Бургхард Гинстер — человек, который не выносит, когда окружающая обстановка оскорбляет его своеобразные эстетические представления.

Я с благоговением смотрю, как Бурги превращает площадку Штолпер Хайде в стильное, уютное местечко.

Он расстилает белую, вышитую красными маками скатерть. Раскладывает тарелки, приборы, льняные салфетки. Коробочки с различными сырами, ростбиф и свинина с поджаренной корочкой. Конфитюр, три сорта хлеба, круассаны. Баночка белужьей икры и две бутылки «Вдовы Клико».

Я часто бывала у Бурги дома, спасалась у него в тяжелые времена, когда из-за очередного разрыва с Филиппом срочно нуждалась в убежище. Я видела его расслабленным, лежащим на диване, поедающим в огромных количествах шоколадные конфеты «Мон шери» и смотрящим в двадцатый раз Барбру Стрейзанд в фильме «Jentl».

Мне не очень нравится этот фильм. Местами он меня угнетает. Я неохотно смотрю фильмы, после которых мне хуже, чем до. Поэтому я в грош не ставлю высокохудожественные фильмы, в которых нет хеппи-энда, равно как и не высокохудожественные фильмы, в которых хеппи-энда нет. Для этого я слишком впечатлительна. Неожиданная смерть, как у Шелби в «Магнолии из стали» (потрясающая, впрочем, Ширли МакЛейн с фразой: «Я не сумасшедшая — просто уже сорок лет у меня чертовски плохое настроение»), несчастная любовь, как в «Английском пациенте» (сама добродетель, она в холодной пещере без света пишет последнюю фразу в свой дневник), или невинно убитые животные (как доверчивый волк по кличке Зоке из «Танцующего волка», в которого гнусные солдаты стреляют на спор) — в таких сценах я не могу сдержаться.

Плохо с сердцем мне становится, и когда я смотрю сцену из «Пока ты спишь», где Сандра Баллок сидит на кровати и говорит: «Бывал ли ты в жизни когда-нибудь так одинок, чтобы всю ночь проговорить с мужчиной, лежащим в коме?»

Однажды Филиппа не было дома, я валялась на диване, ела чипсы и судорожно щелкала пультом, пока не нарвалась на «По ту сторону Африки».

Когда Филипп вернулся, он решил, что все мои подруги забеременели и повыходили замуж, не известив меня.

Я, всхлипывая, сидела на полу и между вздохами рассказывала ему, что случилось: о ферме у подножия горы Нгонг; о любви Карен и Дениса; и как он произнес: «Я не хотел бы осознать в конце жизни, что прожил чью-то чужую жизнь».

Как он все же решает быть с ней, потому что она ему отравила «радость от одиночества». И как он погибает от несчастного случая, и она хоронит его на холме, «где львы любят лежать днем и смотреть на гору Нгонг».

Филипп попытался показать, что он сочувствует моим душевным переживаниям. И вот так я могу страдать днями напролет. Когда я смотрю старые фильмы, то рыдаю уже на начальных титрах…

Как меня угораздило прийти к тому, к чему я пришла?

Правильно. Я, собственно, хотела сказать, что моего друга Бурги мне и раньше частенько случалось ошеломлять. Но никогда не бывало такого, чтобы у него в холодильнике не оказалось икры и шампанского. Как будто Бурги всю свою жизнь готовился к тому, что в воскресенье, в полвосьмого утра, ему позвонит Амелия куколка Штурм и срочно вызовет на площадку Штолпер Хайде.

Бурги с удовлетворением осматривал свое произведение. Он предусмотрел даже подушки для сиденья.

Он не задал еще ни одного вопроса, с тех пор как появился. Никаких упреков. Что за друг!

Он садится на подушку напротив меня, внимательно смотрит в глаза, берет за руку и говорит:

«Душечка, плевать, что произошло, но что тебе абсолютно необходимо, так это новая прическа».

Мне хочется в одно и то же время смеяться, плакать, чокаться шампанским и убрать волосы с лица, потому что они действительно прилично отросли.

«А теперь, куколка, расскажи мне все с самого начала».