Никакая биография великого деятеля — от "краткой" до самой подробной, "академической" — не может быть подлинной биографией без воспоминаний современников — родных, товарищей, друзей, соратников и сподвижников. Это прежде всего относится к биографии Владимира Ильича. Как бы ни были исчерпывающе полны и ярки документы, живой образ великого Ленина становится особенно ярким, предстает во всем своем обаянии благодаря воспоминаниям о нем.
В Сочинениях В. И. Ленина, в Ленинских сборниках, в огромном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС хранится немало записок, писем и других документов, ярко свидетельствующих о том пристальном внимании, которое Владимир Ильич лично, при всей его сверхчеловеческой нагрузке, проявлял к кадрам Коммунистической партии, к товарищам — партийным и непартийным, к их жизни, к их деятельности. Я не знаю случаев, чтобы Ленин не ответил на обращение к нему по телефону ли, с записками ли или как-либо иначе. Ленин отзывался на все. Во всем сказывались его большевистская чуткость, его обаятельная простота.
Шла жестокая гражданская война. Были кулацкие восстания, дезорганизовывал работу бандитизм, приходилось вести идейную и административную борьбу с меньшевиками и эсерами. Во всем ощущалась нехватка: в хлебе, в топливе, одежде, медикаментах. Связь с центром была нерегулярной. А вопросы надо было решать быстро.
Хотя практического опыта руководства партийной и государственной работой у нас вначале не было, мы в общем действовали на местах неплохо: неоценимой оказалась школа, длительная и тяжелая школа борьбы с царизмом, с буржуазией, с их слугами. Партийные и советские работники были полны большевистской энергии, революционной инициативы, понимали, что надо действовать вместе с народными массами и во имя народных масс. Но все же нередко мы становились в тупик перед сложностями и трудностями обстановки.
И тогда естественный выход был один: поездка в Москву и, конечно, к Ленину. И это — кроме тех частых выездов в Москву на ежегодные съезды партии, на партийные конференции, на созывавшиеся ежегодно (и чаще) съезды Советов и заседания ВЦИК, во время которых были различные совещания при обязательном участии В. И. Ленина, Я. М. Свердлова, М. И. Калинина и других.
И не было такого случая, чтобы по приезде в Москву мы не были бы приняты Владимиром Ильичем в тот же или на следующий день.
Ленин проявлял к нуждам работников с мест какое-то особое, я бы сказал активное, внимание. Вот два хорошо запомнившихся мне случая, которые покажут, что я имею в виду, когда говорю об активном внимании со стороны Ленина.
Был конец 1918 года. Шла напряженная подготовка к VIII съезду РКП (б), на котором должна была быть принята новая программа партии и на котором, как известно, Владимир Ильич свой доклад о деревне посвятил вопросу об отношении к среднему крестьянству, глубоко обосновав новый лозунг: "Уметь достигать соглашения с средним крестьянином — ни на минуту не отказываясь от борьбы с кулаком и прочно опираясь только на бедноту…" А в своем заключительном слове дал знаменитый лозунг о взаимоотношениях с середняком: "Не сметь командовать!" [34]Там же. Т. 38. С. 201.
В то время в Ливенском уезде Орловской губернии разразилось жестокое кулацкое восстание. Надо было о многом рассказать Ильичу, по многим вопросам получить от него разъяснения и советы. Я в тот период был председателем Орловского губисполкома и секретарем городской партийной организации. С ближайшим товарным поездом (пассажирские поезда ходили тогда крайне нерегулярно) я по общему решению товарищей и отправился в Москву.
Ленин меня тотчас принял и долго беседовал со мной в своем кабинете. Я рассказывал Владимиру Ильичу о наших партийных и советских "болезнях": о злоупотреблениях, творящихся в уездах и волостях, об обидах, которые наносятся середняку на местах. Речь зашла о необходимости пополнения провинции новыми, проверенными партийными силами из обеих столиц, о более смелом привлечении к управлению местными Советами близких нам добросовестных беспартийных рабочих, крестьян, интеллигенции.
Для Владимира Ильича были важны не только те обстоятельства, которые я перед ним выкладывал, — он сам в процессе беседы ставил новые вопросы, высказывал новые мысли.
Когда все вопросы были исчерпаны и я стал прощаться, Владимир Ильич неожиданно остановил меня:
— Подождите уезжать! Вот обо всем том, что вам надо предпринять, еще лучше расскажет Яков Михайлович.
"Еще лучше!"… А я был полон до краев советами и указаниями Ильича.
Владимир Ильич вызвал к телефону Я. М. Свердлова:
— У меня сейчас товарищ Волин — знаете, наш "орловский губернатор"… Он к вам сейчас зайдет. Информируйте его, пожалуйста, обо всем необходимом…
Вскоре я уже был у Я. М. Свердлова. Сидя на длинном старом кожаном диване, мы долго беседовали о насущных вопросах партийного и советского строительства тех дней.
Весной 1919 года Центральный Комитет партии направил меня в Брянск, и там я был избран секретарем губкома РКП (б).
В Брянском промышленном районе (Брянско-Мальцевский, как он тогда назывался) были свои трудности. Громадная часть кадровых рабочих ушла в Красную Армию. Украина была отрезана германскими оккупантами, и хлеба в рабочих городах и поселках почти не было. Здесь сильно орудовали эсеры и анархисты, пытавшиеся использовать трудности того времени. Положение иногда создавалось угрожающее. Но партийная организация была крепкая, в ней большой удельный вес составляли передовые рабочие. И поэтому нам под воздействием массового субботника, проведенного 10 мая 1919 года на Московско-Казанской железной дороге, удалось провести ряд удачных субботников как на железнодорожном узле, так и в самом Брянске.
Мы решили, что мне надо поехать к Владимиру Ильичу и подробно рассказать ему о положении в нашем районе, о тех успехах и трудностях, которые у нас имеются.
Приняв меня, Ленин стал расспрашивать о положении в районе и особенно горячо вникал во все подробности такого необычного, нового мероприятия, как субботники. Он настаивал, чтобы я написал небольшую популярную брошюру с документальными фотоиллюстрациями о трудовом героизме рабочих в тылу. Я обещал это сделать, но выполнить обещание не смог, ибо в середине лета был вызван в Москву и направлен представителем (инструктором) ЦК партии на агитационный пароход "Красная звезда", направлявшийся из Нижнего Новгорода по Волге (политкомом агитпарохода был В. М. Молотов).
Наша беседа в конце перешла на военные темы — о положении на фронтах. И тут Владимир Ильич говорит мне:
— Знаете что, это все лучше, точнее расскажет вам товарищ, только что вернувшийся с фронта. — Ленин знакомым уже движением поднимает телефонную трубку, вызывает этого товарища и говорит ему:
— У меня Волин из Брянска. Он к вам сейчас зайдет, расскажите ему, пожалуйста, о положении на фронтах.
Владимир Ильич никогда не считал свои советы и разъяснения исчерпывающими. Он хотел, чтобы товарищи, приехавшие с мест, были информированы, инструктированы всесторонне. И, как ни занят он был в те трудные годы, он не жалел ни усилий, ни времени, чтобы товарищу оказать максимальную помощь.
Ведь как нередко у нас бывает? Тебя примут, ты изложишь дело, тебе ответят на вопросы, разъяснят — и все! Нет, Владимир Ильич был не таков: он тебя примет, внимательно выслушает, он выудит из тебя все, что ему надо, подробнейше на все ответит и еще дополнительно лично устроит тебе встречу с тем, кто его может дополнить, осветить вопрос с новой стороны. Таков был Ленин!
* * *
Все сигналы о неблагополучии на местах удивительно быстро доходили до Ленина. Владимир Ильич помнил до мельчайших деталей то, что до него однажды дошло, и иногда долгое время спустя он возвращался к этому, предприняв, казалось, совершенно неожиданные решения.
В начале лета 1919 года на юге в борьбе с григорьевскими бандами погиб мой друг и товарищ — моя младшая сестра, активная большевичка. Горе семьи было очень велико, меня телеграфно просили срочно приехать, и я получил разрешение ЦК партии отлучиться из Брянска на несколько дней в Екатеринослав (нынешний Днепропетровск). На обратном пути уже с большими трудностями (наступал Деникин) я добрался до Харькова, который был тогда столицей Советской Украины.
Харьков меня крайне удивил, здесь не чувствовались напряженная военная обстановка, близость фронта, опасность наступления Деникина, не было тревоги за возможность провокации со стороны внутренней контрреволюции. Частная торговля благоденствовала, в кафе и ресторанах, которые были переполнены каким-то нахальным народом, гремела музыка, тротуары до поздней ночи кишели нет зависимого вида молодыми людьми. Я вошел в губком партии — никакой охраны, полная беспечность, не соответствующее обстоятельствам благодушие.
За то время, что я пробыл в губкоме, я узнал, что вся руководящая советско-партийная верхушка Харькова почти сплошь состоит из "децистов" (Сапронов — председатель губисполкома, Богуславский — секретарь губкома, Сосновский — редактор газеты, Рафаил — в губпрофсовете и т. д.), некоторые из них не скрывали своей неприязни к ЦК партии.
С тяжелым чувством тревоги покинул я Харьков. А по приезде в Брянск обо всем виденном мною написал коротенькую записку В. И. Ленину.
Прошло довольно много — по тогдашним масштабам — времени. Я успел некоторое время еще поработать в Брянске, а осенью получил назначение в Кострому, где был избран председателем губисполкома.
Однажды ранней весной 1920 года меня позвали к "прямому проводу" в секретную комнату рядом с кабинетом председателя губисполкома. Такие вызовы бывали нередки.
— У аппарата, — прочитал телеграфист, — Ленин.
— Ваша записка, товарищ Волин, об Украине крайне пригодилась. Выезжайте немедленно в Москву на заседание ПБ. Там поговорим обо всем…
Признаться, я за многими треволнениями тех месяцев уже начал было забывать о своем пребывании на Украине, о моей записке Владимиру Ильичу. Но Владимир Ильич ничего не забывал.
Поездка в Москву была сопряжена с большими трудностями. Нужно было переправиться через Волгу, а по ней уже начался ледоход, затем добираться до Москвы в товарном поезде, шедшем с томительной медлительностью.
Когда я вошел в кабинет, где происходило заседание Политбюро, Владимир Ильич воскликнул:
— Ну, вот и он, автор письма, которое я вам читал при обсуждении материалов о положении в Харькове.
Среди присутствовавших я заметил Г. И. Петровского — председателя ВУЦИК, Раковского и других руководящих работников ЦК партии Украины. Заседание подходило к концу. Ленин подвел итоги прениям и, в частности, сказал:
— Мы снимаем всю эту верхушку "децистов" и посылаем в Харьков председателем губисполкома и редактором газеты товарища Волина. Надеюсь, он не будет на нас в обиде за то, что мы так часто меняем место его партийно-административной деятельности…
Как можно было возражать против ленинского предложения? Правда, костромские леса, несмотря на некоторое неблагополучие в них, были в те дни куда спокойнее украинских степей. Но большевики шли не туда, где спокойней, а туда, где нужней.
Потом была беседа (и не одна) с Владимиром Ильичем. Ленин сказал, что моя записка помогла вскрыть опасный гнойник, образовавшийся в Харькове.
— Надо чаще нас информировать о том, что происходит на местах. Иначе как можно руководить такой громадной страной, — говорил Ленин.
* * *
В памяти возникает весна 1920 года. IX съезд РКП (б). Его открытие — в Большом театре, его работа и закрытие — в Кремле, в неблагоустроенном, запущенном еще с царских времен зале, с дощатой трибуной, с кумачовой занавесью, отделяющей президиум от машинисток (после VIII съезда партии этот зал получил имя Свердлова; теперь это великолепный Свердловский зал, где Председатель Президиума Верховного Совета СССР или его заместитель обыкновенно вручают правительственные награды).
Съезд был бурный и напряженный. "Децисты" — члены антипартийной группы "демократического централизма" (Сапронов, Осинский, Юренев, Бубнов, Пятаков и другие) — вносили хаос в работу съезда. Они позволяли себе даже личные выпады против Ленина.
Будучи избранным в секретари съезда и сидя в президиуме, я внимательно следил за тем, как реагировал на все это Владимир Ильич. Усмехаясь и щуря глаза, он, не подавая ни одной реплики (Владимир Ильич, как я заметил тогда и наблюдал позже, вообще никогда ничем не прерывал ораторов), записывал то, что оппозиционеры говорили об организационной политике ЦК партии, о единоличии и коллегиальности, о "маленькой кучке партийной олигархии" и т. п.
Слово затем было в порядке записи предоставлено мне. В те годы (как и много позже) мы заранее своих речей не готовили, на машинке их до того не печатали, а по коротким записям, сделанным тут же во время заседаний, откликались на происходившее. Я и начал с того, что выступления оппозиционеров оставили безусловно тягостное впечатление. В зале начался шум, топот, громкие возгласы на скамьях, где сидела "рабочая оппозиция". Но оппозиционерам не удалось сбить меня. После моего выступления был объявлен перерыв. Стали расходиться члены президиума. "Децисты" на меня наседали с бранью и угрозами. Когда все успокоилось, Владимир Ильич, подойдя ко мне, сказал:
— Вы здорово отчитали этих крикунов. А я с ними разделаюсь по-своему. — И он с ними в последующих выступлениях разделался по-настоящему, по-ильичевски…
Съезд приближался к концу (было 5 апреля 1920 года). Ленин высказал глубочайшую уверенность, что 600 тысяч коммунистов, опираясь на весь советский народ во главе с рабочим классом, сумеют решить победоносно хозяйственные задачи, как они до того решали задачи военные: под горячие аплодисменты делегатов и гостей он закончил свое краткое заключительное слово.
Не успел председательствовавший на заседании Г. И. Петровский объявить о закрытии съезда, как на трибуну стали подниматься делегаты съезда и, отмечая, что наступает пятидесятилетие со дня рождения В. И. Ленина, произносили взволнованные речи, полные любви и благодарности великому вождю и учителю…
Ленин сначала насторожился, а затем стал слушать ораторов с явным нетерпением. Весь его облик выражал глубокое недовольство. Он вышел из-за стола президиума, быстрыми шагами покинул президиум и через секретарскую направился на третий этаж к себе.
А выступления продолжались одно за другим. Поступают от Ленина коротенькие протестующие записки. Вдруг в углу зазвенел телефон. Я подошел и снял трубку.
— Очень прошу к телефону председательствующего, — сказал Владимир Ильич с явным волнением в голосе.
Смущенный, я позвал Григория Ивановича. Через несколько секунд к столу президиума вернулся расстроенный Петровский и при стихшем зале сообщил, что Владимир Ильич устроил ему "нагоняй", что он решительно настаивает на "гильотинировании" этого "безобразия", на прекращении этого "хвалебного словесного потока".
Но "безобразие" это, естественно, продолжалось. Выступают М. И. Калинин, Е. М. Ярославский, Ф. Я. Кон и многие другие. Никто на этот раз не хочет подчиняться требованиям Ленина. Восторженные речи льются от всего сердца, со всех сторон несутся здравицы Владимиру Ильичу.
В заключение IX съезд выносит постановление, которое не было записано, об издании Полного собрания сочинений В. И. Ленина.
Скромность Владимира Ильича, его неизменное стремление не быть на виду, его прямая ненависть к малейшим попыткам "культа" его личности воспитывают наши кадры в лучших, непреходящих традициях большевизма.
Со всей силой сказалась эта черта Владимира Ильича через некоторое время, когда попытка чествовать его была повторена Московским комитетом партии. Там я присутствовал в качестве гостя.
В то время в стране не было издано не только хотя бы самой краткой биографии, но даже небольшой листовки о жизни и деятельности В. И. Ленина. И поэтому для многих товарищей, даже из московского партийного актива, было неожиданностью, что 22 апреля Владимиру Ильичу исполняется 50 лет.
Руководство МК решило устроить в тесной партийной среде вечер, посвященный пятидесятилетию В. И. Ленина. Чествование В. И. Ленина — "коммунистический вечер", как его тогда назвали, — состоялось 23 апреля в зале МК на Большой Дмитровке (теперь Пушкинская улица, в этом здании сейчас находится Прокуратура СССР).
Собравшиеся недоумевали, где Ленин, почему его нет при открытии собрания. А дело было так. О вечере секретарь МК А. Ф. Мясников сообщил Владимиру Ильичу только тогда, когда вечер уже начался. Владимир Ильич отказался присутствовать на официальном чествовании. Только после выступлений ряда ораторов, в том числе А. М. Горького, А. В. Луначарского, М. С. Ольминского, И. В. Сталина и других, — уже после перерыва — неожиданно для всех при общем волнении появился встреченный радостными возгласами Владимир Ильич. Ему было предоставлено слово. Он начал свою краткую речь с того, что поблагодарил собравшихся за две вещи: во-первых, за приветствия, которые были по его адресу направлены, и, во-вторых, "еще больше", как он выразился, за то, что его "избавили от выслушания юбилейных речей". Эти слова вызвали аплодисменты. А затем он, словно стараясь прекратить поток приветствий, в которых все внимание было сосредоточено на нем — вожде партии, сразу перешел к другой теме: он заявил, что хочет сказать немного "по поводу теперешнего положения большевистской партии".
Это была одна из наиболее коротких речей Ленина. Вся она была посвящена большевистской партии и направлена против славословий, против зазнайства.
Владимир Ильич предостерегал товарищей — всех большевиков порознь и большевиков как политическую партию в целом — от возможности попасть в очень опасное положение, именно в положение зазнавшихся. Это положение, говорил он, "довольно глупое, позорное и смешное".
С удивительным тактом показал Ленин в этой речи, каким должен быть большевик и какой должна быть вся наша партия, ответственная перед своим народом, перед трудовым человечеством.
Больше при жизни Владимира Ильича день его рождения не отмечался.
Конец декабря 1920 года. В Москве собрался исторический VIII Всероссийский съезд Советов, который принял разработанный по идее В. И. Ленина и доложенный Г. М. Кржижановским план электрификации Советской России — знаменитый план ГОЭЛРО (Государственной комиссии по электрификации России).
В это крайне трудное для Советской республики время, когда ей в исключительно сложной обстановке предстояло совершить переход от войны к мирному социалистическому строительству, партию атаковали троцкисты, бухаринцы, участники "рабочей оппозиии", "децисты" и другие враги большевизма и навязали ей дискуссию, известную профсоюзную дискуссию.
Ленин охарактеризовал создавшееся внутрипартийное положение как "кризис партии". Неудивительно поэтому, что кроме выступления с докладом на самом съезде и подготовки резолюций по основным вопросам Владимиру Ильичу пришлось в эти дни выступать многократно на заседаниях фракции РКП (б) съезда, где полную волю своим антипартийным выходкам и настроениям давали оппозиционеры.
Даже мы, делегаты съезда, работали с большим физическим и душевным напряжением. Можно себе представить, как велико было напряжение сил Владимира Ильича. Когда он отдыхал? Во время одного из вечерних перерывов было объявлено, что все делегаты съезда — председатели губисполкомов — приглашаются после заседания съезда на совещание, которое состоится в помещении ЦК партии. Председатели губисполкомов — нас было человек двадцать — отправились на Воздвиженку (теперь улица Калинина), где помещался ЦК РКП (б). Каково же было наше удивление, когда рядом с Михаилом Ивановичем Калининым мы увидели и Владимира Ильича.
Совещание открылось довольно поздно. Комната, где мы собрались, была плохо освещена, электричество то и дело выключалось. Все сидели одетые — одни в кожаных тужурках ("кожанках"), другие в шинелях. В связи с внутрипартийной дискуссией, а также с подготовкой перехода к новой экономической политике и к новым формам дальнейшего организационного укрепления советского аппарата на местах, созданию новой, экономической основы союза рабочего класса и крестьянства Ленин и Калинин заставляли нас исчерпывающе рассказывать о том, что делается в губерниях, уездах и волостях, о настроениях в крестьянстве, о положении рабочих, о конкретных проявлениях "инициативы мест". Со своей стороны и мы не скупились на вопросы к Владимиру Ильичу и Михаилу Ивановичу. Хотя Ленин все время ссылался на Калинина, которому-де положение, благодаря его частым поездкам, виднее, чем ему, нам всем бросались в глаза громадная осведомленность Ильича, его безошибочные суждения.
Беседа велась крайне непринужденно, но в самый ее разгар мы спохватились, что уже за полночь. Калинин предложил разойтись, назавтра предстоял напряженный день работы.
Когда я вышел на улицу и стал спускаться ощупью к Моховой, чтобы затем пойти налево, к 1-му Дому Союзов (гостиница "Национал ь"), я вдруг на самом углу, впереди себя, к моему изумлению, увидел Владимира Ильича. Ему как-то удалось незаметно одному уйти с собрания.
— Как вы решились, Владимир Ильич, в такую ночь один пуститься по Москве?! — вскрикнул я.
Ленин остановился.
— А что, товарищ Волин, если я Председатель Совнаркома, — услышал я его насмешливый голос, — то уже лишен всяких прав состояния гражданина республики?..
— Да, но без провожатых!
— Уж будто не могу и без провожатых, — продолжал он с прежней иронией.
Весь этот короткий разговор происходил на углу Воздвиженки и Моховой. Пробираясь через сугробы, мы добрались до Троицких ворот. Я облегченно вздохнул: ну вот, Владимир Ильич стоял цел и невредим у постового красноармейца.
Но не тут-то было. Владимир Ильич взял меня под руку и, потянув влево, к Александровскому саду, сказал:
— Куда спешить! Пройдемтесь. — И опять шутливо: — Смотрите, какая хорошая ночь…
А ночь-то была совсем не хороша, она в тот час казалась мне прямо-таки зловещей. Но я уже больше не стал возражать, и мы молча пошли мимо Александровского сада, мимо потому, что в сад войти никак нельзя было и днем, столько там было мусора и щебня.
Ленин первый прервал молчание и начал с того, на7 чем мы остановились, когда прервали совещание, — с кулацких восстаний. Владимир Ильич вспомнил, что во время Ливенского восстания в Орловской губернии он послал мне телеграмму о правоэсеровском "крестьянском" писателе Иване Вольнове, находившемся в Ливнах, с предложением спасти ему жизнь.
— Что успели? — спросил Ильич.
Я ответил, что телеграмма пришла вовремя, что Вольнов был освобожден, хотя и имел, по всей видимости, отношение к кулацкому восстанию.
Далее я рассказал об Уреньском восстании, происшедшем в бытность мою председателем Костромского губисполкома, и о том, что я увидел, войдя в избу, где содержались арестованные главари восстания.
— Представьте себе, Владимир Ильич, — говорил я, — мужики и бабы, очень рослые, кряжистые, черные, настоящие потомки стрельцов, как будто сами сошли с картины Сурикова "Утро стрелецкой казни".
Ленин даже остановился:
— А разве там были стрельцы? Как они там очутились?
И я рассказал Владимиру Ильичу, что мне сообщили местные товарищи. Предки восставших были стрельцами, сосланными Петром I в костромские леса.
Так дошли мы до красноармейского поста у Спасских ворот. Я снова облегченно вздохнул и сделал попытку попрощаться. Но Владимир Ильич, не высвобождая моей руки, смеясь заявил:
— Раз взялись, то доведите дело до конца: будьте любезны, проводите меня до дверей дома.
И мы через Спасские ворота и Кремлевскую площадь, мимо Чудова монастыря дошли до крыльца, откуда ведет лестница на третий этаж, в квартиру Ильича. И тут уж я действительно вздохнул облегченно…
Казалось бы, чего проще — после совещания вызвать машину, но Ленину это и в голову не пришло, он скромно, незаметно вышел из зала, чтобы одному добраться домой.
Уже много лет спустя, когда мы вместе с Надеждой Константиновной работали в Наркомпросе, она как-то вспомнила, как Владимир Ильич со смехом передавал ей о нашем "путешествии" по темной, вьюжной ночной Москве.