Почти в тот самый час, когда Ноэ выгребал пистоли герцога Гиза, его величество христианнейший король Карл IX подъезжал к маленькому медонскому домику в обществе наваррского короля и Рене Флорентийца.

Наконец герцог Гиз и герцогиня Монпансье инсценировали целую комедию, всецело построенную на знании характера французского короля; поэтому Карл IX, войдя в комнату, увидел свою мать лежащей на кровати, которая была забрызгана каплями крови. Король вскрикнул, отступил на шаг, а затем бросился к матери, обнял ее и стал целовать, рыдая, словно маленький ребенок. Королева имела вид умирающей. Вдруг она вздрогнула и выпрямилась, забыв о принятой на себя роли. И было с чего: сзади короля стоял Генрих Наваррский.

При виде Генриха Екатерина пришла в такое же изумление, как и Рене. Но первый момент изумления сейчас же сменился страшным гневом, и королева грозно крикнула: — Как, это вы… вы?..

Удивленный этим, король Карл отступил в сторону и в свою очередь посмотрел на Генриха. Но последний оставался совершенно спокойным и ровным тоном ответил королеве:

— Но, ваше величество, разве не естественно, что, узнав о случившемся, я поспешил прискакать сюда вместе с королем-кузеном?

Королева Екатерина ничего не ответила на это, а обратившись прямо к сыну, сказала: «Государь, вот этот человек осмелился похитить меня, а один из сопровождающих его ткнул меня кинжалом!» — и для вящего эффекта королева сорвала повязки и показала свою окровавленную грудь.

Вид крови всегда производил сильное действие на короля Карла. Так и теперь он сильно побледнел и с пеной у рта, с налившимися кровью глазами крикнул Пибраку, в состоянии беспредельного бешенства указывая рукой на Генриха Наваррского: — Арестовать этого человека!

В первый момент Генрих отступил на шаг назад и схватился за шпагу. Но благоразумие сейчас же взяло верх в нем, он снова приблизился к королю и спокойно сказал:

— Государь, ее величество обвиняет меня в государственном преступлении, но, кроме личного желания вашего величества признать это обвинение заслуживающим уважения, никаких мотивов ареста мне не приведено. Однако что же делать? Ведь я здесь в полной воле французского короля, потому что король, выехавший за пределы своего государства, становится частным лицом. Мне не остается ничего иного, как только подчиниться. Но я все же жду, что ее величество королева соблаговолит обосновать предъявленное мне обвинение. Господин капитан, благоволите принять мою шпагу!

Спокойствие наваррского короля смутило Карла IX и успокоило его бешенство. Тем не менее он не взял обратно данного распоряжения, а только подтвердил его в более мягкой форме, сказав:

— Пибрак, возьмите шпагу у его величества короля Наварры и вернитесь с ним в Лувр. Вы предложите его величеству проследовать в свои апартаменты и приставьте к дверям часовых.

Пибрак с поклоном взял шпагу Генриха, и они молча вышли из комнаты. Тогда король Карл сказал матери:

— Матушка, те, кто осмелился поднять руку на французскую королеву, умрут в злейших муках, клянусь вам в этом честью дворянина. Но я никого не отправлю на эшафот без того, чтобы вина не была совершенно доказана.

Королева-мать кивнула головой.

Тогда Карл IX продолжал:

— Вы обвиняете наваррского короля?

— Да, государь.

— А между тем он провел эту ночь в Лувре!

— Вы уверены в этом?

— Совершенно.

— Ну, а… прошлую ночь?

— Прошлую ночь он опрометью скакал за Маргаритой, которая два дня тому назад скрылась из Лувра неизвестно куда.

— Как? Маргарита исчезла? Неужели вы не знаете, куда она девалась?

— Нет, я не знаю, но готов биться о любой заклад, что ее похитил герцог Гиз.

— Хорошо, что вам не приходится биться о заклад, государь, иначе вы проиграли бы его! Герцог не мог похитить Маргариту.

— Почему?

— Потому что в это время герцог гнался за моими похитителями. — Как? Так это он…

— Да, это он отбил меня из рук злоумышленников, и ему вы обязаны тем, что видите меня живой. — Но где же сам герцог? — спросил король.

— Здесь, государь! — ответил сзади голос герцога Гиза, и из-за портьеры выступил сам Балафрэ.

Король, мнительный и недоверчивый по природе, имел слишком много оснований бояться Гизов; к тому же это театральное появление испугало его, и он даже схватился за свою шпагу.

Но герцог поспешил сказать ему с самой обворожительной улыбкой:

— Простите меня, государь, что я осмелился явиться таким образом пред вашим величеством!

Король не успел ответить герцогу, так как в разговор вмешалась Екатерина со следующими словами, обращенными к Гизу:

— Не бойтесь, не бойтесь, кузен! Я надеюсь, что его величество уже начинает отличать истинных друзей от истинных врагов и знает, кто готов всегда поддержать монархию и кто замышляет ниспровергнуть ее. — Кто же осмелится на это? — надменно сказал Карл. — Гугеноты и их вождь, наваррский король, государь. — Опять он! — крикнул Карл, топнув ногой.

— О, да, государь, наваррский король мечтает о блестящей будущности. — Ну, его государство слишком мало для этого.

— Но существуют соседние, например — Франция! — заметил Генрих Гиз.

— Таких вещей не говорят без доказательств, герцог! — раздраженно заметил король, в душе которого любовь к зятю боролась с обычной подозрительностью.

— Доказательства будет не трудно привести, государь, — ответил герцог. — Мне удалось захватить двоих гасконцев, которые сидят под строжайшим арестом в ожидании допроса.

— Ну, так я хочу видеть их! — заявил король. Гиз подошел к столу и ударил молоточком черного дерева по бронзовому колокольчику. На этот звонок явился Гастон де Люкс. — Где Лев? — спросил герцог.

— Лев? — удивленно переспросил Гастон. — Но разве вы не посылали его ночью в Париж? — Нет. — Однако он уехал около полуночи!

— Но этого не может быть! — воскликнул герцог. — А как же пленники? Ведь…

Король, не понимая ничего в этих переговорах, нетерпеливо перебил герцога, сказав:

— Довольно разговоров, господа! Я хочу видеть пленников. Пойдемте к ним! Значит, вы говорите, что одного из пленников зовут граф де Ноэ?

— Да, государь, одним из захваченных нами злоумышленников оказался граф Амори де Ноэ, ближайший друг наваррского короля! — ответил герцог. — Пойдемте! — задумчиво сказал король.

Гиз приказал принести факелы, и они отправились в погреб, где содержались пленники. Там их ждала не совсем обычная картина, в объяснение которой мы должны предварительно рассказать, что случилось после того, как герцогиня Монпансье увела Ноэ, оставив на его месте Льва д'Арнембурга.

В первое время враги молча сидели в темноте, царившей в погребе; наконец Лев окликнул Лагира.

— Чем могу служить вам, господин Арнембург? — отозвался тот. — Я хотел бы поговорить с вами! — Пожалуйста.

— Видите ли, я все еще не могу прийти в себя от изумления. Почему это герцогиня спасла вашего друга Ноэ, а не вас?

— О, это очень просто! Герцогиня хотела во что бы то ни стало спасти меня, потому что, согласитесь сами, не так-то приятно отправить на эшафот любимого человека.

Господин Лагир, — мрачно перебил его Лев, — я не знаю, действительно ли герцогиня любит вас, но если это так, то берегитесь!

— Да как же вы хотите, чтобы я объяснил вам происшедшее, если вы чуть ли не с первого же слова ищите ссоры со мной? — Вы правы. Извините меня и продолжайте, пожалуйста.

— Ну-с, так вот! Герцогиня хотела во что бы то ни стало спасти именно меня, но я решительно отказался покинуть на произвол судьбы своего друга. Было решено бросить жребий, и судьба захотела, чтобы спасен был не я, а мой друг.

— Значит, вы только случайно отправитесь на эшафот? — мрачно сказал Лев.

— Э, дело еще далеко не решено. Герцогиня слишком любит меня, чтобы не выручить из скверного положения, ну а чего захочет женщина, того захочет и Сам Бог. Однако время не раннее, и надо бы поспать. Покойной ночи, господин Арнембург! — и с этими словами Лагир, завернувшись в свой камзол, снова улегся.

Опять наступило молчание. Лев сидел в мрачной задумчивости, меланхолически поглядывая на крошечное оконце, расположенное под самым потолком.

Вдруг это окно засветилось, и в погреб скользнул луч луны, выплывшей из-за тучи.

Должно быть, этот луч пробудил в люксембуржце какие-то новые соображения, потому что он сейчас же окликнул своего товарища по темнице: — Господин Лагир, еще один вопрос, если можно! — В чем дело? — отозвался тот. — Ведь это я, кажется, обезоружил вас?

— Да, вы. Но чем же тут хвастаться? Я лежал на земле, на моей спине сидели два здоровенных рейтара и…

— Да я вовсе не к тому! Я хотел только спросить вас, не оставил ли я вам кинжал?

— Ну вот еще, сказали! Да вы отобрали у меня даже карманный нож!

— Теперь я страшно сожалею об этом. У меня-то остался кинжал, и, будь у вас оружие, мы могли бы… поразвлечься.

— Прелестная идея, которая редко приходит в голову немцам, как вы! Но кинжала у меня нет… — Лагир тяжело вздохнул, а затем вдруг крикнул: — Постойте-ка, постойте! Ведь герцог присылал нам с пажем Амори ужин, и Амори дал нам свой кинжал! Насколько я помню, он забыл взять его с собой… Сейчас! — Лагир вскочил на ноги и стал шарить по полу. Наконец при слабом свете луны он заметил искомое и радостно крикнул: — Вот он, нашел! Теперь мы можем позабавиться на славу.

Д'Арнембург издал какой-то страшный звук, напоминавший радостное рычанье дикого зверя. Но в этот миг луч луны снова погас — должно быть, ее снова закрыли тучи, — и в камере опять воцарилась совершенная темнота.

— Однако!… — сказал гасконец. — Темно, как в аду.

— Ну что же, сверканье наших глаз будет светить нам, — ответил Лев.

— Еще одна прелестная мысль, на которую, по-моему, немцы редко способны! — смеясь сказал Лагир. — Ну-с, вы готовы? Начнем во здравие прелестной Анны!

— А-а-а-а! — прорычал Лев, наворачивая на руку вместо щита свой камзол. — Ты осмеливаешься любить герцогиню Монпансье?

— Я только пользуюсь данным мне разрешением! — ответил Лагир, тоже пристраивавший на руку камзол.

— Ну, так ты недолго будешь пользоваться им! — крикнул д'Арнембург и ринулся на Лагира.

Но гасконец отличался чисто кошачьей ловкостью и гибкостью, и Лев, кинувшийся в то место, откуда только что слышался голос врага, встретил там только стену. — А, ты бежишь, трус? — прорычал он.

— Да нисколько! — ответил Лагир с другого конца погреба. — Военные хитрости всегда дозволены!

Лев снова кинулся на голос, и снова его кинжал встретил лишь стену. Но на этот раз Лагир успел кольнуть его кинжалом в плечо. Арнембург резко повернулся и снова кинулся на гасконца, но тот присел на пол, и, в то время как кинжал люксембуржца встретил лишь воздух, Лагир схватил врага за ноги и опрокинул его на пол. В тот же момент он наступил ему левым коленом на руку, державшую кинжал, правым придавил грудь и сказал, приставив кинжал к горлу Льва: — Теперь вы в моей власти! — Ну, так убейте меня! — прохрипел д'Арнембург.

— Нет, я готов подарить вам жизнь, но только вы должны дать мне честное слово, что не возобновите этого нелепого поединка в темноте.

— Нет, убейте меня! — упрямо крикнул Лев. — Я не хочу вашего великодушия, и если вы пощадите меня, то все равно я вас не пощажу!

— Господин Арнембург, — мягко ответил Лагир, — подумайте: ведь у нас будет тысяча возможностей встретиться при нормальных условиях. Выпустите свой кинжал!

— Никогда! — задыхаясь крикнул люксембуржец. — Убей меня или…

Он напряг все свои силы, чтобы освободиться от Лагира, и гасконцу стоило немалого труда вновь пригнуть к земле взбешенного Льва.

Однако Лагир видел, что ему не удастся еще долго сдерживать могучего немца. Если же последнему посчастливится вывернуться, тогда нелепый поединок должен был бы начаться снова; между тем Лагир чувствовал, что слабеет от чрезмерного напряжения: ведь всего сутки тому назад ему пришлось выдержать упорный и неравный бой, и он еще не успел отдохнуть от него в напряженной позе, в которой его везли связанным сюда. Поэтому он видел, что вынужден покончить теперь же со всем этим.

— В последний раз спрашиваю вас, хотите ли вы остаться в живых? — спросил он, и его голос звучал грустно и торжественно.

— Я предпочитаю смерть твоему великодушию, мерзавец! — крикнул д'Арнембург, снова делая невероятные усилия, чтобы освободиться. Лагир высоко поднял руку с кинжалом и внушительно сказал: — Если вы знаете наизусть какую-нибудь молитву, то прочитайте ее!

— Чтобы черт побрал твою душу! — рявкнул Лев. Рука Лагира опустилась, кинжал вонзился в горло д'Арнембурга, и струя горячей крови брызнула в лицо гасконцу. Лев с силой вздрогнул, потом его тело сразу потеряло всю напряженность, что-то забулькало и захрипело в его горле, и наконец все стихло: он был мертв!..

Лагир вынул кинжал из кровавой раны и встал. Несколько секунд он стоял в мрачной задумчивости, а затем сказал: — Как он любил ее!

После этого он стал на колени у трупа и принялся молиться за упокой этой мятежной души, которой уже пришлось из-за несчастной любви к герцогине испытать на земле муки ада.

Итак, король Карл пожелал лично спуститься к пленникам, и Гиз в сопровождении Гастона повел его туда. Но уже около самого погреба герцог и Гастон заметили странный непорядок: стражи, поставленной с вечера у самых дверей, не было, и из расспросов выяснилось, что это было сделано по распоряжению Льва д'Арнембурга. К тому же Гастон вспомнил, что ключи от погреба находятся у люксембуржца, и явился вопрос о том, как проникнуть туда.

Королю тоже показалось все это странным, но с другой точки зрения: в нем пробудились сомнения, действительно ли дело обстояло так, как уверяли его мать и герцог Гиз, и не хотят ли его, короля, просто мистифицировать? Поэтому он нетерпеливо приказал, чтобы дверь попросту взломали, если не могут найти ключей.

Однако в этом не оказалось необходимости: к величайшему и новому удивлению герцога и Гастона, ключи преспокойно торчали в двери погреба.

Все более недоумевая, герцог поспешно открыл дверь, вошел в погреб и при свете факела увидел две неподвижные фигуры. Одна из них храпела в углу на соломе, другая лежала на соломе, залитой кровью; сверху она была прикрыта окровавленным камзолом.

— Что такое? — удивленно сказал король. — Уж не покончил ли один из пленников самоубийством, чтобы избежать руки палача? — Он подошел к трупу и, сорвав камзол, произнес: — Это не Ноэ!

Герцог и Гастон тоже подошли к трупу, и у них вырвался вопль ужаса: перед ними был Лев д'Арнембург, лежавший с большой раной в горле.

Тогда король подошел к спящему и толкнул его ногой. Ему понадобилось вторично толкнуть ногой Лагира, так как гасконец был очень истощен всем происшедшим и спал словно убитый. Проснувшись, он в первый миг никак не мог понять, где он и что с ним, но затем сознание и воспоминания вернулись к нему, и он поспешно вскочил на ноги.

Лагиру никогда не приходилось видеть короля, но по почтительной позе герцога Гиза и надменной, горделивой осанке стоявшего впереди дворянина он понял, что это — сам король. Поэтому он сейчас же подумал:

«Ну, друг мой Лагир, теперь держись и не выдавай своего государя! История обернулась так благоприятно, что ее можно будет направить как угодно!»

Тем временем герцог Гиз и Гастон с молчаливым ужасом и гневом смотрели на окровавленный труп Льва. Тогда Лагир сказал с ледяным спокойствием: — Это я убил его!

Герцогом овладел приступ бешенства, и, выхватив шпагу из ножен, он кинулся на Лагира.

Но король движением руки остановил его, сказав: — Шпагу в ножны, герцог!

Повелительность тона, которым были сказаны эти слова, охладили герцога; он сунул шпагу в ножны и отступил в сторону. Тогда король подошел поближе к юному гасконцу и спросил: — Как вас зовут? — Лагир, государь. — Откуда вы родом? — Я гасконец, государь. — Чей это труп?

— Человека, который ночью вошел ко мне в темницу и вызвал меня на поединок.

— Значит, это не ваш сообщник? — с изумлением воскликнул король.

— Это один из моих приближенных, сир Лев д'Арнембург, — ответил герцог Гиз. — Но где же второй пленник? — Д'Арнембург выпустил его на свободу, — ответил Лагир.

— Так, значит, это он ускакал ночью, одевшись в доспехи Льва? — крикнул Гастон. Король топнул ногой и сказал с раздражением:

— Дело слишком темное, необходимо скорее пролить свет на него!

— Если вы, ваше величество, соблаговолите выслушать меня, то будет пролит полный свет! — почтительно сказал Лагир. — Говорите! — приказал король.

— Этот дворянин, теперь убитый мною, поклялся мне в вечной ненависти и, чтобы свести со мною старые счеты, воспользовался тем, что меня привезли сюда. Поэтому он пришел сюда предложить моему товарищу поменяться с ним одеждой… — Но для чего?

— Для того, чтобы драться со мною смертным боем. Результат последнего был печален для него: он пал в этом бою мертвым.

— Государь! — крикнул герцог. — Этот негодяй лжет! Я догадываюсь, как было дело. Арнембург вошел в тюрьму, чтобы проверить, все ли в порядке, а эти господа напали на него сзади и убили его; затем один из них воспользовался доспехами Арнембурга, чтобы скрыться бегством.

Лагир дал герцогу договорить до конца, а после того поднял на него спокойный, гордый взгляд и сказал:

— Посмотрите на меня хорошенько, ваше высочество, и скажите, на кого я больше похож: на дворянина или на убийцу?

Тон, которым были сказаны эти слова, отличался такой благородной, гордой простотой, что король невольно посмотрел на гасконца с симпатией.