Двое швейцарцев, оставленных Пибраком сторожить дом и связанную Гертруду, комфортабельно устроились в кухне у камелька и стали ждать. Но вскоре они начали ощущать все неудобство своего поста; ведь они вышли из Лувра ни свет ни заря, и желудок властно вступал в свои права. Между тем Пибрак, казалось, совершенно забыл о них.

— Уж не думает ли капитан, что мы можем обойтись без еды и питья? — пробурчал один из швейцарцев.

— Но ведь есть и пить нам не запрещено, — ответил другой. — Мы только не смеем выходить из дома. Так почему бы нам не угодить голода и жажды здесь, на месте?

— Ты прав. У старой обезьяны, наверное, найдется хорошее винцо.

— Ну, и кусок хлеба да ломоть сала тоже должны найтись; надо только пошевелить старую ведьму! — и с этими словами швейцарцы подошли к Гертруде, лежавшей связанной в углу кухни. — Эй, ты, старая ведьма, — крикнули они. — Мы хотим есть и пить. Покажи нам погреб и кладовую! — А что мне за это будет? — спросила старуха. — Мы угостим и тебя тоже!

— Этого мне мало. Обещайте отпустить меня на волю, и тогда я предоставлю вам хозяйничать во всем доме.

— Да ты с ума сошла? Уж не хочешь ли ты, чтобы нас повесили? — Ну, так ищите сами, а я ничего не покажу.

— Э, нет, старая ведьма, так дешево ты от нас не отделаешься. Ну-ка, товарищ, возьмем ее на руки и сунем в огонь. Вот увидишь, как славно запахнет жареной свининой! Старуха испугалась угрозы и сказала:

— Да не могу же я показать вам погреб и кладовку, раз я связана по рукам и ногам. Развяжите меня сначала, а потом уже я достану все, что нужно.

Развязанная Гертруда приготовила им яичницу с салом и принесла шесть бутылок старого вина. Через час оба солдата были уже совершенно пьяны. Тогда старуха сказала им:

— Я вижу, что вы славные парни, а потому угощу вас вишневой наливкой собственного приготовления.

Гертруда действительно принесла пузатую бутылочку, и содержимое последней очень понравилось солдатам. Но едва только они выпили по стаканчику, как ими овладела непреодолимая сонливость, и доблестные стражи без памяти свалились под стол. Тогда старуха поспешно взбежала на первый этаж и, высунувшись в окно, стала смотреть. Улица была совершенно пустынна, так как Пибрак ограничился в смысле охраны дома Лашенея теми двумя швейцарцами, которых опоила Гертруда, а остальных увел с собой. Что же касается прохожих, то их тоже не было в этом глухом углу, если не считать какого-то молодого человека, взад и вперед прохаживавшегося в отдалении от дома. Приглядевшись, старуха узнала в этом человеке приказчика Лашенея и сейчас же крикнула: — Эй, Патюро, Патюро! Иди сюда! Патюро с опаской подошел поближе и сказал: — Хозяина-то арестовали!

— Да, но мы должны принять меры, чтобы его не повесили. Иди сюда скорее!

Гертруда затащила молодого человека в дом и провела его в комнату Лашенея.

Здесь она открыла известный ей тайник и достала оттуда связку документов, причем, подавая их Патюро, сказала:

— Сама я не умею читать, но мне не раз приходилось слышать от хозяина, что в этой связке достаточно материалов для громкого процесса. — Значит, эту связку надо сжечь? — сказал Патюро.

— Нет, боже упаси! Просто ее надо припрятать в надежное место, а самым надежным будет, если ты спрячешь бумаги у себя на квартире. Кому придет охота искать важные документы у такого незначительного человека, как ты?

— Но ведь такая охота все же может прийти кому-нибудь, и тогда… — с отчаянием воскликнул Патюро.

— Берегись, Патюро! Нашего хозяина все равно выпустят из тюрьмы, а тогда тебе несдобровать.

— Да я не отказываюсь взять эти бумаги, а только представляю вам свои соображения! — испуганно спохватился приказчик. — Если же вы находите, что так будет лучше, то я готов взять их.

Гертруда передала ему бумаги, и они вышли из дома, причем старуха, заперши выходную дверь на ключ, спрятала последний в карман.

Патюро принес опасную связку бумаг к себе домой и здесь погрузился в глубокую задумчивость. У него не было ни малейшей привязанности к Лашенею, который обращался с ним очень грубо и безжалостно помыкал им. Чего же ради рисковать жизнью из-за такого хозяина? Между тем у Патюро уже давно горела в душе мечта прикопить денег и вернуться к себе на родину. Где там станет разыскивать его Лашеней или даже сами лотарингские принцы? Вот если бы обратить эти бумаги в деньги… Но чего же проще? Ведь ни для кого не тайна, что лотарингские принцы злоумышляют против короля; значит, королю будет очень важно проникнуть в подобные планы заговорщиков, а следовательно, он не откажет вознаградить того, кто выдаст их. Одна беда, как пробраться к королю?

Тогда Патюро пришло в голову действовать через посредство Пибрака, который, как он знал, был постоянно вхож к королю, и с этой целью он направился к Лувру. Ему посчастливилось, так как Пибрак попался ему на полпути. Но Патюро был робок, а Пибрак задумчив в этот момент и не расслышал негромкого оклика бедно одетого горожанина. Тогда Патюро решил пойти следом за Пибраком, и таким образом они дошли до дома Лашенея.

Было уже около девяти часов вечера, на улицах стояла темь, и Патюро удалось дойти до самого дома, не будучи замеченным Пибраком. Только тогда, когда капитан несколько раз безуспешно постучался в дверь, Патюро вынырнул из тени и подобострастно предложил Пибраку свои услуги. — Кто ты такой? — спросил его капитан. — Патюро, приказчик Лашенея! — ответил тот. — Почему дверь заперта?

— Потому что Гертруда опоила ваших солдат и сама скрылась, заперев дверь. — А ты можешь открыть запертую дверь? — Мы можем пройти через магазин, ключ от которого у меня. — Хорошо, веди меня!

Патюро провел Пибрака в дом, и тут капитан гвардии мог воочию убедиться в плачевном состоянии оставленной им стражи.

Тогда, отложив счеты с пьяницами-солдатами до их протрезвления, Пибрак обратился к Патюро: — Знаешь ли ты, где твой хозяин?

— Знаю, ваша честь. — А знаешь ли ты, что его ждет? Он будет повешен завтра на восходе. Между тем ему было легко сохранить свою жизнь: стоило только отдать мне важные бумаги, которые я у него требовал. Так вот не желаешь ли ты составить компанию своему хозяину? Если нет, тогда укажи мне, где то, чего я ищу. Патюро набрался храбрости и ответил:

— Если я не укажу этих бумаг, меня ждет виселица; но что ждет меня, если я укажу их? Ведь согласитесь, ваша честь, что в здешнем мире все оплачивается. — Значит, ты можешь дать полезные указания? — Могу, ваша честь, если… если это будет стоить того! — Ну, так вот тебе пистоль.

Патюро не взял монеты, протягиваемой ему Пибраком, и улыбаясь ответил:

— Ваша честь смеется надо мной! Разве бумаги, которые вы ищете, стоят всего только пистоль?

— Дурак! — спокойно сказал Пибрак. — Я могу попросту повесить тебя, а вместо этого предлагаю тебе целый пистоль, от которого ты отказываешься.

— Ваша честь, — возразил Патюро, — я предлагаю вам то, что вам очень нужно в данный момент, а вы отказываетесь. — То есть как это я отказываюсь? — Ну конечно! Раз вы повесите меня, то ничего не узнаете.

— Ладно, милый мой! Стоит тебе только увидать веревку и перекладину, как живо выболтаешь все, и притом совершенно даром.

— Не рассчитывайте на это, ваша честь! Ведь за выдачу важной тайны мне все равно будут мстить, и если я попаду в руки герцога Гиза, то он тоже рассчитается со мной веревкой. Значит, для меня только тогда есть смысл выдать вам бумаги, если сумма, которую я получу за это, даст мне возможность скрыться из Парижа. — Сколько же ты хочешь? — Сто пистолей, ваша честь.

— Да ты белены объелся, что ли? Нет, брат, видно, нечего с тобой говорить. Я просто разнесу весь дом в щепки, найду, что мне нужно, а тебя повешу. — Бумаг в этом доме нет, ваша честь. — Где же они?

— Это моя тайна, за открытие которой я хочу получить сейчас же на руки сто пистолей. — Да откуда взять такую большую сумму офицеру?

— От короля, который рад будет получить столь важную тайну за маленькую для него сумму.

Ну, так вот что. Ты знаешь меня? Да? Так, если я дам тебе честное слово, что завтра до полудня ты получишь свои сто пистолей, поверишь ты мне или нет? Помилуйте, ваша честь… — Но бумаги мне нужны теперь же! — Хорошо, ваша честь, пожалуйте за мною! — сказал Патюро.

Он немедленно провел Пибрака к себе в дом, вручил ему там связку бумаг Лашенея и рассказал Пибраку при этом, каким образом он сам овладел этими важными документами.

Пибрак провел часа два в бедной комнате Патюро, рассматривая полученные документы, а затем тщательно спрятал их под камзол и ушел, думая: «Этого совершенно достаточно, чтобы герцог Гиз с братцами — герцогом Майнцским и кардиналом Лотарингским — отправился на Гревскую площадь».

Раздумывая о свойстве полученных документов, Пибрак дошел до Луврских ворот. Здесь он застал какого-то монаха, который умолял часового пропустить его к королю.

— Я во что бы то ни стало должен видеть короля, чтобы рассказать ему об одном приключении, имеющем отношение к королеве-матери! — ответил монах.

Пибрак вздрогнул и поспешил отвести монаха на несколько шагов в сторону. Здесь он сказал:

— Простите, ваше преподобие, но теперь уже поздно, его величество спит, и будить его без важных оснований нельзя. Поэтому потрудитесь рассказать мне, в чем дело.

Монах — это был тот самый, у которого герцог Гиз отобрал письмо Екатерины Медичи, — сообщил Пибраку о странном приключении, случившемся с ним, и в заключение сказал:

— Когда я вернулся в монастырь, отец-настоятель остался очень недоволен происшедшим и приказал мне сейчас же отправиться в Лувр, чтобы лично доложить королю все, что случилось.

— В таком случае, — сказал Пибрак, — соблаговолите прийти сюда завтра утром, и я проведу вас к его величеству. Скажите только, каков был собою дворянин, предводительствовавший всадниками, отобравшими у вас письмо?

— Он молод, высок, крепок и очень красив; через все лицо у него идет глубокий шрам. В этот момент на колокольне пробило двенадцать часов.

— А, вот как! — сказал Пибрак. — У него шрам во все лицо? Так, так! Значит, до завтра, ваше преподобие! Монах ушел, а Пибрак подумал:

«Этот герцог Гиз, прозванный „Балафрэ“. Но чтобы меня черт побрал, если я тут что-нибудь понимаю. Пойду-ка я к Маликану… ведь уже пробило полночь, и он освободился от своей клятвы!»