешься, тогда ты погибнешь! А сегодня вечером, — продолжала она, наклоняясь к его уху, — потребуй священника. Ни одному преступнику не отказывают, раз он желает исповедаться. Этот исповедник принесет тебе мои инструкции! — Королева встала и сказала Крильону: — Герцог, я готова! До свидания, бедный Рене!
Крильон постучал рукояткой шпаги в дверь, и сторож сейчас же отпер ее. Герцог, как истинный рыцарь, предложил королеве кисть своей руки — таков был в то время обычай, что дама опиралась на протянутую руку кавалера, — но королева холодно и надменно отказалась от его помощи.
Когда они вышли из подземелья, Екатерина взглянула на герцога, и ей пришла в голову мысль сделать попытку склонить в свою сторону непоколебимого, честного Крильона.
— Герцог, — сказала она, — мечтали ли вы когда-нибудь о шпаге коннетабля?
— Конечно мечтал, ваше величество!
— О! — протянула Екатерина, бросая на Крильона взгляд, полный самых заманчивых обещаний.
— Только я никогда не мечтал, — прибавил с обычной грубоватой откровенностью Крильон, — о возможности получить шпагу коннетабля путем предательства, помогая, например, бегству преступника, доверенного моей порядочности!
— Какие громкие фразы! — бледнея от злости, сказала королева. — Ну и… любезностью вы не отличаетесь!
— Меня зовут Крильон, — просто ответил герцог.
«Хорошо же! — подумала Екатерина. — Настанет день, когда я раздавлю тебя!»
Носилки королевы-матери стояли у ворот Шатле. Екатерина движением руки простилась с Крильоном и не пригласила его сесть в ее экипаж, а усевшись сама, сказала камергеру:
— На остров Святого Людовика, в улицу того же имени! Носилки направились по берегу Сены до Малого моста и перешли на остров Святого Людовика. На улице того же имени перед большим старым домом королева приказала остановиться. вышла и собственноручно ударила в молоток, висевший у дворовой калитки. Дверь открылась. Королева вошла в большой запущенный двор. Старой служанке, вышедшей навстречу королев-Екатерина сказала:
— Мне нужно видеть президента Ренодэна!
— Идите за мной! — ответила та.
Екатерина поднялась по лестнице в верхний этаж и, по указанию служанки, прошла в кабинет, где за письменным столом работал какой-то человек, одетый во все черное. Это был президент суда Ренодэн. Он был еще молод, но его лоб покрывала сеть морщин — следствие долгих, неустанных трудов. Его взгляд отличался ясностью и подвижностью, тонкие губы придавали лицу выражение злобы и бессердечности.
Он с удивлением смотрел на посетительницу, лицо которой было скрыто густой вуалью; когда же служанка ушла, затворив за собой дверь, Екатерина подняла вуаль, и президент не мог удержаться от почтительного изумления:
— Как? Вы… здесь… ваше величество!
— Ренодэн, — сказала королева, — вы стали президентом благодаря мне, помните это!
— Ваше величество осыпали меня своими милостями, и признательность моя безгранична! — ответил судейский крючок.
— Я пришла, чтобы испытать, велика ли эта признательность, — ответила королева и без всяких недомолвок рассказала президенту всю историю с убийством Самуила Лорьо. — Что же сделать, чтобы спасти Рене? — спросила она, окончив свой рассказ.
— Ваше величество, — ответил Ренодэн, — я президент Шатле, но не парламента!
— Не пройдет и трех месяцев, как вы будете президентом парламента, — холодно ответила Екатерина, — но до тех пор…
— До тех пор надо спасти Рене! Но ведь парламент неподку пен. К тому же ваш фаворит заслужил такую единодушную ненависть, что парламент осудит его с особенным удовольствием!
— Да, но допросом заведуете вы, и если Рене ни в чем не виноват, то…
— Но ведь даже невинные признаются в чем угодно под пыткой, — улыбаясь, возразил Ренодэн. — Конечно, будь я один с палачом, то можно было бы смягчить допрос, но мне соприсутствуют двое судей, отличающихся неподкупностью.
— Рене вытерпит и ни в чем не признается.
— Но это не помешает судить его, так как кинжал и ключ явятся совершенно достаточными доказательствами!
— Это правда! — пробормотала королева, пораженная вескостью довода.
— Вы упомянули, ваше величество, что у Рене перед самым преступлением исчез приказчик. Вот если бы можно было разыскать его, то мы уж заставили бы его взять вину Рене на себя!
— Это отличная мысль, — ответила Екатерина. — Но где найти пропавшего?
— Или же… да, да! — задумчиво продолжал президент. — Мне кажется, что я найду способ спасти Рене. Но он должен вынести пытку и ни в чем не признаваться!
— Он выдержит!
— Не могли бы вы, ваше величество, принять меня сегодня вечером в Лувре?
— Хорошо! Будьте в девять часов около потерны, выходящей на набережную. К вам подойдет человек, который проведет вас ко мне.
— Хорошо, я буду вовремя, ваше величество!
— Значит, до вечера, Ренодэн! — сказала королева, уходя из кабинета, и, сев в носилки, приказала нести ее на мост Святого Михаила.
Перед лавочкой Рене она застала довольно большую толпу соседей и кумушек, оживленно говоривших о чем-то. На королеву никто не обратил особого внимания, так как густая вуаль мешала узнать ее, что же касалось носилок, то они были без гербов и могли принадлежать любой из дам высшего общества, в изобилии посещавших парфюмера королевы.
Екатерина постучалась в запертую дверь, но ей никто не ответил. Она постучала еще сильнее, но по-прежнему одно молчание было ответом ей. Тогда она обратилась к группе соседей, разговаривавших о чем-то около лавочки.
— Скажите, пожалуйста, друзья мои, — спросила она, — ведь это лавка Рене Флорентийца?
— Да, сударыня.
— Разве его нет дома?
— Говорят, что он в тюрьме! — весело сказала хорошенькая торговка.
— Ну а его дочь?
— А вам она нужна?
— Да, нужна.
— Ну так вы пришли слишком поздно, сударыня, потому что птичка уже вылетела из гнезда!
— То есть… как? — с ужасом спросила королева.
— А так! С четверть часа тому назад к лавке подъехали носилки, сопровождаемые двумя замаскированными всадниками. Судя по их наряду, это должны были быть очень важные господа! Один из них постучал в дверь, красавица Паола вышла-мы узнали ее, хотя она тоже нацепила маску. Дочку парфюмеры посадили в носилки, захлопнули дверцу и … поехали!
Екатерина слушала этот рассказ с чувством невыразимого ужаса. Ей вспомнилось все, что только что рассказывал Рене. Неужели цыганка не ошиблась и парфюмеру действительно грозит неизбежная беда?