Продолжение рода человеческого не представляет собой чего-то случайного или обусловленного прихотью человека, но поддерживается природным влечением, половым инстинктом, властно, неудержимо требующим удовлетворения. В удовлетворении этого природного инстинкта человек находит не только чувственное наслаждение и источник физического хорошего самочувствия, но и удовлетворение более высокого чувства — потребности продолжить свое собственное кратковременное существование за пределы времени и пространства в лице новых существ путем наследственной передачи им своих духовных и физических свойств. В грубо чувственной любви, в стремлении к удовлетворению природного инстинкта человек стоит на одной ступени с животным, но ему дано подняться на высоту, на которой он уже перестает быть безвольным рабом инстинкта, и в нем пробуждаются более благородные ощущения и стремления, которые при всем своем чувственном происхождении раскрывают пред ним целый мир прекрасного, возвышенного и нравственного.

На этой ступени человек становится властелином природного инстинкта и черпает из неиссякаемого источника материал и стимулы для высших наслаждений, для благородного труда и для достижения идеальных целей. Майдслей (Deutsche Klinik, 1873, 2, 3) справедливо называет половое ощущение основой развития социальных чувств. «Если бы человек был лишен инстинкта размножения и всех духовных благ, отсюда вытекающих, то из его жизни исчезла бы вся поэзия и, быть может, также все нравственное развитие».

Во всяком случае, половая жизнь представляет могущественнейший фактор индивидуального и общественного бытия, главнейший импульс для работы, приобретения собственности, основания домашнего очага, пробуждения альтруистических чувств прежде всего по отношению к лицу другого пола, к детям, к своей семье, а затем и по отношению ко всей человеческой семье.

Таким образом, начало всякой этики, а, вероятно, также значительной доли эстетики и религии берет свое основание в половом чувстве. Но если половая жизнь способна служить источником величайших добродетелей, до самопожертвования включительно, то, с другой стороны, в ее чувственной силе кроется та опасность, что она может перейти во всепоглощающую страсть, быть источником величайших пороков.

Необузданная страсть подобна вулкану, все разрушающему, все уничтожающему, подобна пропасти, поглощающей все — честь, состояние, здоровье.

С точки зрения чисто психологической весьма интересно проследить фазы развития, через которые прошла половая жизнь в течение культурного развития человечества, прежде чем она получила свой современный характер, достигла современного нравственного уровня1. На первобытной ступени развития культуры человек удовлетворяет свои половые потребности так же, как животное. Половой акт совершается открыто, и мужчины и женщины не стыдятся ходить нагишом. На этой ступени развития находятся еще и в настоящее время некоторые дикие народы, например, австралийцы, полинезийцы, малайцы Филиппинских островов (ср. Плосс). Женщина представляет общее достояние мужчин, временную добычу более могущественного, более сильного. Этот последний стремится к обладанию наиболее красивыми представительницами другого пола и тем самым инстинктивно выполняет своего рода половой подбор.

Женщина представляет движимость, товар, предмет купли, мены, дара, орудие чувственных наслаждений, труда. В последнее, однако, время Йозеф Мюллер привел веские данные в пользу того мнения, что среди первобытных людей в самом начале существовала моногамия и что грубые пороки половой жизни следует рассматривать скорее как явления вырождения более позднего времени, чем как явления первобытной среды. Началом облагораживающего характера половой любви является зарождение чувства стыдливости по отношению как к проявлению и удовлетворению полового влечения в присутствии посторонних, так и к взаимному общению обоих полов. Отсюда возникает стремление к прикрытию половых органов («и узнали» ни, что наги») и к совершению полового акта наедине.

Развитию этой ступени культуры благоприятствуют суровость климата и вызванная последней потребность в прикрытии всего тела. Этим объясняется отчасти то обстоятельство, что у северных народов, согласно данным антропологии, чувство стыдливости обнаруживается ранее, чем у южных.

Дальнейшим моментом культурной эволюции половой жизни является перемена господствующего до того времени воззрения на женщину как на движимость. Она становится личностью и, хотя она еще долго продолжает стоять на социальной лестнице значительно ниже мужчины, тем не менее постепенно пробивает себе путь взгляд, разрешающий ей распоряжаться собственной личностью и своей любовью.

И вот женщина становится объектом поисков мужчины. К грубо чувственному ощущению половой потребности примешиваются зачатки этических ощущений. Половая похоть проникается духовным элементом. Общность женщин исчезает. Взаимное влечение отдельных индивидов различного пола определяется уже духовными и физическими их качествами. На этой ступени развития женщина проникается сознанием, что ее прелести принадлежат только избраннику ее сердца, и она старается скрыть их от глаз посторонних. Отсюда наряду с чувством стыдливости берет свое начало целомудрие и половая верность, сохраняемые все время, пока длится любовная связь.

Этого социального положения женщина достигает раньше там, где с превращением прежнего кочевника в оседлого жителя у последнего возникает родина, домашний очаг, а стало быть, и рождается потребность иметь подругу жизни в лице жены и хозяйки дома.

Из восточных народов этой ступени очень рано достигли древние египтяне, евреи и греки, из западных — германцы. У этих народов высоко ценятся девственность, целомудрие, стыдливость и половая верность, в противоположность другим народам, которые предоставляют своих женщин гостю для половых наслаждений.

То, что рассматриваемая ступень облагораживания половой жизни довольно высока и появляется значительно позже некоторых других форм культурного развития, в частности эстетической, доказывается примером японцев, у которых еще сравнительно недавно всякая незамужняя женщина могла беспрепятственно заниматься проституцией, без малейшего ущерба для своего будущего положения жены и матери.

Христианство дало могучий толчок к облагорожению половых отношений, подняв женщину на одинаковую социальную высоту с мужчиной и превратив любовную связь между ними в религиозно-нравственный обряд. Этим устанавливалось то положение, что на высшей ступени цивилизации любовь человеческая может быть только моногамной и должна иметь в основе длительный союз. Природа может требовать только размножения рода, но общественная единица, будь то семья или государство, должна иметь гарантию, что потомство будет преуспевать физически, нравственно и интеллектуально. Именно равноправие полов, установление моногамии и укрепление последней правовыми, религиозными и этическими узами дали христианским народам преимущество и духовное и материальное над народами с полигамией вообще и над исламом, в частности

Мухаммед, правда, стремился поднять положение восточной женщины, бывшей только рабыней и орудием грубой чувственности, и поставить ее на более высокую ступень в социальном и семейном отношении, но все же в мусульманском мире женщина продолжает стоять неизмеримо ниже мужчины, которому одному предоставлено право расторжения брачного союза, расторжения, к тому же крайне легко выполнимого.

Ислам совершенно отстранил женщину от всякого участия в общественной жизни и тем самым затормозил ее интеллектуальное и нравственное развитие. Из-за этого мусульманская женщина, в сущности, осталась только средством удовлетворения половой похоти и сохранения расы, тогда как добродетели и способности христианки, являющейся хозяйкой дома, воспитательницей детей и равноправной подругой мужчины, могли расцвести пышным цветом.

Таким образом, ислам с полигамией и гаремной жизнью является резким контрастом моногамии, отличающей семейную жизнь в христианском мире.

Тот же контраст обнаруживается и при сравнении религиозных воззрений мусульман и христиан на загробную жизнь. Верующему христианину последняя представляется в виде рая, очищенного от всей земной чувственности и обещающего чисто духовные наслаждения, воображение мусульманина рисует ему загробную жизнь в образе сладострастной гаремной жизни с восхитительными гуриями.

При всех средствах обуздания чувственного влечения, предоставляемых в распоряжение культурного человека религией, законами, воспитанием и нравственностью, над ним всегда висит как дамоклов меч опасность падения с лучезарной высоты чистой и целомудренной любви в бездну низменных позывов плоти.

Для того чтобы утвердиться на этой высоте, требуется непрерывная борьба между природным инстинктом и порядочностью, между чувственностью и нравственностью. Только людям с сильной волей удается совершенно освободиться из-под власти порабощающей их чувственности и любить той чистой любовью, которая служит источником благороднейших радостей человеческого бытия.

Можно спорить о том, сделалось ли человечество в течение последних столетий более нравственным, но не подлежит сомнению, что оно стало стыдливее, и это облечение чувственных животных потребностей покровом тайны, обязанное успехам цивилизации, есть во всяком случае уступка, сделанная добродетели пороком.

При чтении книги Шерра «История немецкой культуры и нравов» нельзя не вынести впечатления, что современные нравственные воззрения по сравнению со средневековыми сделались чище, хотя и должно признать, что сплошь и рядом прежняя грубость и непристойность выражений сменились только более утонченными нравами, но без повышения нравственности.

Если, однако, сравнить наше время с более отдаленными историческими эпохами и периодами, то ни на минуту не может возникнуть сомнения, что общественная нравственность, невзирая на эпизодические реакции, неудержимо идет вперед с развитием культуры и что одним из наиболее могучих рычагов на пути нравственного совершенствования является христианство.

Мы в настоящее время все-таки далеко ушли от тех половых отношений, которые нашли выражение и в содомических верованиях, и в народной жизни, и в законодательстве, и в религиозных обычаях древних эллинов, не говоря уже о культе фаллоса и Приапа афинян и вавилонян, о вакханалиях Древнего Рима, о привилегированном общественном положении гетер у этих народов!

В результате медленного, часто незаметного развития, которое испытывают человеческие нравы и человеческая нравственность, естественно, должны были произойти колебания аналогично тому, как и у отдельных людей половая жизнь имеет свои приливы и отливы.

Периоды ослабления нравственности в жизни народов совпадают обычно с периодами изнеженности и роскоши Явления эти мыслимы только при усиленном перенапряжении нервной системы, которой приходится приспособляться к возрастающим потребностям. Результатом этой повышенной нервозности является усиление чувственности, ведущее к развращению народной массы и подрывающее общественные основы, нравственность и чистоту семейной жизни. Как скоро эти общественные основы расшатаны распущенностью, прелюбодеянием, роскошью, распад государственной жизни, материальное, моральное и политическое разрушение последней становятся неминуемыми.

Предостерегающими примерами подобного рода служат Римская империя, Греция и Франция в царствование Людовиков XIV и XV . В такие эпохи государственного упадка и замечаются чудовищные искажения половой жизни, причины которых, впрочем, отчасти могут быть объяснены психопатологическим или, по крайней мере, невропатологическим состоянием населения.

То, что большие города являются очагами нервозности и извращенной чувственности, доказывает история Вавилона, Ниневии, Рима, равно как и мистерии современной жизни крупных городских центров. Достоин внимания факт, с которым мы знакомимся из чтения выше цитированного труда Плосса, а именно, что извращения полового влечения не встречаются у диких или полуцивилизованных народов (за исключением алеутов, далее в форме мастурбации у восточных женщин и у намаготтентоток).

Изучение половой жизни человека надо начинать с момента развития ее в период половой зрелости и проследить различные фазы ее вплоть до полного угасания половых ощущений.

Мантегацца в своей «Физиологии удовольствия» превосходно описывает влечения и стремления пробуждающейся половой жизни, зачатки которой, в виде смутных предчувствий и неопределенных ощущений, удается, однако, проследить еще задолго до наступления половой зрелости. Этот, так сказать, период предвестников представляется в психическом отношении наиболее важным. По богатству пробуждающихся в это время ощущений и идей можно судить о значении полового фактора для психической жизни. Эти первоначально смутные, неопределенные стремления, которые возникают из ощущений, пробужденных в сознании органами, остававшимися до сих пор неразвитыми, сопровождаются могучим возбуждением чувственной стороны жизни.

Психологическая реакция полового инстинкта в период возмужалости обнаруживается многообразными явлениями, у которых есть только одно общее — повышенная душевная возбудимость и стремление выразить в той или другой форме, так сказать, перенести на известный объект новое, своеобразное содержание своего настроения. Ближайшими объектами являются религия и поэзия, которые, даже по истечении периода полового развития, после того, как первоначально смутные стремления приобрели определенное выражение, получают могучие импульсы от полового мира. Кто в этом сомневается, пусть вспомнит, как часто в период возмужалости наблюдаются религиозные мечтания, как часто в жизни святых появляются половые искушения, какими отвратительными сценами, настоящими оргиями завершались религиозные празднества древних, а в наше время и собрания известных новейших сект, если уже не говорить о чувственной мистике, которой запечатлены культы древних народов. И, напротив, мы видим, что чувственность, не нашедшая себе удовлетворения, сплошь и рядом ищет и находит себе эквивалент в религиозной мечтательности.

Но и в несомненно психопатологической области обнаруживается это взаимоотношение между религиозным и половым чувством. Достаточно указать на резкое проявление чувственной стороны в историях болезни многих религиозно помешанных, на пеструю смесь религиозного и полового бреда, столь часто наблюдаемую при психозах (например, у маниакальных женщин, считающих себя Богоматерью), в особенности при психозах на почве мастурбации; наконец, можно указать на сладострастно-жестокие самооскопления, самобичевания, даже самораспятие, производимые под влиянием болезненного, религиозно-полового экстаза.

Попытка объяснения психологических взаимоотношений между религией и любовью наталкивается на многие затруднения, но аналогий можно найти немало.

Чувство полового влечения и религиозное чувство (рассматриваемые как психологические явления) состоят каждое из двух элементов.

В религиозной области первичным элементом является чувство подчиненности — факт, отмеченный Шлейермахером еще задолго до того, как к этому положению пришли новейшие антропологические и этнографические исследования, опиравшиеся на наблюдение первичных состояний. Только на более высокой ступени культурного развития в религиозное чувство вступает второй, собственно этический элемент — любовь к божеству. Место злых духов первобытных народов занимают то добрые, то гневные образы более сложных мифологий, и под конец человечество начинает почитать единого, всеблагого Творца, дарующего вечное спасение, все равно заключается ли это последнее в земном блаженстве евреев, в райских утехах мусульман, в вечном блаженстве на небе христиан или в нирване буддистов.

В половой склонности первичным элементом служит любовь, ожидание безмерного блаженства. Чувство подчиненности присоединяется уже вторично. В зародыше оно существует как у мужчин, так и у женщин, но обычно оно резко выражено только у женщин из-за их пассивной роли в деле продолжения рода и социальных условий; в виде исключения такая подчиненность характеризует и мужчин с психическим типом, приближающимся к женскому.

Любовь, как в религиозной, так и в половой области, представляется мистической и трансцендентальной, т. е. при половой любви собственно настоящая цель влечения — размножение рода — не входит в сознание и сила импульса гораздо более могуча, чем то удовлетворение, которое доходит до сознания. В религиозной области предмет обожания по своей природе таков, что он не доступен эмпирическому познанию. Отсюда широкий простор, открываемый фантазии в указанных душевных процессах.

Но и то и другое чувство имеют еще и «беспредельный» объект, поскольку блаженство, которое доставляет половой инстинкт, представляется по отношению ко всем другим наслаждениям несравнимым и неизмеримым, и то же самое нужно сказать об обещанном блаженстве веры, которое в глазах верующего кажется бесконечным и по времени, и по силе.

Следствием тождественности обоих состояний в отношении величины их объекта является то, что оба они вырастают часто до непреодолимой силы и ниспровергают все противоположные мотивы. Следствием их сходства в отношении необъемлемости их объекта является то, что оба они легко переходят в смутную мечтательность, в которой яркость чувства намного затмевает отчетливость и постоянство представлений. В этой мечтательности в обоих случаях рядом с ожиданием необъятного счастья играет роль потребность безграничной подчиненности.

Многообразная тождественность той и другой мечтательности делает понятным то обстоятельство, что при сильных степенях интенсивности они могут в порядке замещения сменять друг друга или возникать рядом друг е другом, так как всякий сильный подъем одного элемента в душевной жизни влечет за собой подъем и прочих элементов. Таким образом, чувство доводит до сознания то одно, то другое из обоих кругов представлений, с которыми оно связано. Но оба вида душевного возбуждения могут также перейти и во влечение к жестокости (активной или пассивной).

В религиозной жизни это происходит при посредстве Жертвы. Жертва связывается с представлением: прежде всего, что она материально угодна божеству, затем, что она приносится ему в знак почитания, как доказательство подчиненности, как дань, наконец, что ею искупаются грехи и вина перед божеством и приобретается вечное блаженство.

Если жертва состоит, как это встречается во всех религиях, в самоистязании, то у религиозных, сильно возбудимых натур она не только служит символом подчинения и эквивалентом в обмене страдания в настоящем на блаженство в грядущем, они ощущают непосредственно как блаженство все, что, по их убеждению, исходит от беспредельно любимого божества, все, что происходит по его воле или в его честь. Религиозная мечтательность ведет тогда к экстазу, к состоянию, в котором сознание до такой степени переполнено психическим чувством блаженства, что представление о перенесенном истязании доходит до него совершенно свободным от болевых ощущений.

Экзальтация религиозной мечтательности может привести к ощущению блаженства и при виде приносимой в жертву другой личности, если сострадание к последней перевешивается религиозным аффектом.

То, что и в области половой жизни возможны аналогичные явления, доказывает, как мы увидим ниже, садизм и в особенности мазохизм.

Таким образом, часто констатируемое родство между религией, сладострастием и жестокостью может быть приведено приблизительно к следующей формуле. Религиозное и половое состояния аффекта обнаруживают на высоте своего развития тождественность в отношении количества и качества возбуждения и могут поэтому при подходящих обстоятельствах замещать друг друга. Оба они могут при патологических условиях переходить в жестокость.

Не меньшее влияние оказывает половой фактор и на пробуждение эстетических чувств. Чем были бы живопись, скульптура и поэзия без половой основы? В любви (чувственной) они приобретают тот пыл фантазии, без которого немыслимо истинное творчество, и в пламени чувственных ощущений они сохраняют свой жар. Вот почему великие поэты и художники являются чувственными натурами.

Этот мир идеалов раскрывается с появлением процессов полового созревания. Кто в этот период жизни не воодушевлялся стремлением к великому, благородному, прекрасному, тот останется на всю жизнь филистером! Есть ли человек, призванный и непризванный, который в это время не седлал бы Пегаса?

На границе физиологической реакции стоят процессы полового созревания, во время которых названные смутные, страстные стремления выражаются в личной и мировой скорби, доходящей до отвращения к жизни, и сопровождаются нередко болезненным влечением причинять другим боль (слабая аналогия психологической связи между сладострастием и жестокостью).

Любовь первой молодости окружена романтическим, идеальным ореолом. Она возносит свой предмет до апофеоза. В своих первых проявлениях она имеет платонический характер и часто направляется на поэтические и исторические образы. С пробуждением чувственности юноше угрожает опасность перенести всю идеальную аилу этой любви на лицо другого пола, не выдающееся ни в духовном отношении, ни в физическом, ни в социальном. Отсюда неравные браки, похищения невест, ошибки со всей трагедией страстной любви, входящей в коллизию с общественными понятиями и родовыми предрассудками и нередко находящей себе печальный исход в одиночном или двойном самоубийстве влюбленных.

Чересчур чувственная любовь никогда не может быть прочной и настоящей любовью. Вот почему первая любовь, являясь только вспышкой проснувшейся страсти, обыкновенно весьма скоропреходяща.

Истинной любовью может быть названа только та, которая зиждется на сознании нравственных преимуществ любимого человека, которая готова делить с ним не только радости, но и горе, не останавливаясь ни перед чем в своем самопожертвовании. Любовь высокоодаренного человека не страшится никаких препятствий и опасностей, как скоро дело идет о том, чтобы достигнуть и упрочить обладание любимым существом.

Она способна на подвиги героизма и презрения к смерти. Но при известных условиях и при недостаточной твердости нравственных основ такой любви грозит и опасность совершить преступление. Позорным пятном ее является ревность. Любовь слабо одаренного человека носит сентиментальный характер; при иных обстоятельствах она ведет к самоубийству, если она не встречает взаимности или наталкивается на препятствия, тогда как при тех же условиях она может сильно одаренного человека довести до преступления.

Сентиментальная любовь может сделаться карикатурной, особенно там, где чувственный элемент не отличается силой (рыцарь Тогенбург, Дон Кихот, многие средневековые миннезингеры и трубадуры).

Такая любовь приторна и может даже стать просто смешной, тогда как при обычных условиях проявления этого могучего чувства вселяют в человеческое сердце то сочувствие, то уважение, то содрогание.

Далеко не редко эта слабая любовь переносится на созвучную с ней область — поэзию, которая в таком случае также становится приторно-сентиментальной, на эстетику, делающуюся тогда утрированной, на религию, которая приобретает характер мистический, религиозно-мечтательный, а при более сильном развитии чувственности она переходит в сектантство, а то и в религиозное помешательство. Все эти особенности в незначительной степени присущи и незрелой любви в период начинающейся зрелости. Из массы всевозможных сочиняемых в это время стихов обнаруживают известный смысл только те, в которых прославляется милосердие Творца.

Хотя любовь нуждается в этике, чтобы подняться до истинного и чистого чувства, чувственность все же обязательно составляет ее прочнейшую основу.

Платоническая любовь есть нонсенс, самообман, ложное обозначение чувства, только родственного любви.

Поскольку любовь основана на чувственном вожделении, она нормальным образом мыслима только между разнополыми, способными к половому общению индивидами. Раз эти условия отсутствуют или утрачены, место любви заступает дружба.

Замечательна роль, которую у мужчин играет состояние их половых отправлений в возникновении и сохранении у них чувства собственного достоинства. Значение этого фактора доказывается утратой мужественности и самодоверия, замечаемой у слабонервных онанистов и импотентов.

Правильно замечает Журковецкий («Мужская импотенция» — Mдnnliche Impotenz. Wien, 1889), что на психике старых и молодых людей существенно отражается состояние их половой способности и что импотенция в резкой степени ограничивает бодрое, жизнерадостное настроение, умственную работоспособность, доверие к себе и полет фантазии. Этот дефект тем значительнее, чем в более раннем возрасте мужчина утратил свою половую силу и чем большей чувственностью он был одарен.

Внезапная утрата половой способности может повести здесь к развитию тяжкой меланхолии и даже к самоубийству, если для таких лиц жизнь без любви составляет бремя.

Но и там, где реакция не в такой степени резка, субъект, утративший половую способность, становится угрюмым, недоброжелательным, эгоистичным, ревнивым, слабовольным, трусливым, лишенным самолюбия и честолюбия.

Аналогичное мы встречаем у скопцов, характер которых после кастрации меняется к худшему. Еще в более резкой степени сказывается выпадение половой способности у лиц, отягченных наклонностью к так называемой эффеминации (см. ниже).

Менее резко выраженные в психологическом отношении, но все же заметные изменения наблюдаются у пожилой женщины, завершившей свою половую роль. Если отошедший в область прошлого период половой жизни ее был удовлетворителен, если у нее есть дети, радующие сердце стареющей матери, то биологическая перемена едва доходит до ее сознания. Совершенно иначе обстоит дело тогда, когда женщина лишена этой радости вследствие ли бесплодия или по причине вынужденного обстоятельствами воздержания от ее естественного призвания.

Факты эти проливают яркий свет на различия в психологии половой жизни мужчин и женщин, на разницу половых ощущений и вожделений тех и других.

Нет сомнения, что половая потребность у мужчины сильнее, чем у женщины. Подчиняясь могучему природному инстинкту, он, достигнув известного возраста, стремится к обладанию женщиной. Он любит чувственно, определяющим мотивом в его выборе являются исключительно физические преимущества. Повинуясь властному природному влечению, он в своих любовных исканиях ведет себя агрессивно и бурно, хотя эта природная потребность и не наполняет всего его психического мира. Как скоро его вожделение удовлетворено, любовь его временно отступает перед другими жизненными и социальными интересами.

Иное дело — женщина. Если она нравственно нормально развита и хорошо воспитана, то чувственные ее вожделения выражены слабо. Будь это иначе, весь свет превратился бы в дом терпимости и брак и семья стали бы немыслимы. Как бы то ни было, мужчина, избегающий женщины, и женщина, набрасывающаяся на половые наслаждения, оба они представляют явление ненормальное.

Благосклонности женщины добиваются. Она держится пассивно. Это лежит в ее половой организации, а не только в выработанных обществом правилах приличия.

Тем не менее в сознании женщины половая область играет большую роль, чем в сознании мужчины. Потребность в любви у нее сильнее, чем у мужчины, постояннее, не так эпизодична, как у последнего, но любовь эта отличается более духовным, нежели чувственным характером. В то время как мужчина любит в своей жене прежде всего жену, а потом уже мать своих детей, в сознании женщины на первом плане находится отец ее ребенка и только затем уже муж. При выборе спутника жизни женщина руководствуется несравненно в большей степени духовными, нежели физическими преимуществами. Сделавшись матерью, она делит свою любовь между ребенком и супругом. Перед материнской любовью отступает чувственность В дальнейшем супружеском общении женщина находит для себя не столько чувственное удовлетворение, сколько доказательство любви и расположения мужа.

Женщина любит всей душой. Любовь для нее — это вся жизнь, для мужчины — только наслаждение жизнью. Несчастная любовь наносит мужчине рану, женщине же она стоит жизни или, по меньшей мере, счастья жизни. Может ли любить женщина дважды — вопрос, заслуживающий внимания психологов. Во всяком случае, духовный склад женщины — моногамический, мужчины — полигамический.

В могуществе половой потребности кроется слабость мужчины перед женщиной. Он находится в зависимости от нее, и степень этой зависимости прямо пропорциональна его слабости и чувственности, другими словами, зависимость тем больше, чем невропатичнее мужчина. Это делает для нас понятным факт пышного расцвета чувственности в эпохи общего физического и морального расслабления. При таких условиях государству грозит опасность подпасть под гибельную для него власть фавориток, чему яркими примерами могут служить господство метресс при дворе Людовиков XIV и XV, гетеризм в Древней Элладе.

Биография многих государственных деятелей древнего и новейшего мира показывает нам, что они совершенно подчинялись влиянию женщин благодаря своей сильной чувственности, причина которой, в свою очередь, лежала в их невропатической конституции.

Тонкое психологическое понимание природы человека видим мы в правиле католической церкви, которое предписывает своим священнослужителям безбрачие (целибат) и этим путем стремится освободить их от влияния чувственности для того, чтобы они могли полностью посвятить себя своему призванию. Жаль только, что обреченный на безбрачие священнослужитель лишен одновременно и того облагораживающего влияния, какое оказывает любовь, а с нею и брак на развитие характера.

Так как природа предназначила мужчине агрессивную роль в половой жизни, для него существует постоянно опасность переступить границы, налагаемые на него в этом отношении обычаями и законами.

Несравненно более противонравственным, а стало быть, и подлежащим более тяжкой каре закона является прелюбодеяние, совершаемое женщиной. Нарушительница супружеской верности обесчещивает не только себя, но и своего мужа, и детей, не говоря уже о том, что на свете появляется ребенок «неизвестного отца». Природный инстинкт и общественное положение легко могут совратить мужчину с пути истинного, тогда как женщина поставлена в этом отношении в гораздо более благоприятные условия.

Для незамужней женщины половая жизнь также складывается совершенно иначе, чем для мужчины. Общество требует от холостого мужчины только приличия, от женщины — вместе с тем и целомудрия. Культурный уровень современного общества допускает половую жизнь у женщины только в браке.

Целью и идеалом женщины, даже погрязшей в пороке, является только брак. Женщина, как верно замечает Мантегацца, желает не только удовлетворения своих чувственных влечений, но и защиты, и содержания себя и своих детей. Самый распущенный мужчина требует от женщины, которой он предлагает руку и сердце, целомудрия как в прошлом, так и в настоящем.

Щитом и украшением женщины в стремлении к достижению этой достойной ее цели служит стыдливость. Мантегацца метко назвал последнюю «одной из форм физического самосохранения у женщины».

Здесь не место вдаваться в подробности антрополого-исторического исследования развития этого прекраснейшего украшения женщины. По всей вероятности, женская стыдливость представляет наследственно совершенствуемый продукт культурного развития.

В полном противоречии со стыдливостью стоит стремление обнажать свои прелести, которое под защитой законов о моде и санкционированных условных понятий о приличии позволяют себе в бальном зале даже самые скромные девицы. Мотивы этого понятны. По счастью, они столь же мало доходят до сознания целомудренных девушек, как и побуждения гой периодически возвращающейся моды рельефно подчеркивать пластику известных частей тела, не говоря уже о корсете и т. п.

Во все времена у всех народов женский пол обнаруживает стремление украшать себя и выставлять напоказ свои прелести. В мире животных природа при распределении красоты выказала по отношению к самцам гораздо больше щедрости. Мужчины называют женщин прекрасным полом. Любезность эта, очевидно, проистекает из чувственных потребностей мужчин. До тех пор, пока стремление украшать себя непреднамеренно или пока истинный психологический смысл желания нравиться не сознается женщиной, ничего против этого возразить нельзя. Но как скоро сюда примешивается сознательный элемент, мы говорим уже о кокетстве.

Мужчина, стремящийся к украшению себя, смешон при всех обстоятельствах. В женщине мы привыкли к этой маленькой слабости и не видим в ней ничего предосудительного, пока она не вытекает из того, что французы окрестили словом «кокетство».

В сфере психологии любви женщина далеко оставила за собой мужчину отчасти благодаря наследственности и воспитанию, так как область любви неотделима от нее, отчасти вследствие того, что она отличается более тонкими чувствами (Мантегацца).

Даже с точки зрения высокой нравственности нельзя поставить в укор мужчине, если он видит в женщине прежде всего объект для удовлетворения своего природного влечения. Но на нем лежит при этом обязанность принадлежать исключительно одной женщине, избраннице его сердца. В правовом государстве следствием этой обязанности является возникновение нравственного договора, брака и брачного права, поскольку женщина нуждается в защите и содержании себя и своего потомства.

С психологической точки зрения, а также для объяснения известных, описываемых ниже патологических явлений необходимо рассмотреть психические процессы, которые привлекают и приковывают друг к другу мужчину и женщину, причем среди всех прочих лиц того же пола только один или одна являются желанными.

Если бы удалось доказать в этих процессах преднамеренность — в целесообразности им нельзя отказать, — то самый факт неотразимого обаяния, оказываемого определенными лицами друг на друга при полном равнодушии ко всем другим, как это имеет место при истинной, счастливой любви, свидетельствовал бы о поразительно мудром законе природы, коим обеспечивается моногамное соединение в интересах той же природы.

Для исследователя, однако, эта влюбленность, эта «гармония душ», этот «союз сердец» отнюдь не представляют «мистерии душ», но в большинстве случаев сводятся к определенным физическим, а при известных обстоятельствах — также духовным качествам, обусловливающим притягательную силу данного лица.

В этом случае говорят о так называемых фетише и фетишизме. Под фетишем имеют в виду предметы или части, или же просто свойства предметов, от которых, в силу ассоциативного отношения к общему представлению или общей личности, вызывающей живое чувство, живой интерес, исходит своего рода очарование (feitiзo, по-португальски) или по меньшей мере очень глубокое, индивидуально своеобразное впечатление, которое в действительности не присуще внешнему признаку (символу, фетишу) как таковому1.

Индивидуальное почитание фетиша, доходящее до форменного культа, обозначают именем фетишизма. Это психологически интересное явление объясняется эмпирически ассоциативным законом, отношением частного представления к общему, причем, однако, существенным моментом является индивидуально своеобразная окраска частного представления в смысле чувственного наслаждения; наблюдается оно преимущественно в двух родственных психических областях: в сфере религиозных и в сфере эротических ощущений и представлений. Религиозный фетишизм имеет другое отношение и значение, чем половой, поскольку он находил и находит свои первоначальные мотивы в убеждении, что предмет, являющийся фетишем, или изображение Божье обладает божественными свойствами, а не представляет только чувственный образ, или поскольку фетишу суеверным образом приписываются особые свойства: чудотворные (реликвии) или предохраняющие (амулеты).

Иное дело — эротический фетишизм, психологическая мотивировка которого заключается в том, что фетишем становятся физические или также духовные свойства лица, мало того — даже просто предметы обихода и т. п., причем они каждый раз пробуждают могучие ассоциативные представления о самой личности и сверх того всегда окрашиваются живым чувственным ощущением. Аналогия с религиозным фетишизмом выражается во всяком случае постольку, поскольку и при этом последнем, в зависимости от обстоятельств, фетишами становятся довольно незначительные предметы (ногти, волосы и т. п.) и связываются с чувствами, доходящими до экстаза.

Что касается развития физиологической любви, то очень вероятно, что зародыш ее надобно искать в каком-нибудь индивидуальном, чарующем влиянии фетиша, оказываемом лицом одного пола на лицо другого пола.

Наиболее простым является тот случай, в котором с чувственным возбуждением совпадает по времени вид представителя другого пола, причем его созерцание усиливает чувственное возбуждение.

Чувственное и зрительное впечатления вступают в ассоциативную связь, и эта связь укрепляется по мере того, как возвращающееся чувственное возбуждение пробуждает оптический образ воспоминания или же последний (новое свидание) вновь вызывает половое возбуждение, доходящее даже до оргазма и поллюций (сновидение). В этом случае фетишем служит телесный образ любимого человека как одно целое. Но, по мнению Бине и др., и части целого, просто свойства, притом как физические, так и духовные, могут влиять в качестве фетишей на лицо другого пола благодаря тому, что восприятие их совпадает с (случайным) половым возбуждением (или вызывает таковое).

Что в этой духовной ассоциации решающим является случай, что фетишами могут служить предметы индивидуально самые разнообразные, что отсюда порождаются самые странные симпатии (и, наоборот, антипатии), факт общеизвестный, подтверждаемый ежедневным наблюдением.

Этим физиологическим фетишизмом объясняются индивидуальные симпатии между мужчиной и женщиной, предпочтение, оказываемое одной определенной личности перед всеми другими того же пола. Так как фетиш представляет собой совершенно индивидуальный признак, то само собой разумеется, что он действует только совершенно индивидуально. Поскольку он приобретает очень сильную чувственную окраску, то, понятно, данное лицо не замечает недостатков в предмете своей любви («любовь делает слепым») и приходит в состояние экзальтации, которое имеет лишь индивидуальную основу, непонятную другим лицам, и при известных обстоятельствах может даже представляться смешным. Этим объясняется то обычное явление, что человек, сердце которого свободно от стрел Амура, не может понять своего влюбленного ближнего, тогда как этот последний боготворит своего идола, возводит обожание его в истинный культ и наделяет его качествами, которыми тот с объективной точки зрения отнюдь не обладает. Этим объясняется также, почему любовь представляет собой нечто большее, чем страсть, какое-то особенное психическое состояние, в котором недостижимое становится достижимым, уродливое кажется красивым, невежда — образованным, в котором забываются и исчезают всякие интересы, всякое сознание долга.

Тард (Archives de Fantropologie criminelle, 5 ann № 30) справедливо указывает, что фетиши могут быть разнообразны не только в индивидуальном, но и в национальном отношении, хотя общий идеал красоты у культурных народов одной и той же эпохи остается одинаковым.

Бине принадлежит великая заслуга точного изучения и анализа этого фетишизма любви.

Любовный фетишизм служит источником особых симпатий. Так, одного привлекают стройные женщины, другого — толстые, одного — брюнетки, другого — блондинки. Для одного индивидуальным чарующим фетишем служит особое выражение глаз, для другого — особый тембр голоса или особый запах, даже искусственный (духи), или рука, нога, ухо и т. п., и этот фетиш представляет собой исходный пункт сложной цепи душевных процессов, общим выражением которых является любовь, т. е. стремление к физическому и духовному обладанию предметом любви.

Факт этот представляет важное условие для установления физиологического фетишизма.

Фетиш может долго сохранять свое значение в физиологических пределах, но только до тех пор, пока он развивается от частного представления к общему, пока расцветшая благодаря ему любовь имеет своим предметом духовную и физическую личность в целом.

Нормальная любовь может быть только синтезом, обобщением. Меткое выражение этого положения мы находим у Макса Дессуара (псевдоним Людвига Брунна)1 в его сочинении «Фетишизм в любви»: «Нормальная любовь представляется нам, следовательно, в виде симфонии, составляющейся из всевозможных тонов. Она есть результат различнейших возбуждений. Она, так сказать, политеистична. Фетишизм же знает только тон одного-единственного инструмента; он возникает из одного определенного раздражения; он монотеистичен».

Всякий, кто хотя бы немного призадумается над этим вопросом, не может не признать, что об истинной любви (этим выражением, к сожалению, злоупотребляют слишком часто) может быть речь только тогда, когда предметом обожания является вся личность, и физическая, и духовная. Конечно, всякая любовь должна заключать в себе чувственный элемент, другими словами, — стремление к обладанию предметом любви и к совместному служению законам природы.

Но кто избирает предметом своей любви только тело представителя другого пола, кто ищет единственно удовлетворения чувственной потребности, без обладания душой, тот любит не истинной любовью, точно так же как неистинна любовь платоника, любящего только душу и отвергающего физическое обладание (тоже вид полового извращения). Для одного фетишем служит лишь тело, для другого — лишь душа; любовь одного, как и другого, не что иное, как простой фетишизм.

В этом случае перед нами переходные ступени к патологическому фетишизму, и наш вывод справедлив уже потому, что дальнейшим критерием истинной любви должно служить духовное1 удовлетворение в половом акте.

В пределах физиологического фетишизма нам остается еще заняться расследованием того интересного факта, что среди множества предметов, могущих служить фетишами, существуют единичные, приобретающие это значение у довольно большого числа лиц.

В качестве таких фетишей можно назвать для мужчин: волосы женщины, ее руку, ногу, выражение ее глаз. Некоторые из них приобрели в патологии фетишизма выдающееся значение. Эти факты играют, очевидно, и у женщин известную роль, то бессознательную, а то и осознаваемую.

Главной заботой женщины является уход за волосами, которому она часто отдает непозволительно много времени и денег. С каким тщанием мать ухаживает за головным убором еще у своих маленьких дочерей! Какую роль играет парикмахер! Вылезание волос повергает молодую женщину в страшное отчаяние. Я вспоминаю одну тщеславную женщину, которую это обстоятельство довело до душевного расстройства и самоубийства. Женщины охотнее всего беседуют о прическах и питают чувство зависти к тем, кого природа одарила богатой растительностью.

Красивые волосы являются могучим фетишем для многих мужчин. Уже в легенде о Лорелее, завлекавшей мужчин, фетишем оказываются «золотистые волосы», которые она причесывает золотым гребнем. Не меньшей притягательной силой обладают во многих случаях рука и нога, причем зачастую (но отнюдь не всегда) мазохистские и садистские ощущения содействуют выбору того или другого особого рода фетиша.

В переносном смысле, путем ассоциации идей, может получить значение фетиша перчатка или башмак.

Макс Дессуар (указ. соч.) справедливо отмечает, что средневековый обычай пить из башмака красавицы, обычай, местами еще ныне существующий в Польше, играет выдающуюся роль в качестве знака любезности, обожания. Вспомним, какая роль отводится женскому башмаку и в сказке «Золушка».

Особенно важное значение в качестве воспламеняющего фетиша имеет выражение глаз, и в этом отношении давно установленной репутацией пользуются невропатические глаза, действующие притом как на женщин, так и на мужчин. «Мадам, ваши прекрасные глаза предрекают мне смерть от любви», — говорит герой комедии Мольера.

Примеров того, что фетишем может сделаться запах человеческого тела, очень много.

И этот факт бессознательно или сознательно используется женщинами в искусстве любви. Уже в Ветхом завете Руфь стремилась приковать к себе Вооза, умаслив свое тело благовонными мазями. Полусвет прежних времен, как и новейшего времени, является одним из главнейших потребителей парфюмерных магазинов. Иегер в своем «Раскрытии души» приводит много указаний на обонятельные симпатии.

Известны случаи, когда люди женились на уродливых женщинах только потому, что их бесконечно привлекал запах тела последних.

Об этом свидетельствует и роман Бело «Купальни Трувилля». Бине полагает, что не один брак, заключенный с певицами, имел в своем основании очарование, произведенное голосом.

Этот же автор обращает внимание еще на один интересный факт, именно на то, что у певчих птиц голос имеет такое же половое значение, как у четвероногих запах. Так, птицы привлекают самок пением, и восхищенная самка прилетает ночью на свидание к победителю на этом своеобразном турнире.

То, что и духовные качества могут играть роль фетишей в более широком смысле, доказывается патологическими проявлениями мазохизма и садизма.

Этим же объясняются случаи идиосинкразии и подтверждается старое правило «о вкусах не спорят».

Относительно фетишизма у женщин в научном отношении можно высказать лишь предположения. Как и в половой жизни мужчин, при развитии половых симпатий у женщины он, по всей вероятности, играет аналогичную роль, а тот факт, что фетишизм у мужчин представляет явление физиологическое, можно считать доказанным. Более близкого знакомства с женской половой жизнью следует ожидать только тогда, когда изучением этого вопроса займутся женщины-врачи.

Фетишами для женщин являются несомненно как физические, так и духовные качества мужчин. Для большинства женщин такая роль выпадает, конечно, на долю физических качеств мужчины, из чего, однако, нельзя еще выводить обязательно заключения о существовании особой чувственности у женщин. Во многих, однако, случаях притягательную силу для женщин обнаруживают не телесные достоинства мужчины, подчас оставляющие желать очень многого, иногда и отрицательные по своему характеру, а его душевные качества. И на высокой ступени развития культуры мы особенно часто встречаемся с этим явлением при отсутствии и особого воспитания, и особого склада ума, причем нет и тени мысли о том, чтобы воспользоваться выгодами блестящего социального положения, завоеванного или могущего быть завоеванным мужчиной благодаря его выдающимся духовным способностям.

Этот фетишизм тела или духа не лишен значения для потомства, поскольку он содействует удачному подбору и делает возможным наследование физических или душевных качеств.

В общем, женщине импонируют в мужчине и вызывают симпатию физическая сила, мужество, благородство, рыцарство, уверенность в собственных возможностях, иногда также известное самомнение, высокомерие и подчеркиваемое сознание своего превосходства и господства по сравнению со слабым полом.

Даже репутация отъявленного Дон Жуана часто делает мужчину интересным и неотразимым для женщины, как если бы эта репутация свидетельствовала о его половой силе, причем, конечно, неопытная девушка далека от подозрения, какую опасность в виде сифилиса и хронического уретрита может представлять для нее брачное единение с интересным грешником.

Актер и певец, иногда также цирковой наездник и атлет, пользующиеся благосклонным вниманием толпы, часто оказывают на девиц-подростков и даже на более зрелых женщин прямо магнетическое воздействие, о чем можно судить по многочисленным вещественным и невещественным доказательствам обожания, получаемым этими артистами от представительниц прекрасного пола повсюду, где бы они ни выступали.

Несомненна также слабость, питаемая большинством женщин к военному мундиру, причем кавалерия пользуется безусловно предпочтением пред пехотой.

Волосы мужчин, бесспорно, имеют для женщин значение фетиша, в особенности борода и усы, как печать мужественности, как выдающийся вторичный половой признак. Подобно тому как у женщин укладка волос, и в частности косы, в туалете мужчин, желающих произвести впечатление на прекрасный пол, уход за бородой и специально за усами играет особенно значительную роль.

Фетишистское значение глаз доказывается частотой взаимной симпатии супругов и любовников, обладающих так называемыми невропатическими глазами.

Чарующее влияние мужского голоса — факт общеизвестный, и знаменитые певцы могут быть поистине названы завоевателями женских сердец; бесчисленные любовные записки, которыми их буквально забрасывают, неоспоримо свидетельствуют об этом фетишистском обаянии голоса. По сравнению с баритонами и басами тенора пользуются безусловным преимуществом.

Бине приводит по этому поводу наблюдение Дюма, которым этот романист воспользовался в своей новелле «Дом на ветру» и которое относилось к даме, влюбившейся в голос одного тенора и нарушившей из-за этого супружескую верность.

Относительно патологического фетишизма у женщин мне до сих пор еще не удалось собрать достоверных сведений.