От АВТОРА [9]

С чувством полной ответственности перед историей приступил к изложению событий 1920–1921 гг. в Монголии, в каковой период времени генерал барон Унгерн — Штернберг перевернул страницу истории монгольского народа и положил начало новой эры Халхи.

Больше двадцати лет прошло со времени событий. За это время о монгольских событиях написали: профессор (?) Фердинанд Оссендовский — “Звери, люди и боги”, есаул Макеев — “Барон Унгерн — бог войны”, Д. П. Першин, К. И. Лаврентьев, К. Носков, Н. Н. Князев, атаман Семенов, И. И. Серебренников. Они полностью или частично в своих воспоминаниях уделяют внимание генералу Унгерну. На французском языке в журнале Университета Аврарги (Шанхай) за ноябрь 1942 г. П. Дюжур поместил большую статью о генерале Унгерне. Борис Уваров написал большую книгу — роман “В дебрях Монголии”, в которой генералу Унгерну, а особенно есаулу Кайгородову уделяется много места. События изложены без дат, что умаляет ценность труда, как исторического.

Перечисленные повествователи о генерале Унгерне — люди разного общественного ранга и интеллекта. Большинство авторов дают неверный облик генерала Унгерна и освещение событий. Я не хочу сказать, что они писали неправду. Наоборот, все они, кроме Ф. Оссендовского (самореклама) и мало знавшего события П. Дюжура, писали правду, как она им казалась и рисовалась по времени написания, но в исторической перспективе, без учета всей обстановки — их труды не отражают точно событий в Халхе и грешат односторонностью. Пожалуй, один Д. П. Першин рассматривает события в исторической перспективе, но как глубоко штатский человек и сторонний наблюдатель не мог знать многого, почему и труд его — не полноценный.

Особо нужно остановиться на книге, написанной Н. Князевым — “Легендарный барон”. По времени выхода в свет (1942 г.) она последняя и по объему  солидная. Детально разбирать книгу Н. Князева не входит в мои планы, и нет в этом надобности. Укажу лишь, что автор не знаком, или не хотел познакомиться, или игнорировал все то, что было написано о генерале Унгерне до него, благодаря чему допустил крупные ошибки и не осветил многие важные события. Не использовал в должной мере многочисленных свидетелей — унгерновцев, проживающих в Харбине, путем перекрестных опросов, так как каждый в отдельности свидетель, за давностью времени, не свободен от ошибок в изложении. Как сам Н. Князев, так и его информатор “по магайло” не свободны от предвзятости и крайней односторонности.

Будучи мало военным человеком, напрасно взялся писать чисто военную книгу, почему и допустил ряд крупных ошибок и противоречий. Он, как человек с достаточным образовательным багажом, волей рока попавший в Комендантскую команду подполковника Сипайлова, естественно, был свидетелем или знал обо всех эксцессах, совершенных его командой в Монголии. Несомненно, Н. Князев знал обстоятельства и мотивы смерти достойнейшего полковника Казагранди, ветврача Гея и других, и он жестко, как один из унгерновцев, мог бы полностью осветить эксцессы, чем внести историческую правду в историю революции России и событий в Монголии 1921 г. Н. Князев предпочел написать книгу — гимн генералу Унгерну и в лучах его славных дел рассеять тьму, которая сопутствовала ему и которая привела к поражению. Но генерал Унгерн в исторической перспективе не нуждается в сокрытии правды. Для моей работы книга Н. Князева дала весьма ценные коррективы, за что я ему признателен.

За прошедшие 20 лет ко мне обращалось много лиц, прося дать материалы о событиях в Халхе 1920/21 годов, участником которых я поневоле очутился, но все просьбы я отклонял, так как у самого меня не выкристаллизировалась беспристрастная оценка многих событий. Историческая правда выясняется лишь спустя много времени. Участникам событий трудно отрешиться от личных взглядов. И мне нужно было бы подождать писать на эту тему еще лет десять, но боюсь, что не проживу их, тогда как, пожалуй, я единственный участник, оставшийся в живых, могущий более или менее верно изложить события в Халхе 1920/21 гг., кои имеют историческое значение для России, так как Внешняя Монголия — Халха возвратилась в орбиту влияния России боевыми трудами и кровью чинов Азиатской конной дивизии под начальством генерала Унгерна.

Горсточка героических людей в холодную зимнюю пору изгнала из Внешней Монголии 15000 китайских солдат, прекрасно снабженных и располагавших отличной техникой, с ними изгнала и весь хорошо налаженный китайский административный аппарат и возвратила власть и страну законным владельцам. Уяснить монгольские события в полной мере возможно лишь при условии знания (хотя бы самого поверхностного) Монголии, почему в начале книги я даю краткое описание Монголии, уделяя значительное место политической обстановке и религии, как главным факторам в событиях.

Все то, что относится к истории Азиатской конной дивизии до 3 февраля 1921 г. и случаев, коих я сам не наблюдал, изложено мною по тем документам, кои были в моем распоряжении и проверялись путем опроса старых унгерновцев. За точность материалов ответственности нести не могу, но полагаю — они близки к истине. То же самое и в отношении описания событий в Западной Монголии (Кобдо, Улясутай).

Неоценимую услугу в написании книги оказал капитан Н. Н. Мысяков, один из коренных культурных офицеров Азиатской конной дивизии, который безотлучно находился в дивизии с февраля 1920 г. по день ее распада. Н. Н. Мысякову посчастливилось не участвовать в эксцессах. Он занимал хозяйственную должность. Добрый и хлебосольный человек. У него все офицеры дивизии в минуту жизни трудной находили приют, ласку и часто кружку ханы или магайло. Перед ним развязывали языки и открывали души. Вследствие указанных причин Н. Н. Мысяков знал почти все, что делалось в Азиатской конной дивизии и то, что было скрыто от взоров многих.

Полон благоговейного преклонения к памяти покойного управляющего Ургинской конторой Центросоюза Ив. Ал. Лаврова, который кропотливо, много лет собирал материал об ургинских событиях на предмет написания книги, но смерть помешала осуществить намерение. Весь собранный им материал дан был Софьей Орестовной Лавровой в мое распоряжение и благодаря им я избежал крупных ошибок.

Нужно отметить очень существенное обстоятельство в трудности сбора материалов — участники кровавых событий (эксцессов) наложили на себя запрет что‑либо говорить о подробностях эксцессов, кроме одного есаула Макеева, который не всегда точен в описании и, пожалуй, взял на себя грехов больше, чем их совершил. Это обстоятельство не позволило с полной точностью осветить ряд существенных событий. Некоторые унгерновцы в похвалах всего, что бы ни совершал генерал Унгерн, затемняли смысл исторической правды и завуалировали свое участие в антигуманных поступках, хотя в большинстве случаев они бессильны были предотвратить их.

В изложении возможны неточности в деталях тех или иных событий, свидетелем коих я сам не был, а записал со слов участников. Возможны ошибки в фамилиях и хронологических датах, так как хронология из дневника сотника С. Бочкарева грешит. Но все недостатки не имеют существенного значения при верной общей картине событий.

Не знаю, когда мой скромный труд увидит свет. Возможно, после моей смерти, но когда‑то и кем‑то он будет использован. Если кто‑либо к тому времени из чинов Азиатской конной дивизии останется жив и, прочтя написанное, останется недовольным, то пусть простит, но я писал книгу с чистым сердцем и, по крайнему своему разумению, не преследовал никаких целей, кроме правды.

Начал писать 1 августа 1940 г., окончил 1 июня 1942 г.

Шанхай, 1942 г.

P. S. Политическая и экономическая обстановка ко времени окончания первой черновой сводки — 1 июня 1942 года — существенно изменилась в худшую сторону. Рукопись требует перепечатки на машинке и перепечатанная подвергнуться стилистической и другой обработке. Сумею ли я сам все это сделать — не знаю. Если же мне самому не суждено будет выполнить, то тех, в руки коих попадет рукопись, прошу рукопись по существу не изменять, а выправить лишь стилистически и выпустить в свет, так как мой труд — единственный наиболее правильно освещающий события в Монголии в 1920/21 гг., и он представляет ценность для истории Монголии и России.

Монголия — Халха .

От Зайсана (на Алтае) на северо — восток до станции Маньчжурия КВЖД к границе России прилегает полузависимая ныне (1942 г.) Монгольская Народная Республика. Границы Монголии заключены между 37–54° северной широты и 85–124° восточной долготы, занимая площадь земли в 3400000 кв. км. Пустыня Гоби, тянущаяся с востока на запад в центре Монголии почти параллельно русской границе, делит Монголию на Внешнюю Монголию, или Халху, и Внутреннюю Монголию. Халха занимает пространство примерно 1500000 кв. км. Поверхность — высокое плоскогорье от 4500–6000 футов над уровнем моря. Климат крайне континентальный и более суровый, чем в тех же широтах Европы. Зимою холода достигают до 45° по R. Воды в Монголии мало. Большие реки — Селенга с притоками, Керулен и 7–8 больших озер. Атмосферных осадков выпадает весьма незначительно.

Халха, занимая громадную площадь Центрального Азиатского плоскогорья, в своем рельефе представляет весьма резкие очертания: южную границу очерчивает пустыня Гоби, характер коей — дно высохшего моря, и покрыта не сыпучими песками, а дресвой, с едва пробивающейся растительностью в период дождей. В остальном рельеф Халхи переплетается между собой то рядом горных цепей, с лесными и безлесными падями и подпадками, а в них долинами, то тянутся длинные степные отроги гор, иногда с озерами и болотами.

Огромная и разнохарактерная страна населена чисто монгольскими племенами, коих насчитывает в начале XX века примерно около 2000000 человек, из них во Внешней Монголии 80000038 и Внутренней 1200000 человек. Монголы Халхи, как основная масса монгол — халхасцы — потомки орд, сплотившихся некогда около великого Чингисхана. Они имеют одно наречие и исповедуют единую веру. Монголы занимаются главным образом скотоводством, кочуя с табунами и стадами летом по распадкам и предгориям, а зимою по падям и подпадкам, защищенными горами от северных холодных ветров.

Халха в начале XX века не выходила из периода пастушеской жизни. По понятиям культурных людей — страна скудная. 800000 человек халхасцев владели: лошадей 1500000, крупного рогатого скота 1500000, баранов и коз 4500000 и верблюдов 50000. В скоте все богатство и благополучие монгол, главным образом, в рогатом скоте. Лошади не имеют большого экономического значения за неимением рынка сбыта. Если все количество скота перевести в звонкую монету, считая стоимость взрослого быка 15 зол. руб., барана 2–3 руб., то стоимость всего рогатого скота и баранов выразится цифрой около 45 млн. зол. руб. и, разверстав их на душу, 45 зол. руб.

Нужно еще принять во внимание, что не меньше половины скота принадлежало многочисленным князьям и монастырям. Общая масса монгол неимоверно бедная. Глядя на них, удивляешься, как мало нужно иметь человеку, чтобы быть здоровым, жизнерадостным и дееспособным.

Добывающая и обрабатывающая промышленность почти совершенно отсутствовала. Все привозилось из России, а большая часть — из Китая. В недрах обширной страны лежит много богатств, и они ждут своей очереди.

Хлебопашеством монголы почти не занимались. В начале XX века китайцы по рекам Орхону, Хара и Иро успешно занимались хлебопашеством при арычной системе поливки полей.

Озера и реки кишат рыбой, а на поверхности воды — сплошное птичье царство. Монголы ни рыбу, ни птиц не ели.

Жизнь и смерть монгола принадлежала великому удельному князю. Правовые нормы Чингисхана, изложенные им в “Ясе”, оставались в силе до позднейших времен, но значительно изменились в степени жестоких наказаний (отмена смертной казни) под влиянием буддизма. В общей массе монголы крайне невежественны, почти неграмотны и суеверны. В духовном отношении находятся во власти лам. Благодаря бедности и ламаизму большинство мужчин остается неженатыми, и излишние женщины пользуются свободой. К жизни и смерти относятся легко. Беспечность их удивительная. Но одновременно монголы по природе умные люди, обладают большой сметкой, наблюдательностью и насмешливостью. Любопытство монгола не имеет границ. Доброта — главная основа учения Будды — основное свойство монгола. Воинственность монголы утеряли с принятием ламаизма.

Взаимоотношения монгол и русских .

Больше двухсот лет (1241–1480) Россия была улусом империи Чингизидов. Свергнув монгольское иго, русские как бы отгородились невидимой стеной от Монголии и постарались забыть ее, хотя шаг за шагом, из года в год, отбирали у монгол подчиненные ими когда‑то земли и народы, как царства Казанское, Астраханское, Сибирское, Забайкальское и даже Кобдосский и Урянхайский округа, создавая на развалинах великой империи Чингизидов великую Россию в Азии.

Правильные торговые отношения русских с монголами установились лишь в 1634 г С 1881 г., по договору с Китаем, русской торговле в Халхе обеспечивались широкие права: беспошлинный ввоз и вывоз товаров, право покупать и продавать земли, иметь свою почту, консульства и другие преимущества. К началу XX века торг России с Монголией выражался в год: 25 млн. руб. ввоз и 20 млн. вывоз, тогда как с Китаем эти цифры почти удесятерялись.

За последнее девятнадцатое столетие дружба между монголами и русскими весьма окрепла. Монголы дорожили добрососедством с Россией, ценя справедливость русских монархов. Екатерину Великую Богдо — гэгэн с ламами и князьями при торжественной обстановке объявили Цаган Дарь — Эхэ, что в переводе означает “Белая Добродетельная Дева”. Всех последующих русских царей монголы именовали “Добродетельными Хубилганами” Монголы много терпели от китайского владычества и верили, что настанет время, когда их от китайцев освободит “Белый Царь”.

До 1917 г. русским в Монголии жилось исключительно хорошо. Тихое мирное житье, полное материального благополучия при минимуме труда. В стране не было ни грабителей, ни убийств.

Характеристикой отношений между русскими и монголами служит такое явление: надоело малолетнему сынишке колониста сидеть без товарищей — сверстни- ков на своей заимке, где‑нибудь на Эдин — голе, он хочет повидать и поиграть с товарищами своих лет, живущими за 200–300 км. Недолго думая, с разрешения родителей, мальчонка усаживается на переднюю луку проезжаюшего монгола (обязательно заедет на заимку выпить чаю и съесть лепешку) и поедет, куда ему нужно, пересаживаясь от одного монгола — попутчика к другому — километров через 25^Ю, проезжая за сутки 80–100 км. Ребенок, доставленный по назначению, возвращался к родителям тем же порядком. Родители оставались спокойными за свое “чадо”, зная, что монголы его накормят, обласкают и сохранят. Такая услуга монголами оказывалась, конечно, бесплатно, а отчасти — от скуки, так как переотправка “мальца” вносила разнообразие в монотонную повседневную жизнь монгола.

Религия .

Религия монгол — ламаизм, пронизавший всю духовную и материальную жизнь страны. Не зная сущности ламаизма, нельзя сколько‑нибудь верно судить о монголах — халхасцах.

Провиденью угодно было в IV‑V веках до Р. Х. щедрой рукой подарить человечеству величайших людей от сотворения мира. В Индии родился Будда, в Азии — Лаоцзы и Конфуций, в Греции — Сократ, Платон и Аристотель. Для всех этих колоссов человечества “Небо” и “Любовь” были источником благ человечества.

Будда и Лаоцзы создали религиозно — философские доктрины, вылившиеся в буддизм и даосизм, Конфуций создал политико — экономический порядок на основе семьи (культ предков). Сократ, Платон и Аристотель отбросили языческих богов. Все же вместе, в разных концах вселенной и времени приняли за основу мировоззрения “Небо” и “Любовь”, как отправную точку — милости Неба. У бодхисатвы39 понятие “Любовь” особенно ярко выражено в словах: “Пройди мимо “козявки” и не раздави ее, ибо и она хочет жить”.

Царевич Сиддхартха (Будда), изучив брахманизм, нашел его несовершенным и стал учить:

1) любви ко всему живущему;

2) незлобивости;

3) нестяжательству;

4) отречению от человеческих страстей;

5) отречению от привязанностей;

6) терпению;

7) предприимчивости;

8) размышлению;

9) знанию; 10) уединению.

Человек, выполнивший 10 основных заповедей, достоин вечного покоя, погружается в нирвану — состояние полного покоя. Ученикам своим заповедовал не лениться, чтобы не иметь привязанностей и не нуждаться в материальных благах. Эти заповеди положили основание монашеской общине лам.

Часть учеников Шакьямуни (Будды) затемнили ясное учение, внесли в него брахманизм и выдвинули понятие, что Шакьямуни был не первый Будда, то есть не первый святой, посланный в мир для спасения людей, а пятый и после него есть и будут Будды. Первым Буддой является Ади — Будда, который всегда был и будет. Шакьямуни — человек, достигнув совершенства, погрузился в нирвану, как и его четыре предшественника.

Но, чтобы не оставлять человечество без божественной помощи, Будда оставил после себя божественных заместителей — бодхисатв, кои пребывают в мире духов, воплощаются в человека при рождении и через воплощение живут среди людей, как воплощенные боги.

Позднее, в начале первых веков христианской веры, учение Будды в одной из монгольских общин выкристаллизировалось в “ламаизм”, сущность коего: простому смертному при тяжелой трудовой жизни нет ни времени, ни возможности отдаться выполнению основных заповедей Будды, а, следовательно, они не достигнут нирваны. На помощь им пришли ламы, кои за себя и за своих близких взяли бремя молитв, постов и совершение добрых дел. Отсюда установился порядок в ламаистских семьях отдавать на служение Небу старшего или одного из сыновей, зачисляя его в орден лам, дабы он за себя и всю семью выполнял заповеди Будды, чтобы все достигли нирваны.

Из Индии в Тибет ламаизм проник через монаха Цзонхаву40 — святого и основоположника святости лхасского Далай — ламы (“Океан Драгоценностей”). К учению ламаистов в Тибете примешалось много из шаманизма.

В Монголию ламаизм проник еще при Хубилай — хане (Пагба — лама), но господствующей религией стал в начале XVI в. Первый ламаитский монастырь — Эрдэ- ни — Дзу построен был в 1586 г. Монах — летописец монастыря Эрдэни — Дзу отмечает: “Вера Будды, как солнце, просияла над Монголией. Животворные лучи его согрели души халхасцев и смирили их жестокие нравы. Люди вступили на путь добродетели…” Китайский император Канси, разбив князя Амурсану, наложил твердую руку на Монголию, но в утешение монгол покровительствовал ламаизму, как вере, убивающей в народе воинственный дух Великого Монгола.

На практике беспрерывность жизни духа бодхисатвы в людях — гэгэнах осуществляется так: как только гэгэн умирает, или тело его дряхлеет, так старейшины- ламы по книгам и своей прозорливостью отыскивают в стране, в благочестивых семьях младенца, в коего, по их убеждению, переселилась или переселится душа гэгэна.

Первым заместителем Будды на земле признается Далай — лама, вторым — Панчен — лама (Тибет) и третьим — Богдо — гэгэн Монголии в Урге. Эти три гэгэна властвуют над душами всего ламаистского мира.

Во время богослужения в храме Богдо — гэгэн сидит на престоле с тиарой на голове, украшенной драгоценными каменьями, в богатых парчовых одеждах, расшитых золотом и жемчугами. Он неподвижен, с устремленным взором к Небу и с беспристрастием на лице выслушивает мольбы людей. Одной рукой (левой) он касается свитого из конского волоса каната, обшитого красным сукном, в правой руке держит четки, перебирая их. К этому канату стремится прикоснуться каждый молящийся и, как по электрическому проводу, получает благодать от живого бога, при этом повторяя без конца: “Ом, мани падме хум”. По окончании молитвы Богдо — гэгэн простирает руки над молящимися и просящими, благословляя безмолвно их на добрые дела.

В Монголии Шабинское ведомство (Дамское) делится на три основных класса, кои, в свою очередь, делятся на много ступеней и ячеек по целям и надобностям. Шабинское ведомство свободно от всяких налогов, обязанностей и живет за счет населения, владея лучшими земельными угодьями.

Первый класс лам — дзурены (прорицатели). Путем многолетних духовных и физических упражнений, к глубокой старости достигают прозорливости. Их обязанности при Богдо — гэгэне заключаются в том, чтобы не допустить к нему недобрых и недостойных людей, предупреждать об опасности и предотвращать их. Дзурены принимают главное участие в отыскании новорожденного младенца, в которого вселилась душа умершего гэгэна.

Второй класс — да — ламы (доктора)41. Тибетско — монгольские доктора всю свою жизнь, часто весьма продолжительную, изучают медицину, не прибегая к вивисекции. Тщательно и долго наблюдают и изучают мир животных, растительность, явления природы, животный магнетизм. В конечном результате многие да — ламы достигают высокого искусства врачевания. Из наиболее искусных и верных да — лам образуется ячейка “лам отравителей”. Богдо — гэгэн при их помощи устраняет со своего пути неугодных ему людей. И ничего не спасет жертву. Появление да — ламы в том или ином месте Монголии среди народных масс наполняет ужасом сердца местных князей или гэгэнов, так как это — верный показатель, что кто‑то из них переселится в лучший мир.

Третий класс — самый большой — просто ламы, из коих отсортировывают наиболее способных, выдвигая их на разного рода административные должности.

Все три класса лам Шабинского ведомства порывают связь с семьями.

Четвертый класс — ламы семейного очага. Они лет до 12–13 в ближайших монастырях изучают заповеди Будды, научаются читать, писать и считать. Затем в праздники принимают участие в общем молении, но в повседневной жизни слитно с семьей и несут все обязанности по дому.

Ламы Монголии и Тибета хранят много такого, что остается скрытым от европейцев и могущего повлиять на европейскую культуру, но ламы, как египетские жрецы, скорее умрут, чем согласятся раскрыть врученные им тайны. В о. бласти медицины тайн больше. Тех ядов, кои известны ламам и хранятся в сундуках да — лам, европейцы не знают. В конце прошлого века буддизм и близкий ему по духу даосизм (учение Лаоцзы) проник во многие европейские страны и нашел себе последователей.

Ламы Монголии, преследуя свои кастовые цели, сослужили своему народу плохую службу. Они больше чем на два века задержали прогресс. Учили всему, кроме 10 заповедей Будды, и к XX в. монголы остались в пастушеском состоянии.

Осуждая лам, нужно указать, что буддизм в чистом его основании, как религиозное учение является величайшим нравственным фундаментом для человечества и думается, что нет оснований говорить о его законе в наш материалистический век. Пройдут годы, и настанет время, когда миллионы людей будут стекаться к подножию Будды.

Урга .

Урга — не монгольское наименование. Монголы свою столицу именуют Да- хурэ. Слово Урга — произвольное от монгольского слово “орго” — ставка. Урга лежит географически примерно на 107° восточной долготы и 43° северной широты. Урга раскинулась на правом берегу р. Толы, притока Орхона. Она представляет собой три самостоятельных поселения на протяжении примерно 5–6 км: “Курень” (Хурэ), через 1 ‘/2—2 км на восток “Консульский поселок” и еще 1 '/2—2 км на восток “Маймачен”. Ургу опоясывают горы: на севере возвышенность Чингильту, на востоке отроги Хэнтэй, с юга Богдо — ула. Все горы, кроме Богдо — улы вблизи Урги безлесны. Богдо — ула же покрыта вся сплошь многовековыми соснами и кедрами. Лес заповедный. Ни птицу, ни деревья никто не имеет права уничтожать под страхом тяжелого наказания. Богдо — ула — строжайший заповедник.

Маймачен .

Маймачен — главная резиденция китайцев в Монголии. Обнесен высокой и крепкой глинобитной стеной. Улицы узки, неправильные, конечно, не мощеные. Большинство китайских резидентов внутри города укрывались в своих загороженных импанях. Словом, типичный глухой, но богатый китайский городок. Жителей- китайцев 2000, монгол примерно 1000 и европейцев несколько человек.

Консульский поселок .

Консульский поселок вытянулся в одну главную улицу протяжением около километра вдоль дороги из Хурэ в Маймачен. Здесь разместились европейцы: Русское Генеральное консульство в двухэтажном доме, здесь самое большое ургинское здание — Монголор (Монгольская золотопромышленная компания), здесь консульская православная церковь, типография, почта, квартиры русских офицеров конвоя, школа монгольских драгоманов и много домов, деревянных и каменных, но маленьких — русских резидентов. Началась строиться вторая улица к северу от главной. Число жителей: русских до 250 душ и монгол не больше 100 человек, ближе к Хурэ, у переезда через речушку Сэлби.

Курень, или Хурэ .

В центре города лежит один из древнейших в Монголии храмов и, пожалуй, самый красивый, с золотыми главами — Майдари — хурэ. К нему прилегает Цокчин- хурэ — усыпальница Богдо — гэгэнов. Оба хурэ весьма примечательны, как древнейшее зодчество. В них живет до 2000 лам, наиболее заслуженных. Главным же храмом считается Да — хурэ. Он стоит на окраине города к северо — западу от Урги. Начал строиться в 1912 г. на деньги, которые дало Русское императорское правительство, как заем Монголии в 500000 руб., из коих Богдо — гэгэн ухлопал в постройку Хурэ до 2 млн. зол. руб. В Да — хурэ поставлена самая большая статуя (поясная) Будды. Она величиной, вероятно, метров 6–7, отлита на русских заводах из меди, и вся золоченная. В Да — хурэ размещено до 10000 Будд разной величины и значения. В Да- хурэ проживает до 20000 лам. Хурэ строилось Джэбцзундамба — хутухтой для умоле- ния Неба о возвращении ему зрения.

В остальном, Урга не представляет из себя сколь‑нибудь примечательного и похожа на большое торговое село. Пять — шесть улиц и торговая площадь — Заха- дыр. Лучшее здание — Китайско — монгольский банк фирмы Андерсен — Мейер, Швецовых. Дома преимущественно деревянные, одноэтажные, мало благоустроенные. Многочисленные китайские фирмы — в импанях.

Тем не менее, в Урге имели конторы пять фирм американских, три английские, две датские, до 20 русских и больше 100 китайских. Ни водопровода, ни канализации, ни мостовых, ни освещения. Санитарной частью заведовало солнце, ветер, холода, собаки и чистый воздух. Благодаря им в Урге почти не было инфекционных заболеваний. Самой же главной достопримечательностью Урги была резиденция Богдо — гэгэна. На правом берегу Толы, точно на юг от Майдари — хурэ, примерно в 2 км лежит монастырь Дучин — Галабыйн — Сумэ — двухэтажное здание — зимняя резиденция Богдо — гэгэна. Здание простое, но сделано основательно и очень большое, в котором сосредоточены все органы управления ламаистского культа. Около главного здания еще 8–10 построек и службы.

На другой стороне Толы, через деревянный мост, в предгорьях Богдо — улы разбросано до двух десятков домиков и один дом побольше. Здесь Богдо — гэгэн со своими ламами — советниками живет лето. С наступлением рассвета с Дучин — Галабыйн подается первый сигнал в гонг, его подхватывают ургинские монастыри — так начинается день в Святом Городе.

Число жителей в ургинском населенном районе в 1920 г. было примерно таким: лам до 30000, монгол 5000, русских 1000, европейцев 200–300, китайцев 20000- 25000, а всего не свыше 65000 душ, считая 12–15 тыс. китайских солдат.

Краткая историческая справка .

В начале XIII века по Р. Х. маленький полудикий народ монголы — халхасцы, ведомые гениальным Чингисханом, достиг такой высоты и могущества, каким не пользовался ни один народ до того времени. При талантливых преемниках Чингисхана — Хубилай — хане, Бату и других монголы владели всей Азией, частью Индии, всей Малой Азией и большей частью Европы. Упадок монархии Чингизидов начался в XV веке, а в XVII веке Монголия потеряла свою самостоятельность.

В 1691 г. на Далайнорском сейме Монголия признала своим сюзереном китайского императора, и произошло разделение Монголии на две части — Внутреннюю и Внешнюю — Халха. Первая почти полностью была оккупирована китайцами, а вторая сохранила свою внутреннюю самостоятельность во главе с Богдо — гэгэном в Урге. Внешнюю Монголию — Халху составляли четыре княжества — аймака: Цзасактуханс- кий, Тушэтуханский, Цэцэнханский, Сайннойонханский и области Куку — нор, Илий- ский, Южно — Алтайский, Кобдо и Барга. В свою очередь, главные аймаки делились по княжеским родам на 87 удельных мелких княжеств.

В 1792 г., после неудачного джунгарского восстания был заключен новый договор с Китаем, по которому китайцы отобрали у монгол Илийский край, Джунгарию, Южный Алтай. Кроме того, Внешняя Монголия должна была принять цзянь- цзюня с большими полномочиями и допустить на территорию Халхи китайских солдат.

Цзяньцзюни постепенно, за много лет, расширяли свои права за счет удельных князей и в течение века стали полноправными хозяевами в Халхе. На плечи бедного населения Монголии легло непосильное бремя: содержать китайских чиновников, китайских солдат, своих князей и лам. Князья, в свою очередь, обеднели и попали в неоплатные данники к китайским купцам.

Указанные причины породили среди монгол крайнее недовольство и рано или поздно должно было произойти восстание против Китая. Последний первосвященник Монголии Джэбцзундамба — хутухта искал путей освободить монголов от китайского ярма.

Джэбцзундамба — хутухта .

Джэбцзундамба — хутухта, по непроверенным данным, родился в 1871 г. в Тибете от бедных, но благочестивых супругов. В нем рано обнаружились черты волевого и умного человека. Он не стал игрушкой в руках лам, а наоборот, держал их в своих руках. С юных лет он мечтал если не восстановить великое царство Чингисхана, то хотя бы освободить Монголию от китайцев и сделать самостоятельной. Удельные князья и ламы его боялись, народные массы любили, и слава его далеко шла за пределы Монголии. Самостоятельный, умный первосвященник — правитель не был приемлем ни для Тибета, ни для китайцев.

В начале XX в. из Пекина было отправлено к Богдо — гэгэну особое посольство, монголы знали, что среди посольства находится один из знаменитых лам — отравите- лей. Джэбцзундамба до приезда неугодных гостей выехал из Урги на запад и вернулся в Ургу тогда, когда пекинские гости уехали из Урги. Немного позднее, примерно в 1909–1910 г. прибыло посольство из Тибета, в числе коих также было два да — ламы. Нового посольства Богдо — гэгэн не испугался и достойно встретил, угостив роскошным ужином, но с ужина оба да — ламы не вернулись, а прямыми путями отправились в нирвану, трупы же их торжественно были отправлены в Тибет.

Китайцы народ мудрый, терпеливый. Они решили подождать естественной смерти Джэбцзундамбы с тем, чтобы после его смерти не допустить замещения престола. Они принудили второго по святости первосвященника Пандиту — гэгэна из Утая и старейших лам “вычитать”, что Джэбцзундамба — последний носитель духа бодхисатвы и находится в последнем, 31–м перерождении, и что с его смертью в Монголии не будет больше первосвященника, а для народа наступит “новая эра”.

Богдо — гэгэн понимал, куда клонится политика китайцев. Мечты его юных лет о самостоятельности Монголии могут обрушиться. Опровергать “вычитанное” было невозможно, чтобы не подорвать веру. Он с дзуренами засел в свою богатейшую ламаистскую библиотеку, и после трехмесячной работы отыскали: “В Лхасе имел случай, когда один первосвященник был женат, имел сына и передал ему первосвя- щенничество”. Этот прецедент Далай — ламы давал право Джэбцзундамбе жениться. Жена была возведена в божеское достоинство, имела сына, и Богдо — гэгэн успокоился за Монголию в отношении престолонаследия, нарушив козни китайцев.

В частной жизни Богдо — гэгэн был невоздержанным человеком. Он много пил. В результате злоупотребления спиртными напитками он ослеп. Есть основание предполагать, что недобросовестные поставщики спирта подсунули спирт — денатурат. Сивушное масло безвозвратно разрушило глазные нервы Богдо — гэгэна.

Пекин и Лхаса обрадовались слепоте Богдо — гэгэна и хотели его устранить под предлогом слепоты, но первое время Джэбцзундамбу поддержали свои ламы и князья под давлением народных масс. Кроме того, они думали, что слепой Джэбцзундамба будет послушным орудием в их руках, но все они глубоко ошиблись.

Богдо — гэгэн через головы своих врагов вел весьма конструктивно и умело переговоры с Русским императорским правительством о помощи Монголии и сумел сплотить вокруг себя группу князей, сочувствующих идеи освободиться от китайцев при помощи России.

В Китае в 1910–1911 гг. произошла революция. Богдо — гэгэн не мог не воспользоваться столь благоприятным моментом. Монгольские цзяньцзюни, амбани, чиновники не стали получать из Пекина денег. Среди солдат и чиновников начались волнения. Чтобы как‑то уплатить им жалование, цзяньцзюни разрешили солдатам добывать себе жалование теми средствами, кои они найдут нужными. Начался грабеж монгол42.

В июне месяце 1911 г. в Урге состоялось тайное большое совещание князей и лам под личным председательством Богдо — гэгэна, на котором провозгласили: “Монголию считать отныне самостоятельным царством и повелителем ее Джэбцзундам- ба — хутухта — хана”. Было сформировано правительство.

Наутро к ургинскому амбаню Сандо прибыли члены нового Монгольского правительства и потребовали от него сдачи всех дел и отдачи приказа о том, чтобы все китайские чиновники и солдаты немедленно оставили пределы Монголии. Амбань Сандо не имел средств сопротивления и вынужден был исполнить требование монгол. Передав дела, сам Сандо отдался под покровительство ургинского русского консула. Все китайцы из Урги и других пунктов покинули пределы Монголии через русскую территорию под защитой русских, так как боялись расправы с ними монгол. Некоторые шероховатости произошли в Кобдо и Шара — сумэ. Только в Барге, населенной солонами, баргутами и даурами, учинена была резня китайцев.

18 ноября 1911 г. за подписью Богдо — гэгэна был обнародован манифест, суть коего сводился:

1. Связь Китая с Монголией, осуществлявшаяся через императора, за устранением последнего по воле китайского народа, прерывается и Монголия свободна и самостоятельна.

2. Объявляется новая система правления Монт ши на основе религии. Чиновники будут ламы. Оставшимся в Монголии китайцам предлагается принять ламаизм.

3. В празднества и различные церемонии вывешивать монгольский национальный флаг.

4. Высшие чиновники должны носить русского образца мундир, мелкие — монгольский национальный костюм.

5. Старые пошлины отменяются. Будут введены новые налоги, кои не минуют последовать, по разработке их в согласии с Россией.

16 декабря 1911 г. на монгольский престол торжественно возведен Его Святейшество Джэбцзундамба — хутухта — хан, с присвоением его правлению титула “Многими Возведенного”.

21 октября 1912 г. был заключен договор России с Монголией (подписано русским генеральным консулом в Урге Коростовцевым и всеми монгольскими министрами). По этому договору Россия признавала самостоятельность Внешней Монголии (Халхи), обещая охранять ее от посягательств Китая. Русским предоставлялись в Монголии широкие права консульской юрисдикции, свобода передвижения, беспошлинная торговля и прочее. Урянхайский край, который фактически никому не принадлежал, был присоединен к России.

7 июня 1913 г. в Кяхте было подписано тройное соглашение между Россией, Халхой и Китаем. По этому договору Китай сохранял над Монголией сюзеренные права, но признавал ее автономной, отказавшись от колонизации и прочих прерогатив. Китайские сановники в Урге, Улясутае, Кобдо могли иметь конвой для своей охраны. Барга отходила навсегда к Китаю. Россия давала Монголии 5 млн. руб. заем и создавала Монгольский народный банк, откомандировав в Монголию финансистов. Для создания монгольской армии из России были командированы офицеры и унтер — офицеры в качестве инструкторов.

Монголы были недовольны таким договором, но скрепя сердце согласились подписать его, рассчитывая навсегда порвать с Китаем, как только будет создана армия.

Время с начала 1912 по июнь 1914 г. монголами использовано было очень плохо. Пятимиллионный заем частью ушел на постройку Да — хурэ, частью разошелся по карманам лам и князей и очень мало — на улучшение экономики Монголии. Формирование армии шло также малоуспешно за неимением средств. В Монголии не оказалось просвещенных и выдающихся людей. К началу 1–й Великой войны жизнь в Монголии по — новому, лучшему, не наладилась. Во время войны 1914–1917 гг. России было не до монгольских дел, и монголы почти за шесть лет самостоятельности не сделали ничего, чтобы своими силами противостоять посягательству Китая.

Когда в России в 1917 г. разразилась революция, китайцы в Монголии нажали пресс и постепенно стали возвращать свои утраченные права, но гуманный цзянь- цзюнь Урги Чэнь И действовал очень осторожно и постепенно. Китайское правительство было недовольно его действиями и послало в Монголию войско во главе с генералом Сюй Шучжэном (маленький Сюй, член клуба Аньфу, офицер Генерального штаба, окончивший в Германии академию) с огромными полномочиями и наименованием генерал — губернатора северо — западных провинций Китая. Ему вменялось в обязанность провести в жизнь план Сунь Ятсена, сущность коего сводилась:

1. Должен был быть создан большой порт в Чжилийском заливе, от которого пойдут рельсовые пути на северо — запад в Монголию. Главный двухколейный рельсовый путь должен пролегать до Далай — нора и от него.

2. От Далай — нора рельсовый путь на Хайлар — Мохо (на Аргуни).

3. От Далай — нора на Акшу.

4. От Далай — нора на Ургу, Улясутай — Урянхай.

5. От Шанхая, Нанкин — Лач и Кобдо, Жу — Хами; 6. Хами — Турфан — Урумчи.

План намечал переселить в Монголию и Китайский Туркестан десятки миллионов людей из Внутреннего Китая с тем, чтобы монгольское население растворилось в нем и навсегда перестало существовать43.

Генерал Сюй в 1919 г. прибыл в Ургу, отстранил Чэнь И от дел и, обвинив в бездействии, отправил его на суд в Пекин. Он свергнул Богдо — гэгэна с престола хана и взял управление Монголией в свои руки. Монголия вновь потеряла свою самостоятельность. Генерал Сюй повел политику полновластного хозяина Монголии и, конечно, восстановил против себя всех монгол назревало стихийное восстание. Китайское правительство зорко следило за настроением монгол и, бессильное материально и морально провести в жизнь планы Сунь Ятсена, немедленно решило ослабить в Монголии режим и вновь отправило туда мудрого администратора Чэнь И, а генерала Сюя отозвало из Монголии.

Когда в начале 1920 г. Чэнь И прибыл в Ургу и стал проявлять свою власть, то против него восстали оставленные Сюем генералы и делали, что хотели. Между китайцами началась скрытая и открытая борьба. Как цзяньцзюнь Чэнь И, так и Сюй, не зная сущности большевиков, но, признавая их за сильную власть, старались ладить с ними в ущерб белым русским, проживавшим в Монголии и следовавшим с запада через Монголию на Дальний Восток. В свою очередь, монгольские патриоты, еще меньше разбиравшиеся в русских делах, возлагали упования на русских, кои стоят ныне у власти. Группа несомненных патриотов, с благословения Богдо — гэгэна, в местечке Алтан — Булаке (вблизи Кяхты) вошла в сношения с большевистскими эмиссарами, которые в развитии мировой революции охотно обещали монголам все, что они хотели.

Жизнь РУССКИХ в Монголии ДО ОКТЯБРЯ 1920 ГОДА

С занятием вновь Халхи китайцами в 1919 г., конечно, жить в Монголии русским стало хуже, но поскольку моральные права русских императорских консулов еще, по традиции, были сильными, то китайцы явной несправедливости в отношении русских не проявляли. Русским жилось еще хорошо, и большевистская буря их миновала.

Большая и малая борьба между китайцами шла поверх голов русских и, пожалуй, была им на руку.

Чтобы иметь представление о жизни русских в Монголии с 1918 по 1921 гг., по возможности, коротко опишу свою жизнь в Монголии. Я прибыл в Ургу 18 апреля 1920 г. в группе офицеров генерала И. Ф. Шильникова, направлявшейся из Чугу- чака в ставку верховного правителя адмирала Колчака из Южной армии. В Урге русский генеральный консул Орлов сообщил о расстреле адмирала Колчака в Иркутске 7 февраля 1920 г., и что остатки его армии ушли в Забайкалье. Каждый из нас, старых офицеров, имел и самостоятельное предписание и поручение в Ставку Со смертью адмирала Колчака наши командировочные задания теряли силу, и мы оказались свободными от всяких обязательств и вправе были располагать собою по своему усмотрению.

Большая часть нашей группы и сам генерал Шильников решили пробираться в Маньчжурию, я же остался в Монголии — Урге, так как близость Урги от Иркутска давала какие‑то надежды выручить из него мою семью — жену с тремя маленькими детьми. Я приехал в Ургу, имея в кармане один серебряный доллар и рваное обмундирование. По счастью, в Урге встретил своего бывшего юнкера — поручика.

Н. Н. Владимирова, которому в начале его военной службы сделал благодеяние, а с его отцом сохранились старые приятельские отношения. Н. Н. Владимиров приютил меня в своей семье, обмыл, одел и накормил. У него я и основался до лучших дней.

Коренная русская колония Урги насчитывала человек 200–300. Скоро со всеми перезнакомился. Большая часть были простые русские люди из Забайкалья и Сибири. По просьбе русского генерального консула Орлова принял обязанности старосты церкви, настоятелем коей был протоиерей Феодор Парняков.

В начале мая в Ургу из Иркутска приехал Ив. Ал. Лавров с семьей, назначенный Правительством ДВР на должность управляющего конторой Центросоюза для всей Монголии. Меня с семьей Лавровых связывала исключительно старая дружба. Приезд Лавровых в Ургу был для меня приятным и в том отношении, что от них я узнал о том, что семья моя жива, здорова и знает, что я в Урге.

В первые же дни своей работы И. А. Лавров в частной беседе сетовал на судьбу, что у него не хватает транспорта на перевозку товаров по отделениям в худонах (провинциях). Русские не хотят заниматься таким мелким делом, а с монголами трудно вести дело из‑за их легкомыслия. Я поделился этой мыслью с Н. Н. Владимировым, который ухватился за эту идею и советовал мне немедленно взяться за это дело, предлагая свою помощь или участие в деле. Ни у Владимирова, ни особенно у меня не было ни гроша за душой, но у первого были большие связи с монголами.

Когда я предложил И. А. Лаврову свои услуги по перевозке тяжестей Центросоюза, то он охотно заключил со мною контракт.

Монголы пригнали Н. Н. Владимирову в кредит на 4 месяца первый бычий обоз в 100 подвод с 10 запасными быками по цене 21 долл. за подводу и 14 долл. за запасных быков.

На 100 подвод погрузили чай Центросоюза до Улясутая по 12 серебряных долл. за подводу и заключен был контракт с фирмой Швецовых везти из Улясутая до Урги шерсть по 11 долл. с подводы. Следовательно, за рейс Урга — Улясутай и обратно каждая подвода зарабатывала 23 долл., то есть окупала полностью себя с дорожными расходами и стоимость обоза 2100 долл. оставалась чистым заработком за два месяца легкой работы.

С обозом в Улясутай пошел Н. Н. Владимиров, я же остался в Урге налаживать второй бычий и верблюжий транспорт и по другим срочным делам, главная же работа оставалась — выручить из Иркутска семью.

Заняв 500 серебряных долл. через верных евреев, перевел их старому знакомому в Иркутск еврею Ж., прося его отправить семью в Монголию. Деньги всегда и при всех обстоятельствах — великий двигатель, а в то время в Иркутске чисто серебряные 500 “юаныиикаев”, умело им данных, имели немалую ценность для иркутских комиссаров. Серебряные доллары сделали свое дело, и моя жена получила от ГПУ, как его агент, командировку в Троицкосавск. С некоторыми трудностями и, конечно, волнениями она доехала до Троицкосавска и, не задерживаясь в нем, перешла границу у Кяхты и очутилась в гостеприимном доме консула Лавдав- ского, уничтожив при нем все свои большевистские документы. В сентябре прибыла в Ургу.

Начиная с июня месяца в Ургу из Джунгарии и Западной Монголии поодиночке и группами густо двигались белые русские люди, спасаясь от большевиков, пробираясь в Маньчжурию. Большинство русских, из солдат или простого народа, в Урге шли ко мне, чтобы получить информацию и совет. Мой совет был для всех — осаживаться в Монголии, где имеются пока все возможности не только жить, но заработать деньги, так как они лежали всюду, нужно только было приложить трудовые руки.

В Урге, несмотря на близость лесных дач, не хватало дров, и ценились они высоко. Одну из партий в 12 человек, послушавших меня остаться в Монголии, снабдив топорами, пилами, пятью упряжными быками и продовольствием, отправил в лес. Через неделю в Урге регулярно через 3–4 дня появлялись пять подвод дров на захадыре — базаре. Через месяц партия уплатила мне долг и зажила своей сытой жизнью.

Другую партию в 15 человек отправил в сталактитовые пещеры в отрогах Хэн- тэя, в которых находились богатейшие залежи горного хрусталя высокого качества. В партии был специалист — уралец по горному хрусталю. Он, приезжая с работ, рисовал мне сказочные перспективы с продажей горного хрусталя в Китай. Возможно, что мечты его и осуществились бы, если бы в Халхе не появился генерал Унгерн.

Одну большую партию сколотил к эксплуатации рыбных богатств. Заготовляли снасти, лодки, бочонки, соль с тем, чтобы, проработав весну на лове и засолке рыбы, сплавить по Орхон — Сунгари в Забайкалье. Ургинские купцы брались по хорошей цене ее реализовать.

Намечался еще ряд верных дел. Открывались мастерские. Сам лично организовал аппарат (5 партий по 2 человека) для рассылки по худонам скупать чистое 100 % коровье монгольское масло по цене 5 долл. за пуд, но приготовленное примитивным путем и имевшее резко — неприятный запах, без нарушения вкусовых качеств. Масло предполагалось в октябре отправить в Тяньцзин, где ученый химик, мой приятель, брался его очистить от запаха и выпустить на рынок по цене не меньше 20 долл. за пуд, когда себестоимость его с очисткой и доставкой в Тяньцзин не превышала 10–11 долл. за 32 фунта.

Зная, что с запада будут прибывать все новые и новые партии беженцев, принимали меры как‑то их удержать в Монголии и приспособлять к хлебным делам. Большая часть русских людей и Генеральное консульство в Урге очень сочувственно относились к такой идее и всемерно помогали.

Не так посмотрела группа русских — болыиевиствующих людей во главе с протоиереем о. Парняковым, наборщиком Кучеренко и др. К октябрю месяцу жизнь в Урге русских значительно ухудшилась. Большевики в Урге крепко засели в Русской торговой палате, где секретарем был Чайванов. Священник Парняков, Чайва- нов, Кучеренко были головкой болыиевиствующих ургинских резидентов. Генерал- губернатор Чэнь И, противник большевиков, знал о деятельности большевиков в Урге, но он опирался на 15000 штыков — они ему были не страшны.

В худонах и на заимках русские жили совершенно спокойно, далекие от политики, приумножая свои капиталы. Лично я имел самые радужные перспективы впереди. Жил в торговой части Урги в доме Щапова.

В конце сентября консул Орлов конфиденциально сообщил мне, что генерал Унгерн во главе дивизии стоит лагерем в низовьях Керулена и о том, что среди влиятельных монгол идут споры о том, с кем идти против китайцев — с Советской властью или Унгерном. Консул полагал, что Богдо — гэгэн склоняется на сторону Унгерна.

Появление Азиатской конной дивизии в пределах Восточной Халхи сразу отразилось на положении “белых русских” в Монголии, так как китайские генералы и чиновники стали рассматривать белых русских как союзников генерала Унгерна— своих врагов. Ургинские большевики в китайском Ямыне были первыми людьми. Они дали список русских, коих нужно немедленно арестовать, как лиц ненадежных для китайцев. В этом списке на первом месте стояла моя фамилия. Генерал Чэнь И, а особенно чиновник по русским делам Ню хорошо знали всех коренных русских жителей Урги и никого из большевистского списка не арестовали.

Жизнь в Урге стала тревожной. 1 ноября рано утром ургинцы услышали орудийные выстрелы за высотами Богдо — улы. Часов в 8 утра несколько трехдюймовых снарядов упало между Консульским поселком и Маймаченом. Шел серьезный бой между китайскими войсками и Азиатской конной дивизией генерала Унгерна. Только днем 3 ноября стало известно, что унгерновцы с большими потерями были отогнаны на восток.

В Урге было объявлено военное положение и власть от Чэнь И перешла в руки китайских генералов. Чайванов и К0 пролезли в военный штаб и передали списки неблагонадежных русских. Генерал Го отнесся к доносчикам с полным вниманием. В ночь с 5 на 6 ноября дом Щапова был окружен целой ротой китайских солдат. Человек 10 во главе с офицером вошли в дом в поисках меня. Ареста я ожидал, а потому ни сам, ни семья особенно не волновались. Китайский офицер дал мне возможность одеться, но при выходе из квартиры руки мне связали назад крепкими ремнями. Привели меня в штаб полка, размещавшийся на одной из главных улиц Урги, и посадили во дворе штаба в холодную амбарушку, где уже сидело человек двенадцать монгол.

В последующие дни арестовано было человек 30 русских, в том числе Д. П. Першин, мой квартирный хозяин Щапов и др. Они содержались в тюрьме. Небольшая ургинская тюрьма, скудно оборудованная, была переполнена до отказа. Нар не хватало. Спали под нарами на голом земляном полу. Довольствие состояло в день из трех чашек вареной чумизы и горячей воды, которую давали два раза в день. Передачу возможно было получать при условии уплаты одного доллара тюремщику за каждую передачу.

Первые пятьдесят дней я просидел в амбарушке при штабе полка. Не было ни нар, ни соломы для подстилки, ни света, и довольствия не давали, но разрешили жене приносить термосы с пищей и чаем. Морозы стояли 25–35° по R. Теплая одежда и горячая пища в термосах и молодость спасли от замерзания. Как ни плохо было в тюрьме, но я мечтал туда попасть.

После того, как меня навестил чиновник по особым поручениям Ню, китайские солдаты стали относиться ко мне лучше и стали допускать посетителей. В конце декабря месяца посетил меня консул в Кобдо А. П. Хионин — прекрасный дипломат и душевный человек. Он сообщил мне, что на днях уезжает в Калган, оттуда в Пекин, где и постарается вызволить меня и всех русских из беды.

В начале января, по неизвестной мне причине, меня перевели в тюрьму, где я просидел около недели, так как 10 или 11 января была получена из Пекина телеграмма от военного министра освободить пять или шесть человек русских, в том числе меня, и указывалось в телеграмме освобожденных лиц не преследовать.

В тюрьме сидело много народу, захваченного китайцами по пути из Улясутая в Маньчжурию. Здесь я встретил много знакомых офицеров по Оренбургской армии, в том числе полковников братьев Доможировых и других.

По освобождении из‑под ареста я не узнал лика Урги: в Консульском поселке и в самой Урге в частных домах стояли китайские солдаты. Солдат всюду было много. Возникал вопрос, откуда их столько взялось? Их раньше мы почти не видели. Оказалось, что генерал Го и, частично, генерал Ма вывели их из казарм Худжи- ра и расквартировали в самой Урге. Солдаты совершали явные и тайные грабежи.

За неимением свободной квартиры я с семьей поселился в юртах в одном из пустующих дворов, обнесенного двухсаженым частоколом. Во дворе поставил две войлочных юрты, данных мне И. А. Лавровым. Одна из юрт была прекрасная, с деревянным полом, шелковой отделкой внутренних кошм. Поставил железную печку, обложил ее кирпичом. В другой юрте рядом сложил плиту. В ней помещалась прислуга — монголка и склад. Зажил хорошо и тепло.

Все мое имущество — скот на заимке, экипажи и прочее китайцы конфисковали, как только меня арестовали. Искать его не было смысла. Слава Богу, что сам легко отделался. Счастлив был тем, что в первый же день ареста Н. Н. Владимиров распорядился, чтобы монголы, продавшие мне бычий обоз и верблюдов, не пригоняли на заимку вблизи консульской дачи на Толе.

Церковь была разграблена и стояла опечатанная. Сохранились лишь иконы.

Все, кто мог и не были связаны делами в Монголии, уезжали из Урги по путям на Калган, так как боялись ехать на Хайлар, зная, что будут задержаны унгерновца- ми и зачислены в дивизию. В Монголии русские отрицательно относились к деятельности атамана Семенова в Забайкалье, и по наследству неприязнь перешла к генералу Унгерну.

С ноября месяца 1920 г. по 1 февраля 1921 г. на просторах Монголии китайскими солдатами было убито больше 100 человек русских, пробирающихся с запада от Кобдо в Хайлар. Имен их не знаю. Последними была расстреляна партия в 11 человек в самой Урге — беженцы из урянхайского кооператива и среди них минусинский городской голова Солдатов. Трупы расстрелянных зарыты были вблизи монгольской казармы. Вина за расстрел русских людей в Урге и ее окрестностях лежит, главным образом, на Чайванове, священнике Парнякове и К°. Они же были виновниками жестокого содержания русских и в тюрьме.

Биография барона генерал — лейтенанта Романа Федоровича Унгерн фон Штернберга .

Написать сколько‑нибудь правдивую биографию генерала Унгерна оказалось нелегко. Я прочитал 5–6 биографий генерала Унгерна, но все они в основном не отвечали истине. Сплошной вымысел в изложении Ф. Оссендовского и списанное у него есаулом Макеевым. Наиболее правдивая написана Н. Н. Князевым.

Только послужной список или данные брата Р. Ф. Унгерна — барона Константина Федоровича Унгерна могли бы дать верные биографические материалы, но послужной список погиб, а с бароном К. Ф. Унгерном автору не посчастливилось встретиться в эмиграции. В эмиграции (в Шанхае) пребывает дальний родственник генерала барон Р. Унгерн — Штернберг, который имеет полную родословную дома Унгариа (изд. 1940 г. в Риге). Барон Р. Унгерн был так любезен, что уделил на справки несколько часов и прочел все, что касается Романа Унгерна, но, к сожалению, ему в семейной хронике отведено немного места.

Биография в нижеизложенной вариации в какой‑то степени верна, но страдает целым рядом “провалов”, кои заполнить не удалось за неимением источников или разноречивости таковых.

Примерно в начале XII в. из Венгрии в Галицию переселились два родных брата де Унгариа. Оба они женились на родных сестрах славянского князя ливов. Отсюда пошли два старейших рода Унгернов и Ливиных, впоследствии светлейших князей. Из Галиции де Унгариа с семьей переселились в Прибалтику.

Во время владения Прибалтикой ливонскими рыцарями де Унгариа становятся баронами Унгернами, а во времена владычества в Прибалтике шведов, услужливый историк, писавший семейную хронику, прибавил к фамилии “Штарнберг”, отыскав какое‑то родство рода Унгариа с чешским графом Штарнберг. Основная кровь рода Унгернов — венгеро — славянская. С течением времени к ней в большой дозе примешалась кровь германская и скандинавская.

Во времена ливонских рыцарей в Прибалтике многие из дома Унгернов переселились в Пруссию. Во времена шведского владычества Унгерны переселились в Швецию. Таким образом, в истории Пруссии и Швеции с XIII‑XVII веков часто встречается фамилия Унгерн — Штернберг на высоких постах.

Основоположником русского дома баронов Унгернов — Штернберг является барон Рено. При завоевании царем Петром Прибалтики барон Рено Унгерн оказал царю большое содействие по освоению русскими вновь завоеванного края. С другой стороны, барон Рено Унгерн выговорил у царя Петра много привилегий для края, особенно для дворянства. Он был первым предводителем дворянства Прибалтийского края. У барона Рено было много сыновей, откуда и пошел большой дом баронов Унгернов. Все они владели в Прибалтике значительными земельными угодьями и даже островами в Балтике. Так, остров Даго принадлежал одной из ветвей баронов Унгернов.

Все бароны Унгерны пользовались полным доверием и близко стояли к престолу русских императоров в течение двух веков до самого конца — 1917 года. Больших постов бароны Унгерны в России не занимали. Они предпочитали оставаться у себя в Прибалтике — на своей земле, занимая по выборам высокие посты, но часть баронов Унгернов служила в армии и в дипломатическом корпусе.

Барон Роман Федорович Унгерн — Штернберг родился в декабре месяце 1885 г. в г. Граце (Германия)44, где временно проживала его мать. Все детские и юношеские годы прожил в Прибалтике у себя в имениях. Образование, по программе средней школы, закончил с домашними учителями. Научно — умственный багаж его к 17 годам был достаточным. Знал хорошо русский, немецкий, французский языки и удовлетворительно английский язык. Ум его способен был разбираться в сложных философских вопросах.

В 1903 г. поступил в Морской кадетский корпус, в младший гардемаринский класс.

Началась Русско — японская война. Гардемарин барон Унгерн с большим трудом выходит из Корпуса и поступает добровольцем в один из пехотных полков, отправляющихся на театр военных действия в Маньчжурию. По одним сведениям, доброволец барон Унгерн принимал участие в нескольких сражениях против японцев и был награжден знаком отличия военного ордена 4 ст., по другим, более верным — что полк, с которым прибыл Унгерн, достиг Маньчжурии лишь в конце лета 1905 г. и не принимал участие в боях. Полагаю, что последняя версия верна потому, что не видал на груди генерала Унгерна солдатского Георгия. Если бы он его имел, то уверен в том, что он с гордостью его носил бы.

В 1906 г. с полком вернулся из Маньчжурии в Россию, выйдя из полка, вернулся домой в разгар революционного движения в Прибалтике. Барон Федор Унгерн (отец генерала Унгерна) во время беспорядков был убит, что положило в сыне глубокую ненависть ко всякого рода “социализму”.

Время требовало, чтобы барон Р. Ф. Унгерн определился на жизненном поприще. В 1906 или 1907 г. он поступил в Павловское военное училище, которое, как свидетельствует барон Врангель, окончил с “великим трудом”.

По специальному ходатайству, по окончании Павловского военного училища, барон Унгерн был произведен в офицеры с зачислением по Забайкальскому казачьему войску, назначен в 1 — й Аргунский казачий полк и, по прибытии в полк, приписан к Цаган — Олуевской станице 2–го отдела Забайкальского казачьего войска45.

С зачислением в казачье сословие хорунжий Унгерн как бы порывал связи с прибалтийскими баронами Унгернами. Какие мотивы заставили хорунжего сделать столь серьезный шаг — неизвестно. Разгадку нужно искать в складе характера. В бытность в Маньчжурии и Забайкалье, барону Унгерну приглянулись просторы и дебри Забайкалья, где мятущаяся душа и склонность к авантюрам могли бы найти выход.

Первые служебные офицерские шаги в полку хорунжего Унгерна были не блестящими: много пил, был буйным во хмелю, с товарищами близко не сходился, не любил повседневной размеренной жизни, безудержно — вспыльчивый, замкнутый, гордый, самолюбивый. В умственном отношении стоял выше среднего уровня офи- церов — казаков — жил в стороне от полковой жизни. По пьяному делу оскорбил сотника М. и в ответ получил сабельный удар по голове. Рана скоро зажила, но ранение в голову впоследствии вызывало головные боли. Оба виновника скандала должны были оставить полк.

Хорунжий Унгерн был переведен в 1–й Амурский полк, стоявший в г. Гродеково в Приморской области, куда отправился одиночным порядком, верхом, в сопровождении лишь охотничьей собаки. Путь почти в 1000 км по горам и долам, без запаса продовольствия. Жизнь и условия службы в Амурском полку хорунжего Унгерну не понравилась. Он стал просить начальство о переводе его в Верхнеудинский казачий полк, часть которого стояла в Кобдо (Монголии). Монголия привлекала хорунжего Унгерна. Вероятно, из‑за некомплекта офицеров в Амурском казачьем полку в переводе Унгерну отказали. Получив отказ, он вышел в запас и уехал в Кобдо.

Совершенно невыясненным остается пребывание барона Унгерна в Кобдо. По одним сведениям, он имел какое‑то касательство к службе дивизиона Верхнеудин- ского казачьего полка, в котором служил хорунжий Б. П. Резухин, с которым он дружит, по другим сведениям, он остается запасным офицером и живет своей свободной жизнью, разъезжая по Монголии. Так или иначе, но барон Унгерн провел в Кобдо 1913и 1914 гг. до начала Русско — германской войны. За это время он хорошо изучил монгольский язык, завел большие знакомства с монгольскими князьями, гэгэнами и влиятельными ламами. Изъездил Халху вдоль и поперек и по праву мог считать себя монголоведом.

Он не был ревностным сыном христианской церкви (лютеранской). Некоторые полагают, что в период времени 1913–1914 гг. он принял ламаизм, но официально не порвал с материнской церковью.

Надо думать, что за эти годы в голове Унгерна созрела фантастическая идея восстановить великую Монгольскую империю, и сложилось все его мистическое мировоззрение, которое грубо формулируется так: “При помощи монгол — конников восстановить в Китае императорский престол. При помощи монгол и китайцев восстановить в Европе феодально — рыцарский строй и народные массы объединить в цехи”.

Мистика Центральной Азии, монгольские мифы, сказания наложили неизгладимое влияние на всю последующую жизнь барона Унгерна.

В 1914 г., при объявлении Германией войны России, барон Унгерн из Кобдо спешит в г. Читу с тем, чтобы с первым отходящим казачьим полком уехать на театр военных действий. Но в Чите выяснилось, что забайкальские казаки не предназначаются к отправке в первую очередь, ввиду не определившейся позиции Японии, и когда забайкальцы пойдут на войну и пойдут ли еще — неизвестно. Барон Унгерн едет самостоятельно на запад и поступает в один из второочередных полков Донского казачьего войска, действующего на Австрийском фронте.

В первых же боях сотник Унгерн выказывает примерную храбрость. Он один из первых офицеров полка — георгиевский кавалер. На него сыплются награды и ранения, по счастью, не тяжелые. Время поправки от ран он проводит не в прекрасных полевых госпиталях, а в обозе 2–го разряда полка. Как только в состоянии был сидеть на коне, шел в бой и раненый вновь ехал в обоз 2–го разряда.

Когда полки родного Забайкальского войска прибыли на театр военных действий — на Кавказский фронт, подъесаул Унгерн поспешил возвратиться в свое войско и был зачислен в Нерчинский казачий полк, действовавший в районе озера Урмия. Революция 1917 г. и развал армии на фронте заставил офицеров думать об укреплении фронта посторонними, не русскими силами. Есаул Унгерн сформировал из добровольцев — горцев46 отряд и с ними нес всю разведывательную службу впереди “митингующего” полка.

Здесь, в Нерченском полку, есаул Унгерн близко сошелся с есаулом Г. М. Семеновым — георгиевским кавалером. Есаула Семенова характеризовали начальники и сослуживцы как ловкого, не столь умного, сколь хитрого и умеющего вовремя схватить “быка за рога”. Общим между Унгерном и Семеновым было: оба георгиевские кавалеры, оба монголоведы, оба молоды и с инициативой.

Есаул Семенов родился на границе с Монголией. С детства знал монгольский язык. Служа в консульском конвое в Урге, он создал себе большие знакомства среди влиятельных монгол. Был замешан в монгольские дела по свержению китайцев, по каковой причине был удален из конвоя в полк.

Барон Унгерн и есаул Семенов, как монголоведы, при развале армии естественно подумали о создании бурятско — монгольских конных корпусов, кои сумеют подпереть разваливающийся фронт. Идеологом этой идеи был есаул Унгерн, а есаул Семенов взялся осуществить идею.

В апреле или начале мая месяца 1917 г. есаул Семенов прибыл в Петроград, где представил военному министру два доклада. В первом докладе излагался план: при помощи юнкеров задавить большевизм, а во втором излагался план создания бурятско — монгольских частей для подкрепления фронта. Первое предложение есаула Семенова правительством было отвергнуто, а второе принято.

В июне месяце 1917 г. по новому стилю Семенов получил от военного министра большие полномочия на сформирование бурятско — монгольских частей войск и выехал в Забайкалье, вызвав с фронта есаула барона Унгерна, на что имел специальное разрешение.

К моменту прибытия в Забайкалье обоих есаулов, большевистские эмиссары уже сумели обработать местное население, и спокойным уголком оставался район, прилегающий к ст. Маньчжурия. Есаул Семенов обосновался на ст. Даурия. Сюда прибыл и Унгерн.

Нужно было организовать надежную первичную ячейку. За это взялся есаул Унгерн. Из военнопленных добровольцев, содержавшихся в даурских казармах, Унгерн сформировал полицейскую команду и при ее помощи установил контроль на линии железной дороги от ст. Оловянная до ст. Маньчжурия.

В последних числах декабря месяца 1917 г. есаул Семенов, есаул Унгерн, подъесаул Резухин, сотник Погодаев, есаул Тирбах, сотник Фирсов, есаул Глебов — всего в числе семи человек, ночью, на ст. Маньчжурия ворвались в казармы русской запасной дружины, захватили ружейные пирамиды, чем обезоружили их, а наутро дружинников посадили в вагоны и отправили в Россию, чему дружинники были рады. Есаулу Семенову все захваченное имущество дружины и казармы послужили материальным базисом для формирования Особого Маньчжурского отряда (ОМО).

Полковник Унгерн стал правой рукой и идейным руководителем всех начинаний полковника Семенова, уже именовавшегося “атаманом”. Полковник Унгерн приступил к формированию Азиатской конной дивизии, кадрами которой были: буряты, монголы, татары, корейцы и праздношатающиеся японцы. Русские офицеры во вновь формируемых частях были лишь как инструктора, они не вмешивались во внутреннюю жизнь войсковых единиц.

Весь 1918–1919 гг. генерал Унгерн в Даурском районе являлся почти полновластным хозяином, творя много темных дел при посредстве коменданта ст. Даурия подполковника Лауренца. Едва ли кто из большевиков благополучно миновал ст. Даурию, но, к сожалению, немало погибло и мирных русских людей. С точки зрения общечеловеческой морали, нормального времени, станция Даурия 1918–1920 гг. — черное пятно на Белом движении, но в мировоззрении генерала Унгерна это оправдывалось теми высокими идеями, коими была полна голова барона.

Панмонгольская идея атамана Семенова и генерала Унгерна была осуществлена в июне месяце 1920 г. Всемонгольским съездом на ст. Даурия. Так генерал Унгерн был выдвинут событиями на арену монгольских событий 1920–1921 гг.

Идея восстановления в Китае монархии не покидала головы генерала Унгерна. Он едет летом 1919 г. в Пекин для ознакомления с монархическими группировками. Пребывание Унгерна в Пекине ознаменовалось двумя событиями: первое — грандиозный скандал, учиненный им в старом русском посольстве, и второе — женитьба на принцессе Цзи. За неимением подлинных документов, остается неясным как первый, так и второй случай. Первый послужил лишь к веселым рассказам, но второй — женитьба — не пустой звук.

Исторически остался в семейной хронике баронов Унгернов след: “Барон, генерал Р. Ф. Унгерн — Штернберг женат первым браком на принцессе Цзи, рожденной в 1900 г. в Пекине и в браке именовавшейся Еленой Павловной”, вот и все. Баронесса Елена Павловна жила на ст. Маньчжурии, в то время как супруг жил на ст. Даурия, когда не был в походах против большевиков. Изредка супруг навещал баронессу. В 1920 г. в мае или июне месяце генерал Унгерн, снабдив жену приличными денежными средствами, отправил в Пекин, “в отчий дом”. Многое говорит за то, что судьбой своей жены генерал Унгерн не интересовался.

Кто, при каких условиях познакомил генерала Унгерна с принцессой Цзи, какую цель преследовал генерал Унгерн, женясь — остается невыясненным. Был ли брак совершен гражданским или церковным порядком — неизвестно47. По непроверенным слухам, баронесса Е. П. Унгерн в 1941 г. проживала в Чаньчуне (Сянзине) при дворе императора Пу И.

Генерал Унгерн был большой враг женщин и надо полагать, что женитьба его на принцессе Цзи имела чисто политический характер и вытекала из назойливой идеи: “реставрация китайской монархии”, и женитьбой он приближался к претендентам на китайский законный императорский трон.

Жизнь и деятельность генерала Унгерна с 1920/21 года до конца его дней полно и правдиво изложены в настоящем труде.

В заключение нужно остановиться на характеристике барона Унгерна, данной его непосредственными начальниками — генералом бароном Врангелем и атаманом Семеновым48.

Последний в своих воспоминаниях отводит генералу Унгерну много места. По мнению Семенова, Унгерн — выдающаяся интеллектуальная личность, одаренная от природы всеми свойствами “вождя”. Характеристика в изложении атамана Семенова — сплошной гимн генералу Унгерну. Небольшую, но яркую характеристику дает генерал барон П. Н. Врангель (напечатана в журнале “Белое дело”, том 5). Привожу ее полностью. “Подъесаул барон Унгерн — Штернберг или “подъесаул барон”, как его звали казаки, был тип интересный. Такие типы, созданные для войны и эпохи потрясений, с трудом могли существовать в обстановке мирной полковой жизни. Обыкновенно, потепев крушение, они переводились в пограничную страну или забрасывались судьбой в какие‑либо полки на дальневосточную окраину и Забайкалье, где обстановка давала удовлетворение их беспокойной натуре.

Из прекрасной дворянской семьи лифляндских помещиков, барон Унгерн с раннего детства оказался представленным самому себе. С детства мечтал о войне, путешествиях и приключениях. Барон Унгерн с возникновения Японской войны, бросает Морской корпус и зачисляется вольноопределяющимся в армейский пехотный полк, с которым рядовым проходит всю компанию. Неоднократно раненый и награжденный солдатским Георгием, он возвращается в Россию и, устроенный родственниками в военное училище, с превеликим трудом оканчивает таковое.

Стремясь к приключениям и избегая обстановки мирной строевой службы, барон Унгерн из училища выходит в Амурский казачий полк, расположенный в Приамурье, но там остается недолго. Необузданный от природы, вспыльчивый и неуравновешенный, к тому же любящий запивать и буйный во хмелю, Унгерн затевает ссору с одним из сослуживцев и ударяет его. Оскорбленный шашкой ранит Унгерна в голову. След от этой раны у Унгерна остался на всю жизнь, постоянно вызывая сильные головные боли, что, несомненно, отразилось на его психике. Вследствие ссоры оба офицера должны были оставить полк.

С начала Русско — германской войны Унгерн поступает в Нерчинский полк и с места проявляет чудеса храбрости. Четыре раза раненый в течение одного года, он получает орден Св. Георгия, георгиевское оружие и ко второму году войны представлен уже к чину есаула.

Среднего роста, блондин, с длинными, опущенными по углам рта рыжими усами, худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии, он живет войной.

Это не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он совершенно не только не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но, сплошь и рядом, грешит и против внешней дисциплины и против воинского воспитания — это тип партизана — любителя.

Оборванный и грязный, он спит всегда на полу, среди казаков сотни, ест из общего котла и, будучи воспитан в условиях культурного достатка, производит впечатление человека совершенно от них отрешившегося. Тщетно пытался я пробудить в нем сознание необходимости принять хоть внешний офицерский облик. В нем были какие‑то странные противоречия: несомненный, оригинальный и острый ум и рядом с этим поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор, поразительная застенчивость и даже дикость и рядом с этим безумный порыв и необузданная вспыльчивость, не знающая пределов расточительность и удивительное отсутствие самых элементарных требований комфорта.

Этот тип должен был найти свою стихию в условиях настоящей русской смуты.

В течение этой смуты он не мог не быть, хотя временно, выброшен на гребень волны и с прекращением смуты, он также неизбежно должен был исчезнуть”.

Памятка: генерал — майор Борис Петрович Резухин .

Никто из нас, унгерновцев, проживающих в Шанхае, не знает биографии Б. П. Резухина и не представляется возможным добыть материалы для ее написания, тогда как в истории Монголии в значительный 1921 г. нельзя обойти молчанием колоритную фигуру Б. П. Резухина, как ближайшего помощника генерала Унгерна.

Известно, что Б. П. Резухин — не коренной забайкальский казак, а приписной по окончании какого‑то военного училища. Вероятно, в 1909 или 1910 г. вышел во 2–й Верхнеудинский казачий полк Забайкальского войска и зачислен младшим офицером в сотню подъесаула Н. М. Комаровского, которая квартировала в Кобдо Западной Монголии.

Когда барон Унгерн прибыл в 1913 г. в Кобдо, то здесь между хорунжими Ун- герном и Резухиным установились дружественные отношения, кои сохранялись до 14 августа 1921 г.

Маленького роста, рыжеватый блондин, с рыжими пушистыми усами, ясным, настойчивым взглядом — он располагал людей к себе. Крепкий духом и телом. По натуре был замкнутым человеком, хотя в общежитии веселый, доступный. Любил веселую компанию, послушать анекдоты, песни и поухаживать за женщинами, но в отношении последних был робким и, кажется, не имел постоянных любовниц. Всегда чисто, даже щеголевато одетый, любил комфорт, вкусно поесть и выпить, но пьяным не напивался. Кейф за рюмкой ликера и кофе и приятная беседа доставляли ему истинное удовольствие. Мало говорил. Службу всегда нес исправно. Прекрасный наездник. Он был типичным кавалерийским офицером хорошего, старого кавалерийского полка и не подходил к казачьей среде. Как истый кавалерист — воин, в его жизни деньги и сама жизнь не имели довлеющей ценности. Русско — германскую войну закончил в чине подъесаула, отмеченный наградой ор. Св. Владимира 4 ст. с мечами и бантами. Был женат. Жена застряла в Москве.

Политическая обстановка в Забайкалье в 1920 году .

Остатки белых армий адмирала Колчака под командованием генерала Войцеховского закончили свой длительный крестный путь с переходом оз. Байкал, попали в Забайкальскую область, контролируемую атаманом Г. М. Семеновым при поддержке японских войск. Очаги большевизма в Забайкальской, Амурской и Приморской областях были густо насажены, но с ними еще справлялись. Население, хотя беспокойно, но жило старым укладом.

Армия генерала Войцеховского насчитывала ЗО^Ю тыс. человек, но большая часть их была больна тифом или выздоравливала от него. Армия была почти раздета, голодная, физически и нравственно потрясенная и не представляла ценности как боевая сила.

При жизни у верховного правителя адмирала Колчака было отрицательное отношение к атаману Семенову из‑за различных взглядов на японскую военную помощь, но, отдаваясь в Иркутске в руки большевиков, адмирал Колчак все свои полномочия передал атаману Семенову, понимая, что только он один на Дальнем Востоке мог спасти отходящую армию и вести борьбу против большевиков.

Армия Войцеховского, прибыв в Забайкалье, безоговорочно признала атамана Семенова как правителя, который, в свою очередь, командование над всеми войсками, в том числе и его Особым Маньчжурским отрядом, передал в руки генерала Войцеховского и вновь сформированного военного штаба. Часть войсковых начальников Особого Маньчжурского отряда подчинилась приказу атамана, часть ушла в эмиграцию, а генерал барон Унгерн — Штернберг отказался подчиняться кому бы то ни было, кроме атамана Семенова.

Атаман Семенов, связанный с генералом Унгерном узами близкой дружбы, прошлой боевой и политической деятельностью и, выделяя его из среды окружающих генералов, как крупную активную величину, нашел выход для Азиатской конной дивизии Унгерна, дав ему особое, самостоятельное задание — идти из Даурии в Акшу, где закрепиться и ожидать лучших времен и его указаний.

Летом 1920 г. Японская экспедиционная армия стала уходить из Забайкалья и Амурской области, сосредоточиваясь в Приморье. Пятая советская армия Убореви- ча в 100000 бойцов стала вытеснять из Западного Забайкалья армию генерала Войцеховского. Атаману Семенову и генералу Войцеховскому становилось ясным, что своими силами им не сдержать наступления 5–й советской армии и нужно отходить на восток. Отход начался по путям Чита — Карымская — Благовещенск — Хабаровск- Владивосток, а маленькие части пошли от Карымской к ст. Маньчжурия, задерживаясь на каждом рубеже.

Имеются данные утверждать, что японское экспедиционное командование заверяло атамана Семенова, что они не навсегда уходят и что Япония поможет Семенову из Забайкальской, Амурской и Приморских областей создать буферное государство весной будущего, 1921 г. Основанием к такому утверждению служит глубокая уверенность у офицеров Азиатской конной дивизии, что Японское императорское правительство весною будущего года пошлет большую армию на помощь атаману Семенову для борьбы с большевиками.

Под влиянием неуспеха борьбы с 5–й советской армией и, вероятно, под диктовку генерала Унгерна, атаман Семенов в июне месяце 1920 г. на ст. Даурия созвал “Всемонгольский съезд”, на который съехались представители от Внутренней Монголии, Барги и бурят. Халхасцы (Внешняя Монголия) воздержались от присылки делегатов. В результате работы съезда было избрано временное Всемонгольское правительство во главе с Нэйсэ — гэгэном. Военной силой, на которую должно было опираться правительство, являлась Азиатская конная дивизия генерала Унгерна.

Таким образом, уход Азиатской конной дивизии в Акшу имел глубокий политический и стратегический смысл.

В Акше 9 августа 1920 г. Азиатская конная дивизия под командой генерал — майора Резухина выступила в поход на Акшу через Монголию в составе:

*Комендантский дивизион при уходе из Даурии разделился: половина сотни осталась в Даурии с Лауренцем для ликвидации дел, 1 взвод с Безродным пошел при обозах 2–го разряда, 1 взвод с Черновым — при госпитале, 1 эскадрон Исаака пошел с дивизией в Акшу.

Семьи чинов Азиатской конной дивизии полковник Ефтин (начальник штаба дивизии) увез в Приморье через Маньчжурию по КВЖД. Командир Даурских сотен полковник Курсиков, получив четырехдневный отпуск на ст. Маньчжурия перед походом и 2000 зол. руб., в дивизию не вернулся. Перед походом из дивизии выбыло 7 человек офицеров. Из штаба атамана Семенова прибыл подполковник Сипайлов и оставался при обозе 2–го разряда.

Переход из Даурии в Акшу был совершен по границе России и Монголии, больше по территории первой, затем десять дней прошли благополучно и спокойно при хорошей погоде.

19 августа Азиатская конная дивизия стала лагерем вблизи г. Акши, на берегу р. Онон, имея хорошие пастбища в долине реки. В конце августа на аэроплане в Акшу прибыл генерал Унгерн из Читы. 26–27 августа из Даурии снялись остатки унгерновцев. Обоз был большой, более 100 подвод. Начальствовал над обозом подполковник Сипайлов. Обоз шел под охраной 1 китайской сотни, 1 взвода Комендантской команды и конной роты японцев. В числе подвод с грузом шла “черная телега” с 300000 руб. золота.

На седьмой день пути командир китайской сотни поручик Гущин доложил подполковнику Сипайлову, что в его сотне не все благополучно. Он боится бунта китайской сотни и понял в разговорах, что она намерена захватить “черную телегу”. Сипайлов принял меры охраны “черной телеги”, поручив пяти офицерам с наступлением темноты “черную телегу” отделить от обоза и с ней уехать вперед по пути следования на Акшу.

Японская конная рота и один взвод Комендантской команды изготовились к бою. Действительно, под утро китайская конная рота, убив поручика Гущина, бросилась в обоз искать “черную телегу”, но ее не нашли, а встречены были огнем. Китайцы не вступили в бой. Они сели на коней и скрылись в степи в предрассветном тумане. “Черная телега” отстоялась на заимке Токмаковых до подхода обоза. Охранники “черной телеги” впоследствии были щедро награждены генералом Унгерном.

В первых числах сентября месяца из лагеря под Акшой бежали к большевикам почти все всадники двух даурских сотен. Из других сотен бежало 30–40 бойцов. Всего из акшинского лагеря бежало около 200 человек. Приток добровольцев в дивизию, на которых так рассчитывал генерал Унгерн, был незначительный — не больше 30–40 человек. Семеновцы в Акшинском районе не пользовались доверием населения.

Для старших начальников было ясно, что надо принять меры к удержанию бойцов в дивизии и отвлечь мысли их от дум о будущем. Азиатская конная дивизия снялась и перешла на постой в самый городок Акшу, где сравнительно удобно расквартировалась. Улучшено было продовольствие. Выдали новое обмундирование. Сотни по вечерам собирались на песни. Даже поставили два спектакля. Словом, приказано было развлекаться, как кто может, но не пьянствовать.

Из‑за бегства даурских сотен офицеры остались без подчиненных. Прибыли офицеры с обозом и одиночным порядком из тыла. Не у дел оказалось около 40 офицеров. Из них был сформирован отдельный офицерский взвод под командой поручика Глумова. В Акше было выдано первое жалование в золоте по нормам: для офицеров 25–40, для всадников 7.50–12 р. в месяц.

Не видя способа пополнения дивизии офицерами и бойцами в районе Акши, генерал Унгерн рассчитывал привлечь добровольцев из полосы отчуждения Китай- ско — Восточной железной дороги, где болталось немало праздных людей. Столь ответственную задачу генерал Унгерн возложил на штабс — капитана Шайдицкого, поручика Кузнецова и поручика Бенерадского, снабдив их деньгами. Перед отъездом из Акши указанных офицеров скептик штабс — капитан Мысяков задал вопрос Шайдицкому: “А вернетесь ли Вы сами в дивизию?” Шайдицкий всей своей высоченной фигурой выразил протест и сказал: “Если я не вернусь, то при встрече разрешаю плюнуть мне в физиономию”. Все три офицера не вернулись в дивизию. Ни одного офицера или солдата не завербовали.

Оставаться зимовать в Акше не улыбалось генералу Унгерну, так как она со всех сторон обложена была большевиками. Фуража для коней было мало. Расчеты на пополнение бойцами дивизии провалились. Нужно было на зимовку уходить в более спокойное место. Оно заранее было предусмотрено в долине р. Керулена, где прапорщик Эпов заготовил сено. Вопрос о нарушении суверенных прав Китая генерала Унгерна не беспокоил, так как он мало считался с международными нормами при всяких обстоятельствах.

На Керулене .

В середине сентября 1920 г. был отдан приказ по Азиатской конной дивизии готовиться в поход на р. Керулен. 20 сентября дивизия стала лагерем на границе с Монголией у селения Кыра.

Азиатская конная дивизия с уходом в Монголию теряла постоянную связь с атаманом Семеновым, и генерал Унгерн становился полным хозяином жизни и смерти людей, кои пошли за ним. Суровый и даже жестокий начальник, когда над ним висел контроль атамана Семенова, став самостоятельным, в полной мере проявлял свою волю и наказывал офицеров особенно жестоко. Так при переходе через р. Онон на бивуаке три лучших унгерновских офицера плотно, с “ханой”, поужинали и стали петь “веселые солдатские песни”. Унгерну стало известно “бражничество” и всем пирующим офицерам он приказал идти через реку на другой берег для ночлега. Один из офицеров, капитан Россианов стал тонуть. Унгерн, наблюдавший лично за переправой, приказал своему адъютанту подпоручику Веселовскому вытащить Россианова и переправить на противоположный берег. Все три виновных офицера в мокрой одежде просидели холодную осеннюю ночь на открытом берегу, и только к утру им было разрешено развести костер. Так, мерой наказания для офицеров, в дополнение к “дедушкину ташуру”, было установлено “купание” в реке, а зимой — “сидение на льду”.

По пути из Акши в Монголию через Кыру Азиатская конная дивизия вела два боя с красными. В п. Мангут стояли две сотни красных казаков. Бой с ними был короткий. Они бежали в горы через заимку Шильникова. 22 сентября Азиатская конная дивизия подходила к п. Бырца. Здесь красных оказалось шесть сотен, и в них влились бежавшие из Акши унгерновцы. Бой длился 4–5 часов. В бой введено было два полка. Красные, понеся большие потери, отступили на северо — запад, в направлении на Мензу.

Когда дивизия стояла в Кыре, подходил обоз с мукой и, переправляясь через реку на низких монгольских телегах, муку подмочили. Узнав об этом, Унгерн приказал чиновника — начальника транспорта пороть ташурами и утопить в реке, что и было исполнено.

В поселке Алтан священник не сочувствовал семеновцам, но не был и большевиком. Генерал Унгерн приказал священнику немедленно выехать из Алтана, а когда он выехал, то по приказанию Унгерна его нагнал взвод Комендантского эскадрона штаб — ротмистра Забиякина, и священника повесили.

В поселке Кыра остатки Даурского дивизиона были влиты во 2–й Анненков- ский полк. В поселке Алтан был выделен особый отряд из двух сотен под командой Галданова при двух пулеметах и отправлен в направлении ст. Менза для охранения правого фланга.

Путь Азиатской конной дивизии был таким. Выступили из Алтана 30 сентября. Границу Монголии перешли 1 октября у Булуктуя. Двигались степью Булуктуй до р. Балджи. Перевалили Ханкорский дабан50 и пошли вверх по верховью Онона. Перевалили Барха — дабан, и вышли в долину р. Керулена. 13 октября стали лагерем на р. Тэрэлдж, притоке Керулена. Вблизи ставки князя Ван — гуна (Толстого вана) прапорщиком Эповым было заготовлено сено.

Лагерь лежал на главном пути из Урги в Хайлар. Никто не мог проехать, не попав в руки унгерновцев. Только далекими южными путями можно было объехать унгерновцев.

Отношение китайцев и монгол к генералу Унгерну .

Пребывание Азиатской конной дивизии на р. Керулене, в центре Цэцэнханского аймака, не могло не вызвать осложнения с китайцами — хозяевами страны. Уходя в Монголию, генерал Унгерн, конечно, преследовал какие‑то неясные панмонгольские цели, но имел ли твердое намерение выгнать китайцев из Халхи — неизвестно. Скорее, нужно думать, что об изгнании он не мечтал, подтверждением чего служит посылка письма с Керулена генералу Го в Ургу, где предлагал китайским войскам в Халхе идти вместе с ним против большевиков и заверял китайцев в своей дружбе51. Как и следовало ожидать, генерал Го ответил, что он не уполномочен решать первостепенной важности государственные вопросы, высокий же комиссар Северо — Западных провинций Китая Чэнь И требует, чтобы генерал Унгерн со своим войском немедленно оставил пределы Монголии.

Китайские генералы, получив такое письмо, усилили охрану Богдо — гэгэна — вместо одной охранной роты поставили батальон. Гарнизон привели на военное положение, выдвинув охранение Ургинского района на 18–20 км на восток от Урги к Налайхе.

Монголы, как видно из политического обзора Монголии 1918–1920 гг., были крайне недовольны китайцами, искали выхода. Часть монгольских патриотов еще в 1918 г. сделала ставку на Советскую Россию и в Алтан — Булаке с большевистскими эмиссарами намечала пути освобождения Монголии от китайцев. Богдо — гэгэн, хотя и дал свое неофициальное согласие на переговоры с большевиками, но его сердце не лежало к ним. Ни он, ни его окружение не понимали сущности большевизма, но они знали одно — что большевики “устранили Бога”, а, следовательно, они люди для монгол неподходящие.

Приход Азиатской конной дивизии на Керулен под командой известного многим монголам барона — ламаиста воскресили у большинства монгол надежду на возможность при посредстве войск генерала Унгерна освободиться от китайцев. Ставка Ван — гуна стала центром переговоров князей с генералом Унгерном. Почти ежедневно группами и поодиночке ламы разных степеней и князья съезжались в ставку князя.

Одним из первых приехал к генералу Унгерну и остался при нем князь Лув- сан — улс — тусулакчи — гун.

Приехал непосредственно от Богдо — гэгэна глава Шабинского ведомства Ху- шиктен — лама, известный как “нечесаный лама” (дал обет не чесать волос). “Нечесаный лама” привез Унгерну благословение Богдо — гэгэна на борьбу с китайцами и предсказание лам — прорицателей, что в феврале месяце 1921 г. он победит китайцев. Хушиктен — лама пробыл в лагере часа два и пил все время чай, держа на коленях китайской породы маленькую собачку, с которой почти никогда не расставался. Он сообщил Унгерну, что Богдо — гэгэн дал благословение князьям на сформирование монгольской армии ему в помощь. Приезд “нечесаного ламы” утвердил в решении генерала Унгерна изгнать китайцев из Халхи и возвратить ее законному владыке — Богдо — гэгэну. Мечта о панмонгольском владычестве рисовалась в голове Унгерна с полной реальностью, хотя планы и не выдерживали сколько‑нибудь математических расчетов. Для выполнения плана необходимо было подвинуться ближе к Урге.

В двадцатых числах октября месяца Азиатская конная дивизия налегке снялась и двинулась в сторону Урги и, сделав шесть дневных переходов, остановилась в южных предгорьях Хэнтэя, в местечке Барун, отстоящем на 60 км от Урги. 26 октября в сторону Урги был выслан отряд из двух сотен с приказом: “Не ввязываясь в бой с китайцами, выяснить силы и расположение китайских войск в районе Урги”. Все дороги из Урги на восток и юго — восток от Урги взяты были под наблюдение. Всех едущих по этим дорогам, особенно европейцев, задерживали и доставляли в лагерь на Баруне.

Лагерь на Баруне был неблагоустроен, но сена было много. Его заготовили для своего скота буряты — беженцы из России. Топлива было достаточно. Размещались по землянкам и в юртах. В лагере на Баруне дивизия получила значительное подкрепление за счет задержанных проезжавших беженцев с запада на восток. Из района Мензы прибыла сотня в 80 всадников под командой прапорщика Намсара- нова. В Хэнтэе был перехвачен взвод забайкальских казаков в 30 человек под командой урядника Кобылкина, следовавший из района Хары в Хайлар.

Генерал Унгерн утвердился в мысли, что все русские люди, противники большевиков, способные носить оружие, обязаны активно с ними бороться, а потому всех попавших к нему русских белых безоговорочно зачислял на службу в дивизию.

Трехдневный бой за Ургу .

Прибывавшие из Урги в лагерь на Барун русские в ярких красках, преувеличивая число, описывали расстрел русских китайскими солдатами и жестокое содержание тысячи человек русских в ургинской тюрьме, коих ждет скорая смерть.

Чувство ли жалости (сомневаюсь), чувство ли расчета получить большое пополнение для Азиатской конной дивизии (вернее) — но генерал Унгерн решил выручить из беды русских в Урге. Более же верная гипотеза — пробиться через Ургу на Троицкосавск, так как пути через Хэнтэй на Русь через Мензу в зимние месяцы закрыты — недоступны. Был отдан короткий приказ: “На Ургу! Ничего с собой тяжелого не брать. Идти переменным аллюром. Обозам и тылам оставаться на месте”.

В поход выступили:

1- й Татарский полк в числе 350 сабель.

2- й Анненковский полк — 300.

Артиллерийский дивизион, 6 орудий — 80.

Район Урги.

цев. Хушиктен — лама пробыл в лагере часа два и пил все время чай, держа на коленях китайской породы маленькую собачку, с которой почти никогда не расставался. Он сообщил Унгерну, что Богдо — гэгэн дал благословение князьям на сформирование монгольской армии ему в помощь. Приезд “нечесаного ламы” утвердил в решении генерала Унгерна изгнать китайцев из Халхи и возвратить ее законному владыке — Богдо — гэгэну. Мечта о панмонгольском владычестве рисовалась в голове Унгерна с полной реальностью, хотя планы и не выдерживали сколько‑нибудь математических расчетов. Для выполнения плана необходимо было подвинуться ближе к Урге.

В двадцатых числах октября месяца Азиатская конная дивизия налегке снялась и двинулась в сторону Урги и, сделав шесть дневных переходов, остановилась в южных предгорьях Хэнтэя, в местечке Барун, отстоящем на 60 км от Урги. 26 октября в сторону Урги был выслан отряд из двух сотен с приказом: “Не ввязываясь в бой с китайцами, выяснить силы и расположение китайских войск в районе Урги”. Все дороги из Урги на восток и юго — восток от Урги взяты были под наблюдение. Всех едущих по этим дорогам, особенно европейцев, задерживали и доставляли в лагерь на Баруне.

Лагерь на Баруне был неблагоустроен, но сена было много. Его заготовили для своего скота буряты — беженцы из России. Топлива было достаточно. Размещались по землянкам и в юртах. В лагере на Баруне дивизия получила значительное подкрепление за счет задержанных проезжавших беженцев с запада на восток. Из района Мензы прибыла сотня в 80 всадников под командой прапорщика Намсаранова. В Хэнтэе был перехвачен взвод забайкальских казаков в 30 человек под командой урядника Кобылкина, следовавший из района Хары в Хайлар.

Генерал Унгерн утвердился в мысли, что все русские люди, противники большевиков, способные носить оружие, обязаны активно с ними бороться, а потому всех попавших к нему русских белых безоговорочно зачислял на службу в дивизию.

Трехдневный бой за Ургу .

Прибывавшие из Урги в лагерь на Барун русские в ярких красках, преувеличивая число, описывали расстрел русских китайскими солдатами и жестокое содержание тысячи человек русских в ургинской тюрьме, коих ждет скорая смерть.

Чувство ли жалости (сомневаюсь), чувство ли расчета получить большое пополнение для Азиатской конной дивизии (вернее) — но генерал Унгерн решил выручить из беды русских в Урге. Более же верная гипотеза — пробиться через Ургу на Троицкосавск, так как пути через Хэнтэй на Русь через Мензу в зимние месяцы закрыты — недоступны. Был отдан короткий приказ: “На Ургу! Ничего с собой тяжелого не брать. Идти переменным аллюром. Обозам и тылам оставаться на месте”.

В поход выступили:

1- й Татарский полк в числе 350 сабель.

2- й Анненковский полк — 300.

Артиллерийский дивизион, 6 орудий — 80.

М. Г. Торновский. События в Монголии — Халхе в 1920–1921 годах 203.

Район Урги.

Пулеметная команда, 10 пулеметов — 60.

Всего 761 боец, 6 орудий, 10 пулеметов.

4 октября китайцы повели энергичное наступление на правый фланг унгерновцев от Да — хурэ. В контратаку они бросили свежих 5–6 рот пехоты, жидкие цепи Анненковского полка вынуждены были отступить.

От Консульского поселка китайцы повели контрнаступление большими силами (не менее 2000 пехоты), и генерал Резухин стал отходить. К ночи 4 октября генерал Унгерн отступил по всему фронту, собрал разбившуюся дивизию и увел ее на Барун — Тэрэлдж.

26 октября Азиатская конная дивизия была в верховьях р. Толы. Дивизия разделилась. Генерал Резухин с 1–м Татарским полком и 1 орудием, перейдя горы, вышел и занял возвышенность Баян — Дзурх к востоку от Маймачена и здесь оставался весь день 27 октября. Генерал Унгерн со 2–м Анненковским полком и батареей капитана Попова пошел правее генерала Резухина, вышел в падь речонки Улятуйки, спустился по ней и в 2 часа ночи с 26 на 27 октября оказался в районе радиостанции. Унгерн приказал немедленно открыть артиллерийский огонь в юго — западном направлении, а сам исчез в темноте ночи, не отдав никаких распоряжений отряду.

Как только стало светать, китайцы оглядели расположение унгерновцев и повели наступление, застав унгерновцев чуть ли не в походной колонне. Сами офицеры вразброд заняли позиции и стали отступать на северо — восток. В критическом положении оказалась батарея капитана Попова. По ней били из пулеметов на постоянном прицеле. Одну пушку сумели благополучно скатить и взять на передки, а две вывезти не могли, так как капитан Попов был убит, один офицер выбыл раньше раненый, оставался раненый поручик Виноградов, которого вестовой сумел вывезти, когда на батарею вбегали китайцы. Части войск самостоятельно отходили. Конвойцы пытались спасти пушки, но китайцы отбили контратаку и завладели пушками.

Когда 2–й полк был в 3–4 верстах от места боя, прискакал генерал Унгерн. Он был очень опечален неудачей, но никого не винил. Оказывается, он ночью побывал в Маймачене и других местах, отыскивая генерала Резухина.

Китайцы отступающих не преследовали. Отряд отступил на северо — восток. Здесь простояли около двух суток. Отогрелись. Сменили подбившихся коней. Генерал Унгерн лично вел усиленную разведку подступов к Урге с севера.

Новый план атаки Урги сводился к следующему: атаковать ее с севера в створе между речками Сэлби и Улятуйки, захватив ключ позиции — гору Мафуску. На правом фланге в долине Сэлби повел атаку 2–й Анненковский полк, а по долине Улятуйки — 1–й Татарский полк.

2 октября генерал Резухин занял гору Мафуску, и дивизия вплотную приблизилась к северной окраине Урги и Консульского поселка.

3 октября бой шел по всему фронту с переменным успехом. Потери Азиатской конной дивизии: командир батареи капитан Попов, есаул Швецов, сотник Кичи- гин, тяжело ранен подполковник Циркулинский и 8 офицеров. Всадников убито 50, раненых 90. Потеряли 3 орудия (батарея капитана Попова). Много офицеров и всадников было обморожено.

Причин неудачной атаки было много. Главные из них:

1. Не было выработано плана атаки. Начальники узнавали задания в сфере огня.

2. Горсточка людей вела атаку на разных 2 пунктах, отстоящих друг от друга на 4–5 км. Связь между атакующими была плохая. Один другого никак не могли поддержать.

3. Плохо одеты и обуты, отсутствие правильного продовольствия и воды.

4. Главная же причина — малочисленность атакующих и то, что они уступали в технике обороняющимся.

Неуспех боя под Ургой нанес огромный нравственный ущерб Азиатской конной дивизии. Офицеры и всадники потеряли веру одолеть китайцев. Лютость генерала Унгерна после неудачного наступления на Ургу усугубляла подавленное настроение в дивизии.

Легально оставить ряды Азиатской конной дивизии не представлялось возможным. Бежать — риск быть догнанным и разрубленным. С Баруна попытался бежать офицерский взвод и почти все офицеры Анненковского полка в числе более 40 человек офицеров и всадников. В пути офицеры разделились на две группы, убив поручика Глумова. Вдогонку беглецам на свежих конях были посланы чахары. Нагнали обе партии офицеров и всех перерубили. Анненковский полк был расформирован и вместо него был сформирован 2–й Конный полк под командованием подъесаула Хоботова.

С Баруна бежал командир Японской конной роты капитан Судзуки. По слухам, он бежал в Ургу, но в Урге его следов не находили. Куда он исчез — неизвестно. Вероятнее всего, он уехал по южным путям на Калган. Бежал личный адъютант генерала Унгерна поручик Ружанский, предварительно получив по подложному документу 15000 зол. руб. Печальная участь супругов Ружанских рисуется так. Получив деньги, поручик Ружанский на плохом коне с тяжелыми переметными сумами поехал в госпиталь в Бревен — хийде, где у него оставалась жена. В погоню за Ружанским спустя сутки отправлена была полусотня на свежих конях, по кратчайшей дороге через горы, и она прибыла в Бревен — хийд раньше, чем подъехал Ружанский. Золото было отобрано, жена арестована, изнасилована и оба вместе изрублены.

Дивизия переживала кризис и экономический. Не хватало продовольствия, муки не было совершенно. Питались одним мясом в ограниченном количестве. Не было табаку, спичек и другого мелкого солдатского обихода.

Китайские купцы в Пекине и Калгане, не осведомленные о положении дел в Халхе, посылали караваны с товарами в Ургу. Подъесаул Хоботов, находясь в далекой разведке на юго — западе от лагеря на Баруне, захватил караван в 100 верблюдов и привел его в лагерь. Кладь каравана состояла, главным образом, из предметов продовольствия: рис, консервы, табак, вино, ханшин, магайло и прочее. Снедь и магайло подняли настроение чинов в Азиатской конной дивизии.

На Барун прибыла Тибетская сотня под командой хорунжего Тубанова в составе 80 сабель. Всадники были на хороших конях, прекрасно обмундированы и вооружены. Комендантский полуэскадрон штабс — капитана Забиякина был влит в 1- й Татарский полк.

Чахары Найден — гуна появились на службе у генерала Унгерна в середине ноября. Они пришли с Хары, где служили у китайцев в качестве охраны на хлебных заливных полях и, когда китайцы бежали с Хары в Маймачен, чахары остались не у дел и прибыли наниматься к Унгерну. Генерал Унгерн знал Найден — гуна еще по Даурии. Из Даурии чахары ушли на службу к генералу Левицкому и с ним вместе ходили на усмирение повстанцев. На Гусином озере в феврале 1920 г. чахары убили генерала Левицкого и русских инструкторов — офицеров, и ушли в Монголию. В конце концов, они опять пришли к Унгерну в числе 170 всадников — 2 сотни. Генерал Унгерн рассчитывался с чахарами золотом и ямбовым серебром.

Уход НА Керулен 19 декабря 1920 г. обозы Азиатской конной дивизии с Баруна ушли на Керулен. 29 декабря строевые части дивизии на Керулене стали лагерем вблизи местности Гун — Гулутай. Люди расположились частью в юртах, частью в наскоро вырытых землянках. Начали рубить лес и выстроили несколько примитивных деревянных зданий и бани. Как только люди мало — мальски устроились, был отдан по дивизии приказ о производстве ежедневно занятий.

За время стоянки на Керулене прибыло много разного люда: доктор Клинген- берг, подполковник Дубовик, статский советник Голубев с женой и много других. Все прибывающие получали назначения. О судьбе всех прибывших писать долго и нет смысла, но о судьбе перечисленных лиц нужно упомянуть, как характерных.

Доктор Клингенберг — хороший, опытный хирург — врач, и прибытие его в дивизию было большим благом. Он назначен был заведующим госпиталем и с присущей ему энергией и знанием, насколько позволяли медицинские средства и обстоятельства, наладил дело врачевания.

Подполковник Дубовик — кадровый офицер, окончивший ускоренный курс Академии Генерального штаба в Томске — ценный офицер. Прямого назначения по штабной службе не получил, а был причислен к штабу генерала Резухина. Только после взятия Урги он получил назначение заведовать оружием.

Статский советник Голубев — в прошлом крупный интендантский чиновник. Отличался говорливостью и любил давать советы. Ни того, ни другого генерал Унгерн не выносил. Статский советник был назначен всадником в одну из сотен 1–го Татарского полка, а его молодая, миловидная и легкомысленная жена — отправлена в обоз 2–го разряда. В обозе г — жа Голубева, конечно, стала объектом вожделения многих офицеров, но она предпочла характерного красавца прапорщика Чернова, и между ними скоро установились интимные отношения.

В дивизии ничего не было тайного, что бы не стало явным, и отношение г — жи Голубевой к Чернову было известно всем и, в первую очередь, Унгерну и Резухину.

Прапорщик Чернов был волевой, неглупый человек, но буйный во хмелю и жестокий. Под винными парами по собственному произволу, за малое упущение он расстрелял двух всадников. Из госпиталя и обоза, находящихся в его ведении, стали разбегаться люди, бросая повозки и имущество.

Генерал Унгерн за время зимней стоянки большей частью отсутствовал из лагеря, разъезжая по ставкам ближайших князей. На Керулене хозяйничал генерал Резухин. Он стал получать донесения из обоза о зверствах, чинимых прапорщиком Черновым. Резухин отдал приказание явиться Чернову в штаб дивизии и, когда тот явился, то Резухин изрек: “На лед эту сволочь!”

О проступках Чернова он донес Унгерну в ставку “Толстого вана”. Генерал Унгерн в ответ прислал прапорщика Бурдуковского с полномочиями: “Прапорщика Чернова пороть и сжечь на костре”.

Приказ выполняли: штаб — ротмистр Забиякин, хорунжий Мухаметжанов и прапорщик Бурдуковский.

Чернову было дано 200 ударов ташуром. Во время страшной экзекуции Чернов не впал в бессознательное состояние, не проронил ни одного звука и нашел силы подняться со скамейки. Губы свои искусал до крови. Среди лагеря рос огромный кедр. К этому дереву исполосованного Чернова привязали веревками на полторы сажени от земли, у подножия расположили огромный костер из дров и хвороста и подожгли его. Когда на Чернове загорелась одежда, близко к костру подошли Забиякин и Мухаметжанов. Чернов нашел в себе силы сгустком слюны — крови плюнуть в Мухаметжанова, а Забиякину сказал: “А за тобой, Забиякин, я приду с того света”. Без стонов и криков потерял сознание. Перегорели веревки, и обуглившийся труп упал в потухавший костер. Бурдуковский труп сволок в откос р. Керулен.

Прапорщик Чернов был верным и преданным слугой генерала Унгерна и жуткая участь его произвела на чинов дивизии сильное впечатление. Но этим не окончилось дело Чернова. По наущению ли отвергнутых претендентов, по собственному ли разумению, Унгерн потребовал г — жу Голубеву в штаб и, когда она явилась, был вызван из сотни статский советник Голубев, которому Унгерн в присутствии есаула Макеева сказал: “Ваша жена вела себя непристойно. Вы должны сами наказать ее. Дайте ей 50 ташуров, а ты, Макеев, наблюдай за экзекуцией. Если муж будет плохо бить жену — повесь их обоих. Идите…” Экзекуцию Голубев произвел над женой с полным усердием, чтобы не быть повешенным. Госпожа Голубева мужественно ее перенесла, сама поднялась и ушла в поле. Когда Макеев доложил Унгерну об исполнении его приказания, то последний сказал: “Хорошо… Пусть Голубева идет на лед и там посидит ночь…” Женщина как автомат пошла на лед р. Керулен. Уже поздней ночью Унгерн разрешил для Голубевой развести костер.

Наутро генерал Унгерн отдал приказ: “Голубеву отправить в госпиталь в распоряжение доктора Клингенберга, где она уходом за ранеными и больными искупит свои прегрешения. До госпиталя пусть идет пешком…” По словам есаула Макеева, он нашел смелость доложить Унгерну, что он сомневается в том, что подполковник Сипайлов в госпитале оставит в покое Голубеву и упустит случая принудить ее к сожительству. “Ну, ну, я покажу этому старому ослу…” Действительно, Сипайлов, зная угрозу Унгерна, оставил в покое г — жу Голубеву, но ей стала угрожать опасность со стороны Бурдуковского, который безграмотными записочками принуждал г — жу Голубеву к исполнению его желаний.

Одна из таких записок попала в руки Унгерну. Был вызван Бурдуковский. Из юрты Унгерна Бурдуковский был вынесен в бессознательном состоянии, избитый ташуром. Сослуживцы долго возились с огромной тушей Бурдуковского, пока не привели его сознание. После этих случаев г — жу Голубеву оставили в покое.

На Керулен прибыли две сотни под начальством есаула Архипова и Нечаева в составе 13 офицеров и 130–145 всадников, и были влиты во 2–й полк. Сотни прибыли из верховьев р. Хара, откуда вели партизанские налеты на Русь. С Мензы вернулись 2 сотни Галданова и Галимова.

Генерал Унгерн в полной мере вошел во вкус полновластного распорядителя жизни и смерти подчиненных ему людей. Он их казнил и изредка миловал, разжаловал и производил. Путем жестоких репрессий и усиленными занятиями боеспособность Азиатской конной дивизии, пошатнувшаяся после ноябрьского наступления на Ургу, в полной мере была восстановлена.

Февральское наступление на Ургу .

За прошедшие два месяца со времени неудачных ноябрьских боев за Ургу, Азиатская конная дивизия отдохнула, значительно пополнилась и частично реорганизовалась. Силы ее выражались так.

1- й Татарский конный полк, под командованием есаула Парыгина — 350 сабель.

2- й Конный полк под командоованием есаула Хоботова — 300 сабель.

Артиллерия капитана Дмитриева, 4 орудия — 60 человек.

Пулеметная команда капитана Евфаритского, 12 пулеметов — 80 человек.

Японская конная рота — 40 человек.

Монгольский дивизион, 2 сотни — 180 человек.

Итого: 1010 чел.

Отдельный дивизион хорунжего Тубанова (1 тибетская сотня, 1 бурятско — монгольская) — 170 человек.

Чахарский дивизион Найден — гуна — 180 человек.

Итого: 350 человек.

Всего: 1460 человек.

Где‑то формировались монгольские части.

Перед генералом Унгерном стояла одна задача: взять Ургу, не откладывая до весны. Монголы муссировали слухи, что Унгерн формирует большую монгольскую армию, чему сами охотно верили. Поверили этому слуху и китайцы в Урге, считая силы Унгерна не меньше 5000 бойцов.

Подполковник Дубовик, от скуки ли, по заданию ли генерала Резухина, составил доклад с приложением “диспозиции” взятия Урги. Генералы, рассмотрев диспозицию, признали ее “отличной”. Были собраны старшие войсковые начальники для обсуждения диспозиции и с некоторыми поправками ее приняли. В основе диспозиция была проста и ясна: произвести диверсию наступления на Ургу в том же направлении, что и в ноябре, то есть атака Урги с севера, тогда как главный удар направить на дефиле у Мадачана. Заняв Мадачан, нанести удар с севера на Маймачен и, взяв его, атаковать Ургу.

Так как писаная диспозиция не давалась на руки начальникам, то немало времени отняло у подполковника Дубовика втолковать малограмотным командирам отдельных частей “их маневр”.

Приготовление похода на Ургу, а тем более время похода держалось в большом секрете, так как монголы по своей болтливости и непунктуальности могли разболтать то, что не должны были знать китайцы в Урге. Большая часть чинов Азиатской конной дивизии при уходе с Керулена не знали, куда и зачем идут. 28 января Азиатская конная дивизия стала бивуаком в урочище Убулун, в 40 км на востоке от Урги.

Бой за Ургу имел три периода: подготовительный, взятие Мадачанского дефиле и взятие Маймачена — Урги.

Подготовительный период .

Лично сами генералы проверили и осмотрели конский состав, вооружение, обмундирование. Прибыла конная команда тибетцев в 80 всадников. Тибетцы были отменно здоровые, сильные люди, на отличных конях, хорошо вооружены и одеты. Их причислили к сотне бурята хорунжего Тубанова, образовав отдельный дивизион — Тибетско — бурятско — моногльский.

Еще с Тэрэлдж (Керулена) 26 января генерал Унгерн отправил сильный отряд в 5 сотен в верховья р. Хары для того, чтобы выяснить, какие силы китайцев стоят на Харе, постараться их разбить и разогнать, чтобы они не могли напасть с тыла на унгерновцев, когда они будут атаковать Маймачен с севера, и показать китайцам, что генерал Унгерн идет на север от Урги. Другой отряд в 2 сотни 26 января с Тэрэлдж отправлен был по степям южнее Богдо — улы на Улясутайский тракт с тем, чтобы выяснить обстановку в этом направлении и произвести впечатление больших сил унгерновцев, могущих окружить китайцев со всех сторон.

Первый отряд за два дня сделал переход больше 120 км через горы на Хару, и неожиданно напал на батальон гоминьдановцев. Китайцы, не приняв боя, разбежались. Захватив оружие и снаряжение, отряд 30 января вернулся на Убулун. Отряд Галданова, сделав рейд на Улясутайский тракт, не встретил китайских войск, но захватил табуны коней китайской кавалерии и пригнал 31 января на Убулун больше 1000 отличных коней.

26 января был отправлен дивизион под командой Нечаева в сторону каменноугольных копий Налайхи с тем, чтобы он сбил сторожевое охранение китайцев и отогнал их к дефиле. А дальше до подхода главных сил оставался бы перед позициями у Мадачана — Богдо — улы и ежедневно ночью тревожил бы китайцев, приучая их к несерьезности наступления.

29 января в Убулун прибыл от Богдо — гэгэна важный лама. Он привез генералу Унгерну благословение на изгнание китайцев из Монголии. Оно написано было на ярко — желтом шелке с приложением личной печати. Он же на словах передал распоряжение и план похитить Богдо — гэгэна из‑под ареста китайцев, каковой план Унгерн принял и для выполнения его назначил дивизион Тубанова. Для выполнения столь важной задачи хорунжий Тубанов вышел с Убулуна 31 января в сопровождении ламы.

31 января генерал Унгерн еще раз осмотрел сотни, нашел все в порядке и всем был доволен. Дивизион чахар Найден — гуна оставил в тылу, поручив ему охрану тыла и наблюдение за путями Урга — Хайлар и Урга — Калган. В поход брали вьючный верблюжий обоз. Колесный обоз отправлен был на Тэрэлдж.

Второй период .

Для наступления и взятия Урги генерал Унгерн фактически располагал не больше, чем 900 бойцами. Согласно диспозиции, для боя в ночь с 31 января на 1 февраля есаул Хоботов с 3 сотнями двинулся на север, перевалил горы и рано утром 1 февраля появился на возвышенности Баян — Дзурх.

В ночь на 1 февраля вышла из Убулуна одна сотня монгол на юго — западный склон Богдо — улы. Сотня должна оставаться на месте до особого распоряжения.

Главные силы под командованием Резухина 1 февраля в 3 часа дня появились перед главными позициями мадачанского дефиле и к вечеру сбили китайские части с позиции Малого Мадачана. Китайцы отступили на главные позиции Большой Мадачан — Богдо — ула.

За 1 февраля есаул Хоботов выбил китайцев из Худжир — Бушунских казарм. Они бежали в Маймачен. В ночь на 2 февраля Хоботов получил подкрепление — 2 пушки и 2 пулемета с приказом повести энергичное наступление на радиостанцию и занять ее.

Рано утром 2 февраля генерал Резухин повел наступление на главные позиции китайцев, оборонявших дефиле. Бой был упорный. Нехватка сил сказывалась на всех пунктах. Превосходство в силах и технике китайцев было на всех пунктах атаки.

Успех боя решил поручик Плясунов. Еще до света Резухин приказал Плясуно- ву с сотней постараться обойти правый фланг позиций китайцев, занимавших сильные позиции по юго — восточному склону Богдо — улы. Плясунов задание выполнил блестяще. Он на рассвете провел сотню к западу от китайских позиций, у них в тылу, и утвердился на высоте № 3, с которой и открыл огонь по тылам и флангу от сопок №№ 1 и 2. Китайцы вынуждены были очищать сопки № 1 и 2, а за ними отступили и с позиции Большого Мадачана. Еще до наступления темноты сотни разместились на ночлег в рабочих казармах Мадачана. Есаул Хоботов за 2 февраля, перейдя речонку Улятуйку, занял высоты к северу от Маймачена и здесь оставался.

Тем временем дивизион хорунжего Тубанова достиг Малого Хурэ, что приютился на южном склоне Богдо — улы. Ночью со 2 на 3 февраля сотня перевалила через Богдо — улу и произвела сильный шум, напав на спавший китайский охранный батальон в ставке Богдо — гэгэна. Китайцы в панике метались по Хурэ, ища убежище. Тибетцы, пользуясь паникой китайцев, усадили Богдо — гэгэна с семьей в карету и увезли вверх по руслу замерзшей речонки, но вынуждены были скоро бросить карету, высоких особ пересадить на коней и благополучно доставить их в Малый Хурэ. Заняв позицию на вершине Богдо — улы, охраняя Богдо — гэгэна от китайцев, они перевалили на южный склон Богдо — улы. Рано утром 3 февраля весть о том, что Богдо — гэгэн освобожден унгерновцами из китайского плена, с неимоверной быстротой улетела далеко за пределы Урги и произвела огромное впечатление на монгол и китайцев.

Взятие Урги Р. Ф. Унгерном.

В ночь со 2 на 3 и с 3 на 453 февраля по хребтам Богдо — ула, Мадачан, Баян- Дзурх и отрогам Мафуски запылали сотни костров. Генерал Унгерн всю ночь со 2 на 3 скакал по всем пунктам расположения своих войск. Загнал не одного коня.

3 февраля Азиатская конная дивизия не вела никаких наступательных операций, вопреки здравому смыслу и военной истине: порыв не терпит перерыва. Одни унгерновцы объясняют бездействие “желанием генерала Унгерна дать людям и коням “передышку”, другие утверждают, что “ламы нагадали” Унгерну, что 3 февраля “несчастливый” день для наступления, а наступать он должен 4 февраля и предсказывали ему победу”. Эта версия имеет под собою полное основание54.

Что же делали китайские генералы Го и Ма в Урге? Не преувеличиваю, в их распоряжении в Урге было 3 пехотных полка по 9 рот — 4000 гаминов, 1 кавалерийская дивизия генерала Го — 2900 сабель, 3 батареи по 6 орудий — 18 орудий, 3 пулеметных роты — 72 пулемета. Гамины были хорошо одеты, вооружены. Жалование им было уплачено. Это были войска генерала Сюя и считались лучшими в Китае.

Занятие унгерновцами Мадачанского дефиле, увоз Богдо — гэгэна и бесчисленные костры, опоясавшие Ургу с трех сторон, произвели угнетающее впечатление на всех китайских начальников. На совете, собранном у генерала Чэнь И, все китайские войсковые начальники высказались о невозможности задержаться в Урге и необходимости отойти на север и через Маймачен — Кяхтинский — Верхнеудинск уходить в Маньчжурию.

В ночь с 3 на 4 февраля (в 1 час ночи) отряд генерала Резухина, двигаясь на север, перешел по льду через Толу около Консульской летней дачи, ведя коней в поводу Большую опасность представляло фланговое движение восточнее Маймачена, на расстоянии 1000–1200 шагов от глинобитных стен Маймачена, откуда растянувшуюся колонну так легко было засыпать огнем артиллерии и пулеметов. Колонна двигалась по обледенелому полю, от р. Улятуйки. Но китайцы спали, а караул прозевал движущуюся в темноте колонну. Она двигалась без ошибки на большой костер, где стоял есаул Хоботов.

В 5 часов утра все унгерновское войско, до 900 бойцов, стояло севернее боевых казарм в 400–500 шагах от северного фаса. Здесь спокойно спало около 2000 гаминов — пехотинцев. Ворота импани были закрыты. Внешний караул у северных ворот тихо был унгерновцами “ликвидирован”.

В 5.30, когда еще было темно, северные ворота были разбиты бревнами, и унгерновцы бросились в расположение казарм, бросая в окна казарм ручные гранаты. Паника среди гаминов поднялась невообразимая. Они в большинстве в одном белье выскакивали из казарм и через южные ворота убегали в Маймачен. К рассвету казармы унгерновцы заняли, захватив много военной добычи.

Отсюда генерал Унгерн двинул генерала Резухина для взятия Маймачена, а есаулов Хоботова и Архипова — в промежуток между Маймаченом и Консульским поселком на Толу с тем, чтобы они заняли монгольские казармы и от них повели наступление на центр Урги.

Бой за Маймачен носил иной характер. Он обнесен крепкой, в 3^4 метра глинобитной стеной. Гарнизон вместе с бежавшими сюда из белых казарм гаминами превышал три тысячи человек. Генерал Резухин приказал капитану Дмитриеву выстрелами из орудий разбить южные ворота, что он и выполнил. Закипел уличный бой, продолжавшийся до 12 часов дня. Часть гаминов была перебита, большая часть бежала, а около 500 человек сдались на милость победителей.

Есаулы Хоботов и Архипов без потерь и задержки достигли монгольских казарм и часов в 9 утра отдельными кучками входили в Ургу. Китайцы не оказывали никакого сопротивления. Они уходили из Урги. Хоботов бросился к тюрьме и освободил всех заключенных, до 200 человек. Архипов занял Китайско — монгольский банк и Захадыр, обстреливая уходящих китайцев.

Имелись сведения, что китайские власти отдали распоряжение начальнику тюрьмы отравить всех русских заключенных, и только спешное бегство тюремной охраны спасло русских заключенных от смерти.

Мы, жители Урги, с раннего утра 4–го наблюдали из‑за заборов отход китайцев и появление кучек унгерновцев, бежавших в расстегнутых полушубках и кричавших во все горло “Ура!” и ждали прихода главных сил, а их не было. Виденные нами кучки унгерновцев и были “войско”. В 2 часа дня по улицам Урги проехал генерал Унгерн с конвоем. В 4 часа дня в Маймачене он вызвал китайского торгового старшину и приказал ему при помощи пленных китайцев к вечеру 5 февраля закончить уборку и похоронить китайские трупы, что и было исполнено. Рано утром 5 февраля генерал Резухин с 1–м Татарским полком и чахарами выступил на преследование китайцев.

Трофеи .

При взятии Урги взято в плен больше 1000 человек гаминов с майором Ли, исправных пушек 4, без замков 12 (замки потом нашли), пулеметов исправных 30, баз замков 30. Винтовок новых 2000 без затворов (их потом нашли), винтовок старых 3000. Патронов ружейных больше 500000, очень много обмундирования, склады продовольствия и прочего имущества. В банке денег: серебра билонного на 700000, золота 4 пуда, ямбового серебра и банкнот 500000 и американских долларов 2000.

Причины и следствия успешных боев Азиатской конной дивизии за Ургу .

Живущим в Урге зиму 1920/21 года не видно было мероприятий китайских генералов улучшить оборону Ургинского района. После ноябрьского наступления на Ургу генерала Унгерна лишь усилились репрессии против ни в чем не повинных русских людей. Не вели даже разведки и не знали, что делается на востоке дальше Налайхи. Когда 2 февраля есаул Хоботов занял Худжир — Булунские казармы, то китайское командование не попыталось его атаковать и прогнать, а генерал Го своих кавалеристов увел в западную часть Урги, в район Да — Хурэ.

Враг проломил входную дверь в Ургу с занятием Мадачанского дефиле 2 февраля, есаул Хоботов занял Худжир — Булунские казармы, 3–го — высоты около радиостанции, а два батальона, расквартированные в казармах на склоне горы вблизи Маймачена, рано утром 4 февраля спокойно спали.

Действия тибетцев с увозом Богдо — гэгэна, многочисленные огни на горах с трех сторон Урги ввели в заблуждение китайское командование, как малых детей, о численности войск наступающих. Они посчитали силы генерала Унгерна в 5000 бойцов и не приняли никаких мер к выяснению настоящих сил противника.

Решение китайцев 3 февраля оставить Ургу почти без боя не укладывается в понимание военного человека. Принимая столь ответственное решение, генерал- губернатор Чэнь И, генералы Го и Ма понимали, что с оставлением Урги они теряют Халху, крайне нужную Китаю для колонизации.

На позициях Мадачана они почти не использовали свое превосходство в артиллерии и пулеметах. Действия китайских генералов были преступны. Пожалуй, один только полковник Лян Шу (за точность не поручусь), командовавший арьергардом, при уходе из Урги на Троицкосавск проявил некоторую воинскую доблесть — не дал возможность генералу Резухину смять колонну китайцев на походе, потеряв лишь незначительную часть огромного обоза.

Переходя к оценке действий Азиатской конной дивизии, нужно отметить на первом месте следующее.

1. Высокий наступательный дух унгерновцев, понимавших, что спасение их в победе, а потому каждый проявил максимум духовных и физических сил.

2. План взятия Урги, составленный подполковником Дубовиком, был вполне рациональным. Хотя от него частично отступили 3 февраля, но в целом он прово- необходимости отойти на север и через Маймачен — Кяхтинский — Верхнеудинск уходить в Маньчжурию.

В ночь с 3 на 4 февраля (в 1 час ночи) отряд генерала Резухина, двигаясь на север, перешел по льду через Толу около Консульской летней дачи, ведя коней в поводу. Большую опасность представляло фланговое движение восточнее Маймачена, на расстоянии 1000–1200 шагов от глинобитных стен Маймачена, откуда растянувшуюся колонну так легко было засыпать огнем артиллерии и пулеметов. Колонна двигалась по обледенелому полю, от р. Улятуйки. Но китайцы спали, а караул прозевал движущуюся в темноте колонну. Она двигалась без ошибки на большой костер, где стоял есаул Хоботов.

В 5 часов утра все унгерновское войско, до 900 бойцов, стояло севернее боевых казарм в 400–500 шагах от северного фаса. Здесь спокойно спало около 2000 гаминов — пехотинцев. Ворота импани были закрыты. Внешний караул у северных ворот тихо был унгерновцами “ликвидирован”.

В 5.30, когда еще было темно, северные ворота были разбиты бревнами, и унгерновцы бросились в расположение казарм, бросая в окна казарм ручные гранаты. Паника среди гаминов поднялась невообразимая. Они в большинстве в одном белье выскакивали из казарм и через южные ворота убегали в Маймачен. К рассвету казармы унгерновцы заняли, захватив много военной добычи.

Отсюда генерал Унгерн двинул генерала Резухина для взятия Маймачена, а есаулов Хоботова и Архипова — в промежуток между Маймаченом и Консульским поселком на Толу с тем, чтобы они заняли монгольские казармы и от них повели наступление на центр Урги.

Бой за Маймачен носил иной характер. Он обнесен крепкой, в 3^4 метра глинобитной стеной. Гарнизон вместе с бежавшими сюда из белых казарм гаминами превышал три тысячи человек. Генерал Резухин приказал капитану Дмитриеву выстрелами из орудий разбить южные ворота, что он и выполнил. Закипел уличный бой, продолжавшийся до 12 часов дня. Часть гаминов была перебита, большая часть бежала, а около 500 человек сдались на милость победителей.

Есаулы Хоботов и Архипов без потерь и задержки достигли монгольских казарм и часов в 9 утра отдельными кучками входили в Ургу. Китайцы не оказывали никакого сопротивления. Они уходили из Урги. Хоботов бросился к тюрьме и освободил всех заключенных, до 200 человек. Архипов занял Китайско — монгольский банк и Захадыр, обстреливая уходящих китайцев.

Имелись сведения, что китайские власти отдали распоряжение начальнику тюрьмы отравить всех русских заключенных, и только спешное бегство тюремной охраны спасло русских заключенных от смерти.

Мы, жители Урги, с раннего утра 4–го наблюдали из‑за заборов отход китайцев и появление кучек унгерновцев, бежавших в расстегнутых полушубках и кричавших во все горло “Ура!” и ждали прихода главных сил, а их не было. Виденные нами кучки унгерновцев и были “войско”. В 2 часа дня по улицам Урги проехал генерал Унгерн с конвоем. В 4 часа дня в Маймачене он вызвал китайского торгового старшину и приказал ему при помощи пленных китайцев к вечеру 5 февраля закончить уборку и похоронить китайские трупы, что и было исполнено. Рано утром 5 февраля генерал Резухин с 1–м Татарским полком и чахарами выступил на преследование китайцев.

Трофеи .

При взятии Урги взято в плен больше 1000 человек гаминов с майором Ли, исправных пушек 4, без замков 12 (замки потом нашли), пулеметов исправных 30, баз замков 30. Винтовок новых 2000 без затворов (их потом нашли), винтовок старых 3000. Патронов ружейных больше 500000, очень много обмундирования, склады продовольствия и прочего имущества. В банке денег: серебра билонного на 700000, золота 4 пуда, ямбового серебра и банкнот 500000 и американских долларов 2000.

Причины и следствия успешных боев Азиатской конной дивизии за Ургу.

Живущим в Урге зиму 1920/21 года не видно было мероприятий китайских генералов улучшить оборону Ургинского района. После ноябрьского наступления на Ургу генерала Унгерна лишь усилились репрессии против ни в чем не повинных русских людей. Не вели даже разведки и не знали, что делается на востоке дальше Налайхи. Когда 2 февраля есаул Хоботов занял Худжир — Булунские казармы, то китайское командование не попыталось его атаковать и прогнать, а генерал Го своих кавалеристов увел в западную часть Урги, в район Да — Хурэ.

Враг проломил входную дверь в Ургу с занятием Мадачанского дефиле 2 февраля, есаул Хоботов занял Худжир — Булунские казармы, 3–го — высоты около радиостанции, а два батальона, расквартированные в казармах на склоне горы вблизи Маймачена, рано утром 4 февраля спокойно спали.

Действия тибетцев с увозом Богдо — гэгэна, многочисленные огни на горах с трех сторон Урги ввели в заблуждение китайское командование, как малых детей, о численности войск наступающих. Они посчитали силы генерала Унгерна в 5000 бойцов и не приняли никаких мер к выяснению настоящих сил противника.

Решение китайцев 3 февраля оставить Ургу почти без боя не укладывается в понимание военного человека. Принимая столь ответственное решение, генерал- губернатор Чэнь И, генералы Го и Ма понимали, что с оставлением Урги они теряют Халху, крайне нужную Китаю для колонизации.

На позициях Мадачана они почти не использовали свое превосходство в артиллерии и пулеметах. Действия китайских генералов были преступны. Пожалуй, один только полковник Лян Шу (за точность не поручусь), командовавший арьергардом, при уходе из Урги на Троицкосавск проявил некоторую воинскую доблесть — не дал возможность генералу Резухину смять колонну китайцев на походе, потеряв лишь незначительную часть огромного обоза.

Переходя к оценке действий Азиатской конной дивизии, нужно отметить на первом месте следующее.

1. Высокий наступательный дух унгерновцев, понимавших, что спасение их в победе, а потому каждый проявил максимум духовных и физических сил.

2. План взятия Урги, составленный подполковником Дубовиком, был вполне рациональным. Хотя от него частично отступили 3 февраля, но в целом он проводился. Начальники знали предметы, цели атаки, почему было взаимодействие частей войск и не было больших разрывов.

3. Удачные действия сотника Плясунова, вышедшего на фланг и тыл китайских позиций на юго — восточных склонах Богдо — улы заставили китайцев без боя очистить сильные позиции.

4. Лихие действия тибетцев — увоз Богдо — гэгэна — подействовали удручающе на китайцев и подбодрили дух наступающих, особенно монгол и бурят.

5. Грубая ошибка генерала Унгерна против истины военного искусства — бездействие Азиатской конной дивизии все 3 февраля — послужила на пользу: скрыло истинное количество наступающих войск и китайцы, не разгадав эти силы, решили уйти из Урги, не дав решительного боя.

Генерал — губернатор Северо — Западных провинций Китая Чэнь И со своими чиновниками выехал из Урги ночью с 3 на 4 февраля. Генералы Го и Ма со своими войсками уходили рано утром 4 февраля. Уход на Троицкосавск диктовался теми соображениями, что уходить через Гоби в феврале месяце — верная смерть. Китайцы рассчитывали, что правительство Москвы всех их пропустит в Маньчжурию через Забайкалье, но они глубоко ошиблись. Ленин приказал пропустить лишь Чэнь И с небольшой свитой. Чем руководствовалось Правительство СССР, не давая согласия пропустить безоружных китайцев через Забайкалье, остается пока без ответа, но сколько‑нибудь существенных оснований не видно55.

Победа Азиатской конной дивизии под Ургой дала монгольскому народу Халхи полную, хотя и короткую, самостоятельность от кого бы то ни было. Генерал Унгерн перевернул новую страницу Монголии, на которой записано его имя.

Как было указано, в преследование китайцев, уходивших на Троицкосавск, пошел генерал Резухин с 1–м Татарским полком. 8 февраля наскоро сформированный 3–й Конный полк сотника Янкова выступил на Хара — гол. Он разбил китайские отряды на “тракте” и передовые его части заняли урочище Мактуй. 2–й полк полковника Хоботова, благодаря освобождению им русских из тюрьмы и мобилизации, скоро пополнился до 6–сотенного состава. За 20 дней полк успел хорошо одеться, переменил подбившихся коней и был в полной мере боеспособным. 25 февраля 2–й полк вышел на север на смену 3–го полка Янкова, которому надлежало идти в Ургу на формирование. Хоботов не остановился на Хара — голе, а с боями продвигался дальше на север и к 1 марта занял линию Иро, выдвинув передовую заставу к Ибицык.

Поход В ПУСТЫНЮ Г ОБИ НА Чойрын — Удэ .

Недолго Азиатская конная дивизия отдыхала в Урге. Стало известно, что Китайское правительство отправило в Монголию через Калган крупные войсковые части для борьбы с Азиатской конной дивизией. По слухам, китайские войска через Гоби двигались эшелонами по одному батальону примерно по 1000 человек.

Расстояние от Калгана до Урги через Гоби равняется примерно 1000 км. Основных путей на Ургу три: западный — Сайр — усу — Бургастай, центральный — Чойрын — Удэ — Бургастай и восточный — Эрги — Худжирты — Бургастай.

Центральный путь, вдоль которого проложена территориальная линия — лучший. Колодцы вдоль пути отстоят друг от друга на расстоянии 25^40 км (дневного пути), воды в них достаточно на караван в 100 верблюдов и они поддерживаются в исправном виде. Вдоль пути оборудовано 4 газолиновых станции. Так как по центральному пути происходит самое большое движение караванов, то пастбища вблизи колодцев скоро вытравляются, почему караваны, следующие без подкорма скота, предпочитают другие, хотя и более длинные пути.

Монголы донесли Унгерну, что первый эшелон китайской армии в 1 ООО штыков подошел к Чойрыну. Генерал Унгерн правильно решил — не допускать скопиться китайским войскам к югу от Урги, вблизи ее. Необходимо эти эшелоны разбить по частям в походном порядке.

Стояла глубокая, холодная зима. Поход предстоял в самое сердце пустыни Гоби. Чины Азиатской конной дивизии отдохнули, переорганизовались, пополнились, имели свежих коней. Всадники тепло одеты. 1 марта 1921 г. в поход пошли под личным командованием Унгерна 8 сотен, 2 отдельные монгольские сотни, 2 орудия и 8 пулеметов, примерно 900 бойцов. Обоз вьючный — на верблюдах. По пути в дацане Ибицык отряд подменил подбившихся коней. 11 марта передовые сотни подошли к Чойрыну.

Китайцы, занимавшие Чойрын, были осведомлены о приближении унгерновцев. Они не думали уходить и готовились принять бой на позиции сильной для обороны. Передовая позиция вынесена была на север от Чойрына и шла вдоль сухого русла реки. Вырыты были окопы в рост человека.

11 марта Азиатская конная дивизия атаковала передовые китайские позиции. Китайцы стойко защищались. Ночью с 11 на 12 марта китайцы оставили передовые позиции, отойдя на главную позицию: среди пустынной равнины возвышалась горная гряда с котловиной в центре, где расположен был самый поселок и колодцы. Выход из котловины был обращен на юг. На запад от гряды, на расстоянии 1 км возвышалась отдельная, скалистая, почти недоступная сопка, у подножия коей с южной стороны притулился хурэ.

12 марта рано утром генерал Унгерн повел атаку на правый фланг позиции китайцев. Только к полудню удалось закрепиться у подножия скалистых гор. Началась атака самих гор. Бойцы поодиночке, группами карабкались на скалы под сильным пулеметным и ружейным огнем китайцев. Для подбадривания бойцов Унгерн объявил бойцам и отдельным взводам и сотням денежные награды за преодоление горных рубежей. К ночи бойцы Азиатской конной дивизии кучками накопились на склонах гор, где и заночевали.

В час ночи 13 марта генерал Унгерн повел своих бойцов в атаку на вершины гор. С наступлением темноты 12 марта артиллеристы сумели втащить одно орудие на отдельно стоящую скалистую, казалось, неприступную сопку. Когда Унгерн в час ночи повел наступление, из орудия с горы прямой наводкой открыли огонь по тылу китайской позиции — по Чойрынскому поселку, вызвав в нем панику как среди китайских солдат, так и мирного населения. Говорят, что в панике был убит китайский начальник гарнизона Чойрына. Уже в 6 часов утра 13 марта китайцы под.

Бой за Чойрын.

прикрытием своей кавалерии стали уходить из Чойрына. В 8 часов утра генерал Унгерн вступил в Чойрын.

В ночь с 12 на 13 марта Унгерн выслал бурятскую сотню в обход Чойрына на юг, дабы перерезать пути отступления китайцам. В преследование отступающих китайцев были посланы чахары. Немного уцелело китайцев. Из 2500 человек гарнизона Чойрына не больше 500 успело благополучно убежать. Сдалось в плен около 1000 человек. Генерал Унгерн, снабдив их продовольствием и перевязочными средствами, отправил в Калган.

В Чойрыне генералу Унгерну досталась богатая добыча. Одного рису из Чойрына было отправлено на верблюжьих вьюках 3000 пудов.

Разгромив китайцев у Чойрына, Унгерн двинулся дальше на юг, но, пройдя с отрядом 100–120 км, передал командование отрядом полковнику Парыгину, а сам на автомобиле уехал в Ургу. Парыгин дошел до Удэ, но в Удэ китайских войск оказалась лишь одна рота, которая бежала при приближении унгерновцев к Удэ.

Артиллерию и чахарский дивизион 14 марта генерал Унгерн отправил обратно в Ургу, куда они прибыли вечером 19 марта. Сам Унгерн прибыл в Ургу на автомобиле 18 марта.

Слух о высылке в Монголию больших китайских сил не подтвердился. Идти дальше на юг не имело смысла. Спокойствие в Монголии — Халхе ничем не могло быть нарушено в ближайшее время.

Отряд генерала Унгерна из Удэ обратно не пошел по старому пути. Он повернул на запад и пошел по пути ставка Тушэту — гуна — Мара — Мурэн и в конце марта месяца вернулся в Ургу. В тысячекилометровом походе в сердце пустыни Гоби всадники сменили несколько раз коней, а некоторые сотни, артиллерия и пулеметная команда вернулись на верблюдах.

Месячный поход генерала Унгерна в Чойрын — Удэ, без базы, на одном мясе, в стужу 25–30°R — выдающийся исторический кавалерийский рейд, где дух войск победил врага и природу. Рейд генерала Унгерна в Гоби помимо материального поражения Китайскому правительству нанес огромное моральное поражение, убедив его, что им не справиться с Унгерном. Помимо того, рейд заставил всех юго- западных монгол поверить в непобедимость Унгерна.

Бой С КИТАЙСКИМИ ВОЙСКАМИ

К середине марта месяца военная обстановка для Азиатской конной дивизии была такова.

1. Генерал Унгерн с 1–м Татарским полком, чахарами и монголами, всей артиллерией и почти всеми пулеметами был в Гоби.

2. Наскоро сформированный 2–й конный полк полковника Хоботова в составе 6 сотен занимал сторожевую линию на севере от Урги по Иро — гол, по фронту почти 70 км.

3. В Ургинском районе в распоряжении генерала Резухина оставались:

1- й пополняемый полк подъесаула Янкова — 210 сабель; 1 вновь сформированная монгольская сотня — 60 сабель; 1 вновь сформированная бурятская сотня — 45 сабель;

Комендантская команда — 50 человек; 1 орудие Гочкиса под командованием капитана Сементовского, 20 человек (к орудию было только 10 снарядов); пулеметный взвод (2 пулемета) — 20 человек.

Всего: 405 бойцов, 1 орудие, 2 пулемета.

4. Китайские войска, ушедшие из Урги 4 февраля, стояли в районе Маймаче- на — Кяхтинского. Не получив от Правительства СССР разрешения пройти через Забайкалье в Маньчжурию, они рано или поздно должны были попытаться уйти в Китай юго — западными путями от Урги.

Уход генерала Унгерна с главными силами в Гоби и малочисленность войск, оставшихся в Урге, дало основание генералу Ма уйти из Маймачена, не встретив на пути сильного препятствия к западу от Урги. Возможно, были и инструкции из Пекина, чтобы Ма вел войска, так как ему на выручку посланы войска из Калгана. Унгерн должен будет вести бои против посылаемых войск и он, Ма, спокойно пройдет на Хух — хото.

Мною, как начальником штаба генерала Унгерна, 12 марта были получены от монгол сведения, что китайские войска из Маймачена — Кяхтинского ушли в неизве-

Бой с китайцами 18–20 марта вблизи 4–го уртона из Урги в Улясутай.

стном направлении. Командир полка, запрошенный о том, что ему известно об уходе китайских войск из Маймачена, донес: “Мне ничего неизвестно, но если они пойдут по путям, охраняемым его полком, то он своими малыми и разбросанными силами не может задержать их”.

В ночь на 15 марта генерал Резухин, оставив в Урге лишь Комендантскую команду подполковника Сипайлова в 50 человек, с остальными 355 бойцами выступил на север.

16 марта у Хара — гол на походе было получено донесение от полковника Хоботова, что китайские войска, ушедшие из Маймачена, не идут по путям на Ургу, а пошли где‑то западнее, вероятно, по левому берегу Орхона, перейдя его в устье, но где они теперь находятся, неизвестно, так как буран мешает разведке.

Ночью, при свете свечи, совместно с Резухиным мы прикинули по карте, где теперь могут быть войска генерала Ма. Выходило, что за 4–6 дней форсированного марша они должны подходить к Барун — хурэ. Генерал Резухин, не медля ни минуты, двинулся на юго — запад, чтобы выйти на Урга — Улясутайский тракт. Шли дни и ночи 16–17 марта, дойдя до урочища Ходисын, где и задержались. Монголы ничего определенного о движении китайцев не знали. Они словно исчезли с лица монгольской земли.

Всю ночь с 18 на 19 марта я с генералом Резухиным искали выхода из положения, и было решено, что с рассветом я пойду с разъездом искать китайцев.

Со взводом забайкальских казаков я пошел на северо — запад от Ходисына. Пройдя километров пятнадцать, повстречал разъезд китайской кавалерии, который стал преследовать, донеся генералу Резухину: “Китайские войска здесь, где‑то близко, преследую разъезд”. Километров 5–6 шло преследование разъезда, который вывел меня на движущуюся колонну китайских войск и обозов в юго — западном направлении. Сомнений не оставалось, что это китайцы, уходящие из Маймачена на Хух — хото.

Генерал Резухин со всем отрядом спешил ко мне. До подхода Резухина я оценил обстановку: путь, по которому двигались китайцы, лежал в огромной долине, идущей с северо — востока на юго — запад. Северные и восточные склоны заключены были горным массивом. С юга долина запиралась двумя отдельными возвышенностями, причем одна, более низкая, лежала в 1–1,5 км от дороги, по коей двигались китайцы. Силы китайцев, растянувшихся на 3–4 км, определить было трудно из‑за большого обоза, но по приблизительному подсчету конных было до 2000 человек, пеших до 3000 человек, мирных китайских купцов до 2000 человек, обоз из 200–300 груженных монгольских подвод.

На скором совещании с генералом Резухиным решили: Резухин займет юго — восточные высоты, я с монгольской и бурятской сотней сотника Очирова займу отдельную юго — западную высоту и не буду ввязываться в бой, так как силы слишком ничтожны в сравнении с китайцами, а посмотрю, что предпримет китайское командование и подожду подхода сотен 2–го конного полка, которые должны быть где‑то близко.

Заняв сопку, наименованную № 1, рассыпал монгольскую сотню в цепь по склону сопки, пулемет на вершине горы, бурятскую сотню спрятал у подножия горы с юго — восточной стороны, как резерв, готовый действовать немедленно в конном строю. Резухин занял высоты № 2, пушка стала на позицию у подножья западной стороны горы.

Китайцы остановили движение обозов и сгруппировали его в двух пунктах. Китайские части стали строиться в боевой порядок. Первыми открыли ружейный огонь по сопке № 1, занимаемый мною. Я приказал пулеметчику — офицеру (фамилии не помню) первыми очередями определить прицел до кавалерийских и пехотных целей, которые определились: до пехотных 1200, кавалерии 1800.

Стали ожидать. Отделились китайские цепи примерно силой до двух батальонов и тремя последующими цепями повели наступление на сопку № 1. Кавалерия строилась в боевой порядок для атаки к югу от сопки № 1.

Положение становилось серьезным. Надежда на монгол, кое‑как рассыпанных в цепь, была плохая. Они плохо были обучены, и на стойкость их рассчитывать было нельзя. Все упование возлагал на пулемет и бурятскую сотню. Сопка № 1, хотя и была высокой, но склоны ее были пологи, не круче 15 градусов, и была доступна для атаки кавалерии в конном строю. Пулеметчику — офицеру приказал держать китайскую кавалерию под огнем и не давать им возможности построиться в боевой порядок для атаки, а сам с офицерами, бегая по цепи монгол, руководил огнем их против китайских пехотных цепей. Китайские цепи, не неся почти потерь от огня монгол, приближались к сопке № 1. Китайские офицеры на конях скакали по своим цепям и подгоняли ташурами китайских солдат. Цепи наступали как на параде. Первая цепь приблизилась шагов на 400–500 к подножию горы.

Приказал бурятской сотне идти в атаку, а пулеметчику — офицеру перенести огонь на первую цепь. При первых же очередях пулемета по цепи она залегла, а офицеров с коней сдуло как ветром (кони под ними были убиты). Пустил в атаку бурятскую сотню с фланга и первая цепь побежала, вторая и третья спокойно отходили и, отойдя шагов на 800–1000 от сопки, залегли. Монголы приободрились, стали стрелять спокойнее, нанося китайцам урон, и видно было, как уходили и ползли раненые китайцы в тыл.

Молчание пулемета против кавалерии в течение 20–30 минут дало возможность части китайской кавалерии построиться в боевой порядок и пойти в атаку с дистанцией 1500–1800 шагов, но с первыми же очередями пулемета, с дистанции 1000–800 шагов скосившего сотню всадников, кавалерия повернула обратно, оставив на поле боя больше 100 убитых. Кони носились по полю.

В цепях пехоты появилось 5–6 пулеметов, и действительным прицельным огнем стали “поливать” горку № 1. Подумать о самосохранении с монголами было некогда, когда они, неся потери от пулеметного огня, в любую минуту стадом могли бежать с горы.

Существенную моральную пользу принесли пять выстрелов из пушки Гочки- са по атакующей кавалерии при второй атаке. Больше капитан Сементовский не нашел возможным стрелять, так как пять оставшихся снарядов приберегал на крайний случай.

В 2 часа 30 минут дня меня ранили в ногу. Пуля пробила голенную кость левой ноги навылет. Командовать сопкой передал сотнику Очирову. Оставляя сопку, я напомнил Очирову и пулеметчику — офицеру постараться вывести из строя китайские пулеметы. Увезли меня на конных носилках и доставили в примитивный перевязочный пункт в 1–1,5 км к юго — востоку от сопки генерала Резухина. Перевязочный пункт был в наскоро поставленной юрте. Ни фельдшера, ни санитарной сестры милосердия не было. Их заменял санитар — доброволец, который был знаком с элементарными правилами перевязок. Кроме меня было еще три монгола, раненых с моей сопки. Но было относительно тепло, имелся горячий чай с ромом и перевязочные материалы. К ночи привезли еще человек 10 раненых с моей же сопки, и от них получил сведения, что китайцы еще делали две попытки атаки горы, но не дошли до нее, а вечером сопку генерал Резухин приказал очистить и отойти к его сопке.

В ночь на 20 марта пережили жуткую минуту, когда в обозе и на перевязочном пункте поднялась тревога и панические крики: “Китайцы! Китайцы!..” Оказывается, один эскадрон китайской кавалерии погулял в тылу генерала Резухина, но, не причинив никому вреда, ушел на запад. Рано утром 20 марта всех раненых на бычьих монгольских подводах отправили в Ургу и через пять дней движения полузамер- зших доставили в госпиталь, а меня на свою квартиру.

Со слов других, бой с китайцами 20 и 21 марта рисуется так: к вечеру 19 марта китайцы осмелели и повели наступление на высоты, кои занимал генерал Резухин, но были отбиты. Рано утром 20 марта стали подходить сотни 2–го Конного полка Хоботова, ведя бой с арьергардом китайцев, чем внесли в главные силы китайцев беспокойство. С подходом 2–го полка в 4 сотни, 2 орудия и 4 пулемета (20 остались в сторожевой охране на Иро) положение генерала Резухина улучшилось. Сопку № 1 китайцы заняли вечером 19 марта. Утром 20 марта китайцы повели наступление на правый фланг позиции генерала Резухина, но подошедший 2–й полк их отбросил.

Унгерн прибыл в Ургу из Гоби ночью 18 марта и, узнав, что Резухин где‑то на западе, на Улясутайском тракте, бьется с китайцами, немедленно приказал подогнать для чахар и артиллерии свежих коней и рано утром с запасными конями двинул их по пути на запад, а сам вечером 19 марта выехал на автомобиле, но, благодаря снежным сугробам по падям, подоспел на место боя часам в 10 утра 20 марта, а чахары подошли к ночи 20, сделав пробег за 1,5 суток около 130 км.

При отбитии атаки на правый фланг попал в плен офицер — китаец в чине капитана. Первое, что сделал Унгерн по прибытию на позицию — вызвал китайского капитана и предложил ему поехать к своему начальству и предложить сдаться на условиях: сложить все оружие, сдать воинское обмундирование и имущество, а за это он, генерал Унгерн, пропускает на юг всех солдат и мирных жителей с их имуществом и дает продовольствие и нужное число подвод. Китайский капитан заверил генерала Унгерна, что такие условия для китайского командования будут приемлемы, и обещал через 3–4 часа дать ответ. Но не в характере Унгерна было сидеть и ждать ответа от китайцев 3 часа. Он потребовал коня и один поскакал в лагерь китайцев. Был обстрелян китайцами с сопки № 1, но благополучно проскочил, увидал старшего китайского начальника полковника Чжоу и с ним договорился об условиях сдачи оружия утром 21 марта. Вернулся поздно ночью.

Еще до света 21 марта пронеслась команда: “По коням!” Оказывается, китайские кавалерийские начальники не пожелали разоружаться и сдавать все кавалерийское имущество, и с вечера тихо ушли на юго — запад. В китайском лагере было большое смятение из‑за нарушения договора. Генерал Унгерн приказал чахарам и 3 сотням 2–го полка во главе с есаулом Нейманом догнать беглецов и разбить беспощадно. Полковник Хоботов с одной сотней был назначен для приема оружия от китайских не убежавших войск. Резухину с 3–м полком было приказано идти в преследование на поддержку Неймана и чахар.

Целый день 21 марта шла сдача оружия и имущества, военного и конского снаряжения. Отделили для китайцев обоз и продовольствие. У мирных купцов ничего не было отобрано, и их подводы были особо выделены.

При сдаче оружия многие китайские солдаты обращались к генералу Унгерну с предложением принять их на службу. Унгерн из числа желавших отобрал 600 человек и отправил их в Ургу на сформирование конного полка.

23 марта генерал Унгерн нагнал колонну генерала Резухина, который вел бой с китайцами за перевал. Здесь был убит один из храбрейших офицеров есаул Нейман. Ночью на 24–е китайцы ушли с перевала. Гоняться за горсточкой ушедших китайских кавалеристов не имело смысла.

Вечером к перевалу прибыл из Урги на автомобиле Жамболон — ван с каким‑то важным донесением. Оба генерала долго совещались. Утром части 2–го и 3–го полка ушли в направлении Ван — хурэ.

В преследование китайцев были посланы чахары. Путь бежавших китайцев устлан был трупами людей и скота. Профессор Оссендовский в своих воспоминаниях о виденном им поле боя (19–21 марта) картинно описывает его и, действительно, к нему в полной мере подходят слова А. С. Пушкина: “О поле, поле чистое, кто усеял тебя костями…” Так бесславно погибли последние войска генерала Сюя. Профессор (?) Оссендовский в своих воспоминаниях ярко характеризует “поле усеянное, неубранное от трупов людей и коней”, когда он проезжал по нему спустя много времени после боя.

Генерал Резухин захватил большую и богатую добычу. Бои генералов Унгерна в Гоби и Резухина к югу от Барун — хурэ имели решающее значение крепкому занятию Халхи “белыми русскими”. У Китайского правительства не оставалось иллюзии о ее возврате. Генерал Унгерн спокойно перешел созидательной работе в Халхе.

Генерал Унгерн в Урге.

Жуткие дни переживали русские люди в Урге с 1 по 7 февраля 1921 г. Было известно, что китайские генералы решили издать приказ об уничтожении в Урге всех русских. Высокий комиссар Чэнь И сумел воспротивиться изданию такого приказа генералами.

Увоз Богдо — гэгэна тибетцами в монастырь хубилгана Манджушри убедил китайцев в том, что вся Халха восстала против них и им нужно уходить оттуда за неимением сил к сопротивлению против всех народных масс. 3 февраля начался исход. Русские заперлись в своих домах, вооружились, чем кто мог, чтобы в случае нападения гаминов продать жизнь дороже.

Из 12000–15000 человек гарнизона района Урги в Маймачен (у Троицкосавска) пришло не больше половины, так как часть бежала на юго — запад при выходе из Урги, часть отделилась по пути на Троицкосавск, уходя хунхузничать по Орхону и Селенге. Много погибло, не имея теплой одежды. С китайцами ушли русские большевики, как Чайванов, но Парняков и Кучеренко, по неизвестной причине, остались в Урге.

Перед наступлением на Ургу генерал Унгерн отдал приказ: “При занятии Урги всех коммунистов и евреев уничтожать на месте, имущество их забирать. Одну треть забранного сдавать в штаб, а две трети оставлять в свою пользу”.

Унгерновцы, заняв Ургу, первым делом учинили избиение евреев всех полов и возрастов. Сохранилась одна маленькая девочка, кажется, из семьи Задовских, которую русская няня прикрыла своим старым телом, не дав изрубить ее, и потребовала, чтобы ее вели к “старшему”. Когда ее привели в штаб в помещение банка, то она заявила, что девочку она удочеряет, и здесь же произведен был упрощенный обряд крещения.

Группа евреев укрылась в запретном монгольском районе. Они сидели смирно три — четыре дня, но не высидели долго и показались за оградой запретной зоны. Агенты подполковника Сипайлова неотлучно следили за ними и, как только они появились, схватили их и перерубили. Дольше других оставалась в живых красивая, молодая еврейка Шейнеман, согласившаяся быть наложницей Сипайлова, но эта большая жертва не спасла ее. Через неделю она была задушена самим Сипайловым.

Первые три дня в Урге унгерновцами творились великие и скорбные беззакония.

Генерал Унгерн в первый же день занятия Урги часа в 4 дня обедал у барона Витте, на котором присутствовала семья барона Фитингофа и барон Тизенгаузен с женой. Этот обед в шутку назвали “обед четырех баронских семей”.

В первый же день изрублен был наборщик Кучеренко и Цветков, бывший комиссаром на Германском фронте. Протоиерей Федор Парняков арестован и заключен в подвал при Комендантском управлении в здании банка. 6 или 7 февраля, после долгих допросов, с протоиерея Парнякова сняли наперсный крест и изрубили шашками. Умер Парняков, как говорили очевидцы, мужественно. Наперсный крест передал мне Жданов.

За 4 и 5 февраля пронесся первый шквал унгерновских репрессий в Урге. Мирные жители стали вылезать из своих нор. Проходя через Захадыр (торговая часть), видим повешенного человека на перекладине китайского магазина (при входе), одетого в тарлык с погонами. Это один из многих — повешенный за мародерство. Вешали, рубили и расстреливали не только мародеров, но и лиц, сеявших панику. За панические слухи был расстрелян неизвестный мне подполковник Дроздов.

Какое количество людей попало в унгерновскую мясорубку в первые дни занятия Урги, сказать затруднительно, но не свыше 100 душ.

Уже 5 февраля на стенах домов и заборах на Захадыре были расклеены объявления генерала Унгерна, призывающего поступать на службу в Азиатскую конную дивизию. Было ясно, что пока просит “честно”, а потом погонит ташуром. Нужно было являться на призыв, хотя и не лежало сердце к семеновцам, деятельность коих мне была хорошо известна по 1918 году, когда я нес обязанности начальника снабжения всех белых формирований в полосе отчуждения КВЖД (Дальневосточный комитет защиты Родины и Учредительного собрания, председатель — консул Панов).

Регистрация добровольцев шла 5–6 марта в доме “Монголор” — Консульском поселке и Маймачене. Утром 7 февраля я поехал в Маймачен. В штабе генерала Унгерна не застал, а представился генералу Резухину, который принял меня любезно и предложил занять при нем должность начальника его штаба.

В тот же день Унгерну представлялись генерал Янов — старик, участник Памирских походов 1906–1907 гг., генерал Комаровский — инвалид, генерал Никитин и многие другие. Всех троих генералов барон Унгерн освободил от службы и предоставил им свободу передвижения. Генералу Комаровскому, как сослуживцу по Забайкальскому войску и полному инвалиду, Унгерн выдал солдатское денежное пособие и дзару на уртонских коней до Хайлара. Генерал Никитин тоже, кажется, получил некоторую “мзду” и уехал в Маньчжурию. Генерал Янов остался в Урге, так как страдал аппендицитом. Доктор Клингенберг сделал запоздалую операцию и генерал Янов умер, не приходя в сознание после операции.

8 или 9 февраля была объявлена мобилизация всего русского мужского населения, способного носить оружие. На площади Урги собралось человек двести народу. Сам генерал Унгерн обходил явившихся, расспрашивал. Многосемейных освободил. Всех ему понравившихся он зачислял в дивизию, или в другие части войск, или в хозяйственные учреждения. Несколько человек без всяких причин освободил от несения службы. Все освобожденные из тюрьмы 4 февраля, способные носить оружие, сами сразу же пошли на службу в части войск. Большинство из них пошло во 2–й Конный полк, так как есаул Хоботов их освободил.

Не ожидая мобилизации, большинство служащих Центросоюза, в числе 22 человек, спасаясь от репрессий против центросоюзников и ища спокойной тыловой службы, явились к подполковнику Сипайлову, прося его зачислить к нему на службу. В их числе были поручики Панков и Жданов, заслужившие плохую славу, хотя по — существу они были глубоко мирные люди.

Часть офицеров и казаков уже после регистрации и явки в полки бежали из Урги. В числе бежавших был мой бывший полковой адъютант поручик А. И. Орлов — в прошлом преподаватель Читинской гимназии, и сотник Забайкальского казачьего войска Патрин. Бежали они ночью, верхами направляясь в горы Хэнтэй, где их изловить было трудно. Впоследствии доходили слухи, что Орлов и Патрин благополучно добрались до Читы. Причины бегства — крайняя враждебность к семе- новцам. Они оба в 1919 г. уехали от атамана Семенова на фронт к адмиралу Колчаку. Решение их бежать для сохранения жизни было, пожалуй, правильным, так как рано или поздно Сипайлов или Безродный узнали бы их прошлое, и генерал Унгерн едва ли пощадил бы их.

9 февраля те китайские купцы, кои не бежали из Урги, открыли магазины и лавки. Имущество их оставалось в целости.

Генерал Унгерн поселился в самой Урге, в брошенной китайцами импани. Во дворе были поставлены три больших юрты. Одну занял сам Унгерн, в другой поместилось человек 5–6 лам — прорицателей, и третья юрта предназначена была для штаба генерала Унгерна. Конвой разместился в фанзах.

В здании Монголо — китайского банка разместилось Комендантское управление подполковника Сипайлова. Помещение китайского ямыня заняло интендантство. В Урге же разместилась артиллерия, вновь сформированное юнкерское училище, швейная, оружейная мастерская во главе с подполковником Дубовиком и другие подсобные учреждения. Штаб генерала Резухина остался в Маймачене. В Консульском поселке в доме Парыгина разместился госпиталь. 1–й Татарский полк расквартирован был в Маймачене. 2–й Конный полк, по смене его с Иро 3–м Конным полком, вновь сформированным, расквартирован был частью в Маймачене, частью в китайских казармах. Вновь формируемый 4–й Конный полк войскового старшины Маркова располагался в китайских казармах.

Между штабами генералов Унгерна и Резухина установлено было разграничение работ: первый ведал всеми политическо — административно — хозяйствеными делами, а второй — оперативными, формированием и снабжением войск и дальней разведкой.

Получив назначение на должность начальника штаба генерала Резухина, я спешно устроил семью в Консульском поселке (дом начальника конвоя), и приступил к работе. Большая фанза внутри импани. Одну половину занимал Резухин, другую штаб, где я застал за какими‑то подсчетами капитана Россианова и сотника Бочкарева. Оба дружески встретили меня.

Генерал Резухин ясно и просто объяснил мне мой круг работы, подчеркнув, что главное внимание мое должно быть сосредоточено на руководстве работой 2–го Конного полка полковника Хоботова, который несет сторожевое охранение на севере — против китайцев в Маймачене Кяхтинском и против большевиков. Вторая задача — следить за выполнением приказаний генерала Унгерна по сформированию и снабжению вновь формируемых частей войск. В его отсутствие его именем делать срочные распоряжения. При всех обстоятельствах возможно меньше писать и не разводить “канцелярщины”, которой не терпит Унгерн.

Со своей стороны, Россианов и Бочкарев заверили меня в полной их готовности помочь мне в работе, и должен отметить, что оба офицера оказали мне немалые услуги в смысле ориентировки в обстановке Азиатской конной дивизии и часто выручали меня советами.

Пришлось всему уйти в работу штаба, проводя в нем с 8 часов утра до 9–10 часов ночи, налаживая работу 3–го полка: направление дальней разведки, более рациональное размещение основных застав сторожевого охранения, снабжение и пополнение 3–го полка, который отправлен был для выполнения сложных и ответственных заданий в период формирования.

Командир полка, сотник Янков, из чиновников, был дельный офицер, но неопытный в военном отношении и к тому безграмотный. Выручал его помощник подполковник Островский — кадровый офицер, окончивший ускоренный курс Академии Генерального штаба.

Была налажена прочная связь с 3–м полком. Сотни расположены были на главных направлениях. Дальняя разведка разъездами налажена. Сторожевое охранение перехватывало все пути с севера. Поступали регулярно срочные донесения. Через неделю работы каждое утро (в 9 часов) у генералов Унгерна и Резухина на письменных столах лежали срочные донесения с фронта обо всем, что произошло за сутки и вопросник, требующий их указаний.

Мне удалось получить от геодезиста Лисовского составленную им на кальке новую, еще не выпущенную карту Монголии, 10 км в дюйме, но весьма точную. Геодезист Лисовский по распоряжению Российского картографического отделения три года провел в Монголии на исправлении карты и та карта, которая была в моих руках — один их первых экземпляров.

Эту карту на кальке я размножил в 3 экземплярах для обоих генералов и командира 3–го полка. По этим картам отмечались все известия с фронта, что устраняло всякие недоразумения в понимании и уточняло связь. Насколько помню, 12 февраля монголы донесли, что к Урге из Калгана по юго — западным путям подходит караван в 400 верблюдов, охраняемый китайскими солдатами. Генерал Резухин с 2 сотнями пошел навстречу каравану и встретил его в 20–25 км от Урги. К юго — запа- ду от Богдо — улы произошел короткий бой с китайской охраной каравана. Часть охраны была перебита, часть разбежалась.

В клади каравана было много ценного. Самым ценным были 500 новых, японского образца, винтовок, 100000 патрон к ним и 20 лотков артиллерийских снарядов к трехдюймовым японским орудиям. Много было мануфактуры, консервов и прочего добра. Груз 400 верблюдов по стоимости трудно определить, но он выражался в сотнях тысяч серебряных лан.

В один из первых вечеров после захвата каравана (14 или 15 февраля), после ужина, сидя за кофе с ликером, генерал Резухин сказал мне: “Подумайте о мероприятиях закрепления русских в Монголии и свои соображения очень кратко изложите письменно”.

Через три дня представил доклад на двух страницах, суть коего в следующем.

1. Командование 5–й армии в Иркутске, придравшись по незначительному поводу к Монгольскому правительству, перейдет монгольскую границу. Азиатская конная дивизия не в силах будет задержать в десятках тысяч 5–ю советскую армию. На формирование монгольской армии в 100000 всадников потребуется минимум год. Едва ли большевики оставят на такой длительный срок генерала Унгерна в покое.

2. Немедленно все пограничные пункты занять монгольскими частями с бурятскими инструкторами. Русские на границе не должны появляться.

3. Для “белого русского дела” необходимо, чтобы в Ургу вернулся генерал Чэнь И со всем административным аппаратом и договориться с монголами об автономном управлении под сюзеренным владением Китая. Китайские войска отправить в Китай, а для охраны Монголии сформировать монгольскую армию в 100000 всадников. Инструкторами в армии — чины Азиатской конной дивизии. В этом случае Правительство СССР не рискнет на осложнение с Китаем и оставит Монголию в покое, что даст возможность создать сильную монгольскую армию и, опираясь на нее, как монголы, так и генерал Унгерн могут решать крупные проблемы.

4. Высокий комиссар Чэнь И не может отказаться от предложения сговора, так как сохранение Монголии для Китая — вопрос жизненный. Будут недовольны монголы, но они должны согласиться на временную меру, пока не будет сформирована армия и не наладится новая жизнь автономной Монголии, чтобы обороняться от китайцев и большевиков.

5. Если 5–я советская армия нарушит нейтралитет и перейдет границу Монголии, то монгольскую армию под командованием генерала Унгерна поддержит китайская армия, что является мечтой Белого движения.

Доклад мой имел успех. Меня рано подняли с постели и приказали с черновика генерала Резухина составить письмо Чэнь И в двух экземплярах. Суть письма: “Высокому комиссару в Монголии Чэнь И предлагается вернуться в Ургу и с Богдо — гэгэ- ном заключить соглашение о полной автономии Монголии под сюзеренным владычеством Китая. Власть Китая над Монголией будет осуществляться советником при Богдо — гэгэне лично Чэнь И. Охрана границ и внутреннего порядка возлагается на монгольскую армию под командованием генерала Унгерна. Содержание армии на счет Монгольского правительства, все же снабжение оружием предоставляет Китайское правительство. Китайские войска без оружия должны быть отправлены в Китай. Внешнюю политику Монголии осуществляет Китайское правительство”.

Составление писем в трех экземплярах и перевод их на китайский язык занял сутки.

Встал вопрос, как письмо доставить Чэнь И. Я предлагал свои услуги ехать к Чэнь И для переговоров, но генерал Унгерн по каким‑то причинам не согласился и приказал везти письмо двум ламам — одному по пути Урга — Иро — Кяхта, другому — Урга — Менза — Кяхта. Один посланец был мне известен — лама Бодо, который в ургинской русской консульской школе преподавал монгольский язык. Другого ламу я не знал, но он был близок ко двору Богдо — гэгэна. Оба ламы, получив письма, при мне бережно завернули их в кушаки, сели на коней и в сопровождении улачин из Маймачена уехали на север.

Я не знал о том, что лама Бодо играл большую роль в Монгольском правительстве в Алтан — Булаке. Вероятно, не знали об этом и оба генерала. Вообще, о существовании и работе революционного Монгольского правительства в Алтан — Булаке я ничего не знал в бытность в Монголии и ни от одного из генералов ничего о нем не слышал. Конечно, знай Унгерн о причастности ламы Бодо к такому правительству, он не назначил бы его посланником к Чэнь И. Последующие события показали, что Чэнь И письма Унгерна не получил, ибо как умный и дальновидный политик он ухватился бы за всякую мысль сохранить для Китая Монголию — Халху, пойдя даже на большие уступки для монгол.

Об обоих ламах — посланцах не было ни слуху, ни духу. Только в эмиграции, разбираясь в обстановке Монголии того времени, мне стало ясным, что письма попали в руки Сухэ — Батора, возглавлявшего революционное Правительство Монголии в Алтан — Булаке, действовавшее по указке большевистских эмиссаров.

Меня удивляла в деле посылки письма Чэнь И безучастность обоих генералов к судьбе посланцев. Ни один из них ни разу не заикнулся о посланцах, словно трехдневной напряженной работы не было и столь существенных вопросов не поднималось. Напоминания мои о посылке на пограничные посты монгольских частей остались без ответа. Я понял, что на этот вопрос Унгерн, а за ним и Резухин изменили мнение.

Первого или второго марта Резухин, возвращаясь от Унгерна, заявил мне: “Мне жаль, Михаил Георгиевич, расставаться с Вами, но генерал Унгерн назначил Вас начальником штаба Азиатской конной дивизии и Вы должны завтра утром начать работать в его личном штабе. За Ваш полезный труд в моем штабе примите мою искреннюю благодарность”.

Мне было жаль оставлять штаб генерала Резухина, так как за его спиной жилось и работалось спокойно на общее благо Белого дела. Знал, что меня ожидает в штабе генерала Унгерна, но избежать или уклониться от назначения не было средств и, положившись на милость в моей жизни Провидения, явился, кажется, 3 марта к генералу Унгерну в его юрту. Принял он меня сухо и сказал: “Во дворе стоит юрта штаба. В нее никто из посторонних без дела не должен входить. Не разводите канцелярщины. В мое отсутствие будьте всегда в своей юрте. Вас касаются только военно — операционные дела. В мое отсутствие из Урги обо всех военно — операционных вопросах совещайтесь с генералом Резухиным. Мне докладывайте только о важном. Мелочами не отнимайте у меня время…”

Вошел в пустую юрту штаба, где кроме маленького китайского на низеньких ножках столика ровно ничего не было. Ничто здесь не напоминало работающего штаба. В распоряжении начальника штаба не было ни одного человека. В юрте следил за печкой, чтобы она не потухла, один из конвойцев, по любезному распоряжению поручика Веселовского — личного адъютанта генерала Унгерна.

Пригласил поручика Веселовского и просил его и всех лиц направлять мне бумаги, касающиеся мобилизационных и оперативных вопросов, а я уже буду докладывать генералу Унгерну. Это Веселовский добросовестно и выполнял. На меня этот офицер произвел хорошее впечатление и думаю, что Оссендовский и Макеев неверно судили о нем в своих воспоминаниях.

Я просил генерала Резухина передать в мое ведение неоконченные дела мои в его штабе по снабжению отрядов полковника Казагранди и атамана Енисейского казачьего войска Казанцева, на что Резухин охотно согласился. Так сам создал себе какую‑то полезную работу.

Заняло немного время и срочные распорядки по подготовке отряда в поход на Чойрын — Удэ.

За короткий период времени исполнения мною должности начальника штаба имел лишь один острый разговор с генералом Унгерном. За три дня до похода на Чойрын вечером прискакали два монгольских всадника (из состава какой‑то маленькой монгольской части, не входившей в состав дивизии) и доложили, что к северо — востоку от Мандала — красная сотня.

Горный массив Хэнтэя в северо — восточном углу от Урги никем не охранялся. Меня он давно беспокоил, но генерал Резухин с обычной своей усмешкой на мои опасения говорил, что красные не такие дураки, чтобы зимой лазить по Хэнтэю. В его замечании была доля правды, но не исключалась возможность появления красного партизанского отряда с этой стороны, чтобы произвести переполох в Урге и нарушить мирное течение жизни.

Получив донесение и опросив по отдельности обоих монгольских всадников, у меня не оставалось сомнений, что какие‑то части появились. Оставить невыясненным вопрос в срочном порядке нельзя было. Унгерн эту ночь ночевал, кажется, у “нечесаного ламы”, а Резухин был болен — осложнилась рана на руке.

В распоряжении штаба была формируемая сотня из бурят, которой еще не дали назначение. Командир сотни, хорунжий из бурят (фамилию не помню) — боевой, толковый офицер. Срочно вызвал его, дал подробные инструкции и приказал немедленно выступить, имея двух проводников — монгольских всадников, кои прибыли с донесением. Перед утром проводил сам лично полусотню в 55 всадников. Только с рассветом заснул в юрте штаба, не раздеваясь.

Проснулся от громкого разговора в юрте. Открываю глаза и вижу сердитого генерала Унгерна. “Куда и зачем, полковник, загнали бурятскую полусотню? Не знаете разве, что мне сейчас каждый всадник нужен?” Я обстоятельно доложил о посылке полусотни в Хэнтэй и подчеркнул, что северо — восток от Урги меня давно беспокоил, но генерал Резухин не находил это направление опасным. Не уверен в том, что там появились большевики, возможно, что монголы посчитали за красных идущих белых с Руси, чтобы присоединиться к нему, генералу Унгерну и если это так, то формируемой сотне неплохо сделать пробег в 50–60 км для тренировки и боевой спайки. “Не много ли, полковник, философии?” Повернулся и вышел из палатки.

Вечером на другой день было получено донесение от командира полусотни, что он встретил русско — бурятскую группу в 62 всадника, идущих в Ургу на службу к генералу Унгерну и с ними вместе возвращается. Пошел доложить приятную новость Унгерну. Выслушав доклад, Унгерн сказал: “Хорошо, можете быть свободным…” Вот, пожалуй, один из характерных случаев отношения Унгерна к работе своего начштаба. Уходя в поход в Гоби, не давал никаких инструкций, и его слова были: “В походе в Гоби Вы мне не нужны. Во всех затруднительных случаях совещайтесь с генералом Резухиным”.

Я старался возможно меньше видеться и говорить с генералом Унгерном. Ежедневно вечером, на восьмушке листа в рапортичке кратко, четко писал о том, что сделано за сутки. Такой порядок нас обоих устраивал. Между других дел заняло у меня два дня производство дознания о действиях подполковника Лауренца, о чем речь будет в следующей главе.

Мое ранение в бою 17 марта вывело меня из строя больше, чем на два месяца. За это время совершилось много событий, но я в них не принимал участия, а был лишь сторонним наблюдателем. Офицеры, навещавшие меня, передавали, что делается в дивизии и Урге. Ни Унгерн, ни Резухин не нашли нужным навестить меня и поинтересоваться состоянием здоровья и моими нуждами. Со своей стороны, и я ни разу ни с чем не обращался к ним. Знаю, что выдавали очередное жалование, но мне его послать, очевидно, забыли, а я не напоминал. Жил на то, что собрал после ограбления меня китайцами. Жена зарабатывала искусной иглой, да любезностью интенданта Рериха, отпускавшего по моим требованиям мясо, муку и рис.

Работа штабная, боевая и ранение не вызвали ни порицания, ни одобрения со стороны генерала Унгерна. Такое безучастное отношение к личной жизни сотрудников не было только в отношении меня, а вытекало из сущности натуры Унгерна.

Жизнь в Урге.

Указом Богдо — гэгэна были сформированы пять министерств: внутренних дел, военное, финансовое, юстиции и иностранных дел. Председателем Совета министров назначил популярного перерожденца Манджушри — ламу, военным министром — Сун- дуй — гуна.

Манджушри — лама в своей жизни далеко стоял от всяких гражданских, а тем более, военных дел. Не имел никакого административного опыта. Все министры по европейским понятиям были люди малокультурные и неопытные. В качестве советника к Манджушри — ламе был прикомандирован барон Витте — агроном по образованию, человек высокой культуры и порядочности во всех отношениях. На его плечи и легла вся организационная работа всех министерств, но он сам в большинстве вопросов не разбирался, и вышло, что хромой вел слепого. Органы монгольской власти во всем были послушны генералу Унгерну.

Первой и главной работой Монгольского правительства было добыть деньги, а их добыть было неоткуда. Вероятно, по совету барона Витте и с согласия генерала Унгерна к министерству финансов был прикомандирован в качестве советника финансист и большой администратор И. А. Лавров. Через месяц И. А. Лавров выпустил денежные знаки на сумму, если не изменяет память, 250000 “янчан” (рублей). Чтобы подкрепить “бумажки”, сделаны были шаги к началу разработок золотых приисков “Монголор” в отрогах Хэнтэя.

Брошенные китайцами хлебные поля по Орхону и Иро приказано было взять на учет. Дело это попало в умелые руки некоего Котельникова, который при благоприятной обстановке сумел бы использовать хлебные поля в лето 1921 г., но последующие события изменили все начинания правительства. Тем не менее, Котельников уберег от порчи водяные мельницы, собрал и сохранил зерно, наладил выпечку хлеба. Ему в помощь мною был назначен поручик Н. Н. Владимиров.

В Урге китайцами построена была мощная радиостанция на горе Мафуска. При уходе из Урги китайцы наспех попортили аппараты станции. В Урге нашлись русские радисты, которые сумели привести в порядок радиоприемник, но машины радиоуправления за неимением частей бездействовали. Радисты наладили прием мировых телеграмм, и они ежедневно размножались на литографском камне и поступали в части войск и в министерства без обработки. Ни Монгольское правительство, ни его советники, ни генерал Унгерн не понимали важности пропаганды.

Я пытался наладить дело пропаганды, будучи в штабе генерала Резухина. В Урге при Русском императорском консульстве была прекрасно оборудованная с русскими и монгольскими шрифтами типография. Китайские солдаты за время хозяйничанья в Консульском поселке и при бегстве рассыпали кассы со шрифтами и попортили машины. Машины исправить удалось скоро, но на разборку сваленного в кучу 150–200 пуд. шрифта потребовалось долгое время. Назначил К. И. Лаврентьева заведующим типографией. Он усердно взялся за приведение ее в рабочее состояние, но с назначением в распоряжение атамана Казанцева сдал типографию Смолеву (член городской управы Троицкосавска), который так и не закончил приведение ее в рабочее состояние до сдачи Урги большевикам. Они, выписав специалистов из Верхнеу- динска, уже через месяц после занятия Урги выпускали десятки тысяч пропагандистских листовок на монгольском языке. Большевики понимали силу пропаганды.

Имелся в Урге большой кожевенный завод, принадлежавший Русско — азиатской компании и, как еврейское предприятие, был конфискован и пущен в ход большим специалистом — стариком Гордеевым. Гордеев — в прошлом крупный кожевник — заводчик на Волге. Он быстро и продуктивно наладил работу завода, благо сырья было реквизировано у китайских купцов огромное количество. Пошивочные мастерские изготовляли из замши и шавро отличные куртки и галифе. Сапожные мастерские из юхтовой кожи шили сапоги. Когда Гордеева за маловажный проступок повесили, то завод принял ургинский абориген Попов.

Единое командование в Халхе.

На всей территории Халхи к марту 1921 г. находились самостоятельные белые отряды. В Урге и на восток и юг от нее господствовала Азиатская конная дивизия. В районе Ван — хурэ и на север от него — полковник Казагранди. В районе Улясу- тая — Хубсугула — группа офицеров во главе с подполковником Михайловым. В районе Кобдо до границы России — есаул Кайгородов. Последние три группы в силу вещей и обстоятельств охотно подчинились большому и сильному в моральном и материальном смысле генералу Унгерну.

Полковник Казагранди по своему почину уже в феврале прислал офицера к генералу Унгерну с докладом и изъявлением подчинения и просил помочь его отряду посылкой оружия, патронов и зимнего обмундирования. Все просимое ему было послано. Посланы были ему полномочия на производство мобилизации и от Монгольского правительства — полномочия на реквизицию для военных надобностей.

В Улясутае шла большая склока среди отдельных начальников. Туда был послан атаман Енисейского казачьего войска Казанцев с большими полномочиями, а немного раньше него — капитан Безродный — чинить суд и расправу над офицерами в Улясутае. Атаман Казанцев увез с собою все вооружение и обмундирование на 300 человек. Район действий Казанцева указан был как Улясутай — Хубсугул — Урян- хай. В конце апреля месяца или в мае была установлена связь с отрядом есаула Кайгородова. От него приезжал полковник Сокольницкий.

Таким образом, к маю месяцу все белые отряды, действующие в Монголии, подчинились единому командованию генерала Унгерна, имели твердую и прочную материальную и, пожалуй, моральную базу.

Разбросанные по Монголии белые отряды ежедневно получали пополнения, так как приток беженцев с Руси не приостанавливался. Даже скептики начинали верить, что через год Азиатская конная дивизия в 800 сабель вырастит в многотысячный корпус и армию, совместно с Казагранди и другими она будет грозной силой против большевиков.

Первосвященник и неограниченный глава Монголии Джэбцзундамба — хутух- та — хан возносит молитвы в древнейшем храме. Ламы — прорицатели вычитали, что торжественное моление должно быть совершено в первый весенний месяц, ждали только возвращения из похода генерала Унгерна.

Русские в Урге торжественное моление назвали “коронацией”. Никакой коронации, в нашем европейском понятии, не могло быть, так как Богдо — гэгэн в своем 31–м перерождении находился в высшей степени божества, а, следовательно, выше всех земных царей. Назначенные торжества имели другой смысл — показать всему монголо — ламаистскому миру начало новой счастливой эры в Халхе.

За несколько дней до торжеств в Ургу стали стекаться со всей Монголии князья всех рангов, гэгэны монастырей и ламы. Становища князей на берегах Толы близ Урги представляли красочную картину, которая достойна кисти талантливого художника.

Части Азиатской конной дивизии, расквартированные в Ургинском районе, в новом цветистом обмундировании, при оружии, в пешем строю выстроились по пути следования Богдо — гэгэна от его дворца за Толой до монастыря, имея на правом фланге оркестр музыки. Частям войск пришлось ожидать проезда Богдо — гэгэна долго, ламы вычитали, что Богдо — гэгэн должен выехать из дворца не в 6 часов утра, как предполагалось раньше, а лишь в 9 часов утра. Офицеры разбрелись по ближайшим русских домам, а всадники грелись около костров. В 8 часов 45 минут строй зашевелился. Слышны были команды. Многочисленная толпа монгол стояла позади шпалер войск. Ровно в 9 часов утра шествие открыл хор трубачей человек в тридцать. Они сидели на белых конях. Пронзительные звуки огласили окрестности. Они разгоняли злых духов с пути Хутухты — хана. За трубачами по четыре в ряд шло несколько сот лам, бормоча молитвы.

Показалась огромная, грубо сколоченная треугольная колесница, везомая 12 парами белых коней, коих вели под уздцы придворные конюхи. В центре колесницы был укреплен шест метров 6–8 высотой и на вершине его прикреплен монгольский национальный флаг огромных размеров, сшитый из шелковых материй.

Следом за колесницей с флагом в белой золоченой карете (московской работы), запряженной 6 парами белых коней, с седоками в седлах ехал сам первосвященник и неограниченный повелитель. На нем были красивые и богатые одежды желто — оранжевого цвета, украшенные драгоценными каменьями. Сидел он неподвижно и напоминал статую Будды.

Карету Богдо — гэгэна окружали верховые князья на прекрасных конях. Одежды их, седла, шапки с павлиньими перьями — все это было в дорогих оправах драгоценных каменей, жемчуга, золота и серебра. Группа князей человек в семьдесят, благодаря горячности коней представляла волнующую и переливающуюся волну вокруг кареты Богдо — хана. Весь кортеж в целом, несомненно, был интересным, своеобразным и незабываемым, но, к сожалению, не был засьшт на кинопленку за неимением киноаппарата.

Когда карета Богдо — гэгэна въехала во двор монастыря, то генералы Унгерн и Резухин последовали во двор монастыря, отдав распоряжение: “Греться”. Примерно через час из монастыря вышел генерал Резухин и присоединился к офицерам. Генерал Унгерн выехал из монастыря на новом белом коне, в ярко — желтом меховом тарлыке, в собольей монгольской шапке, увенчанной кроваво — красным шариком — знак княжеского достоинства высшей степени. С этого дня до смерти Унгерн не расставался с тарлыком. Грамоту на княжеское достоинство получил и Резухин. Кортеж Богдо — гэгэна обратно проследовал в том же порядке.

Войсковые части вернулись к себе на квартиры около часу дня. Вечером того же дня по полкам был разослан приказ, в коем перечислялись награды офицерам, пожалованные Богдо — гэгэном за их труды на пользу Монголии — Халхи. Офицеры возводились в разные степени чиновников Монголии, дающие большие преимущества получившим награду, если они останутся жить в Монголии.

Княжеский титул какой‑то степени получил бурят, бывший старший пастух скота и табунов Жамболон, который стал именоваться Жамболон — ван. Правда, нужно сказать, что он был умный, а больше хитрый азиат, сумевший заслужить доверие генерала Унгерна и Богдо — гэгэна, заняв при его дворе прочное положение, играя в монгольских делах того времени немалую роль. Ожидали выпуск Богдо — гэгэном декларации ко всему миру, но таковой не было обнародовано. Выяснилось, что Монголия в своем внутреннем укладе жизни вернулась к старым хошунным управлениям и ничего нового и прогрессивного внесено не было.

Попутно надлежит отметить, что за взятие Урги генералом Унгерном были произведены: есаулы Парыгин и Хоботов — прямо в полковники, есаулы Архипов.

Марков, Евфаритский, Дмитриев и другие — в подполковники или войсковые старшины. Большинство обер — офицеров получили следующий чин. Многих всадников повысили в высшие звания и выдали денежные награды. К чести новых штаб — офицеров дивизии надлежит отметить, что, хотя большинство их по своему образовательно — воспитательному уровню были несовершенными штаб — офицерами в общепринятом понимании, они были храбрыми и дельными офицерами.

Дела Улясутайские.

Высшую власть Китая в Улясутайском районе в начале 1921 г. возглавляли комиссар Ван Сяоцун и помощник Фу Сяньтай. Законный владелец Сайннойонхан- ского аймака князь Голтун, на территории которого стоял Улясутай, китайскими властями был устранен от дел. Китайский гарнизон в Улясутае состоял из двух рот человек в 250–300.

Город Улясутай лежит на юг от Иркутска в 300–400 километрах и связан с ним телеграфной линией.

Улясутайский район и весь Сайннойонханский аймак издревле считался мясной и сырьевой базой для Иркутской губернии и Якутской области. По аймаку было разбросано много русских факторий: братьев Кронкевич, Игнатьева, Бурдукова, Швецовых, Ериных и других. Много иностранных фирм, главным образом, американских, имели свои торговые представительства в Улясутае. Русский консул Вальтер оставался в Урге до ноября 1920 г.

К февралю месяцу 1921 г. в Улясутай съехалось до 70 человек белых офицеров и солдат. Старшим по чину и службе оказался полковник Михайлов, но кроме него было еще 5–6 штаб — офицеров, претендовавшие на старшинство. Они разбились на группы, враждовавшие между собой. Каждый “полковник” добивался власти.

В Улясутае в середине февраля не знали точно, что произошло в Урге. События в Кобдо 21 февраля, где китайский гарнизон учинил резню и разгром русского населения, заставил улясутайцев позаботиться о спасении своих шкур.

Китайское командование раздало оружие, хранившееся на складах, китайским кули (чернорабочим) китайских фирм, чем увеличило силы китайского гарнизона до 400 бойцов. Поведение китайцев было вызывающим. “Полковники” оставили на время свои распри и подчинились Михайлову. Все русское население Улясутая вооружилось, чем только было возможно. Иностранная колония во главе с г — ном Блонским (управляющим фирмой Андерс и Майер) также вооружалась и свои действия и мероприятия согласовывала с русскими.

Сайт Чултун — бэйсэ, лучше всех осведомленный о событиях в Урге, вступил в переговоры с комиссаром Ван Сяоцуном, предложив ему и всем китайцам удалиться из Улясутая в Китай, взяв свое все движимое имущество, и гарантировал китайцам спокойный и безопасный уход из Монголии.

Возможно, что переговоры скоро и благоприятно для обеих сторон закончились бы, но в дело вмешались, с одной стороны, большевистские эмиссары при посредстве колониста Бурдукова, а с другой, некий проф. (?) Оссендовский, считавший себя польским гражданином, но почему‑то вмешавшийся в русские дела. Переговоры сайта и комиссара затянулись до 11 марта. Суть договора: 1) комиссар Китая Ван Сяоцун всю полноту власти в Сайннойонханском аймаке передает сайту Чултун — бэйсэ; 2) китайский гарнизон с оружием, купцы со всем своим движимым имуществом уходят из Улясутая в Китай; 3) сайт гарантирует полную безопасность жизни и имущества уходившим. Под соглашением подписались представители иностранной колонии в лице г — на Блонского и русский полковник Михайлов.

Китайцы выступили из Улясутая 16 марта в сопровождении монгольского чиновника. В день выступления китайцев из Улясутая полковник Михайлов получил предписание от полковника Доможирова не выпускать китайцев из Улясутая, разоружив их.

Сайт не допустил исполнения приказа полковника Доможирова, а полковник Михайлов, сам подписавший соглашение, не настаивал на отмене соглашения и дал возможность уйти китайцам из Улясутая, донеся Доможирову о невозможности выполнить его приказ. Полковник Доможиров в экстренной эстафете, угрожая карами, предписал догнать китайцев и разоружить.

Не исполнить такого грозного приказа Михайлов не мог. Он послал вдогонку китайцам отряд в 200 всадников под командой поручика Стригина. Китайцы были догнаны километрах в 60–70 на юго — западе от Улясутая, и Стригин учинил разгром каравана. Часть китайцев бежала, часть была перебита и малая часть возвращена в Улясутай. Награбленные у китайцев ценности в незначительном количестве были сданы сайту, а большая часть разошлась по карманам отряда. Некоторая доля попала в руки супругов Михайловых, послужив главной причиной их смерти. Сайт и монголы были возмущены поступком русских, но были бессильны.

Полковник Михайлов, покончив дела китайские, взялся за улясутайских большевиков. Арестованы были Салтыков, Фрейман, Новак и причастные к убийству семьи колониста Боброва в Хытхыле — Канин и Пузиков. Сам Пузиков был расстрелян поручиком Ивановским в самом Хытхыле. Собранный полевой суд постановил Канина и Пузикова повесить, и приговор был приведен в исполнение. Салтыков бежал, вероятно, при содействии Бурдукова. Комиссаров Новака и Фреймана отправили в Ургу на суд генерала Унгерна, но дорогой они были убиты за попытку бежать.

Наладившуюся жизнь в Улясутае нарушила вновь прибывшая группа офицеров во главе с полковником Полетико. Он предъявил какие‑то документы “от Центрального российского комитета по борьбе с большевиками” и на основании своих полномочий потребовал сдачи ему власти в Улясутае. Ругал Семенова, Унгерна, и поведение его было крайне вызывающим. Полковник Михайлов домогательства Полетико отклонил и наступила новая, недолгая распря.

24 марта в Улясутай прибыл полковник Доможиров в сопровождении А. И. Заплавного и тоже потребовал от полковника Михайлова сдачи власти, но последний, опираясь на сайта, отказался выполнить приказ. Доможиров без надобности надолго задержался в Улясутае, как и вообще по пути следования из Урги в Джунгарию, куда он был отправлен генералом Унгерном для связи с генералом Бакичем.

Полковник Доможиров — оренбургский казак, командовал полком. Отличный рубака и человек, но страдал пристрастием к крепким спиртным напиткам и под винными парами был неблагоразумным. Когда он уезжал из Урги, его предупреждали по — приятельски воздержаться от “выпивки”, наказывали А. И. Заплавному следить за ним, но, очутившись на свободе и без узды, он зачертил и пил на каждой большой остановке, забыв про возложенную на него большую миссию — вывести с р. Эмиль русские части. С приездом в Улясутай полковник Доможиров не умиротворил распри, а лишь их усугубил.

10 апреля в Улясутай прибыл атаман Енисейского казачьего войска Казанцев с членом правления К. И. Лаврентьевым и группой офицеров. Собрал большой сход, на который прибыли офицеры, солдаты и жители Улясутая. Атаман Казанцев предъявил свои полномочия от генерала Унгерна и Богдо — гэгэна и потребовал полного себе подчинения. Никто не посмел возражать против несомненных полномочий атамана.

Казанцев приказал: полковнику Михайлову с женой, полковнику Полетико, поручикам братьям Игнатьевым, статскому советнику Рыбакову, капитану Зубову, профессору Оссендовскому и другим, всего 15 человек, немедленно выехать из Улясутая в Ургу, что ими и было исполнено. В Улясутайском районе наступило мирное и сносное житье под начальством атамана Казанцева, временно нарушенное прибытием капитана Безродного, но Казанцев его скоро спровадил из Улясутая, пригрозив ему “веревкой”.

По возвращении Унгерна из похода в Чойрын — Удэ, заведующий контрразведкой капитан Безродный доложил ему о делах, творящихся в Улясутае и других западных пунктах Халхи, где невозбранно работают большевистские агенты. Унгерн приказал Безродному с сотней Ванданова идти на запад и навести там порядок, не останавливаясь в выборе средств, а с улясутайцами поступить особенно строго. Полковник Доможиров рапортовал из Улясутая в штаб генерала Унгерна о делах улясутайских очень нелестно. По его мнению, полковник Михайлов и многие другие чуть ли не большевики.

Безродный встретил партию Михайлова где‑то недалеко от Дзаин — Шаби. Был произведен у всех повальный обыск. У Михайлова в вещах нашли китайские ценности, у Полетико — какие‑то бумаги за подписью большевистских комиссаров. Словом, у большинства нашли какие‑нибудь зацепки, кои дали основания Безродному одиннадцать человек расстрелять. Остались живыми профессор Оссендовс- кий и два брата Филипповых. Оссендовский бросился в Ван — хурэ под защиту полковника Казагранди, один Филиппов остался на службе у Казагранди, а старший Филиппов — мой бывший офицер — приехал ко мне в Ургу.

Те, кто были расстреляны, в той или иной мере чем‑то были виноваты — один перед Богом, другие перед местными власть предержащими, третий против “добрых знакомых”, но, конечно, высшей меры наказания они не заслуживали; а за таким, как полковник Михайлов, были и немалые заслуги.

По прибытии в Улясутай Безродный передал Доможирову приказ Унгерна немедленно вернуться на уртонских в Ургу, что тот немедленно и исполнил, следуя под конвоем. По слухам, капитан Безродный был уполномочен “вывести в расход” сайта Чултун — бэйсэ. Он пригласил его на пирушку и, когда сайт опьянел, то был задушен как лицо, не одобрявшее действий генерала Унгерна. Словом, после пирушки у Безродного сайт исчез навсегда.

Полковник Доможиров под конвоем прибыл в Ургу. В добрую минуту явился к Унгерну, чистосердечно покаялся в пьянстве, был прощен и вновь командирован с той же миссией на запад в Кобдо и Джунгарию, но его следа я больше ни в Монголии, ни в эмиграции не видал. Как будто бы он остался жив.

Во всех улясутайских делах была непонятна роль профессора (?) Оссендовс- кого. Во — первых, профессором он не был, а был молодым приват — доцентом Томского университета. Раз он принял польское подданство, то почему принимал такое деятельное участие в русской склоке в Улясутае, Хытхыле, задержался у Казагранди в Ван — хурэ, искал милости генерала Унгерна и прочее, и прочее — когда он имел полную возможность еще до взятия Урги, пользуясь покровительством китайских законов, как иностранец, беспрепятственно проехать через всю Монголию в Китай, а оттуда в Америку или Польшу, не подвергая себя риску и лишениям? Так бы поступил всякий солидный человек с профессорскими мозгами, но не так поступил Оссендовский. Очевидно, в нем сидел большой бес авантюриста.

Капитан Безродный с Вандановым ходил по Западной Монголии больше двух месяцев, ища крамолу и большевиков. Вернулся в дивизию в мае месяце, когда дивизия стояла на Селенге, имея в своей папке много обличительных материалов против офицеров, мобилизованных в Халхе.

Ургинские страшные ночи.

Все страшные и темные дела в Урге творились в Комендантском управлении, где царил подполковник Сипайлов с помощником капитаном Безродным.

Связующим постоянным звеном между генералом Унгерном и подполковником Сипайловым был прапорщик Бурдуковский. Личные адъютанты Унгерна — есаул Макеев и поручик Веселовский — выполняли экзекуции экстренного порядка, по указанию самого Унгерна. В Маймачене — Ургинском было отделение комендантской команды, где суд и расправу чинил прапорщик Степаненко. Контрразведкой ведал поручик Н. Князев под контролем капитана Безродного.

Подполковник Сипайлов в Азиатской конной дивизии был новым человеком — ставленник атамана Семенова. Говорят, что до 1917 г. он состоял на службе в почтово — телеграфном ведомстве. Подполковником он стал волей Семенова. Маленького роста, худой, подвижный, со злыми, постоянно бегающими глазами. Жестокосердный, с уклоном садиста. Крайне падок на женщин. Свою жестокость в отношении большевиков оправдывал тем, что будто они убили его отца.

Капитан Безродный — коренной унгерновец и прошел большую школу экзекуций под начальством подполковника Лауренца на ст. Даурия. По натуре жестокий человек и трус. Был предан “дедушке” и пользовался его доверием.

Есаул Макеев и поручик Веселовский — обыкновенные, среднего уровня офицеры военного времени, волей обстоятельств попали на роль палачей. Оба имели доброе сердце, были готовы для товарищей сделать доброе дело. Макеев, кроме того, был впечатлительный, нервный и неуравновешенный, но храбрый офицер.

Ядро Комендантской команды составили добровольцы Ургинской конторы Центросоюза в числе 14–16 человек во главе с поручиками Ждановым, Панковым и Новиковым. В Комендантской команде насчитывалось до 100 человек. Большинство Комендантской команды состояло из нормальных, среднего уровня людей, по натуре своей не склонных к жестокостям. Как только эти люди перешли вновь на мирное положение беженцев, они ничем не отличались от общего уровня нормальных людей. Тогда как в Урге под руководством подполковника Сипайлова они уподобились первосортным чекистам ГПУ, потеряв душу и человеческий образ, и творили — “страха ради иудейска” — страшные дела.

По прочтении воспоминаний К. И. Лаврентьева и других, складывалось впечатление, что главным виновником ургинских эксцессов являлся подполковник Сипайлов. Конечно, такое заключение неверное: Сипайлов был лишь усердный стрелочник и подсказчик у начальника станции — Унгерна. Ничего не делалось в дивизии без его ведома и одобрения и те, кто поступал даже по неведению иначе, жестоко наказывались. Генерал Унгерн имел свои взгляды на способы борьбы с большевиками и со всеми теми, кто не подходил ему. Эти способы борьбы на ст. Даурия, осуществляемые через подполковника Лауренца, понятны всем, кто проезжал через Даурию в 1918–1920 годах.

В Монголии генерал Унгерн, став неограниченным властелином, свои даурские методы лишь сделал законом. Нужно отметить одно важное обстоятельство: у большинства беженцев с Руси в период времени 1918–1921 гг. имелись документы, подписанные ответственными большевистскими комиссарами. Только благодаря столь солидной подписи владельцы документа могли достигнуть границ Монголии. Примером служит моя жена, которая выехала из Иркутска в Троицкосавск, имея документ за подписью главного политического комиссара 5–й армии. По документу она командировалась в Троицкосавск, как особо важная сотрудница ГПУ. Жена такой важности документ порвала немедленно, перейдя границу Монголии, но было много людей, которые по легкомыслию этого не сделали. Найди в моем доме такой документ Сипайлов или Безродный или даже знай о том, к каким мерам прибегала моя жена, чтобы вырваться из большевистского рая — наверное, я не писал бы свои воспоминания.

Многие русские беженцы в Монголии, кои не уничтожили комиссарских документов или были невыдержанны на язык о способах выезда с Руси при содействии большевистских комиссаров — поплатились жизнью. О числе смертных эксцессов в Урге никто точно не знает, даже Сипайлов, так как некоторые совершены были помимо него, по непосредственному распоряжению Унгерна.

Есаул Макеев в своих воспоминаниях дал далеко неполный список. Мне известны следующие случаи.

Зарублен протоиерей Федор Парняков. Его я хорошо знал как церковный староста. Как он сам, так и его сыновья уже в 1905–1906 гг. были причастны к террористической группе революционеров. Один из сыновей Федора Парнякова в 1906 г. был повешен в иркутской тюрьме. Отец не снял с себя сан священника после этого случая, а предпочел уйти в Монголию, в Ургу, заняв хлебную и спокойную должность настоятеля консульской церкви. Как священник, Федор Парняков был нетерпим: пьяница, похабник, несомненный атеист. Он с первого дня революции 1917 года вошел в контакт с большевиками и работал для них, по старости, лености и пьянству не был активным, а лишь подбадривал и наставлял таких, как Кучеренко, Чайванов и другие. С первого же дня своих обязанностей церковного старосты я искал священника на замену, но не находил и терпел Ф. Парнякова. Остается загадкой, почему Ф. Парняков не уехал из Урги, когда бежали китайцы, Чайванов и другие. Объяснение остается одно: что он рассчитывал, что его священнический сан спасет от смерти, а своим пребыванием в Урге будет полезен большевикам. Его арестовали в первый же день занятия Урги. Два или три дня сидел в подвале Комендантской команды. Был допрашиваем с пристрастием, но никого не выдал. Изрубили его шашками. Смерть принял храбро. Его нагрудный крест мне передал, кажется, поручик Панков. Смерть Парнякова ни у кого из ургинцев не вызвала сожаления, так как много принес зла и смертей русских беженцев.

Купец Носков считался одним из старейших резидентов Монголии и, пожалуй, одним из богатейших купцов. Монголы его ненавидели за обманные способы торговли и считали хуже китайских купцов. Не любили его и русские, но его капиталы и влияние на монгольском сырьевом рынке принуждали с почтением относиться к нему. Его арестовали по настоянию монгол. Посадили в яму, и монголы стерегли его. Есть давали ржавую сельдь и не давали воды. Подполковник Сипайлов допытывался, где спрятаны у него деньги, но, несмотря на танталовы муки, он не сказал, где деньги. Его заморили. Склады товаров реквизировали. Денег не нашли. Они составляют клад, который когда‑нибудь и кем‑нибудь будет найден. Полагают, что клад содержит серебро в ланах и, несомненно, есть бумажные “янча- ны” на крупную сумму, которые истлеют от времени и превратятся в труху.

Повешен врач тибетской медицины Цыбыктаров. Врач был знаменитый на всю Монголию своим удачным врачеванием. Он резко отличался от монгол своей культурностью. Жил как европеец. Ничто не указывало, что он просоветский. Смерть его была, скорее всего, сведением личных счетов кого‑то из крупных лам, а может быть и желание реквизировать его богатства, так как все считали Цыбыктарова очень богатым человеком56.

Кореец — зубной врач Ли — был обвинен в причастности к большевикам. Какие к тому основания — не знаю. Насколько помню, он не принимал активного участия в работе ургинской большевистской ячейки. Возможно, что он с ними жил в дружбе и только. Ли считался богатым человеком, и не это ли послужило основанием его смерти? Ночью квартиру Ли окружили. В дом вошли Сипайлов, Макеев и еще шесть человек из Комендантской команды. Начался тщательный обыск. Денег не нашли. Открыв один из шкафов, извлекли большую коробку и когда ее открыли, то в ней лежала мумия умершей маленькой дочки врача Ли. Отец на коленях умолял Сипайлова не осквернять праха его дочери, но Сипайлов выбросил мумию. Доктор Ли был задушен. Задушили и двух боев — китайцев. Трупы вывезли за Ургу и зарыли. Распустили слух по Урге, что врач Ли сбежал из Урги, но такому слуху, конечно, никто не поверил. Все происшедшее в квартире Ли сильно подействовало на Макеева и он стал “психовать”. Его поместили в госпиталь.

Гордеев заведовал кожевенным заводом. Благонравный, дельный старик, принесший большую пользу дивизии тем, что за несколько дней пустил в ход кожевенный завод и наладил работу. Обвинили его в том, что он украл какие‑то 2500 долл. и какое‑то количество сахару у китайских купцов. Его повесили около завода.

Подполковник Яхонтов прибыл в Ургу с запада, перейдя границу Монголии где‑то в районе Хубсугула. В прошлом студент, окончивший ускоренный курс Иркутского военного училища в 1915 г., числился у меня в партии старшим на практических занятиях по топографии. Узнав, что я в Урге и лежу раненым, он пришел меня проведать. Стали вспоминать хорошее прошлое, и он рассказал все свои мытарства. Говорил о службе в полку и своих успехах на военно — боевой службе. Офицер ускоренного выпуска 1915 г., он к 1917 г. был подполковником, имел золотое оружие. Просидел у меня до поздней ночи и пообещал, что завтра придет к обеду. Долго назавтра его ждали к обеду. Он не пришел. Вечером зашли офицеры и сообщили, что ночью подполковник Яхонтов удушен. В то время, когда Яхонтов сидел у меня, Сипайлов произвел тщательный осмотр вещей Яхонтова и нашел документ, подписанный каким‑то большим советским комиссаром. Что было написано в бумаге — не знаю, но вероятно, нечто подобное, что было написано в удостоверении моей жены. Труп Яхонтова вывезли за город на съедение собакам.

Когда убивали евреев в Урге, то молоденькая жена Шейнемана, чтобы спасти свою жизнь, согласилась на сожительство с подполковником Сипайловым. Через неделю сам Сипайлов ее удушил. На смену еврейке Шейнеман появилась молодая, пригожая Дуся. Как и откуда он ее достал и принудил к сожительству — не знаю57. Сипайлов любил пображничать и угостить офицеров в отсутствие из Урги генерала Унгерна. Была очередная пирушка, на которой было человек 10 офицеров. Дуся любезно ухаживала за гостями, даря их улыбками и терпя щипки и похлопывания. Когда пили кофе с ликером, Сипайлов исчез. Минут через десять из его спальни раздались характерные сипайловские смешки и голос, призывающий “соратников” полюбоваться на “сюрприз”, специально для них приготовленный. Полупьяная компания гурьбой ввалилась в спальню и увидала на кровати Дусю задушенной. С многих сбежал хмель, и они поспешили оставить гостеприимный дом.

В один из первых дней, когда я изображал начальника штаба Азиатской конной дивизии, я был позван к Унгерну и от него получил короткий приказ: “В Маймачене на крыше фанзы генерала Резухина сидит подполковник Лауренц. Он обвиняется в ограблении монгол, в превышении власти, а главное в том, что хотел перетравить всех раненых и больных, находившихся в тыловом госпитале. Дознание произвести в двухдневный срок”. Еду в Маймачен. Вхожу в импань и вижу на крыше скорчившуюся большую фигуру со штаб — офицерскими погонами. Ясно было, что это и есть знаменитый Лауренц. Допрашивал Лауренца часа три. Обвиняемый на меня произвел впечатление очень толкового, обстоятельного, спокойно — уверенного в себе человека. На все вопросы отвечал коротко и ясно. Все обвинения легко опровергал ссылкой на свидетелей и директивы, данные ему лично генералом Ун- герном. Самым убедительным доводом было, что при его аресте у него не нашли никаких ценностей. Все, что он ни делал, делал лишь в интересах генерала Унгерна. Фельдшер Логунов, пьяница и дурак, чтобы свалить на кого‑нибудь свои проступки, не постесняется никакими средствами клеветы. За краткостью данного времени не мог опросить фельдшера Логунова и других, находившихся за сотни километров от Урги.

Через два дня представил дознание листах на двадцати. Генерал Унгерн долго, молча мял бумагу в руках и изрек: “Что же, полковник, Вы думаете — я смогу прочесть все здесь написанное?” Я молчал. “Ваше заключение?” Как мог, коротко доложил, что окончательного заключения на дело, не допросив фельдшера Логунова, высказать не могу. Грабежа монгольского населения не усматриваю. Были обычные реквизиции для нужд Азиатской конной дивизии, а не в его, Лауренца, пользу. Денег и ценного имущества у Лауренца при аресте не нашли. Думал ли подполковник Лауренц бежать из дивизии — ничем не подтверждается, но я допускаю, что такая мысль у него была, иначе незачем ему было быть на путях в Хайлар, далеко от тыловых учреждений Азиатской конной дивизии.

Генерал Унгерн внимательно слушал доклад, теребя нервно усы. “Можете идти”… Через день я узнал от прапорщика Степаненко, что подполковник Лауренц расстрелян. Позднее поручик Веселовский мне передавал подслушанный им разговор между генералами Унгерном и Резухиным, суть коего сводилась к тому, что “Лауренц хорошо пожил, хватит с него”… Есаул Макеев в своих воспоминаниях картинно и откровенно описывает его трусливый расстрел Лауренца и свидетельствует, что умер Лауренц мужественно. Его последние слова: “Передайте барону, что я ему служил честно до конца дней своих”… заслуживают глубокого внимания. Доклад Макеева о приведении в исполнение приговора Унгерн выслушал, отвернувшись от него.

Расстрелянного Лауренца никто в дивизии не любил. Его боялись больше, чем “Макарку душегуба” — Сипайлова, так как он был умнее и обстоятельнее последнего. Расстрел подполковника Лауренца произвел на офицеров дивизии сильное впечатление. Всем стало ясно, что у генерала Унгерна нет офицеров, коими он дорожил бы и ценил заслуги, и что жизнь каждого из них для Унгерна — ничто. Какие же побудительные причины заставили Унгерна отдать приказ расстрелять своего верного многолетнего сотрудника? Ответ на этот вопрос мог бы дать только один Унгерн. Есть основание предполагать, что Лауренц хотел сбежать из Азиатской конной дивизии. Унгерну нежелательно было иметь на свободе свидетеля деяний се- меновцев на ст. Даурия за время 1918–1920 гг.

Ургинская контора Центросоюза.

У всех унгерновцев, когда они появились в пределах Монголии, сложился единый взгляд на Центросоюз — в нем засели большевики, но по мере приближения в Урге предвзятое мнение до некоторой степени менялось: они узнали, что в нем укрепилось много и белых. У генерала Унгерна имелся список служащих Центросоюза с отметкой, кто большевик. Список составил бывший служащий Центросоюза, который попал в ряды Азиатской конной дивизии, когда она стояла на Керулене. К его чести нужно отметить, что список с отметками им был составлен верно.

Во главе ургинской конторы Центросоюза, как раньше отмечалось, стоял И. А. Лавров — примечательный человек. Он происходил из дворян Новгородской губернии. Окончил Петроградский университет и поступил на службу в министерство финансов. За 14 лет службы выдвинулся на должность управляющего Иркутской казенной палаты, одной из наиболее ответственных в России. Молодой, энергичный, высококультурный управляющий казенной палаты сразу вошел в культурно — просветительную жизнь Иркутска, пользуясь уважением и признательностью за умение разрешать сложные и запутанные вопросы в местной культурной жизни города, примиряя непримиримое и успокаивая страсти людей. Всегда спокойный, доброжелательный, с находчивым живым умом, ясный и логичный оратор, стоя вне партий и личных интересов, И. А. Лавров был приемлемым и приятным для людей всех положений, взглядов и возрастов.

В мартовские дни 1917 г. — ликование свобод в Сибири, когда сама общественность выдвигала людей на всякие посты — люди Иркутской губернии на должность губернского комиссара выдвинули И. А. Лаврова, несмотря на то, что он был беспартийным, каковым оставался до самой смерти. Он умело вел корабль Иркутской губернии до декабря 1917 г. — до захвата города и губернии большевиками, когда пришлось бежать из Иркутска.

Прибыв в Харбин, И. А. Лавров немедленно принял самое деятельное участие в противобольшевистских организациях, группировавшихся поначалу около генерального консула Г. К. Попова, а потом вошел в группу сибирских областников на Дальнем Востоке и впоследствии возглавлял их. Как только на западе Сибири образовалось правительство адмирала А. В. Колчака и коренная группа сибирских областников во главе с П. В. Вологодским признала единую власть адмирала Колчака, то Лавров распустил группу дальневосточных сибирских областников, поддерживая тем самым единую национальную власть по всей Азиатской России. Сам он ушел навсегда от политической работы и вернулся в Иркутск как мирный рядовой гражданин.

После второго иркутского переворота в 1919 г. Временное правительство ДВР пригласило И. А. Лаврова к работе, но он уклонился, а принял предложение Центросоюза возглавить в Монголии его контору, куда и отбыл. В новом деле, в новой обстановке Лавров проявил себя недюжинным коммерсантом, самых честных правил, и снискал любовь и уважение монгол и дал приют и работу сотне русских беженцев.

По приказу ли генерала Унгерна, или кого‑либо другого, но 9 февраля И. А. Лавров был арестован. Мне об аресте Лаврова стало известно лишь вечером 9–го. Обратился с ходатайством к Резухину, прося его ходатайствовать перед Унгерном за Лаврова, и получил заверение, что не позже утра 10 февраля он будет иметь разговор с Унгерном относительно освобождения Лаврова, так как он сам знает, что арестованный не большевик.

Но последующий вечер изменил в корне обстановку. И. А. Лаврова держали под арестом не в Комендантском управлении, а в одном из домов, занятых под оружейные мастерские. Часов в 8–9 вечера пришли 6–7 казаков — забайкальцев и потребовали, чтобы И. А. Лавров шел с ними, они его доставят к “дедушке”. На дворе стояла ночь. Кое — где в домах светился огонь. Казаки вели Лаврова по главной улице Урги на запад. Поравнявшись с домом (кажется, здание Ургинского кооператива), где временно поселился генерал Унгерн, конвой, вместо того чтобы повернуть к дому, окружив арестованного крепким кольцом, повел его дальше в направлении к Гандану. Лавров понял, что его ведут для “вывода в расход”, категорически отказался идти дальше и потребовал, чтобы его вели к “дедушке”. Казаки не ожидали столь решительного сопротивления и, опасаясь шума против дома “дедушки”, ввели его во двор, занятый конвойцами. Лавров сам, не удерживаемый растерявшимися конвойцами, вошел в дом и направился в комнату, занимаемую генералом Унгерном. Запотевшие стекла пенсне не позволили рассмотреть Лаврову, кто находится в комнате, но он услышал грозный окрик: “Кто Вы и по какому поводу без доклада врываетесь в комнату?..”

И. А. Лавров взволнованным, возмущенным и повышенным голосом доложил о незаконности ареста, и что его сейчас без суда и следствия вели на расстрел. Генерал Унгерн любил сильных людей. Голос его утих. “Садитесь!.. Курите!.. Рассказывайте!..” Через час Лавров выходил из дома Унгерна свободным, был отвезен домой на его автомобиле, облеченный полномочиями наладить в Монголии финансы и налоговые ставки.

К. И. Лаврентьев в своих воспоминаниях указывает, что освобождению из‑под ареста Лаврова содействовали три барона — Витте, Фитингоф и Тизенгаузен. Положительно утверждаю, что своему освобождению и жизни Лавров обязан только самому себе и Провидению, которое его хранило.

Впоследствии не раз видели И. А. Лаврова в автомобиле Унгерна, который в добрые минуты любил с умным человеком обменяться мыслями на многие отвлеченные вопросы. Слушатель и оппонент Лавров был отменный, и между генералом Унгерном и им установились очень хорошие отношения.

И. А. Лаврову своим благополучием обязаны секретарь конторы Душенин, чиновник особых поручений Немиров, драгоман Заплавный и многие другие. Члена правления Центрального управления Центросоюза Глазунова выручил из беды К. И. Лаврентьев. С этого времени Центросоюз в Монголии официально не преследовался, но “власти на местах” в тех или иных пунктах громили склады Центросоюза и убивали служащих. Правда, среди служащих были и большевики.

Полковник Н. Н. Казагранди.

К сожалению, лично полковника Казагранди я не знал и не видал, но вел с ним деятельную переписку о снабжении его отряда в Ван — хурэ. Материалы о нем у меня скудные и по памяти устанавливаю все то, что знаю или слышал о нем.

Н. Н. Казагранди происходил из старинного итальянского рода, давно осевшего в России. Перед самой 1–й Великой войной окончил, кажется, Казанский университет и как прапорщик запаса пошел в поход. За время войны был два раза ранен, награжден за боевое отличие всеми орденами, включая орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4–й степени. В чине капитана при развале армии вернулся на Урал. Он один из первых уральских противоболыпевистских партизан. Его партизанский отряд при верховном правителе адмирале Колчаке переименован был в 16–й Ишимский полк.

Во времена отхода Сибирской армии на восток Казагранди командовал дивизией. Во время Красноярской эпопеи — сдачи многих частей на милость большевиков — Казагранди с кучкой верных солдат ушел на северо — восток, но где‑то в районе Киренска был схвачен большевиками, привезен в иркутскую тюрьму, из которой, не ожидая расстрела, сумел бежать на юг и вышел в Монголию в районе оз. Хубсугул.

Осенью 1920 г. в местечке Ханга полковник Казагранди нашел полковника Корюхова с группой солдат. Корюхов раньше знал Казагранди и сейчас же передал ему командование над партизанами, как более достойному и опытному партизану.

Консульский чиновник Улясутайского Русского императорского консульства Кузнецов и местные русские резиденты оказали партизанскому отряду полковника Казагранди всяческое содействие. В отряде был недостаток оружия и патронов. Иркутские казаки уговорили Казагранди сделать налет на п. Шишки. Налет был сделан, но очень неудачный. Пришлось от границы Монголии уходить дальше, и отряд ушел в Хытхыл. В Хытхыле имелся большой склад товаров Центросоюза. Большинство членов хытхылского Центросоюза были просоветские, что дало нравственное основание “тряхнуть” Центросоюз, добыв в нем для отряда продовольствие и теплую одежду.

Полковник Казагранди побывал на многих русских заимках, в том числе и на заимке братьев Сухаревых, где он и познакомился с сотником Сухаревым, у которого был отряд партизан человек 50–60 из забайкальских казаков. Сотник Сухарев изъявил согласие войти в подчинение к Казагранди. В Хытхыле выяснилась ненадежность многих партизан, и полковнику Казагранди пришлось отделить козлов от овец, чем он значительно ослабил свой отряд.

В первое время пребывания полковника Казагранди на территории Монголии ему оказал много неоценимых услуг ветеринарный врач Гей, который заготавливал мясо для России — сначала для Русской императорской армии, затем для адмирала Колчака, а когда в Иркутске установилась власть ДВР, то для нее. Он был чисто русский человек, беспартийный, большой специалист своего дела и при всех режимах делал честно свое дело, но был врагом большевиков по своим душевным качествам и сочувствовал Белому движению, хотя и не порывал связей с властью в России.

В ноябре или декабре 1920 г., когда в Монголии китайские власти, а особенно китайские солдаты стали убивать русских, ван — хурэнские русские резиденты, наслышанные о прекрасном полковнике Казагранди, пригласили его прийти с отрядом на постой и для защиты в Ван — хурэ. Примерно в начале января 1921 г. Казагранди с отрядом в 80–90 человек прибыл в Ван — хурэ.

За короткое время отряд полковника Казагранди в Ван — хурэ значительно пополнился, и ко времени взятия Урги генералом Унгерном у Казагранди было вооруженных, хотя и плохо, до 200 бойцов. Благодаря наличию в Ван — хурэ организованных, вооруженных русских китайский гарнизон не посмел грабить мирное население. Из Ван — хурэ был отправлен отряд в Дзаин — Шаби для предотвращения китайского погрома. Из обоих указанных пунктов китайская администрация и гамины ушли спокойно и благополучно на юг, в Китай.

За это время полковник Казагранди высылал на север в сторону Желтуры мелкие партизанские отряды для сбора сведений, и каждая разведывательная партия приводила все новых и новых добровольцев в отряд. Как только Казагранди уверился во взятии Урги Унгерном, он немедленно послал в Ургу офицера (кажется, числа 10–11 февраля) с выражением полной готовности подчиниться ему, как главнокомандующему и просил помочь вооружить всех его добровольцев и дать теплую одежду. Все просимое Казагранди было послано немедленно: винтовок 200, патронов 50000, теплого китайского обмундирования 250 комплектов.

Пока полковник Казагранди не соприкасался лично с генералом Унгерном, их взаимоотношения были наилучшие. Шла общая согласованная работа, и Казагранди точно выполнял директивы Унгерна. Он высылал уже сильные отряды на север, на границу Руси и эти партизанские отряды наносили чувствительные поражения красным партизанам Щетинкина.

В конце февраля и в марте Унгерн был с инспекторской проверкой в Ван — хурэ, но первые два раза не застал полковника Казагранди — он был в Дзаин — Шаби. Генерал Унгерн оставался довольным тем, что видел в Ван — хурэ и передавал деньги, правда, немного (2–5 тыс. руб.) для отряда.

Первая встреча Казагранди с Унгерном произошла в конце марта, когда туда шли 2–й и 3–й полки после разгрома китайцев у урочища Барун — хурэ вблизи уроч. Ходисын. Унгерн приехал в Ван — хурэ до прихода полков и имел длительную беседу с Казагранди. В начале апреля в Ван — хурэ прибыл Резухин, а за ним вскоре вновь прибыл Унгерн.

Военачальники имели длительное совещание. Все три разошлись расстроенными. Генерал Унгерн уехал в Ургу в самом плохом настроении. Что произошло между начальниками, никто не знал, и каждый из них хранил молчание, но с этого времени Унгерн и Резухин лишь терпели Казагранди.

Одной из причин разногласия послужил ветеринарный врач Гей. У обоих генералов имелись данные, что он находился в постоянной связи со штабом 5–й советской армии в Иркутске — а, следовательно, большевик и подлежит смерти. Полковник Казагранди стоял на другой точке зрения, но не сумел отстоять жизнь семьи Гея. Не знаю, по какой причине Гей с семьей (женой и двумя детьми) оказался в начале апреля в Ван — хурэ, но когда он уехал оттуда, направляясь в Хытхыл, то по пути был настигнут посланцами генерала Резухина, которые ветеринарного врача Гея повесили на придорожной сосне, а семью передушили. Смерть Гея с семьей вызвала искреннее сожаление всех русских резидентов и монгол.

Между Резухиным и Казагранди ухудшились отношения и из‑за добровольцев, кои прибывали в Ван — хурэ, коих Резухин зачислял на пополнение еще не вполне сформированного 3–го конного полка подъесаула Янкова.

Что Казагранди не понравился Унгерну — понятно, но непонятным осталось, что Резухин и Казагранди не нашли общего языка, а со стороны казалось, что они люди одного порядка. Объяснение одно: образцовым офицерам Русской императорской армии, привыкшим к законопорядку, “атамановщина” была чужда. Генерал Унгерн понимал интуицией это и ни одному кадровому офицеру-”несеменов- цу” не дал ни одного ответственного и самостоятельного назначения.

Наряду с опалой Казагранди, представленный им Унгерну авантюрной складки приват — доцент Оссендовский осыпается милостями: получает рысистого верблюда, конвой, деньги и прочие милости. В Урге генерал Унгерн с неделю держал Оссендовского при себе, разъезжал с ним по окрестностям в автомобиле и вел долгие беседы на религиозно — политические темы. Причина милости к “пану” может быть одна — Унгерн знал, что Оссендовский за границей опишет его в ярких красках, достойных кинокартины. Он, конечно, в описаниях выставил себя как храбрейшего из храбрых, умнейшего из умных, но отдал дань и Унгерну на фоне феерической монгольской картины. Генерал Унгерн не ошибся в своих предположениях, если бы прочел “Звери, люди и боги”.

Положение в Халхе на май 1921 года.

Власть Богдо — хана в четырех основных аймаках Внешней Монголии как будто бы осуществлялась полностью. Все данные указывали на то, что Китайское правительство в Пекине в данное время отказалось вооруженной силой вернуться в Халху. Правительство Халхи, возглавляемое Манджушри — ламой при содействии русских советников, налаживало внутреннюю жизнь страны. Военный министр Ха- тан — Батор — ван успешно вел формирование монгольских частей войск, получив от генерала Унгерна вооружение и обмундирование из китайских запасов. Правительство Халхи было послушным Унгерну. Все антибольшевистские отряды, находившиеся на территории Внешней Монголии — Халхи, безоговорочно признавали и подчинялись Унгерну. Заканчивалось формирование 4–го Конного полка под командой войскового старшины Маркова.

Ежедневно через границу Монголии с Руси бежали русские люди, спасаясь от ГПУ. Все из бежавших, способные носить оружие, зачислялись на службу в Азиатскую конную дивизию или самостоятельно действующие отряды, увеличивая про- тивоболыпевистские силы. Одной из крупных партий прибыла группа казаков под начальством гардемарина Слюса. Приведенные Слюсом казаки стали ядром 5–й Оренбургской сотни, а Слюс из гардемаринов был переименован в сотники. Из пленных китайских солдат, пожелавших служить у генерала Унгерна, сформирован был конный китайский полк в 4 сотни под командованием майора Ли, при старшем инструкторе войсковом старшине Костромитинове. В китайский полк было назначено 6 русских офицеров и 24 урядника.

Офицерский состав в самой Азиатской конной дивизии, как и в подчиненных Унгерну отдельных отрядах, был хороший. Он был значительно лучше, чем имела дивизия при взятии Урги. Во всех полках помощниками командиров полков были кадровые, боевые офицеры, как полковники Кастерин, Островский и другие.

По мобилизации в Монголии в части войск попало много культурных людей, как Глеб Лушников (один из совладельцев фирмы Швецовых), студенты братья Волковы, Душенин и другие. Глеб Лушников, георгиевский кавалер за Германскую войну, был назначен командиром Монгольского дивизиона.

Продовольственная база управлялась интендантами Рерихом и Котельниковым, была хорошо налажена. Зерно, брошенное китайцами, собрано, водяные мельницы на Иро работали. Хлеб выпекался отличный. Мясная база была неограниченной. Бойцы вооружены и одеты были прекрасно за счет китайских складов, брошенных в Урге и добытых в боях. Сукон и бумажных материй, годных для белья, был огромный склад, и хватило бы на армию в несколько десятков тысяч человек. Денежные средства, отпущенные атаманом Семеновым в сумме 600000 зол. руб., как будто были израсходованы к этому времени. Захваченные деньги в Китайско- монгольском банке в Урге и реквизированное билонное серебро в Центросоюзе не представляли больших сумм, могущих хватить надолго, но выпуск И. А. Лавровым монгольских денежных знаков как‑то временно разрешил финансовую проблему.

На границе с Советской Россией было спокойно. Советы явно не нарушали границ Монголии, но вели усиленную агитацию, имея главный штаб в Алтан — Булаке и Хытхыле. К сожалению, монгольская разведка и генерал Унгерн были плохо или совершенно не осведомлены о работе большевистских эмиссаров и не уничтожили очагов пропаганды. Капитан Безродный три месяца слонялся по Западной Монголии, ища крамолу среди русских, а просмотрел большевистский очаг в Хытхыле, а Н. Князев, сидя в Урге, не знал и ничего не предпринял против очага в Алтан — Булаке. Агитационной противоболыпевистской работы ни Монгольское правительство, ни штабы генерала Унгерна никакой не вели и не пытались даже наладить ее.

Русские белые вожди в Приморье вели грызню. Атаман Семенов вынужден был отойти от дел и жил в Дайрене. Попытка его в мае 1921 г. вновь взять власть в свои руки в Приморье (Владивостоке) окончилась неудачей. Мы, жившие в Монголии, не знали всего, что творилось среди белых вождей на востоке, но сам генерал Унгерн, имея сношения с атаманом Семеновым, знал истинное положение и о том, что дело Белого движения — очень печальное. Не было никаких данных ожидать откуда‑нибудь помощи при борьбе с большевиками в Сибири как для русских в Приморье, так и Унгерну в Монголии.

Японское командование, уведя своих солдат из Забайкалья и Амурской области, имело небольшую часть во Владивостоке, но оно ни меркуловскому, а тем более правительству генерала Дитерихса помощи ни в какой мере не оказывало. Общая политическая ситуация Белого движения, как теперь автору стало известно, была безнадежна. О ней никто, кроме Унгерна, в Монголии не знал, а он ни с кем и никогда не делился теми сведениями, какие получал с востока, даже с ближайшим своим помощником Резухиным.

Начальником штаба у генерала Унгерна числился бывший помощник присяжного поверенного К. Н. Ивановский — человек молодой, культурный, общительный и доброжелательный. Откуда и как он попал в Ургу — не помню. Делал ли он какую‑нибудь штабную работу или нет — не знаю. Полагаю, что не делал, так как, будучи глубоко штатским человеком, он ее делать не мог. Не был причастен к экзекуциям. Вероятнее всего, он был приятным слушателем и оппонентом Унгерну, когда последнему хотелось пофилософствовать. Ивановский отредактировал наброски приказа № 15. Ивановский оказался одним из счастливых людей, благополучно отошедших от Унгерна. Когда Унгерн уходил в поход на Русь, он, снабдив Ивановского порядочной суммой денег и перевозочными средствами, отправил его с донесением к атаману Семенову.

Настроение чинов Азиатской конной дивизии и в других отрядах было удовлетворительным. Многие, в том числе и автор, верили, что власть большевиков недолговечна, что народные массы ее ненавидят и ждут только толчка извне, чтобы дружно подняться против большевиков. Появись сильный противоболыиевистский кулак на Руси, он будет расти, как снежный ком, катящийся по рыхлому зимнему полю, увеличиваясь и увеличиваясь в объеме по мере движения до размеров, страшных для большевиков. Ныне, по прошествии 20 лет, высказанные мысли кажутся смешными или детскими, но тогда мы верили в них и шли за осуществление их умирать.

Наряду с убежденными борцами с большевиками, большинство жило сегодняшним днем, не задумываясь о будущем. Прочитанный приказ № 15 по Азиатской конной дивизии не оставлял никакого сомнения, что скоро пойдем на Русь. Подготовка к походу на Русь велась открыто, и приказ № 15, конечно, скоро попал в руки большевиков. Большевики стали принимать экстренные меры к защите границы от Мензы до Хубсугула. Сами они опасались нарушать монгольскую границу без крайней нужды. Они сформировали из красноармейцев действительной службы партизанские отряды, выслав их в район 1 — го казачьего отделения Забайкальского войска. Стали подтягивать к границе 30–ю пехотную дивизию и Кубанскую конную дивизию.

Для генерала Унгерна вся обстановка в Монголии с внешней стороны была как будто бы самая благоприятная, но ныне, по прошествии двух десятков лет, анализируя отношение монгол к Унгерну перед уходом его в пределы России для борьбы с большевиками, нужно признать, что хозяева страны — монголы — через четыре месяца полного владычества генерала над Монголией разочаровались в нем, и главные причины были следующие.

Правящий класс Монголии преследовал свои узко национальные цели. Для них было главным крепко забронироваться от векового врага — китайцев, изгнать их с территории Монголии, тогда как генерал Унгерн вел переписку с большими китайскими генералами и сановниками в Маньчжурии и Пекине. Монголы возмущались гуманным и покровительственным отношением Унгерна к пленным гами- нам, часть их принял к себе на службу и заставил монгол плечо к плечу сражаться с ними за непонятные им идеалы. Они поняли, что Монголия для Унгерна недорога, а служит лишь средством и плацдармом для его личных целей.

Князья, чиновники, ламы и, говорят, сам Богдо — гэгэн испытывали животный страх при виде Унгерна и все лица, стоящие ниже Богдо — гэгэна, трепетали перед бароновским ташуром. Избегали видеться с ним, предпочитая вести все сношения с ним через Жамболона. Им была понятна смертная казнь за проступки, но непонятно и претило избиение нойонов ташуром, что противоречило основному принципу командования великого Чингисхана.

В Монголии в 1920–1921 гг. Шабинское ведомство (ламаистское) было вершителем всей жизни. Генерал Унгерн думал, что он щедрой рукой дает деньги ламам, раздав им 150–200 тысяч зол. руб., но для 150000 лам Монголии такая подачка была слишком незначительна. Нужны были десятки миллионов рублей, чтобы купить душой и телом лам и сделать их послушным орудием в своих руках. Таких денег у генерала Унгерна не было, а без денег он не нашел других средств привлечь сердца лам, хотя и был сам ламаистом. Ламы на 95 % плохо разбирались в “красных” и “белых”, тянулись к более сильным русским, которые дадут им защиту от китайцев, да и денег у сильного больше.

Была недовольна генералом Унгерном и общая народная масса монгол, особенно богатые князья за беспорядочные, непосильные налагаемые законные и беззаконные реквизиции.

Пожалуй, сам Богдо — гэгэн один из немногих больших лам Монголии понимал угрозу безбожного большевизма, но, вероятно, понимал, что находится в числе меньшинства, и не рисковал встать в оппозицию к массам. Когда Унгерн выдвинул проект переселения Богдо — гэгэна с семьей из Урги в Западную Монголию (в Улясутай), то этот проект показал монголам нежелание или неспособность Унгерна защищать Да — хурэ от советских войск, и второе — что Унгерн не есть непобедимый бог войны, а следовательно, нечего за ним и тянуться. Под разными предлогами Богдо- гэгэн на этот проект генерала Унгерна не дал ответа и остался в Урге, выжидая событий, предоставив Унгерну идти своей дорогой. Люди, жившие в Монголии в 1921–1924 гг., утверждают, что Богдо — гэгэн один из немногих остался верен генералу Унгерну, признавая его за истинного избавителя Монголии от векового китайского ярма.

Приказ № 15 не вызывал энтузиазма у офицеров, а тем более у всадников. Он был слишком длинный, туманно — мистический, малопонятный. На разборе приказа не будем останавливаться. Каждый его поймет под своим углом зрения. Нужно отметить лишь неоспоримые положения: 1) жестокость — смерть, смерть… во всех видах; б) отсутствие реального учета сил противника, с которым генерал Унгерн малоуспешно боролся в Забайкалье и ушел от большевиков из района Акши; в) умышленно или по неведению он пишет о выступлении атамана Семенова, когда должен был знать (постоянная связь через курьеров), что во Владивостоке междуцарствие (большевики, японцы, белые, власть к братьям Меркуловым перешла лишь 26 мая 1921 г.) и что Семенов не у дел и сидит в Дайрене; г) девиз на знаменах: “Великий князь Михаил Александрович” — еще менее понятен, так как Унгерн не мог не знать, что великого князя Михаила Александровича нет в живых; д) непоследовательность его слов с делом: в то время как в руководящем приказе он точно говорил о базах секторов, на которые следует опираться, сам с легким сердцем оторвался и бросил свою базу — Ургу после Троицкосавского разгрома.

В приказе, как в зеркале, отразилось мировоззрение Унгерна, построенное на нереалистических предпосылках. Припоминаю разговоры о сути и характере приказа среди культурного офицерства дивизии. Тогда уже было ясно, что в приказе много передержек и нереальных предпосылок, но в полной мере его несостоятельность выявилась с течением времени.

Многие верили в счастливую звезду Унгерна и в то, что Провидение избрало его для совершения великих дел, и безоговорочно пошли за ним. Главное же — не приказ и не генерал Унгерн воодушевлял бойцов Азиатской конной дивизии, и не они двигали на великие жертвы, а вера в непрочность большевистского режима и правоту свою, каковая вера еще долго жила в эмигрантах после крушения.

Нужно думать, что в приказе уменьшена оценка сил противника, чтобы не испугать малодушных, тогда как об этом нужно было упомянуть, прежде всего, указав силы Красной армии на линии от Новосибирска до Читы, кои выражались в 4–й и 5–й советских армиях числом до 100000 бойцов. Нужно было дать директивы, как эти армии расчленить и бить по частям. Красная армия в 100 тысяч легко истребит мелкие партизанские отряды в 1000–2000 человек, плохо вооруженные, без достаточных огнестрельных припасов и далекой тыловой монгольской позиции. Очевидно и требование каких‑то новых принципов ведения войны, чтобы горсточка людей, даже при сочувствии населения, могла бы противоборствовать силе Красной армии в Восточной Сибири.

Подготовка к походу на Русь.

В конце мая 1921 года военные планы и силы генерала Унгерна вырисовывались так.

1) 1–я бригада Азиатской конной дивизии под личным начальством самого генерала Унгерна:

1- й и 4–й конные полки (Парыгин и Марков) — 10 сотен, 1000 бойцов.

1 — я и 2–я батареи — подполковник Дмитриев — 8 орудий, 120 бойцов.

Пулеметная команда — подполковник Евфаритский, 22 пулемета, 120 бойцов.

Китайский дивизион — 2 сотни, 200 бойцов.

Монгольский дивизион — 3 сотни Бишерельту — гуна, 280 бойцов.

Чахарский дивизион — 2 сотни Найден — вана, 180 бойцов.

Отдельный Тибетский дивизион сотника Нечаева — 2 сотни, 200 бойцов.

Всего — орудий 8, пулеметов 20, бойцов 2100.

Объект действий — Троицкосавск — Селенгинск — Верхнеудинск.

2) 2–я бригада Азиатской конной дивизии под командой генерала Резухина:

2- й и 3–й конные полки (полковник Хоботов, сотник Янков) — 10 сотен, 1200 бойцов.

1 батарея — 4 орудия, 60 бойцов.

Пулеметная команда — 10 пулеметов, 80 бойцов.

Монгольский дивизион — 2 сотни, 120 бойцов.

Японская рота — 60 бойцов.

Всего — орудий 4, пулеметов 10, бойцов 1510.

Отряду перейти границу России в районе станицы Цежинской и действовать на левом берегу р. Селенги с выходом на Мысовск и станицу Татаурово и по тылам красных, взрывая мосты, туннели.

3) Отряд полковника Казагранди:

5–й конный полк — 3 сотни, 450 бойцов.

Взвод артиллерии — 2 орудия, 30 бойцов.

Пулеметная команда — 4 пулемета, 30 бойцов.

Всего — орудий 2, пулеметов 4, бойцов 510.

Район действий — Ван — хурэ — Мондукуль — Хубсугул — Иркутск.

4) Отряд атамана Енисейского казачьего войска Казанцева:

Конных рот — 3, 300 бойцов;

Пулеметная команда — 4 пулемета, 40 бойцов.

Всего — пулеметов 4, бойцов 340.

Район действий — Уряханский край — Красноярск.

5) Партизанский отряд есаула Кайгородова:

Сотен 4, 460 бойцов;

Пулеметная команда — 4 пулемета, 40 бойцов.

Всего — пулеметов 4, бойцов 500.

Район действий — в долине р. Иртыш.

6) Восточный отряд подъесаула Немчинова:

монголо — бурятских сотен — 2, 300 бойцов.

Пулеметный взвод — 2 пулемета, 20 бойцов.

Всего — пулеметов 2, бойцов 320.

Район действия — от станицы Мензинской в направлении Петровского завода.

7) Санитарная часть:

Главному врачу дивизии доктору Клингенбергу организовать полевой госпиталь для 1 — й бригады — 20 человек;

Младшему врачу доктору Рябухину организовать госпиталь при 2–й бригаде — 20 человек;

Тыловой госпиталь фельдшера Логунова на Керулене — 20 человек.

8) Главное интендантство:

в каждой бригаде сформировать походные интендантства — 20 человек.

9) В Урге начальником гарнизона остается подполковник Сипайлов и в его распоряжении:

Комендантская команда — 150 человек.

Монгольское военное училище — 50 человек.

Интендантство с мастерскими — 160 человек.

10) Походная церковь при 1–й бригаде:

Священник, иеромонах отец Николай.

Из Ургинской церкви взять икону “Матери Божией Споручницы грешныя”, установить ее в карете и следовать за 1–й бригадой.

11) Жамболон — ван остается в Урге при Монгольском правительстве для связи.

Генерал Унгерн располагал следующими силами:

орудий 14, пулеметов 35, строевых 5280, нестроевых 440, а всего на территории Монголии — 5720 человек.

Все отряды были хорошо вооружены и обмундированы, имели глубокий тыл. Монгольское правительство всемерно помогало отрядам, агентурные сведения с Руси указывали, что командир 5–й советской армии Уборевич до приказа генерала Унгерна от 21 мая № 15 не усиливал своих гарнизонов по границе с Монголией, не допуская мысли, что белые из Монголии посмеют появиться на Руси. Только с отдачей приказа № 15 генералом Унгерном, красное командование обратило внимание на монгольскую границу в должной мере и усилило агитационную работу в Алтан — Булаке, Хытхыле и Кош — Агаче.

Лично Богдо — гэгэн для моления за успех о предприятии бога войны и предотвращения напастей на него, прикомандировал к штабу генерала Унгерна 5–6 лам- прорицателей, а земной бог Солнца Тери — Бюрет провожал Унгерна от Урги до р. Хара — гол.

При подготовке к походу на Русь генерал Унгерн, стараясь сделать тайно, приказал все излишнее оружие (винтовки, шашки, револьверы), запаковав в прочные ящики, обильно смазать и схоронить в пещерах Хэнтэя, что и было исполнено. Сколько зарыли оружия — точно неизвестно.

Заслуживает особо быть отмечена посылка письма в Хайлар другу — китайскому генералу Чжан Куню. Унгерн приглашал почтенного китайского генерала присоединиться к нему в борьбе с большевиками. Если бы этот случай не был фактом, то он походил бы на анекдот плохого свойства. Монгольские правящие круги знали о посылке такого письма к их исконным врагам — китайцам и это обстоятельство и посылка письма раньше, к комиссару Чэнь И в Кяхту сыграли немалую роль в агитации против бога войны.

Отношение генерала Унгерна к атаману Семенову было подчеркнуто лояльным. Семенов, пожалуй, был единственным человеком, с мнением которого Унгерн считался. Связь с ним не была регулярной, но поддерживалась через посыльных офицеров. Был ли честно откровенен Семенов в сношениях с Унгерном и не вводил ли он его в заблуждение относительно политической обстановки на Дальнем Востоке и своего влияния среди белых войск — неизвестно.

Поход на Русь генерала Резухина.

После разгрома остатков китайской армии в Монголии в районе Барун — хурэ 2- й и 3–й конные полки Азиатской конной дивизии пошли в Ван — хурэ, куда прибыли в первых числах апреля месяца. Генерал Резухин, побывав в Урге, прибыл в Ван — хурэ почти одновременно с полками. Третий Конный полк был в периоде формирования. Генерал Резухин всех прибывающих в Ван — хурэ русских, способных носить оружие, зачислял в 3–й Конный полк, мешая пополнению части полковника Казагранди. Вероятно, на этой почве между двумя начальниками усилилась скрытая неприязнь. 2–й Конный полк был полностью сформирован в составе четырех русско — бурятских сотен и двух монгольских. Полк был достаточно сплочен, управлялся твердой рукой полковника Хоботова и представлял реальную боевую силу.

15 апреля 1921 г., согласно директиве генерала Унгерна, 2–й полк Хоботова в составе 6 сотен, 2 орудий и 8 пулеметов выдвинул на север. 18 апреля отряд переправился через Селенгу и двинулся в район реки Желтуры. 25 апреля он вышел на п. Нарын, а 27 апреля, после небольшого боя с красными, занял п. Желтуру. Не задерживаясь в Желтуре, полковник Хоботов ушел в пределы Монголии. Поход полковника Хоботова — разведка, которая выяснила, что по границе Монголии от оз. Хубсугул до Усть — Кяхты нет больших сил красных.

23 апреля из Ван — хурэ вышел 3–й Конный полк во главе с генералом Резухиным и вновь назначенным начштаба отряда подполковником Островским. Пасху 1921 г. бригада встретила на Баян — голе. После Пасхи на Селенгу в штаб отряда прибыл из Урги саперный офицер поручик Бабушкин для постройки моста через Селенгу. Резухин совместно с Бабушкиным наметили трассу моста через р. Селенгу у местечка Ергин. Через две недели мост на козлах был готов, но пользовались им меньше месяца, так как с поднятием уровня воды в Селенге течением снесло козла в середине реки. Пропало много трудов и денег. Местные старожилы предупреждали, что мост снесет и нужно строить паром, но раз “дедушка” приказал строить мост, то приказ должен быть исполнен.

Полки стояли раздельно, каждый ведя дальнюю разведку по границе с Русью. В малой деятельности бригада простояла почти месяц. Только во второй половине мая месяца Резухин двинулся на север, приказав 2–му полку идти на присоединение с ним, и повел ряд боев в дельте р. Джиды.

Бой на ручье Шибегый, притоке реки Желтуры, 29 МАЯ

Этот бой для красных был совершенно неожиданным. Отряд состоял из 250–300 человек и двигался параллельно с севера падью с унгерновцами. Генерал Резухин приказал полковнику Хоботову атаковать их с фланга и сам с 3–м полком атаковал с фронта. Бой длился недолго. Часть красного отряда сдалась в плен, часть разбежалась по соседним горам. Трофеи: винтовок 200, пулеметов 4, пленных до 100 человек, из коих большинство пожелало служить в Азиатской конной дивизии. Из них 60 человек были зачислены в 3–й полк, составив отдельную сотню, которая впоследствии прекрасно дралась с красными. Оставшиеся в живых впоследствии ушли с унгерновцами на восток.

Бой за Желтуринскую падь — дефиле 1 июня.

Отряд генерала Резухина вошел в узкую Желтуринскую падь — дефиле, уходившую на север, и замыкавшуюся у станицы Желтуринской при впадении Желтуры в Джиду. Отряд красных в 80–100 человек не был застигнут врасплох и спокойно, отражая унгерновцев, уходил на север. Преследуя отступающих, унгерновцы наткнулись на сильно укрепленную позицию с окопами в профиле в рост человека и проволочными заграждениями. Позицию защищали до батальона красных с пулеметами. Первая атака двух сотен 2–го полка показала, что позиция противника очень сильная и красные намерены ее упорно защищать. Ввязываться в длительный бой, брать укрепленную позицию и нести большие потери не входило в расчет Резухина, почему с наступлением темноты он ушел на юг по той же Желтуринской долине, слабо преследуемый красными.

Бой у станицы Боссий 5 июня.

Станица стоит на правом берегу Джиды и как бы замыкает со стороны Монголии Боссинскую долину, но она не была сильным дефиле, как Желтуринская. Отряду генерала Резухина преградил путь красный отряд силой до 300 бойцов. Позиция красных не была неприступной, и не имелось проволочных заграждений. В 5 часов утра завязался бой и к 9 часам утра часть красных разбежалась, часть сдалась в плен. Трофеи: 100 винтовок, 6 пулеметов и до 60 человек пленных, из коих 30–35 человек было принято на службу в Азиатскую конную дивизию.

Примерно в 10–11 часам утра бригада входила с песнями в станицу Боссий под звон колоколов. Казаки очень сердечно приняли унгерновцев и угощали на славу. Унгерновцы не оставались в долгу и щедро отплачивали за хлеб и соль казачек: чаем, мануфактурой, сахаром и проч. Был собран станичный сход, который вынес постановление: “Если будет объявлена мобилизация, то они не уклонятся от ее выполнения”. Для генерала Резухина такое постановление было неприемлемо, так как по директивам генерала Унгерна в отряд можно было принимать только добровольцев, а мобилизации не производить. Боссинские казаки от добровольного вступления в отряд уклонились, опасаясь мести красных. Так, несмотря на сочувствие жителей, из станицы Боссий не поступило в отряд ни одного казака. В 3 часа дня бригада ушла из Боссия и двинулась на северо — восток. 6 июня бригада имела два боя с красными и, не гоняясь в преследование за отступающими, шла к Билютаю.

Бой у Билютая 7 июня.

К северу от Билютая лежали возвышенности. 7 июня бригада прошла поселок, и авангардная сотня донесла, что сильный отряд красных спешно идет к Билютаю. Ясно, что предстоял серьезный бой. Успех боя значительно зависел от занятия гор, кои лежали на пути противника. Оба противника спешили их занять один раньше другого. Сотни 2–го полка горы заняли раньше красных и, когда они карабкались на них, то были встречены пулеметным и оружейным огнем унгерновцев. Красные, понеся большие потери, стали уходить на северо — восток. С гор у Билютая виднелась на севере равнина до горизонта, и в бинокль в ясный день видно было Гусиное озеро. Никаких опасных естественных препятствий до Верхнеудинска на пути генерала Резухина не лежало. Открыт был путь и на город Мысовск.

Нужно было решать, куда и как идти, зная, что как Желтуринская, так и Бос- синская пади теперь крепко заняты сильными отрядами красных. Идти на северо- восток для выполнения одной из основных задач — взрыва моста на Селенге у Татаурова, не зная, где и что делает с войском генерал Унгерн, было рискованно, так как отряд в 1400–1500 всадников слишком незначителен, чтобы бороться с частями войск 30–й пехотной красной дивизии и частями Кубанской конной дивизии.

Решение было одно — пока уходить на исходное положение, с возможно меньшими потерями по новым путям. Путь лежал через Зарубино — Цаган — Усинск- Будун.

Зарубино, 8 июня.

Бригада, не доходя 4–5 км до Зарубино, расположилась на одном из островов р. Джиды для ночлега.

Рано утром 8 июня бригаду атаковал отряд красных силой свыше 1800 бойцов, с 4 орудиями и 10–12 пулеметами. Генерал Резухин решил не ввязываться в бой, а спокойно ушел через Зарубино на Цаган — Усунскую станицу.

Бой на перевале Дзун — Харьястай 10 июня 9 июня бригада генерала Резухина, покормив коней и напившись чаю в Цаган- Усунской станице, ушла в западном направлении вверх по Селенге. Когда бригада поднималась на перевал Дзун, то невооруженным глазам видны были войска красных, спешивших к перевалу, но он был уже занят унгерновцами, и закупорить их красным не удалось.

Пользуясь превосходством позиции, генерал Резухин 10 июня принял бой с красными и до вечера отражал все их атаки. Выяснилось, что красные располагают превосходством в числе и технике. Вечером Резухин ушел к Будуну. Перед Резухиным стояла задача нанести красным такое поражение, чтобы отбить у них охоту преследовать бригаду по пятам, поэтому на удобной позиции у Будуна он решил дать бой.

Центр позиции представляли две горы, соединенные седловиной, правый фланг упирался в Селенгу, а левый фланг повис в воздухе, но, в общем, позицию трудно признать хорошей. Правый фланг занял 3–й, левый — 2–й Конный полк. Центр занимала артиллерия и пулеметы. В резерве — 5–я сотня 2–го полка под командованием сотника Слюса и вновь сформированная сотня красноармейцев. Силы красных: не менее 4 батальонов пехоты, 3 эскадрона, 8 орудий и 12 пулеметов.

Как и ожидалось, красные в 7 часов утра повели наступление на левый фланг позиции против полковника Хоботова, накапливаясь у подножия и охватывая левый фланг. Из резерва пришлось выслать три взвода сотника Слюса для усиления позиции. В полдень генерал Резухин был ранен. В 2 часа дня два эскадрона красных обошли левый фланг позиции 2–го полка. Начальник штаба отряда подполковник Островский отправил Слюсу его последний взвод, бывший в резерве, орудие и пулеметы, рекомендуя попытаться самому атаковать красную кавалерию. Сотник Слюс с удивительным искусством и храбростью атаковал в конном строю красных и отогнал их. Слюс, не довольствуясь достигнутым успехом, ударил по тылам красных. Ему на помощь из 3–го полка была послана сотня Очирова, имевшая одно орудие.

Среди красных, на их правом фланге, произошло замешательство. В свою очередь, 3–й Конный полк, поддержанный красноармейской сотней, лихо перешел в контратаку. Красные побежали, бросая пушки, пулеметы и оружие. На поле боя осталось больше 300 трупов красноармейцев. С наступлением темноты бой закончился. Трофеи: 4 орудия, 6 пулеметов, до 350 винтовок, много патрон и большой обоз, в котором оказались перевязочные материалы, так нужные унгерновцам. Истинным героем этого боя был сотник Слюс со своей 5–й сотней. Орудия, отнятые у красных, были приведены в негодность и брошены в Селенгу.

После боя у Будуна красные надолго оставили в покое бригаду генерала Резухина, которая ушла к Ергину и кочевала по обеим сторонам Селенги, переходя с пастбища на пастбище. Связь с генералом Унгерном, совершающим поход на Русь, была потеряна.

Оценка кавалерийского рейда генерала Резухина.

Четырехсотенный километровый рейд генерал Резухин совершил артистически: почти без потерь, нанес ряд тяжелых поражений красным, захватил много пленных, оружия и военного имущества. Но задание — поднять население на борьбу с большевиками — не выполнил, так как обстановка для белых была неблагоприятная. Резухин оттянул на себя с правого берега Селенги большую часть красных сил — регулярных два полка пехоты, полк кавалерии и многочисленные партизанские отряды. Резухин благоразумно сделал, что не пошел ни на Мысовск, ни на Татаурово. В какой‑то мере выяснены были силы и намерения 5–й красной армии.

Однако плохо работал штаб отряда, который потерял связь с генералом Унгерном и не знал, что делается на правом берегу Селенги. Штаб даже в Зарубино и Цагане не знал о положении дел под Троицкосавском, когда до него было так близко. Переправь у Зарубино 7 июня 2–й полк и брось его в тыл красным под Троицкосавском — положение сильно изменилось бы. Штаб не наладил никакой связи, и бригада бродила в потемках.

Поход на Русь генерала Унгерна 21 мая 1–я бригада Азиатской конной дивизии со всеми приданными к ней частями войск построилась на главной площади Урги в каре, и иеромонах о. Николай отслужил напутственный молебен. Генерал Унгерн на молебне не присутствовал.

Команда “По коням!” — и войско стало вытягиваться в походную колонну по тракту на Троицкосавск. Провожающие любовались войском, так как оно было красочное и внушительное: впереди ехали трубачи, а за ними музыканты, возглавляемые капельмейстером И. Д. Чижевым, исполнявшие бравурный марш. За музыкантами следовал штаб генерала Унгерна, возглавляемый подполковником Львовым. За штабом — конвой Унгерна, имевший распущенное знамя с вензелем и инициалами “Император Михаил Александрович”.

Дальше шел 1–й Татарский конный полк во главе с полковником Парыгиным — лучший полк и лучший командир полка в дивизии. Все всадники одеты в светло- синие тарлыки с зелеными погонами и зелеными башлыками. 4–й Конный полк войскового старшины Маркова был одет в темно — синие тарлыки с ярко — желтыми погонами и башлыками. Каждая проходившая часть имела свое, отличительное красочное отличие. Кони под всадниками — “монголки” — мелкие, но в хороших телах и уходе и подобраны по мастям, если не во всей сотне, то повзводно. Солидно громыхали пушки в запряжках верблюжьих, чинно выступавших по гладкой, ровной дороге. Словом, уходившее войско было хорошим и вселяло веру в успех.

Генерал Унгерн встретил и пропустил отряд на перевале Таван — ула — первом от Урги, в обществе одного “Бога Солнца” — Тери — Бюрет — гэгэна. Генерал зычным и довольным голосом здоровался с проходящими частями, был в хорошем настроении и не допустил ни одного окрика.

На походе у генерала Унгерна была своя собственная уставная форма, суть которой в том, что авангарду, как бы он ни был мал, придавалась пушка и пулеметы. При столкновении с противником пушка и пулеметы выкатывались на линию стрелковых целей и открывали огонь. При этих условиях авангард имел преимущество в силе огня над встретившимся противником и почти всегда имел успех. В остальном войсковые начальники старались соблюдать уставные формы, принятые в казачьем войске. Обозы 2–го разряда, запасные табуны коней и продовольственные гурты скота двигались позади в одном переходе, охраняемые небольшой войсковой частью.

В зимнем походе на Чойрын — Удэ большую службу сослужили верблюды, особенно при перевозке орудий. Эта идея увлекла генерала Унгерна вообще заменить в пушках конную тягу верблюжьей, и в поход на Русь артиллерия выступила в верблюжьих запряжках. Командиры батарей осторожно предупреждали Унгерна, что верблюды хуже, чем кони, но разуверить и убедить барона — напрасная попытка. Предусмотрительные командиры батарей имели тайно заомуниченных коней, скрывая их в обозе 2–го разряда.

Опасения командиров батарей оправдались. На первом же большом перевале от Урги — Хунту, верблюды, привычные не ходить в парах и тянуть, а нести на себе груз — расписались. Артиллеристам пришлось срочно гнать из обоза 2–го разряда заомуниченных коней.

На втором или третьем переходе от Урги колонну генерала Унгерна нагнал в дорожном, сильном автомобиле сотник Еремеев, бывший адъютант Унгерна, состоявший в прикомандировании у атамана Семенова. Еремеев пробыл с глазу на глаз с Унгерном часа три. Он избегал видеться со старыми сослуживцами. Зашел лишь к одному капитану Мысякову, пробыв у него около часу. Ничего определенного Мысяков от Еремеева не узнал, но можно было заключить, что он привез от Семенова Унгерну приказ вернуться с Азиатской конной дивизией в Маньчжурию, где генерал Чжан Цзолинь предоставлял частям войск Семенова спокойное расквартирование, подготовку войск к походу на Россию и надежную базу, взамен очищения Халхи и передачи ее китайцам59.

Версия капитана Мысякова о цели приезда сотника Еремеева, несомненно, имеет под собой основание, если сопоставить все обстоятельства, переживавшиеся белыми на Дальнем Востоке в мае 1921 г.: междуцарствие во Владивостоке, борьба политических партий, борьба за главенство между генералами и потеря влияния атамана Семенова, вынужденного сидеть в Дайрене, в то время как его коренные маньчжурцы (ОМО) стояли в Гродеково и были в загоне.

Генерал — губернатор трех Восточных провинций Китая генерал Чжан Цзолинь был умный, дальновидный политик и большой патриот. Он отлично понимал значение Халхи для Китая и, возможно, сделал вышеизложенное предложение атаману Семенову, а последнему оно подходило, так как давало возможность вновь выплыть на поверхность русских дел на Дальнем Востоке.

Дальнейшие действия генерала Унгерна показали, что он пошел собственными путями: “Жребий брошен, перешел Рубикон”. Пожалуй, у него и не быио другого пути, раз им была приведена в действие большая и сложная машина. Остановить и изменить ее работу было трудно без поломки. Ни есаул Кайгородов, ни атаман Казанцев, ни другие не послушали бы его приказа — прекратить борьбу с большевиками и уходить в Маньчжурию из Халхи.

С сотником Еремеевым приехал “Макарка душегуб ” (Сипайлов). Его появление ничего не предвещало хорошего. После отъезда Еремеева и Сипайлова офицеры бригады от адъютантов Унгерна узнали, что им приказал долго жить полковник Лихачев — их старый боевой товарищ. Прекрасный боевой штаб — офицер и доброй души человек, но горе его было в том, что время от времени он запивал и был “буйным во хмелю”. Сипайлова он презирал и не подавал ему руки, что Сипайлова приводило в бешенство. Подполковник Сипайлов имел инструкции от генерала Унгерна быть сугубо строгим ко всем нарушителям его приказов и особо беспощадным к пьяницам. Полковник Лихачев был начальником ургинского военного училища для монгол. С радости ли, что ушел генерал Унгерн из Урги, с горя ли, что не взяли его в поход, но с уходом войска Лихачев “зачертил” и, чтобы израсходовать молодецкую казацкую силу — стал рубить бродячих собак. Тут как тут появился Сипайлов, арестовал Лихачева и, выполняя точно приказ Унгерна, расстрелял полковника.

Есаул Макеев в своих воспоминаниях отмечает случай на походе в Троицкосавск — о конфискации транспорта с золотом весом примерно 180 пудов, принадлежавшим Харбинскому отделению Русско — азиатского банка. Все попытки установить этот факт не дали положительных результатов. Надо полагать, что конфискация и сокрытие 180 пудов золота, стоившего по тому времени 5 млн. сер. долл. была бы многим известна и, проходя через Хэнтэй на путях в Маньчжурию, полковники Парыгин и Хоботов легко уговорили бы меня сделать небольшой крюк для поиска золота, которое было бы нелишне офицерам и всадникам в изгнании. Думается, что 180 пудов золота — плод больного воображения есаула Макеева, но говорят, что эта его идея дала основание договориться с Московским народным банком в Шанхае поехать в Монголию для отыскания клада. Он благополучно вернулся в Шанхай, не найдя спрятанного клада.

Д. П. Першин в своих воспоминаниях упоминает, что большевики, вскоре по занятии Урги, нашли в Сонгино один из кладов генерала Унгерна большой ценности, а выброшенные романовские деньги усеяли долину Сонгино. Не смею отвергать его версию о кладах, но люди, близко стоявшие к казначейству дивизии, отрицают факт больших богатств дивизии. В походе на Русь уже ощущался недостаток денег. Возможно, что какую‑то часть денег Унгерн припрятал где‑то на всякий случай. О них понаслышке знал есаул Макеев и их‑то ездил искать из Шанхая, но они были найдены большевиками раньше него, по указке какого‑то Персандера60.

На подступах к Троицкосавску.

Генерал Унгерн двигался от Урги к Троицкосавску, не спеша. Главные его силы двигались не по “большаку”, вдоль которого пастбища были потравлены, а проселочным путем через Мандал, прииск Дзун — Модэ, Карнаковку (на р. Иро). По главному тракту, уступом вперед, двигался отряд, состоящий из Чахарского дивизиона при двух пулеметах. 2 июля генерал Унгерн дневал в Карнаковке. 3 июля войско было разделено на две группы: одна большая группа с 4–м Конным полком, всей артиллерией и прочими частями под командой войскового старшины Маркова пошла на Ибицык. Другая группа — 1–й Татарский конный полк, 2 орудия, 4 пулемета во главе с самим Унгерном пошла на северо — восток, на станицу Кударинскую, которая отстояла от Карнаковки примерно на 50–55 км.

Идти на Кударинскую соблазнили сотник Нечаев и кударинские казаки, которые заверили Унгерна, что стоит ему появиться в станице, как все казаки станицы, способные носить оружие, немедленно пойдут с ним, чем увеличат войско на несколько сот опытных “фронтовых” казаков. В станице Кударинской красных не было. Рано утром 4 июля Унгерн “чаевал” в станице Кударинской. Казаки очень тепло встретили Унгерна с войском. Собрался станичный сход, на котором постановили: “Если генерал Унгерн объявит мобилизацию, то идти всем, способным носить оружие”. Такое постановление казаков противоречило принципу генерала Унгерна о “только добровольцах”, и он отказался объявить мобилизацию, а предложил поступить желающим. Добровольцев оказалось несколько человек (пять — шесть). Рассерженный Унгерн приказал полковнику Парыгину вести отряд в п. Киранский (в 23 км к востоку от Троицкосавска), а сам ускакал на Ибицык.

Ранним утром 3 июня Найден — ван со своими чахарами, разбив заставу красных на Ибицыке, с налету захватил Маймачен. Чахары занялись грабежом китайских купцов, кои еще не бежали. Грабеж длился всю ночь. Награбив и изрядно выпив, утром 4–го Найден — ван решил грабануть и в Кяхте, которая отстояла в полу- тора — двух километрах, и откуда не слышно было выстрелов. Чахары дружной толпой кинулись к Кяхте, но с близкой дистанции были встречены ружейным и пулеметным огнем и, потеряв до трети своего состава, спасая награбленное, драпанули в тыл. Сретенская конная бригада пошла в преследование чахар, но по пути на Ибицык встретила дивизион Галданова и, не приняв боя, ускакала обратно.

Когда генерал Унгерн под вечер 4–го прибыл в Ибицык, то увидал много бродивших по лагерю чахар. На вопрос к раненому и плохо перевязанному чахару, почему он не идет к доктору, чахар ответил, что доктор не хочет его перевязывать. “Доктора Клингенберга! Доктора…!”, — разнесся зычный голос Унгерна. Его зов повторился многими голосами по лагерю, и Клингенберг, как был в перевязочной, в халате, так и побежал на зов грозного начальника. Унгерн, не говоря ни слова подбежавшему доктору, стал наносить ему сокрушительные удары увесистым ташуром, а когда Клингенберг упал, то с ожесточением продолжал бить его ногами. В беспамятстве доктора унесли в госпиталь, а вечером со страхом санитар доложил, что положение доктора Клингенберга весьма опасное: сотрясение всего организма и переломлена кость ноги. “Отправить доктора с сестрой Швецовой в Ургу”, — последовал ответ на доклад.

В действительности, столь печальный инцидент для отряда рисуется так. С полдня на Ибицык стали прибывать раненые чахары. Доктор Клингенберг разбил перевязочный пункт и стал оказывать прибывающим раненым помощь. Больше десятка тяжелораненых лежало в госпитальных палатках. К вечеру раненых стало меньше, и доктор, зная азиатскую манеру уклоняться от лечения у европейского врача, отправил двух санитаров ловить раненых чахар по биваку и перевязывал приводимых. Тот чахар, которого встретил Унгерн, был, очевидно, из уклонявшихся от перевязки и, чтобы уклониться от наказания, сказал, что доктор его не хочет перевязывать. Следствием же было то, что отряд перед боями лишился опытного врача — хирурга и лучшей сестры милосердия Швецовой.

Ночью Унгерн вызвал Найден — вана, уплатил чахарам жалование вперед за месяц и отправил в Ургу, освободив Найден — вана от обязанности служить ему, генералу Унгерну, пригрозив жестокой карой, если чахары будут заниматься грабежом.

После избиения доктора генерал Унгерн налетел на войскового старшину Маркова и стал его избивать ташуром, вменяя ему в вину, что он допустил разбить чахар. Унгерн отстранил его от командования полком, назначив командиром 4–го полка достойного, дельного войскового старшину Архипова.

Фактически войсковой старшина Марков ни в какой степени не был виновником в поражении чахар. Когда он с полком прибыл на Ибицык, то чахары были в Маймачене, где занялись грабежом, забыв, а вернее не желая донести в центр, дабы прибывшие не помешали им грабить. Войсковой старшина, чтобы связаться с чаха- рами, рано утром 4–го отправил дивизион Галданова, который подошел к Маймаче- ну тогда, когда чахары, преследуемые Сретенской конной бригадой, бежали.

Галданов перестроил дивизион для атаки. Красные, увидав строящихся к бою унгерновцев, повернули обратно. Опытный, осторожный и хитрый хорунжий Галданов не бросился в преследование, зная, что на монгольских мелких конях не догнать красных кавалеристов, сидящих на русских казачьих конях. Галданов выставил сторожевые заставы, донес на бивак о том, что он видел, что сделал, и просил указаний на дальнейшие действия.

Генерал Унгерн поздно ночью 4 июня, оставив одну монголо — бурятскую сотню Галданова на путях Троицкосавск — Урга, всем остальным приказал двигаться на северо — восток, в обход Троицкосавска с востока.

К югу от г. Троицкосавска, рядом с ним, лежит Кяхта, южнее которой в одной версте пролегает граница между Монголией и Россией, и сейчас же на рубеже границы лежит Маймачен — Кяхтинский. Все три населенные пункта лежат на довольно безотрадной равнине. С востока почти к самому Троицкосавску — Кяхте спускается гряда возвышенностей, которая командует над всеми тремя населенными пунктами.

Бой за Троицкосавск — Кяхту — Маймачен с 6 по 9 июня и его значение.

Со стратегической точки зрения, Троицкосавск не играл первенствующего значения, так как на север от границы на Русь вело много дорог из Монголии, как и на юг в Монголию из России, но, тем не менее, взятие Троицкосавска для генерала Унгерна имело большое значение: победа укрепляла веру монгол в непобедимость бога войны, при внезапности атаки можно было рассчитывать захватить во всех трех пунктах два казначейства и два частных банка, где было немало ценностей и советских денежных знаков, кои при походе на Русь весьма пригодились бы тощей казне генерала Унгерна. Не менее ценным являлись для отряда перевязочные материалы и медикаменты. В госпитале Троицкосавска и двух аптеках их было достаточно. Троицкосавск лежал на прямых путях на Ургу и, владея им, можно было быть до некоторой степени спокойным за Да — хурэ, а следовательно — и за тылы унгерновских отрядов.

Силы красных: в Троицкосавске стояла Сретенская конная бригада до 500 сабель, пехоты до 250 человек, 1 батарея и пулеметная полурота— 8 пулеметов. Кроме того, военный комиссар Троицкосавска располагал монгольскими революционными войсками Сухэ — Батора — до 700 плохо обученных всадников, а всего до 1600 бойцов.

Генерал Унгерн располагал примерно 2000 бойцами высокого наступательного духа и хорошим кадром офицеров. К утру 6 июня все преимущества были на его стороне. Унгерн подошел к намеченным исходным рубежам для боя 5 июня и занял возвышенности, прилегающие с востока к Троицкосавску — Кяхте. Правый фланг позиций Унгерна упирался в шоссе Троицкосавск — Селенгинск, занятый частями 4- го полка. Центр занимали китайские части, артиллерия, пулеметы, тибетцы и прочие части. Левый фланг — наиболее важный — занимал самый надежный полк дивизии — 1–й Татарский. От главной сопки и левым флангом командовал полковник Парыгин.

Всю ночь с 5 на 6 июня генерал Унгерн и штаб — ротмистр Забиякин были в разведке подступов к Троицкосавску. 6 июня с рассветом Унгерн повел в атаку дивизион Забиякина на северо — восточную окраину Троицкосавска. К вечеру Забиякин занял окраину улицы Троицкосавска. Ему очень хотелось вести атаку на Соборную площадь города, но Унгерн, по причинам одному ему известным, приказал отходить на ночлег на исходную позицию. На других участках фронта атаки велись весьма вяло, и унгерновские офицеры удивлялись пассивности своего боевого генерала.

В ночь с 6 на 7 июня унгерновцы, выставив охранение на горах, спокойно спали в долине. Утром 7 июня Унгерн приказал своему войску по всему фронту перейти в решительное наступление, но с первых же атак уяснили, что за прошедшие сутки к красным подошло сильное подкрепление — не меньше двух батальонов 30–й пехотной дивизии. Все атаки унгерновцев были отбиты, и Забиякину не удалось дойти до того рубежа, который он занимал вчера. Мало того, что красные отбили атаки унгерновцев, но они повели контратаку от Маймачена на левый, самый сильный фланг унгерновцев, однако Парыгин с большими потерями отбил атаку красных.

Унгерн, как ураган, носился по всей двенадцатикилометровой позиции, личным примером подбадривая бойцов. За день он загнал трех коней. Многочисленные атаки и контратаки за 7 июня не дали желаемой победы, и с темнотой бой затих. Противники остались на своих исходных местах.

Ночь с 7 на 8 июня была холодная. Дул северный ветер. Унгерн проявил милосердие и приказал своему войску спуститься на ночлег в долину, оставив на главной позиции китайский дивизион во главе с Парыгиным. Тем временем, когда утомленные унгерновцы спали в долине, красное командование, получив еще в подкрепление не меньше двух батальонов, артиллерию и пулеметы, готовились к наступлению.

Ночью Сретенскую конную бригаду послали в обход Маймачена с тем, чтобы она заняла улус Ортан — Суджи, в 5 часов утра заняла горы с востока Суджинской пади и открыла огонь по тылам унгерновцев. Колонна красных из Кяхты силой до двух батальонов пехоты — 1500–1600 штыков, в 5 часов утра тихо подошла к главной сопке, на которой сидели китайцы и, открыв по сопке орудийный огонь шрапнелью и гранатой, кинулась в атаку на китайцев. Полузамерзший, мало дисциплинированный и боеспособный китайский дивизион не оказал никакого сопротивления красным. Его словно ветром смело с горы, и красные заняли ключ ко всей позиции — гору. Установили орудия, пулеметы и открыли огонь по проснувшемуся от выстрелов лагерю унгерновцев.

Почти одновременно Сретенская конная бригада, точно выполнившая маневр, с восточных гор открыла огонь по тылам унгерновцев. Паника произошла неописуемая. Все бросились бежать на юг. Унгерн сидел около батареи и проклинал все на свете за полученную рану в мягкую заднюю часть — ранение с точки зрения военного не эстетическое. Едва удалось его усадить в седло и вывезти из опасной зоны. Вне опасной зоны его сняли с седла, уложили в носилки и отправили в Карнаковку, куда он прибыл лишь вечером 8 июня.

Разбежавшиеся части генерала Унгерна, выйдя из полосы огня, стали группироваться около старших начальников. Все они держали путь на Карнаковку. К вечеру 8 июня в Карнаковке собралась большая часть войска, а войсковой старшина Архипов сумел почти весь 4–й полк провести в обход Троицкосавска — Кяхты — Май- мачена с юго — запада, и полк был полностью в хорошем состоянии, немедленно выставил сторожевое охранение, прикрыв лагерь у Карнаковки, и отражал все попытки красных дойти до Иро.

Генерал Унгерн потерял 6 орудий, 8 пулеметов, весь обоз с денежным ящиком, осталась в плену икона “Божьей Матери Споручницы грешных”, оставили всех убитых и раненых. Пропало без вести примерно сто всадников, преимущественно монгол, и гурт скота в 450 голов. Надо полагать, они просто сбежали к Сухэ — Батору. По поверке в частях войск вечером 10 июня в строю было 1560 всадников.

Причины поражения были следующие.

Отсутствовал работающий штаб, почему генерал Унгерн не знал ни сил противника, ни обстановки местности. По той же причине не было разработанного плана атаки Троицкосавского района. Войсковые начальники не знали “своего маневра”, а о “меньшей братии” и говорить нечего — она блуждала в потемках. Все ждали указки “дедушки”, а ее не было, так как он носился по двенадцатикилометровой позиции, и получить вовремя указания не было физической возможности. Двенадцатикилометровая исходная позиция для боя была несоразмерно велика для двухтысячного отряда. Ни в одном пункте Унгерн не имел кулака в 1000 бойцов, которые, вероятно, и решили бы исход боя еще 6 июня. В голове военного человека не укладывается отказ Унгерна развить достигнутый успех Забиякина, который рвался закончить бой победой. Одна — две сотни ему в помощь и огонь артиллерии по центру Троицкосавска — победа. Такому образу действия Унгерна не находится сколько‑нибудь удовлетворительного объяснения. Старые унгерновцы говорили, что они “дедушку” видели первый раз таким пассивным в бою, и они же объясняли эту пассивность тем, что “ламы нагадали” генералу Унгерну счастливым днем, днем победы не 6 июня, а 7 и 8 июня, почему он и отложил взятие Троицкосавска до 7 июня и, не взяв его 7–го, уверен был во взятии 8 июня. От такого объяснения веет средневековьем, но это объяснение имеет под собой основание.

Роковой же ошибкой генерала Унгерна были две причины: он не атаковал тро- ицкосавский населенный плацдарм ночью с 3 на 4 июня, следом за Найден — ваном, и потерял три дорогих дня, за которые красное командование подтянуло до трех, а через 4 дня — до 5 батальонов 30–й пехотной дивизии с артиллерией, и Унгерн оказался со значительно меньшими силами против регулярной, победоносной над белыми дивизией. Но, несмотря на это, войско могло спокойно, без потерь отойти, растянуть красные войска и бить их по частям. Но в ночь с 7 на 8 июня генерал Унгерн не вовремя проявил милосердие — увел от холода войско в долину спать, оставив мало боевую китайскую часть, совершенно не учитывая того, что каждый час передышки усиливал красных подходом все новых и новых подкреплений и, получив их, узнав за два дня боя истинные силы Унгерна, они обязательно перейдут в наступление на его левый фланг, который к тому же остался без прикрытия.

Ушли унгерновцы без больших потерь в бойцах лишь потому, что вновь прибывшие красные начальники не знали точно, есть ли у генерала Унгерна резервы в тылу, и висел на фланге в 50–60 км генерал Резухин, который всюду наносил им ощутимое поражение и мог, переправившись через Селенгу, ударить им в тыл и правый фланг. Потеря всякой связи между генералами Унгерном и Резухиным имела весьма отрицательное значение для ведения боя против регулярных частей Красной армии. Если бы связь пикетами через 20–30 км существовала между генералами, на что потребовался бы расход до двух сотен монгол, то Резухин 4 июня со станицы Боссий, переправившись у Цаган — Усунской через Селенгу 6 июня, отрезал бы тыл красных в Троицкосавске, и городки сдались бы на милость победителя почти без боя.

Общее заключение о бое вытекает из сказанного — он велся не только бесталанно, а просто плохо. Бой за Троицкосавск имел огромные последствия для Белого движения и еще больше — лично для Унгерна. Проиграв бой за Троицкосавск, белые потеряли прекрасный, спокойный и сытый плацдарм. Монголы, руководимые красными из Алтан — Булака, и Сухэ — Батор с быстротой 200 км в сутки разнесли весть о разгроме войск так называемого бога войны. Генерал Унгерн потерял перед восточными народами “лицо” бога войны — он победим. Как бой за Ургу выдвинул генерала Унгерна на вершину славы, и имя его будет вписано в историю Монголии как освободителя монгол от китайцев, так бой под Троицкосавском развенчал его, как белого вождя и военачальника.

Две недели на берегу Иро.

После троицкосавского разгрома унгерновцы, казалось бы, надолго перестали быть силой. Но фактически бригада в два — три дня пришла в полный порядок, и когда Сухэ — Батор 11 июня подошел к Ибицыку, то получил от унгерновцев такой удар, который отбил охоту у монгол лезть второй раз.

Когда я с костылями 14 июня явился к генералу Унгерну в Карнаковке, то в отряде я не видел ни растерянности, ни уныния. Отряд был сильным и полон наступательного духа. Унгерн встретил меня если не дружественно, то и не враждебно, безучастный к состоянию моего здоровья и личным семейным делам, хотя и знал, что я имею большую семью. Он видел, что для службы в строю я не гожусь, и назначил меня “походным интендантом” отряда, но интендантства фактически не было. Поручик Нагорный и два десятка пастухов — монгол при гуртах рогатого скота и отарах баранов — вот все, что составляло брюхо бригады.

В бытность мою еще начальником штаба генерала Резухина, по просьбе интендантства я назначил поручика Н. Владимирова (старый резидент Урги) организовать хлебопекарни по Харе и Иро, где были запасы зерна китайских землеробов: на реках стояли водяные мельницы. Поручик Владимиров был хозяйственный мужик, отлично знал условия и, дорожа спокойным местом, приложил много трудов, знания, чтобы наладить хлебопечение и достиг в этом отношении полного успеха, снабжая дивизию прекрасным печеным хлебом.

17 и 18 июня я узнал, что бригада пойдет на запад на соединение с генералом Резухиным. Было ясно, что, вероятно, на Иро мы не вернемся, и здесь хозяевами будут красные, а потому в спешном порядке весь запас печеного хлеба приказал пустить на сухари, а муку отправить в Ван — хурэ, но ее оставалось очень мало (300–400 мешков). Сухарей и муки для дивизии в 3000–3500 человек могло хватить лишь на короткое время. Чем кормить дальше — неизвестно. Много мяса — на него я возлагал все надежды, и на то, что каждый командир части со своим начхозом напитают своих всадников, зная, что в складах интендантства нет ничего. В дальнейшем так и случилось.

Когда стало известно, что бригада уходит на запад, оставляя незащищенной Ургу, где остались семьи офицеров и всадников, мы, семейные, переживали тяжелые минуты за участь своих семей. Старые унгерновцы нас утешали тем, что, наверное, Унгерн отдаст распоряжение в Ургу, чтобы семьи были эвакуированы под охраной в Маньчжурию, как это было, когда Азиатская конная дивизия уходила из Даурии. Будучи пленниками воинского долга и барона, мы положились на волю Провидения и пошли по путям, кои были угодны генералу Унгерну. В наших сердцах еще не угасла вера в успех Белого движения.

Смерть войскового старшины Архипова.

Дня за четыре до выхода бригады с Иро в лагерь прибыл на автомобиле подполковник Сипайлов. Пробыл он в отряде несколько часов и также незаметно исчез, не повидав никого. Его появление в отряде всегда несло кому‑нибудь смерть. Избранником оказался храбрейший и любимец солдат — войсковой старшина Архипов.

Между Сипайловым и Архиповым была лютая вражда из‑за сестры Архипова, которую Сипайлов пытался принудить к сожительству. Сипайлов долго и настойчиво доискивался причин погубить Архипова. Были слухи, что Архипов при занятии Урги, когда он реквизировал ценности Китайско — монгольского банка, не сдал всего золота в “казну”, а часть его утаил, но доказательств к этому не было.

По уходе дивизии из Урги вестовой Архипова по какой‑то причине остался в Урге и под пьяную руку сболтнул, что он вместе с Архиповым спрятал 2 пуда золота. Подполковник Сипайлов арестовал вестового войскового старшины Архипова, допросил его с “пристрастием” и выудил признание, что у Архипова много золота, но где оно и сколько его — не знает. Такое “досье” Архипова Сипайлов преподнес Унгерну.

Войсковой старшина Архипов срочно был вызван из сторожевого охранения, сдав командование полком войсковому старшине Маркову. Архипова Унгерн передал в руки прапорщика Степаненко. Конечно, его били, пытали, несмотря на то, что Архипов сразу же сказал, что он утаил примерно 17–18 фунтов золота, которое и прожил за 4 месяца, благодаря чему он, его сестра и любовница жили хорошо и ни в чем не нуждались. В бригаде ходили слухи, что после пыток Архипова подвесили к дереву, росшему в камышах на болоте, где его день и ночь грыз болотный “гнус”. В день ухода с Иро его, едва живого, удушили китайской “закруткой”. Позднее мне передавал офицер из нечаевского дивизиона, ушедший последним с Иро, что они нашли письмо войскового старшины Архипова — своего большого и любимого начальника и, несмотря на страх перед Унгерном, с воинскими почестями предали земле прах храброго воина.

Большинство в отряде, уходя с Иро, не знало о последней трагедии на Иро. Отсутствие Архипова объясняли дачей ему специального задания Унгерном. Когда же факт его смерти не оставил сомнений, то он вызвал глубокое возмущение в душах всех чинов дивизии, так как ни за какие деньги нельзя было купить такого партизана, офицера и командира. Хороший был казак… Так не был пощажен один из лучших начальников, много содействовавший Унгерну в успешных боях ради “принципа”.

Поход НА ЗАПАД 23 или 24 июня бригада снялась с удобного, сытого лагеря на Иро и стройной колонной пошла на запад вниз по Иро. К вечеру второго дня бригада вышла на берег Орхона, выше впадения в него Иро. Орхон в этом месте не имел бродов. Нужны были мост, плоты или паромы, но не было леса на постройку средств переправы. Один выход — плыть через Орхон. Трагическое положение было для монгол, боявшихся воды и не умевших плавать. Не умели плавать почти все буряты и многие русские.

Но раз отдан приказ “дедушкой” переправляться вплавь, нужно плыть. Всадники сняли одежду, вооружение — все приторочили на седла, подобрав стремена. Сотня за сотней подходили к берегу Орхона, входили в воду, держа коней справа от себя за перекинутые через переднюю луку поводья узды. Первыми начали переправляться русские сотни, их примеру следовали остальные. Картина переправы достойна кисти художника. Через 2 часа все войско было на левом берегу Орхона. Слышался смех, говор, шутки. Тянули канатами пушки и пулеметные двуколки по дну реки, благо дно его было твердое — галечное.

Табуны коней, скот переправили без особых затруднений. Затруднение составляло переправить монгольские арбы с продовольствием и имуществом, но наскоро из монгольских телег соорудили плоты и на них переправляли имущество и таких калек, как я. К вечеру вся переправа была закончена, и у костров до поздней ночи слышались веселые казачьи песни.

Было известно, что Резухин где‑то у Ергина. К нему можно было пройти сравнительно спокойно, переваливая небольшие хребты, но Унгерн повел бригаду вдоль правого нагорного берега Селенги, вдоль которого вилась пешеходная тропа среди прибрежного кустарника и леса. Впереди бригады двигалась созданная саперная команда человек 150 с лопатами, топорами, кирками. Они расчищали путь, способный пропустить пушки и обоз. Шли очень медленно. Люди и кони сильно выматывались из сил. Расстояние всего в 200 км по прямой дороге бригада могла пройти в 4- 5 переходов, а мы шли почти две недели. Какие цели преследовал Унгерн, ведя бригаду избранным им тяжелым путем — неизвестно. 7 или 8 июля с нагорного берега увидали палатки 2–й бригады. Марш был закончен. Что ждало впереди — никто не знал. Никто и ничего не знал, что творится вне точки стояния бригады.

На реке Селенге.

Прибывшая бригада расположилась биваком на правом нагорном берегу, на узкой прибрежной полосе. Бивак растянулся километра на два. Перейти на луговой левый берег не могли, так как мост через Селенгу в середине был разорван. Плохое место для бивака не позволили красиво и гигиенично разместиться частям войск, что вызывало дикий гнев генерала Унгерна. Он набрасывался на чинов своего жалкого штаба, на начхозов частей и офицеров.

Здесь, на Селенге, у генерала Унгерна родилась в голове новая мера дисциплинарного взыскания — сажать виновных офицеров на деревья. Какая из четырех мер наказания (купать, на лед, крыша, деревья) более жестокая — сказать трудно, не испытав их, но были офицеры, кои испытали все четыре и, по их мнению, сидение на дереве — самая худшая. Представить себе физическое состояние наказуемого просидеть суток трое — четверо на тонкой ветке высокого дерева, преимущественно на колючей сосне в 2–2,5 сажени от земли в дождик или непогоду, когда ветер качает и гнет сосну, как тростинку и наказуемый руками и ногами удерживается за колючие ветви, чтобы не упасть.

Первыми жертвами нового наказания были начштаба подполковник Львов, есаул Макеев, а третьего офицера фамилию не помню. В вину штаба поставлено было, что он не досмотрел, что в пределах бивака валялся разлагавшийся труп быка. Макеев сидел на сосне, которая стояла близко от палатки Унгерна, два других офицера ближе к моей палатке. С наступлением темноты подул сильный ветер, и сосны сильно качались. Макеев не выдерживал и “скулил”. Когда Унгерн потушил свет, то Макеев начал бросать в его палатку ветки, не давая ему заснуть. За полночь Унгерн вышел из палатки и подошел к сосне, на которой сидел Макеев. “Макеев, ты жив?!” — “Скоро умру, Ваше Превосходительство” — “Прыгай! Иди спать!” Утром подполковник Львов упал с сосны и, сильно ушибленный, был отнесен в палатку, а третий офицер просидел двое суток и был снят с дерева, так как сам слезть не мог.

Через 4–5 дней бригада стала переправляться на левый берег Селенги в двух переходах выше стоянки. Способ переправы был тот же, как переправлялись через Орхон.

Первый раз после взятия Урги Азиатская конная дивизия с добавочными частями была собрана на одной стоянке. Бивак был красиво расположен и представлял из себя красивую картину. Численный состав войска, по моим интендантским запискам (по числу мясного рациона), определялся в 2700 человек. По цифрам выходит, что дивизия понесла убыль за месяц убитыми, ранеными и без вести пропавшими примерно 700 человек.

В лагерь на Селенге приехал (еще из Урги) настоящий интендант В. К. Рерих. Привез последнее выдаваемое жалование в калганских бумажных долларах. В. К. Рерих пробыл недолго в дивизии и, получив срочное задание от генерала Унгерна, уехал. Дня через три или четыре он опять на короткое время появился в лагере и вновь исчез, и встретили его уже в эмиграции.

Его срочные приезды и отъезды вытекали из распоряжений генерала Унгерна: первый отъезд — побывать в Урге, если она не занята красными, и передать председателю Совета министров письмо генерала Унгерна. Но Рерих в Ургу не пробрался, письмо не передал и вернулся с докладом к Унгерну. Затем он получил от генерала все инструкции, где держать интендантство во время предстоящего его похода на Русь. К чести В. К. Рериха, глубоко штатского, но хорошего и честного человека, нужно отметить полную заботливость о нуждах чинов дивизии и готовность всячески удовлетворить посильно просьбы частей войск и отдельных чинов. Он до последнего дня оставался на своем посту и не позволил никому и ничего разграбить из вверенного ему имущества и, думается, ничем не воспользовался сам.

В штабе генерала Унгерна произошла перемена. Вместо подполковника Львова начальником штаба был назначен полковник Кастерин — георгиевский кавалер за Германскую войну, командовавший полком во время Гражданской войны в армии генерала Белова (южной). До этого он был помощником командира 2–го Конного полка у полковника Хоботова. Из прапорщиков запаса, опытный боевой офицер, проведший всю службу с 1914 г. только в строю. Он не был подготовлен к штабной работе, не знал ее и, как человек умный, постарался от этой должности отделаться. Благодаря георгиевскому кресту ему это удалось сделать в ближайшие 10 дней, так что многие и не знали, что полковник Кастерин был начштаба. Позднее, уже в походе по Джиде, Унгерн взял в начальники штаба подполковника Островского.

Подполковник Львов был назначен помощником командира 4–го Конного полка. Дня через три или четыре, как прибыла часть интендантского обоза на Селенгу, я сидел в палатке, углубленный в цифры и оторвался от скучных и никому ненужных подсчетов нечеловеческим криком и матом, несшимся с западной стороны. На вопрос к своему вестовому Джамсарову: “Что такое там делается, Джамсаров?”, — получил ответ: “Жгут доктора, иди посмотри…” Смотреть я не пошел, но предсмертные крики доктора могли свести с ума нервного человека. Сожжение производилось тем же порядком и способом, как и прапорщика Чернова на Керулене. Причина? Медицинский фельдшер из г. Омска в дни “свобод” примкнул к “освободителям” и в первые дни революции играл какую‑то крупную роль в Омске. Когда в Омске установилась власть адмирала Колчака, он бежал в Монголию и добрался до Урги, где осел, начав успешно лечить монгол. Всякий лекарь в Монголии именует себя “доктором”. Стал этим званием называться. Пришли унгерновцы, он добровольно явился на службу и был зачислен зубным врачом в тыловых учреждениях, при интендантстве. Фельдшера лично знал в Урге. Он не примыкал к болыпеви- ствующей группе Ургинской коммерческой управы. Стоял в стороне от политики, занимаясь своим делом, главным образом, рвал зубы и прививал оспу.

Когда прибыла на Селенгу с Рерихом часть интендантского обоза, то с ним прибыл и зубной врач. В Азиатской конной дивизии в числе мобилизованных в [Монголии оказались жители Омска. Они сразу опознали фельдшера, игравшего такую роль в дни революции в Омске, и донесли об этом Унгерну. Самозванство и причастность к “освободителям” послужили причиной столь жестокого наказания61.

Прибыл в лагерь на Селенгу из долговременной поездки капитан Безродный. Офицеры, заходившие ко мне, говорили, что приехал Безродный, который привез много документов, компрометирующих офицеров, живших в Монголии до прихода Унгерна в Ургу и что, вероятно, некоторым офицерам не сдобровать. Такому разговору я не придал никакого значения.

Вскоре я зашел к генералу Резухину, чтобы его навестить и узнать хоть что- нибудь об обстановке. Резухин после первых слов приветствия в обычной шутливой форме заявил: “Капитан Безродный привез документ, изобличающий Вас, М. Г., в преклонении перед Лениным и сочувствующим его идеалам и деятельности”. Понимая слова Бориса Петровича как шутку, я отделался шуткой, выпил чаю с ромом и ушел к Корнелию Ивановичу Парыгину. Полковник Парыгин серьезно мне передал, что “вчера вышла крупная размолвка между генералами из‑за Вас. Генерал Резухин категорически отказался признать справедливыми документы, привезенные капитаном Безродным, обвиняющие полковника Торновского в причастности к большевизму, так как он с первого дня большевизма стоял в рядах борцов против них, а в Урге “большевики” запрятали его в китайскую тюрьму. Последний довод спас Вам жизнь”.

Суть же дела такова: проживая в Монголии с 18 апреля 1920 г. и занимаясь коммерческими делами, я много ездил по Монголии и в своих скитаниях попал на заимку братьев Ериных. Обитатели заимки рады были новому человеку, да еще торговому. Меня хорошо приняли. Не отпускали два дня, угнав моих коней далеко па пастбище. За два дня много было съедено, еще больше выпито. Говорили без конца до хрипоты. Главной темой разговоров были события на Руси. Люди все были хорошие и простые. Все поносили Ленина и считали его исчадием зла, кретином, идиотом и прочее, и прочее.

Черт меня дернул “расточать бисер перед свиньями” и высказать мысль, что во многом я с их мыслями согласен, но не согласен с тем, что Ленин “кретин” и “идиот”. Как бы Ленин ни кончил жизнь, но его имя войдет в историю наряду с реформаторами. “На истории России Ленин оставит глубокий след”. Слова мои были равносильны разорвавшейся бомбе и почти до утра служили темой разговоров. Наутро мы все забыли горячий вчерашний спор и дружески расстались.

Вот к этим же братьям Ериным на заимку попал и капитан Безродный в своем вояже по Западной Монголии. Очевидно, началось с попойки, и в разговорах пришел на память братьям Ериным полковник Торновский и высказанные мною мысли. Капитан Безродный потребовал от А. Ерина письменного подтверждения моих слов, и А. Ерин дал какие‑то письменные показания. Что было написано — точно не знаю, но полуграмотный А. Ерин написал, что я ставил Ленина наряду с Лютером, Гусом и даже Христом. Эти показания А. Ерина чуть не привели меня на костер, и только твердое заступничество генерала Резухина спасло меня от лютой и незаслуженной ни с какой стороны кары. Генерал Унгерн даже не изменил моего служебного положения, хотя моя должность и не была нужна, но, наверное, причислил меня к числу “ненадежных”.

Смерть полковника Казагранди.

Дня за три — четыре до ухода Азиатской конной дивизии на Русь в лагерь прибыл с сотней Сухарев. Он стал на правом нагорном берегу Селенги, палаток не ставил, кони были расседланы и казаки ели у костров. Видно было, что сотник Сухарев здесь временно и скоро уйдет. Отдельно от бивака, на круче обрыва сидел генерал Унгерн и с ним рядом сотник Сухарев. Долго сидели. К вечеру Сухарев с сотней ушли, и мы его больше не видали ни живым, ни мертвым.

Много позднее, когда мы уходили с Селенги в Монголию, мне рассказали следующее.

Генерал Унгерн в отряде полковника Казагранди имел своих офицеров, кои обязаны были негласно следить за деятельностью начальника отряда. Эти же обязанности возложены были и на сотника Сухарева. Казагранди, согласно приказу № 15 от 21 мая, со своим отрядом из Ван — хурэ ушел в сектор района, назначенного для его деятельности — к востоку от Хубсугула — Караул — Шара — Азаргинской. На границе он получил сведения от своих разведчиков и русских поселян, что все пути из Иркутска в Монголию в направлении Улясутая забиты советскими войсками, и красные знают о движении его отряда в сторону Иркутска. Попытка Казагранди взять п. Шара — Азаргинский не увенчалась успехом. Оставаться с небольшим отрядом на долгое время в районе отведенного ему сектора было небезопасно и бесполезно. Для Казагранди, хорошо знавшего местные условия и настроения крестьян Иркутской губернии, было ясно, что еще не настало время для борьбы с большевиками. Нужно, чтобы крестьяне испытали на своей шкуре власть Советов и ГПУ и, когда крестьяне возьмутся за вилы, тогда и придти им на помощь, а пока нужно уйти в спокойное место, сохранить отряд и ожидать своего часа.

В конце июня месяца полковник Казагранди отвел свой отряд к юго — западу от Дзаин — Шаби.

Поручик из отряда Казагранди доносил Унгерну об уходе полковника Казагранди вглубь Монголии, а сотник Сухарев прибыл на Селенгу с личным докладом об этом и добавил, что Казагранди собрался увести свой отряд на границу Тибета и, если обстоятельства потребуют, то и в Тибет. Решение Казагранди принял самостоятельно.

Генерал Унгерн, выслушав доклад сотника Сухарева, отдал ему приказ: “Немедленно скачи в отряд полковника Казагранди и уничтожь его, а отряд приведи ко мне, приняв его под свою команду. За неисполнение приказа снесу тебе голову”. Свой приказ Унгерн подтвердил письменно, на листочке полевой книжки.

В каком месте сотник Сухарев нашел отряд Казагранди — точно неизвестно, но где‑нибудь в районе Цэцэн — гун — хурэ. Каким образом он сумел убить начальника отряда среди многих преданных полковнику Казагранди офицеров и бойцов — тоже неизвестно, так как я в эмиграции не встречал людей из его отряда — свидетелей кровавой драмы, но не подлежит сомнению факт смерти доблестного полковника Казагранди.

После смерти Казагранди за Сухаревым последовало человек двести пятьдесят, а остальные рассеялись. Сотник Сухарев стал именоваться “атаманом”. Он не повел отряд к Унгерну, а, передвинувшись с ним к югу от Дзаин — Шаби на границу Гоби, стал выжидать событий.

Вопрос — имел ли право генерал Унгерн рассматривать полковника Казагранди как изменника — спорный. Полковник Казагранди, как и есаул Кайгородов вели самостоятельно, на свой страх и риск, борьбу с большевиками из пределов Монголии. Как тот, так и другой, для пользы дела и согласованности признали общее командование Унгерна, как старшего и наиболее сильного. Получили от него часть оружия, обмундирования и немного денег (5–6 тыс. руб.). В свою очередь, Унгерн отобрал у Казагранди немало офицеров и солдат в Ван — хурэ, лишив его возможности увеличить отряд.

Больше всех зависел от генерала Унгерна атаман Казанцев, которого фактически Унгерн и создал, и этот атаман спокойно ушел от Унгерна к Кайгородову. Но ни Кайгородова, ни Казанцева генерал Унгерн достать рукой не мог, они были в пределах недосягаемости, а Казагранди был досягаем. Когда‑нибудь выяснится правда, а всех, кто знал или соприкасался с полковником Казагранди, его смерть опечалила, и многие белые его оплакивали, так как погиб прекрасной души человек, убежденный борец за Белую идею и храбрый солдат62.

С лагеря на Селенге — в поход на Русь: обстановка.

Уходя с тракта Троицкосавск — Урга, генерал Унгерн оставил на этом пути отряд сотника Нечаева с его дивизионом, придав ему тибетскую сотню. Недолго задержался Нечаев на пути. Красное командование, получив точные донесения от монгол Сухэ — Батора, что Унгерн ушел с Иро на запад, 26 июня двинуло на Ургу отряд: монгол Сухэ — Батора — 700 всадников, полк 5–й Кубанской красной дивизии — 650 сабель, Сретенскую конную бригаду — 500 сабель, одну батарею — 6 орудий, пулеметную команду — 12 пулеметов, а всего около 2000 всадников при 6 орудиях и 12 пулеметах. Сотник Нечаев, конечно, не мог оказать сколь‑нибудь серьезного сопротивления и, дав арьергардный бой красным на Хара — голе, повел сотни на запад на присоединение с Азиатской конной дивизией, а тибетская сотня пошла в Ургу к Богдо — гэгэну.

Урга была оставлена унгерновцами 5–6 июля. Последними уехали Жамболон- ван с Немчиновым, но скоро расстались, так как вьючный обоз Жамболона двигался медленно. Немчинова не устраивало такое медленное движение, и он уехал нормальной скоростью и достиг Хайлара. Жамболон же со своим грузом попал в руки красных монгол, был ограблен и убит.

Госпиталь с доктором Клингенбергом выехал из Урги 2 или 3 июля. Двинулись на восток, не подобрав обозы и раненых на Керулене, дошли до оз. Буир — нура. Туда позднее прибыл подполковник Циркулинский (раненый), подобрав на своем пути всех раненых и больных, лежавших на Керулене, коих не взял с собою доктор Клингенберг. На этой почве между Клингенбергом и Циркулинским произошла крупная ссора и Циркулинский лично застрелил Клингенберга и сестру милосердия Швецову63.

Все тыловые учреждения хозяйственного порядка с Комендантской командой подполковник Сипайлов увел на запад и стал лагерем к западу от Дзаин — Шаби, но не пошел на Селенгу. Он избегал встреч с Унгерном, так как имел данные полагать, что из ближайшего свидания с Унгерном не вернется.

Семьи офицеров и мирные жители Урги, для коих власть Советов была неприемлема, были брошены на произвол судьбы. Узнав о приближении красных к Урге, оставленные стали группами и поодиночке бежать по разным направлениям. Более благоразумные и дальновидные люди взяли сразу направление на Хайлар и большинство благополучно до него доехали. Большая группа, человек в 20 во главе с П. А. Витте, ire пошла но этому направлению, а пошла в верховья Орхона, где они могли бы выждать событий, так как барон Витте верил, что Монгольское правительство и Богдо — гэгэи не допустят хозяйничать красных в Урге и к зиме можно будет вернуться в Ургу. В этой группе были семья И. А. Лаврова и моя жена с малыми тремя ребятами. Купцы и старые аборигены Урги разъехались в глухие места Монголии, к приятелям — монголам, которые их укрыли.

Председатель Совета министров Манджушри — лама с благословения Богдо — гэгэна попытался остановить движение красных на Хара — гол, а Временному революционному правительству Монголии во главе с ламой Бодо предложил прибыть в Ургу для сговора с Правительством. Конечно, такой приказ Временным революционным правительством Монголии по настоянию комиссара Васильева был оставлен без внимания, и 8 или 9 июня на площади Урги был первый митинг.

После митинга Временное революционное правительство Монголии и монгольские войска двинулись к резиденции Богдо — гэгэна для изъявления ему своего почтения и преданности. Построились перед дворцом и ждали выхода Богдо — гэгэ- на для благословения. Богдо — гэгэн не пожелал выйти, а ламы вытянули и протянули канат вдоль фронта, по коему шла благодать Богдо — гэгэна.

В Урге наступило двоевластие. Как уже упоминалось ранее, генерал Унгерн преданного себе военного министра Монголии Хатан — Батор — вана отправил в Улясутай с тем, чтобы он в Западной Монголии создал сильную конную группу. Действительно, князь, не покладая рук, создавал двухтысячный конный отряд. Когда до Хатан — Батора дошли слухи, что Унгерн разбит под Троицкосавском, то он немедленно вошел в сношение с Сухэ — Батором и изъявил согласие работать с Временным революционным правительством Монголии. Об измене Хатан — Батора Уи- герну доложил Бишерельту — гун. Генерал Унгерн, получив такое известие, сутки не вылезал из палатки.

На Селенге от капитана Безродного генерал Унгерн узнал о поражении отряда атамана Казанцева и об уходе его к Кайгородову.

Резухин в первые же дни подробно доложил Унгерну о его походе на Русь и передал составленный маленький конспект о настроении казаков и крестьян в районе 1–го отдела Забайкальского казачьего войска. В этом докладе черным по белому было написано, что жители добровольно не пойдут на восстание в данное время против власти Советов, и лично Унгерн сам знал об этом на примерах Акши и Куда- рииской станицы. Унгерну был вручен и перечень частей войск и партизанских отрядов, кои находились на левом берегу Селенги. Силы красных определялись примерно до 10000 человек. Главная масса их передвигалась по берегам Селенги, а в непосредственной близости находились 6 батальонов на перевале Дзун — Харьястай.

Из кратко очерченной обстановки, которая была скрыта от чинов Азиатской конной дивизии, но подлинно известна Унгерну, следовало, что новый поход на Русь не даст никаких положительных результатов и припесет вред, так как дивизия потеряет монгольский тыловой плацдарм, ибо Хатан — Батор и Сухэ — Батор при поддержке 5–н совет ской армии не дадут Азиатской конной дивизии вновь укрепиться на территории Монголии и выждать время.

У генерала Унгерна оставалась еще полная возможность, при наличии 3000 бойцов, уйти ускоренным маршем на Керулен, так как монгольские части и малочисленные красные части, занявшие Ургу, не сумеют помешать движению упгер- новцев на Керулен. Но Унгерн не хотел использовать последний шанс сохранить 3000 прекрасных белых бойцов, увлекаясь химерическими планами па восстание народных масс Сибири и неприступностью Урянхайской горной котловины, где он при нужде мог отсидеться, не зная хорошо условия Саянского горного плато.

Последний поход на Русь.

Состав войск:

1 — й, 2–й, 3–й и 4–й конные полки с дивизионом Нечаева — 23 сотни, 2350 всадников.

Китайский дивизион — 2 сотни, 210 всадников.

Монгольских дивизионов — 4, 320 всадников.

Японская конная полурота — 40 всадников.

Пулеметных команд — 4, 36 пулеметов, 210 человек.

Артиллерии — 6 орудий, 120 человек.

Всего: 3250 бойцов.

Запасных коней — 2000.

Гурты рогатого скота — 1200.

Обоз вьючный — 150 вьюков.

Как долго простоял бы генерал Унгерн в лагере на Селенге — неизвестно, но ежедневные утренние полеты аэроплана красных над лагерем до крайности раздражали его. 18 июля Азиатская конная дивизия снялась с бивака. Генерал Резухин с главными силами двинулся вдоль берега Селенги. Генерал Унгерн с 4–м полком остался в арьергарде.

Бой в Баяигольской долине.

Утром 19 июля авангард генерала Резухина вошел в соприкосновение с частями войск 30–й пехотной дивизии 5–й советской армии. Резухин поспешил занять позицию перед долиной, довольно удобную. Правый фланг упирался в Селенгу, левый фланг был открыт. Силы красных определились из показания: до 7 батальо-

Первый отдел Забайкальского казачьего войска.

Поход генерала Унгерна на Русь: выступил от Ергина 18 июля; бои: Баянголъс- кая падь — 19; Цежинский — 23; Цикирская (1 сотн.) — 24; Атаман — Николъс- кая — 25; Ново — Дмитриевка — 29; Гусиноозерский дацан — 1 августа; Загус- тай, Новоселенгинск — 1–2; движение по северному берегу Гусиного оз.  — 3; Ново — Дмитриевка — 4; Капчаранка — 5; В. Нарын — 8; уроч. Саркетуй — 9; 5 сотен присоединились — 10; Атаман — Николъская — 11; дивизия разъединилась — 11; р. Хайка (последний бой) — 12; переход границы — 14; Эгийн — гол — 17. Поход генерала Резухина на Русь: выступил 19 мая; бои: р. Шибетый — 25; 2–й полк присоединился — 28; переход границы — 1 июня; Желтуринская падь — 2; Боссийская падь — 4; Билютай — 7; Зарубино — 8; Цаган — ус — 9; перевал Дзун- Харьястай — 10; Будун — 11; Ергин — 20.

нов пехоты, 1 полка кавалерии, 2 батарей из 12 орудий. Им шли на поддержку одна полевая шестиорудийная батарея и одна гаубичная 6–дюймовая четырехорудийная батарея.

Красные повели наступление на унгерновцев по всему фронту при мощном обстреле из артиллерии, но, к счастью для унгерновцев, стреляли гранатой и плохо. Центр тяжести удара направили на левый фланг позиции против 2–го полка. Атака на правый фланг велась меньшими силами, и 1–й полк легко ее отбил.

На левом фланге к полудню создалось угрожающее положение. Подъесаул Слюс с 5–й сотней в конном строю атаковал обходившие части, смял их и погнал. 3- й полк и монголы усилили атаку Слюса и завернули правый фланг красных далеко назад.

Прибывший генерал Унгерн бросил 4–й полк в атаку, и он успешно отбросил за высоты левый фланг красных. Те красные, кои скопились против 2–го полка, вынуждены были спешно отступать, чтобы не быть окруженными. К вечеру красных отбросили далеко на восток. Батарею, захваченную 1–м Конным полком, вынув затворы и исковеркав прицельные приборы, спустили в Селенгу. Из опроса пленных выяснилось, что ожидается подход еще 3–4 батальонов красных с артиллерией.

Генерал Унгерн, несмотря на успешный бой, не пошел в преследование красных, а, оставив 4–й полк войскового старшины Маркова с приказанием задержать красных на сутки, вечером 19 июля увел дивизию вверх по Селенге.

Потери Азиатской конной дивизии за бой 19 июля составляли: убитыми около ста человек, в том числе капитан Веселовский, и ранеными около 110 человек, в их числе Глеб Лушников (совладелец очень большой торговой фирмы Швецовых). Раненых в ночь на 19 июля отправили на бычьем обозе в сторону Дзаин — Шаби на присоединение к тыловым учреждениям во главе с подполковником Сипайловым. Днем 21 июля, где‑то на дороге транспорт раненых нагнали партизаны Щетинкина и всех перерубили. Спасся один санитар, который и принес столь печальную весть. Нельзя было отправлять раненых без охраны, хотя бы с полусотней казаков.

Утром 20 июля красные, не видя и не испытывая преследования унгерновцев, осмелели и сами появились па вчерашних позициях и увидали, что унгерновцев на позиции мало, но, боясь засад, осторожно повели наступление на 4–й Конный полк. Все атаки унгерновцы спокойно отбивали. Красные, убедившись в том, что унгерновцев мало, с полдня повели энергичные атаки. Унгерновцы допускали их до прямого выстрела и волнами отходили на тыловые позиции. Так до самой ночи войсковой старшина Марков изматывал красных, а с наступлением темноты унгерновцы сели по коням и скрылись в ночной мгле. Азиатская конная дивизия за сутки ушла на 50 км. Красные потеряли след унгерновцев.

На Цежинский голец.

Генерал Унгерн с дивизией, сделав два конных перехода вверх по Селенге, круто повернул на север и по речушке Шабур — гол, берущей начало с Цеженского гольца, пошел вверх по ней. Путь был неимоверно трудный. Впереди шло посменно около 200 человек с топорами, кирками и лопатами, прокладывая путь на перевал. Пушки тянули смешанные полусотни. Преодолев все трудности пути, Азиатская конная дивизия 24 июля вступила в образцовом порядке в станицу Цежинскую.

Появление в Цежее унгерновцев для красных было столь неожиданным, что из нее не успели бежать комиссары и нашли здесь свою смерть.

Лагерем стали вне черты Цежей, на полянке. Жители с большой опаской приближались к лагерю. Застрельщиками были дети, коих обласкали и одарили. Казачки понесли к лагерю деревенскую снедь: яйца, молоко, творог, шаньги, хлеб и прочее, но к самому лагерю не подходили, а на пустыре между лагерем и станицей образовался базар. Казачки неплохо торговали за сутки, получая за свои продукты серебро.

Одна из сотен, не помню какая, не останавливаясь в Цежее на бивак, ушла в сторону станицы Цикирской и, проделав за сутки рейд в 60 км, утром 25–го вернулась, и командир сотни доложил, что ни в Цикирской, ни поблизости нет больших сил красных, а лишь на границе с Монголией стоят заставы.

Дивизионное вербовочное агитационное бюро.

В Цежее я получил приказ из штаба дивизии, чтобы во всех населенных пунктах, через кои будет проходить Азиатская конная дивизия, я собирал сходы. На сходах информировать население о целях и задачах генерала Унгерна и призывать население вступать добровольцами в ряды борцов с III Интернационалом, поработившим русскую землю. В мое распоряжение назначено было два офицера. Мы трое составляли “агитационно — вербовочное бюро”.

Деятельность наша продолжалась дней пятнадцать. Собирали сходы в 5–6 населенных пунктах, около коих Азиатская конная дивизия задерживалась на несколько часов. Обычно картина была такова: предлагаю станичному атаману или сельскому старосте собрать сход. На сход народ валом валит без принуждения. Тянутся на сход и бабы с детьми на руках. За большими бегут и дети. Сход получается многоликий и красочный. Тишина и внимание полное. Говорить старался кратко и ясно, о целях и задачах прихода генерала Унгерна на Русь, призывал к борьбе с большевиками — поработителями. Минут 25–30 слушали внимательно, а затем ребятишки начинали кричать, молодежь громко разговаривать, ряды редели, и к концу часа на сходе почти никого не оставалось. Старался вызвать ответы и вопросы. Таковых не было. Расходились молча. Сход редел и оставался в кругу местных властей, которым неловко было перед нами, что сход сам разошелся.

От одиночных жителей, в порядке частной беседы выяснили настроение жителей. Оно во всех случаях сводилось к формулировке: “Мы испытали шомпола и нагайки семеновцев, мы знаем и власть Советов, которая нам тоже не г. о душе, но она пока нас не трогает. Поживем, увидим. Сейчас с вами не пойдем"

Насколько помню, первый сход собрал в Атаман — Никольской станице. После схода зашел к генералу Резухину поделиться своей неудачей. Борис Петрович с обычной усмешкой мне ответил, что такие ответы он слышал в Акшинском районе, слышал их и в его недавнем походе в устье Джиды и не следует огорчаться. — Тогда я не понимаю смысла похода, раз он знал, что восстание населения не произойдет. Обычно с этой плоскости разговора генерал Резухин переводил разговор на другую тему.

Не отчаиваясь, “вербовочно — агитационное бюро” добросовестно собирало сходы и в результате 15–дневной работы завербовало трех добровольцев из числа людей, коим нечего было терять дома.

Когда дивизия пошла в обратный путь от Ново — Дмитриевки, я представил лично генералу Унгерну письменный краткий отчет, в котором точно написал, что население с нами не пойдет. Он не стал его читать, а в моем присутствии порвал и сказал: “Можете быть свободным, полковник…”

Как правило, войско генерала Унгерна располагалось биваком вне черты населенного пункта. За все покупаемое платили билонным серебром. Никаких притеснений и обид населению не причиняли. Наоборот, всемерно оказывали населению помощь. Не помню, в каком населенном пункте находилась большая кооперативная лавка Советов. Генерал Унгерн из нее взял для отряда соль, крупу и муку, а все остальное приказал раздать жителям. Уходя из населенного пункта, опрашивали местные власти: “Нет ли каких претензий со стороны жителей к чинам Азиатской конной дивизии?” И в ответ видим поклоны и благодарность за прекрасное отношение к населению и уверение в том, что унгерновцы не похожи на семеновцев, которые здесь “лютовали”64.

По первому отделу разбросано много бурятских становищ. Буряты жили ближе к горам, по долинам гор и в районе Гусиного озера. Бедных людей в Забайкалье вообще не было, и буряты, несмотря на невысокий культурный уровень, жили хорошо. К унгерновцам буряты относились очень хорошо. Они были проводниками. Они же были и осведомителями о красных. Русское население скупо давало сведения о красных, тогда как буряты сами приезжали в отряд и осведомляли о появлении новых отрядов. Но, несмотря на симпатию к унгерновцам, добровольцами не поступали и ждали объявления общей мобилизации.

От бурят мы узнали, что штаб 5–й советской армии, кроме 30–й пехотной дивизии и 5–й Кубанской конной дивизии, направляет в район Гусиного озера 26–ю пехотную дивизию, и головные эшелоны выгружаются в Верхнеудинске.

Уходя из станицы Атаман — Никольской, генерал Унгерн оторвался от дельты р. Джиды и повел дивизию по скотопрогонному тракту на г. Мысовск, через Бургал- тан, Чемуртово, Ичеты, Ново — Дмитриевку. Буряты донесли, что у Ново — Дмитриевки стоит отряд красных особого назначения силою до 200 человек и что из Мысов- ки вышло много красных, и двигаются по тракту на Ново — Дмитриевку.

Бой со 109–й дружиной особого назначения.

Поселок Ново — Дмитриевка в рейде Азиатской конной дивизии имел первенствующее значение, так как около него произошло три боя. По своему географическому и топографическому положению он лежал в основании прибайкальского горного дефиле на Мысовск. Через дефиле протекала речонка, а с запада на юго — восток, как бы у подножия Прибайкальских гор, протекал Темник, в сухую погоду маленькая река, но в дожди бурная и многоводная.

В ночь на 29 июля Азиатская конная дивизия пошла переменным аллюром к Ново — Дмитриевке. Буряты — проводники провели авангард дивизии — 2–й Конный полк — в тыл 109–й дружине, безмятежно спавшей на поляне вблизи школы, которая стояла на косогоре.

Еще не поднимался туман от земли, когда унгерновцы со всех сторон напали на спавших. Никакого боя фактически не было. Большинство без сопротивления сдались на милость победителя. Некоторые пытались бежать, в их числе комиссары и коммунисты, и пали под ударами сабель казаков. В плен сдалось около 150 человек. Красноармейцы были народ молодой, красивый, хорошо обмундированный. Когда их выстроили, на них любо было смотреть. Когда со 109–й дружиной было покончено, то разъезды, посланные на север в дефиле, донесли, что к Ново- Дмитриевке подходит с севера, вероятно, от Мысовска, сильный отряд красных, не меньше чем 800–1000 бойцов. Генерал Унгерн послал 4–й Конный полк войскового старшины Маркова занять высоты к северу от поселка и за ним поспешил со всей дивизией.

Бой с Иркутским комендантским батальоном из Ново — Дмитриевки.

Когда в 1 — м отделе Забайкальского казачьего войска в июне месяце появился генерал Резухин, то командование 5–й советской армии обеспокоилось за стратегические пункты в этом районе. Одним из наиболее важных пунктов был поселок Ново — Дмитриевка, лежавший у основания дефиле Прибайкальских гор на пути на Мысовск, от которого начинались на запад туннели Кругобайкальской железной дороги. Отсюда понятна забота красного командования об укреплении Ново — Дмитриевки. Приехали военные инженеры, саперы и больше недели копали окопы, вбивали колья для первичных заграждений и прочее.

Иркутский комендантский батальон, спешно высланный из Иркутска, торопился занять укрепленную позицию, защищающую дефиле на Мысовск, но он опоздал, так как на полчаса раньше штаб — ротмистр Исаак65 с дивизионом занял юго- восточные склоны дефиле, а штаб — ротмистр Забиякин с дивизионом — юго — западные склоны. Красные успели занять северные склоны. Красные лишились выгодной и укрепленной позиции и могли использовать только тыловую позицию.

Артиллеристы унгерновцев до начала боя затащили два орудия на позицию штаб- ротмистра Исаака. Они и открыли огонь прямой наводкой по позиции красных.

Загорелся бой. Здесь отличились монголы. Они в конном строю атаковали красных. Конная атака монгол носила стихийный характер: впереди сотен скакали нойоны во главе с Бишерельту — гуном и “Маленьким гэгэном”66, который выкрикивал какие‑то заклинания. За нойонами неслись монголы, прильнув к гривам коней. Вся масса в 320 всадников неслась на смерть или к победе. Смотря со стороны на лихую атаку монгол, думалось, что ламаизм не вытравил окончательно воинственный дух в монголах времен великого Чингисхана, и нужен лишь толчок пробудить воинственность от многовековой спячки.

Красные не выдержали стремительной атаки монгол и стали отходить по склонам гор на север. Но на их беду 1–й Конный полк, обойдя горы с юго — запада, вышел в долину речушки и отрезал путь отступления красным на Мысовск. Они стали сдаваться в плен. Группа начальствующих лиц и комиссары на конях проскочили на восточный склон дефиле и скрылись в горах. Есаул Янков не сумел задержать бежавших комиссаров. Генерал Унгерн жестоко избил Янкова за оплошность.

Так 29 июля ознаменовалось двумя победами с малыми потерями. Пленные были построены в две шеренги. Генерал Унгерн обходил пленных, со многими милостиво разговаривал. Человек 25–30 из числа желающих принял на службу в Азиатскую конную дивизию, остальным приказал похоронить убитых красноармейцев, а раненых взять с собой и с миром идти по домам. Такой милости красноармейцы не ожидали и, когда дивизия вечером уходила от Ново — Дмитриевки на юг, то они как будто бы с сожалением провожали унгерновцев.

Из показания пленных явствовало, что ни в Мысовске, ни на Кругобайкальской дороге нет значительных гарнизонов красных. Генерал Унгерн не пошел на г. Мысовск, справедливо учитывая, что штаб 5–й красной армии в Прибайкальских горах дивизию уничтожит, но непонятно, как он не рискнул одной сотней во главе с лихим командиром, как Слюс или Исаак и др., и не послал взорвать ближайшие туннели от Мысовска. Сотня о двух конях могла бы совершить такой рейд в два дня, взорвать 5–6 ближайших к Мысовску туннелей, что поставило бы штаб 5–й армии в большие затруднения с посылкой войск на борьбу с генералом Унгерном.

В бою с красными у Ново — Дмитриевки взято было 4 пулемета и до 1 ООО винтовок. Дивизия вечером 29 июля пошла вниз по р. Темнику и, отойдя 10–12 км, на прекрасном лугу стала на дневку. Здесь, в предгорье, генерал Унгерн приказал зарыть лишнее оружие. Его было много. Оказались лишними пулеметы. Зарыто было 12 пулеметов и 1100 винтовок. Нашли ли потом красные оружие или нет — неизвестно.

Бой 1 АВГУСТА у Гусиноозерского дацана.

Опять буряты, жившие по берегу Гусиного озера, донесли Унгерну, что из‑за Селенги прибыли красные к Большому Гусиноозерскому дацану. Силы красных — примерно до 800 штыков пехоты, 2 эскадрона кавалерии и 2 орудия.

31 июля ночью Азиатская конная дивизия пошла к дацану и, пользуясь горной местностью, к утру 1 августа обложила дацан с трех сторон, приперев красных к озеру. 2–й Конный полк пошел по падям северо — восточных возвышенностей и к рассвету оказался перед северной окраиной дацана. 1 — й Конный полк вышел перед фронтом дацана с запада. 3–му Конному полку приказано было занять берег речонки, вытекающей из озера и тем отрезать отступление красных на Новоселенгинск или Селенгинскую Думу.

Первым атаковал дацан в конном строю подъесаул Кущ. Он доскакал до самой ограды дацана, но, встреченный огнем из пулемета, отскочил. Есаул Слюс повел атаку на северную оконечность в пешем строю. Обошел дацан с севера и по берегу озера, никем не задержанный, ворвался в дацан. Что первое встретилось — батарея. Пушки были приведены в негодность для стрельбы, что значительно облегчило взятие дацана. Сотня прикладами и шашками лихо работала в дацане. Первый полк в пешем строю повел правильно наступление на дацан.

Красные не ожидали скорого появления унгерновцев и спали спокойно. 2–й кавалерийский эскадрон стоял биваком на берегу озера. Кони их паслись у речуш-

Бои у Ново — Дмитриевки 29 июля и 4 августа и у Большого Гусиноозерского дацана 1 августа (кроки вычерчены на память).

ки, вытекающей из озера. При первой тревоге красные кавалеристы, в большинстве на неоседланных конях ускакали в направление Новоселенгинска до подхода к месту 3–го полка.

Лишившись артиллерии и кавалерии, красные оказались в безвыходном положении. Часов в 9 утра перед фронтом 1–го полка красноармейцы стали сдаваться в плен. Цепи 1–го полка прекратили огонь. В это время в 1–й сотне раздался голос: “Господин сотник, нет патрон”. Красноармейцы увидели в этом возможность продолжить бой и вновь открыли стрельбу Полковник Парыгин с сотней в конном строю атаковал их и изрубил. Возглас: “Нет патрон”… стоил жизни 20–30 человекам.

Частично красные стали отступать по южному берегу озера, а до 150 красноармейцев шло водой, многие по плечи, а многие до груди. Отступающими командовал комиссар, который бегал по цепи с револьвером в руках и наводил порядок. Правда, красноармейцы отступали в порядке, но, дойдя до речонки, вытекающей из озера, они были встречены пулеметным огнем 3–го полка и залегли. Комиссар не мог поднять цепь и выстрелом в висок покончил с собой на глазах своих и врагов.

Те красноармейцы, кои шли водой, стали удаляться от берега, а так как озеро мелкое, то их головы были похожи на плавающие в воде арбузы. Унгерновцы открыли по “арбузам” огонь. Сколько убито и сколько их спаслось — неизвестно.

К 10 часам утра бой затих. В плен сдалось до 400 человек. Ни комиссаров, ни старших офицеров среди пленных не оказалось. Они частью бежали, частью были убиты. Трофеи: 2 орудия, 6 пулеметов, 500 винтовок, обоз. В обозе оказался денежный ящик и канцелярия полка (не помню я полка, но он из состава 26–й пехотной дивизии, вновь прибывающей). Генерал Унгерн приказал не разбираться в канцелярии, а тут же ее сжечь. Жаль. Много полезных сведений из бумаг можно было почерпнуть. В обозе нашлось много полезного: мука, гречневая крупа, соль и консервы. В денежном ящике советских денежных знаков оказалось немного — около 8000 руб. Их Унгерн приказал сжечь, а напрасно, так как они имели хождение в Забайкалье, и не нужно было бы тратить серебро на уплату местным женщинам за муку и хлеб. Пленных было около 400 человек. Унгерн обошел их, поговорил. Приказал похоронить убитых, подобрать раненых, и отпустил на все четыре стороны.

В час дня, пообедав, генерал Резухин с двумя полками пошел по дороге на Но- воселенгинск. Генерал Унгерн около 5 часов вечера снялся с двумя полками, пошел по восточному берегу Гусиного озера, по пути Резухина, но, дойдя до разветвления дорог, не пошел на Новоселенгинск, а продолжал путь по берегу на Загустай.

Еще не закончился бой у Большого Гусиноозерского дацана, как разразилась гроза генерала Унгерна. Он налетел на командира 3–го полка подъесаула Янкова и стал его нещадно избивать ташуром. Измолотил его до полусмерти, вменив ему в вину, что он упустил 2–й эскадрон красной кавалерии и комиссаров, кои фактически бежали из дацана до подхода 3–го полка к Гусиному озеру Янков недели три поправлялся в обозе 1 — го полка, в который он был зачислен командиром дивизиона.

Генерал Резухин путь в 30 км до Новоселенгинска прошел в 4–5 часов и вечером подошел к Новоселенгинску. Красные переправились на правый берег Селенги часа за два до подхода Резухина. Жители очень доброжелательно встретили унгерновцев, но добровольцев и здесь не нашлось. Разрушив все средства переправы — паром, лодки — Резухин, поужинав в Новоселенгинске, ушел на присоединение к дивизии и утром 2 августа прибыл в Загустай.

Загустай — поселок небольшой. Он стоит на самой северной точке озера и знаменит тем, что вблизи него (к северу в 6–7 км) находится замечательное по мощности содовое месторождение. Знаменит для унгерновцев тем, что он оказался поворотным пунктом для идеи генерала Унгерна. В Загустае он решил, что идти дальше — смерть для дивизии и его идеи. За сутки, проведенные в Загустае, Унгерн решил, что борьба с 5–й советской армией ему не под силу и что нужно уходить из Забайкалья вновь в пределы Монголии. Борьба с 30–й пехотной дивизией, прибывшей всей 5–й Кубанской конной дивизией и прибывающей 26–й пехотной дивизией непосильна. Обменивался ли Унгерн с Резухиным своими думами — неизвестно, но, скорее всего, нет, так как Резухин на все вопросы отвечал незнанием планов Унгерна. Как тогда, так и теперь верю генералу Резухину.

Рано утром по лагерю послышалась команда: “По коням!” и дивизия тронулась по берегу Гусиного озера, огибая его с северо — запада. Дивизию генерал Унгерн вел переменным аллюром с предельной скоростью, допускаемой для движения обоза, табунов и гуртов рогатого скота. Сделан был большой привал у Малого Гусиноозерского дацана, новой постройки с золотыми куполами. Бивак расположился на охраняемых лугах (загороженный “поскотинами”). Трава была отличная. Кони быстро напитались. Подошли гурты. Дивизия пошла на Ново — Дмитриевку. Опять старое, памятное место.

Бой у Ново — Дмитриевки 4 августа.

Опять буряты донесли, что к Ново — Дмитриевки подходит сильный красный отряд из Селенгинской Думы. Красноармейцы принадлежат к составу 30–й пехотной дивизии. Они занимают позицию к северу от Ново — Дмитриевки. Для Азиатской конной дивизии обстановка складывалась весьма неблагополучно: старый путь на Атаман — Никольскую станицу занят красными, с боем нужно пробиваться на Покровскую.

Генерал Унгерн в 8 часов утра приказал полковнику Парыгину со своим 1–м полком с предельной скоростью идти через Ново — Дмитриевку, вверх по Темнику, занять перевал Бурин, через который пролегал путь на Покровское и пропустить все обозы, гурты и табуны коней, удерживая перевал, во что бы то ни стало, пока не пройдет вся дивизия. Третьему Конному полку есаула Очирова занять высоты к юго — западу от Ново — Дмитриевки. Обозы были пущены следом за 1–м Конным полком.

Красные силой до 6 батальонов пехоты и 2 батарей, перевалив через хребет, с походного порядка перешли в боевой и энергично атаковали цепи 1–го Конного полка, но, встреченные пулеметным и ружейным огнем, задержались. 3–й Конный полк, чтобы облегчить положение 1–го Конного полка, перешел в наступление и отвлек силы красных на себя. Красные повели против 3–го полка энергичное наступление и ввели в бой отлично оборудованный броневой автомобиль. Унгерн выслал на поддержку 3–го полка дивизион 2–го полка под командой есаула Слюса, который в конном строю атаковал красных.

Горячий бой завязался к юго — западу от д. Ново — Дмитриевки. Конная атака Слюса, успешная вначале, задержалась из‑за густой сети поскотен, кои помешали подъесаулу Кущу захватить красный боевик. 3–й Конный полк задержался на занятых высотах, и красные не могли проникнуть в деревню и перерезать дорогу, по которой шли обозы. К 2–м часам дня все обозы и тылы проследовали через Ново- Дмитриевку. Для генерала Унгерна не было смысла ввязываться в большой бой с превосходящими численностью красными войсками. С наступлением темноты части дивизии сворачивались и шли на Покровское. В арьергарде шел сам Унгерн с 4–м Конным полком.

Утром 5 августа в с. Покровском выяснрглось, что отсутствуют: дивизион подъесаула Забиякина — 2 сотни, пулеметная команда штабс — капитана Аргентова, китайский дивизион и монгольская сотня 3–го полка, а всего пять сотен. Отсутствие пяти сотен сильно волновало Унгерна и всех чинов дивизии. Жители Покровского встретили унгерновцев очень тепло и делились с ними всем съестным, что было у самих. Насколько помню, в Покровском был схвачен еврей — коммерсант и я впервые видел расправу унгерновцев с евреями.

Бой в деревне Капчаранка.

Шестого августа в авангарде шел 1 — й полк. В головном отряде шла татарская сотня сотника Мухаметжанова. Сотня шла без достаточной бдительности и целиком вошла в деревню. Всадники стали слезать с коней в надежде купить хлеба, молока, яиц и прочей снеди, но вместо яств на них посыпались пули из каждого двора. Как ошпаренные, татары выскочили из деревни. Оказалось, что в деревне сидели две роты красных. Подоспевший полковник Парыгин повел правильное наступление на деревню и привел татарскую сотню в порядок. Бой за деревню длился 4 часа. Красные отступили из деревни и заняли высокую, трудно одолимую сопку. Вся дивизия собралась у деревни. Генерал Унгерн долго смотрел на сопку, где засели две роты красных с пулеметами. Атаковать сопку он не захотел, и дивизия пошла на п. Саркетуй. Бой за д. Капчаранка стоил Азиатской конной дивизии только убитыми 50 человек, в их числе сотник Мухаметжанов и в числе раненых — капитан Россианов.

На рассвете 8 августа унгерновцы прошли Верхний Нарын и к обеду вошли в Атаман — Никольскую станицу. С этого момента дивизия была вне опасности окружения, и красные в своей массе были позади. Если бы дивизия двигалась с нормальной скоростью, то она была бы далеко от красных, но Унгерн вел дивизию медленно, оглядываясь назад, поджидая пять потерявшихся сотен. Их пока не было. Красные спешили по следам унгерновцев и медленное движение генерала Унгерна вынудило его принять бой с наседавшими красными у станицы Атаман — Никольской.

Бой с красными у Атаман — Никольской.

Наседавшие красные раздражали генерала Унгерна. Он решил их проучить и заставить отказаться от преследования. По выходе из Атаман — Никольской станицы, на удобной для обороны позиции Унгерн оставил 3–й полк, расположив его влево от берега р. Джиды. Левый фланг упирался в сопку.

Красные обрадовались, что наконец‑то они вынудили унгерновцев принять бой. Они энергично повели фронтальную атаку на 3–й полк и, подойдя на дистанцию 800 шагов, залегли. Они вынуждены были послать обходящую колонну на правый фланг унгерновцев, упиравшийся в Джиду. Обходящая колонна к вечеру переправилась через Джиду и была почти в тылу унгерновцев. Нужно было оттянуть первый фланг 3–го Конного полка уступом назад, но по малой тактической подготовленности в военном деле есаула Очирова он не распорядился этого сделать, и две правофланговые сотни понесли большие напрасные потери. Убиты были подъесаул Бородин и прапорщик Кузнецов (бывший чиновник Улясутайского консульства). С темнотой 3–й Конный полк отступил на Саркетуй. На перевале у высоты 529 генерал Унгерн оставил дивизион 3–го полка с пулеметной командой — 4 пулемета штабс — капитана Озерова. Позиция была отличная для засады.

Красные двигались по следам унгерновцев, несмотря на высланную вперед разведку, не обнаружили унгерновцев около перевала и спокойно в колоннах стали подниматься на перевал. Как только голова красной колонны приблизилась к перевалу, то унгерновцы с высоты 529 перевала и из‑за гребня, что было 300 шагов ниже и западнее перевала, открыли ружейный и пулеметный огонь, смешав всю колонну в месиво. Красные понесли потери не меньше, чем в 50 % всего отряда. После этого случая красные не пытались уже сидеть на хвосте колонны Азиатской конной дивизии и держались на почтительном расстоянии.

9 августа Азиатская конная дивизия дневала в п. Харацанском. 10 августа был радостным днем для Азиатской конной дивизии, так как прибыли пять сотен, оторвавшихся в Ново — Дмитриевке. Штаб — ротмистр Забиякин умело и спокойно вел их на запад по горным дорогам, имея направление на Мондокульские гольцы. Раньше он не мог присоединиться к дивизии, так как между ним и дивизией все время находилась сильная красная прослойка.

11 августа дивизия ночевала в п. Хамней. Здесь генерал Унгерн разделил дивизию на две колонны. В первую колонну под личным начальством Унгерна вошли: 3–й и 4–й конные полки, монгольский дивизион, артиллерийский дивизион с 6 орудиями, пулеметная команда подполковника Евфаритского, главный обоз, лазарет и все гурты. Запасные кони были разделены на два косяка. Во вторую колонну под командой Резухина вошли: 1–й и 2–й конные полки, китайский дивизион, взвод артиллерии с 2 орудиями (Шестаковича) и пулеметная команда с 4 пулеметами (сотника Иванова).

Рано утром 2–я бригада с Унгерном ушла вперед, а 1 — я бригада выступала на 5- 6 часов позднее и шла в арьергарде. В тот же день генерал Резухин имел с наседавшими красными короткий арьергардный бой на речонке Хамней: красные понесли большие потери.

12 августа бригада Резухина прошла п. Цикирский. При переходе вброд небольшой речонки Хайки, генерал Резухин обратил внимание на местность, как будто бы специально созданную для оборонительного засадного боя. Обстановка требовала дать красным основательную трепку, чтобы отучить их сидеть на хвосте унгерновских колонн.

От переправы через речушку по перпендикуляру на запад шло небольшое дефиле. Это дефиле занял 1–й Конный полк, орудия хорунжего Шестаковича и пулеметная команда Иванова. Западный берег был отлогий и до дефиле в 400–500 шагов представлял голую ровную местность без каких‑либо укрытий. Наоборот, восточный берег был крутой и высокий.

Во второй половине дня показалась колонна красных. Дойдя до речки Хайки (приток Джиды), красная конница стала спешиваться. Подъехала на телегах пехота, и перед речкой скопилось в течение короткого времени до 2000 бойцов. Они начали переправляться через речку, не высылая никакой разведки вперед. Когда на западном берегу скопилась большая часть красных, то 1 — й полк, артиллерия и пулеметы открыли огонь с постоянным прицелом, а артиллерия на картечь. Что получилось с первыми выстрелами шквального огня унгерновцев — представляю судить читателю. Красные устлали ровную поляну телами. Живые еще карабкались на крутой берег Хайки, но пули пришивали их к обрыву. Убегающих, немногих оставшихся в живых на восточном берегу реки и спешно уходивших преследовал огонь артиллерии. Нужно думать, что из 2000 красных ушло невредимыми не больше 500–600 человек.

Этот бой с красными был последним и, пожалуй, самым кровавым и успешным в пределах Руси. Красные надолго оставили унгерновцев в покое. В пределах Монголии красные приближались к ним с большой осторожностью.

14–15 августа дивизия находилась на Модонкульском водораздельном хребте и перешла государственную границу. 16 августа вышли на берег реки Ури. Пройденный путь был весьма труден. Дорог не было, были едва заметные тропы. Их приходилось расчищать, чтобы прошли орудия и повозки. Пушки поднимали и спускали на канатах. Кто проходил через Модонкульский хребет, для тех людей не существует непроходимых горных мест.

Последний раз Азиатская конная дивизия вся вместе стояла на берегах Ури. Во второй половине дня 16 августа Унгерн со своей 2–й бригадой пошел на запад, к Эгийн — голу, а Резухин на юг и 17 августа стал биваком по обеим сторонам Эгийн- гола, оставив сотню 1 — го Конного полка сотника X. (к сожалению, фамилии не помню) в сторожевом охранении в 4–5 верстах от бивака. В этой сотне числился и я.

Резухин, оставляя сотню в сторожевом охранении, просил меня помочь командиру сотни в его распорядках по несению сторожевого охранения. К ночи сотня выставила три заставы. От правой фланговой заставы выслан сильный разъезд в сторону р. Селенги.

Генерал Резухин стал биваком на Эгийн — голе двумя группами: на левом берегу стал 1–й Конный полок, на правом 2–й Конный полк. Палатка Резухина была поставлена в предгорье, вблизи 2–го Конного полка. Унгерн со 2–й бригадой, перейдя Эгийн — гол, ушел на расстояние около 30 верст от 1–й бригады и стал биваком на дневку.

Итоги похода на Русь.

Потери Азиатской конной дивизии с 20 июля по 14 августа, за время похода на Русь, весьма незначительны сравнительно с потерями красных.

Обстановка с 17–20 августа не позволила заниматься подсчетами, выводами, заключениями, и только в эмиграции, в беседах со старыми бойцами Азиатской конной дивизии выясняется до некоторой степени верная картина. Приходим к выводам, что потери Азиатской конной дивизии убитыми не превышали 200 человек, тяжело раненых, но находившихся в обозе доктора Рябухи на было не больше 50 человек, а сколько было легко раненых — никто не считал. Все способные сидеть на коне считались легко ранеными. Примером служит сотник Н. Вицев, который, несмотря на очень серьезное ранение ноги, не покинул своей 5–й сотни 2–го полка, и поправлялся на коне и в походе.

Много было бежавших бурят — всадников. Они бежали в последнее время пребывания на Руси, когда дивизия проходила по густо населенному бурятами району Це- жинская — Цикирская, Харацанская — Хамней. Мой прекрасный вестовой Джамсаров давал мне понять, что пора “втекать”, обещая мне, что его сородичи меня укроют от красных. Я его выругал, он мрачным ушел, а через день скрылся на своем Сивке, который, к слову сказать, поражал своим умом. Буряты — всадники своим диким животным инстинктом чувствовали печальный конец Азиатской копной дивизии и заблаговременно “втекали”, когда сложилась для них благоприятная обстановка.

Таким образом, потери Азиатской конной дивизии нужно считать примерно такими: убитыми 200 человек, бежавшими 120 человек, а всего 320 человек + 50 тяжело раненых. Но за это время дивизия получила пополнение из красноармейцев 100–120 человек. Следовательно, дивизия в своем составе почти не уменьшалась и была в полной мере боеспособной. Но горе было в том, что моральный дух в ней был убит, оставалось мало патрон, еще меньше артиллерийских снарядов и почти не оставалось перевязочных материалов.

Азиатская конная дивизия нанесла красным весьма чувствительные потери. Подсчитывая на память, во всех вместе взятых боях они потеряли убитыми не меньше 2000–2500 человек, а сколько ранеными — “Ты, Господи, ведаешь”. Особенно тяжелые потери красные понесли на реке Хайке и у Гусиноозерского дацана.

Заговор и бунт.

Моральное состояние чинов Азиатской конной дивизии.

С того времени, когда Азиатская конная дивизия от Загустая (северный берег Гусиного озера) повернула назад и пошла в пределы Монголии, генерал Унгерн впал в дикую жестокость в отношении офицеров, особенно поступивших в дивизию в Монголии, не считаясь ни с заслугами их в дивизии, ни с чинами, ни с возрастом.

После боя 4 августа у д. Ново — Дмитриевка в обозе появились в качестве погонщиков скота бессапожные офицеры (сапоги с них снимали). Они шли в случайных “опорках” или заворачивали ноги в куски сухих бычьих кож. В числе бесса- пожных офицеров — погонщиков оказался прекрасный кадровый офицер, бывший курсовой офицер Михайловского артиллерийского училища капитан Оганезов. Он свое артиллерийское дело знал в совершенстве. Попал в число погонщиков за следующий проступок: в бою, кажется, у Капчаранки вел правильный огонь по высоте, на которой засели красные, с закрытой позиции. К батарее подскакал Унгерн и стал распекать Оганезова за то, что он стреляет с закрытой позиции, обвиняя его в трусости. Капитан Оганезов с достоинством ответил: “Я, Ваше Превосходительство, одинаково хорошо стреляю как с закрытой, так и открытой позиции и, как::зволите видеть, снаряды ложатся среди цепей красных. Не находил нужным ста-.овиться на открытую позицию и подвергать артиллеристов быть убитыми, хотя 5ы шальными пулями”. Такой ответ привел Унгерна в бешенство и он, избив Ога- :езова ташуром, отправил его погонщиком скота.

До чего дошел страх у офицеров перед Унгерном иллюстрирует такой случай: на одной из ночевок сидела группа офицеров и говорила об ужасах, творимых Унгерном. К группе офицеров подбежал один из ординарцев Унгерна и передал приказ немедленно явиться к “дедушке” и добавил, что “дедушка” сильно сердитый. Тот, предчувствуя недоброе, вместо того, чтобы являться к Унгерну, сел на коня и скрылся во мраке ночи. Какова его судьба — неизвестно.

Не помню точно места, кажется, идя от Сактуя, на пути лежал трудно проходимый перевал, покрытый лесом. Дороги в полном смысле этого слова не было, а была тропа. Нужно было расчищать лес и на лямках поднимать пушки.

Генерал Резухин приказал развести на перевале и вдоль пути подъема костры и, сидя у костра на перевале, следил за подъемом орудий. Подъехав к Борису Петровичу, я спешился и подсел к нему, чтобы выкурить его приличную папиросу (у него еще был запас). Мы молча любовались красивой картиной военной жизни. Совершенно неожиданно перед нами появился на коне Унгерн и, не говоря ни слова, с искаженным от злобы лицом, с размаха ударил ташуром два раза Резухина и также неожиданно скрылся, как появился. Появление, избиение, исчезновение произошли в период времени 1–1,5 минут. Инцидент был диким, нелепым. Он нас обоих парализовал. Когда я пришел в себя, то незаметно отошел от Бориса Петровича, предоставив ему в одиночестве пережить великую драму позора.

Фактически, я болтался в дивизии не у дел. К строевой службе я был еще не годен, так как рана моя не зажила, и я с трудом ходил. От хозяйства дивизии я устранился, так как командиры полков об этом заботились сами, а в обозе был капитан Мысяков, который фактически и был дивизионным интендантом. На мои сетования на бездеятельность генералу Резухину он, улыбаясь, отвечал: “Конь у Вас спокойный, погода хорошая, места интересные — Вы турист и им оставайтесь…” У меня еще оставалось 3 казака и 1 офицер из агитаторской ячейки, и с ними я обычно ехал в хвосте строевых частей.

9 или 10 августа Азиатская конная дивизия двигалась по открытому плато длинной лентой. Я на обычном месте, а позади меня тянулся обоз с ранеными. Слышу команду: “Смирно!” Скачет генерал Унгерн, нагоняя колонну. Поравнявшись со мною, он, молча, с размаху ташуром нанес два удара по шее моего Рыжки, так как я инстинктивно откинулся назад и вправо. Рыжка, не привыкший к столь грубому обращению, метнулся в сторону. Пока мы с конем приходили в себя, Унгерн был далеко впереди.

У меня осталась мысль, что очередь доходит до меня. Не прошло и полчаса, как ко мне подъехал прапорщик Бурдуковский и, отдавая честь, сообщил: “Господин полковник, “дедушка” приказал вам состоять всадником в 3–й сотне 1–го полка”. Столь милостивому наказанию (за что?) я обрадовался и через 10–15 минут ехал на правом фланге славной 3–й сотни 1–го Конного полка, которой командовал прекрасный сотник (фамилию, к сожалению, забыл). Полковник Парыгин позднее приказал мне следовать не на правом фланге сотни, а с “замыкающими”, с вахмистром, а в бою быть старшим над санитарами и следить за их работой, так как я не мог сам садиться в седло и, следовательно, к бою был негоден.

Не помню, при каких обстоятельствах, но примерно 8 или 9 августа стало точно известно, что дивизия идет в Урянхайский край. Такая весть была принята всеми чинами дивизии с большой тревогой. Все понимали, что, уходя в Урянхай, все будут обречены на гибель. Генерал Унгерн был убежден, что его коренные даур- цы охотно пойдут за ним куда угодно и только “пришлые” офицеры, а особенно кадровые будут против, а потому их нужно “изъять” из дивизии. Недалекий Бурдуковский не сумел скрыть мыслей Унгерна и над офицерами, поступившими в дивизию в Монголии, нависла угроза быть убитыми своими же соратниками — белы- ми. “Квазимодо” — Бурдуковский похвалялся даже, что “дедушка” рекомендовал ему вывести в расход тех офицеров, которые гонят гурты скота, но он — Бурдуковский, ответил, что еще успеется.

Над дивизией нависла черная туча. Офицеры на биваках собирались кучками и обсуждали безысходность. Всадники тоже говорили о нежелании идти в Урян- хай. Унгерн чувствовал, что в дивизии идет брожение и, вызвав поручика Князева — своего политического осведомителя — приказал ему собрать сведения о настроении офицеров в дивизии.

Поручик Н. Н. Князев взялся за это дело крайне неумело. Кроме того, к нему отношение офицеров было отрицательное, и в его присутствии офицеры умолкали и держали язык за зубами. 14 августа Князев застал группу старших офицеров: полковников Кастерина, Хоботова, Парыгина, войскового старшину Слюса, около коих не было ни одного всадника. При приближении Князева штаб — офицеры молча разошлись. Князев заключил, что здесь кроется заговор.

В своих воспоминаниях поручик Князев говорит о том, что даже генерал Резухин мечтал о чистой простыне на постели и пожить хотя бы месяц в условиях культурной жизни. Тот же Князев констатирует, что у него сложилось твердое убеждение, что ни офицеры, ни всадники не хотят идти в Урянхай, о чем он и доложил Резухину. Генерал Резухин таким докладом был поражен и приказал Князеву о таком настроении дивизии немедленно доложить Унгерну. Князев спешно стал догонять колонну генерала Унгерна. До какой степени все офицеры были наэлектризованы репрессиями и ожиданием своего ареста, служит следующий пример: Князев, нагоняя колонну Унгерна, достиг тыла 2–й бригады, где старшиной был Мысяков. Появление Князева в обозе и прибытие в его палатку Мысяков посчитал арестом и встретил Князева словами: “Вы, поручик Князев, прибыли меня арестовать?”

Поручик Князев не решился идти сам докладывать Унгерну, а явился к начальнику штаба подполковнику Островскому и доложил ему о настроении в дивизии и нежелании дивизии идти в Урянхай, прося его о сем донести до сведения Унгерна. Островский резко отклонил предложение Князева идти докладывать о сем Унгерну, ссылаясь на то, что жизнь ему еще не надоела. Князев пошел сам к Унгерну, но, увидав, в каком настроении тот находится, мог только рапортовать: “Поручик Князев прибыл” и, не получив на свой рапорт ни звука, удалился, не сделав столь важного для генерала Унгерна доклада. Он поскакал к генералу Резухину, надеясь, что тот доложит Унгерну о нежелании чинов дивизии идти в Урянхай.

Откуда же у поручика Князева сложилось столь твердое убеждение, когда офицеры ему об этом не говорили? Он вывел заключение из беседы с всадниками, кои не были так запуганы и загнаны, как офицеры и открыто заявляли о своем нежелании идти в Урянхай. Раз не желают идти всадники, то, естественно, не хотят идти и офицеры, в том числе и сам Князев.

Заговор.

Я далек был от заговорщиков и от всех внутренних дел дивизии. С одной стороны, рана моя, хотя и затянулась, но кость не окрепла, и я сильно страдал от пешего хождения. С другой стороны, я держался в стороне и только изредка бывал у генерала Резухина, ведя с ним разговоры на посторонние темы, и оба вместе мы отдыхали душой в хороших воспоминаниях.

Но заговор назревал, я это видел и чувствовал. Кто положил ему начало, трудно сказать, скорее всего, он зародился в головах многих, но душой и руководителем его являлся полковник К., а исполнителем — С.67. Заговорщики ставили целью “убрать” генерала Унгерна. Дивизию должен принять генерал Резухин и вести ее на восток, к генералу Семенову. За “устранение” Унгерна взялся поручик Маштаков, к слову сказать, один из офицеров, которого Унгерн ценил. Маштаков пытался “ликвидировать” Унгерна одиночным порядком, на походе, выстрелом в в упор, но, подъехав к нему на походе, не имел силы воли выполнить свое намерение и с поджатым хвостом отъехал.

Как же заговорщики мыслили устранить Унгерна, если (особенно полковник Парыгин) настаивали на том, чтобы уговорить Резухина пойти против Унгерна и принять дивизию, что может произойти без кровопролития? Но более реальные головы понимали, что Резухин на это не пойдет, а, следовательно, необходимость заставляет устранить и самого Резухина. На этом и порешили, и вырабатывали план его осуществления и ожидали подходящей обстановки. Так обстояло дело в 1–й бригаде.

Независимо от заговора, зародившегося в 1–й бригаде, совершенно самостоятельно зародился заговор и во 2–й бригаде. Во главе заговорщиков были подполковник Евфаритский и доктор Рябухин, но последний, как трусливый, был негодным для такой роли. Заговорщиками руководил умный, волевой Евфаритский. Всадники, несомненно, знали о заговоре господ офицеров, сочувствовали ему, и среди всадников не нашлось ни одного предателя офицеров. Значит, вся дивизия была согласна с тем, что идти путями генерала Унгерна она дальше не желает.

Унгерн, витая в пространстве, верил в свое особое назначение, хотя и догадывался о нежелании “постороннего элемента” идти в Урянхай, собрался их устранить, убежденный в том, что его коренные “даурцы” пойдут с ним, куда угодно.

Генерал Резухин из доклада поручика Князева был больше осведомлен о настроении в дивизии. Он готов был следовать за Унгерном до конца, по решительных мер против заговорщиков не принял, так как не считал, вероятно, доклад Князева верным в полной мере, а может быть, будучи фаталистом, предоставил грядущие события на волю Рока.

Бунт в бригаде генерала Резухина.

В деталях его описывают по — разному. И сами участники нетождественны в своих изложениях. Я был далеко от этого дела. Та версия, которую я принимаю — наиболее правдивая.

1–я бригада, как было указано раньше, стала на ночевку и дневку по обеим сторонам Эгийн — гола. На правом берегу стал 2–й полк, а на левом 1–й полк. Генерал Резухин приказал разбить палатку вблизи 2–го полка, в полугоре. Вечером подъезжал на неоседланном коне к палатке командира 2–го полка полковника Хоботова и говорил о разных хозяйственных делах.

Хоботов по отъезде Резухина вызвал командира 5–й Оренбургской сотни сотника Немцева и приказал, чтобы сотня была в боевой готовности. На вопрос сотника Немцева: “Для какой надобности, г — н полковник?” — получил ответ: “Об этом узнаешь потом”. Кони были заседланы, всадники легли спать одетыми, имея оружие при себе.

Лагерь стал засыпать. Настроение в лагере было жуткое. Неслышно было ни песен, ни шуток. Молитва в этот вечер пелась с каким‑то особым вдохновением. Как только в лагере наступило успокоение, в палатке командира 2–го полка полковника Хоботова собрались полковник Кастерин и войсковой старшина Слюс и окончательно порешили, что генерал Резухин не пойдет против генерала Унгерна и, как ни жаль Резухина, но, спасая жизнь 2500 всадников и офицеров, нужно пожертвовать и им, другого пути нет. Откладывать принятого решения на долгий срок нельзя, так как в ближайшие же дни будут арестованы все неугодные офицеры, поскольку оба генерала, наверное, знают о заговоре.

На том и порешили. Приведение плана исполнения взял на себя храбрейший из храбрых, войсковой старшина Слюс. Он пошел в бывшую свою 5–ю сотню и вызвал прапорщика Хлебникова, урядника и еще двух казаков. Все взятые Слюсом были люди, преданные своему бывшему командиру сотни. Знали или нет эти всадники, куда и зачем ведет их Слюс — неизвестно, но, скорее всего, первые двое знали. Заговорщики двинулись к палатке Резухина. Проходя мимо крепко спавших ординарцев, они забрали винтовки и шашки конвойцев и спрятали в ближайших кустах. Перед входом в палатку Резухина догорал костерок.

По одним данным, генерал Резухин спал в палатке, по другим — у костра вместе с ротмистром Нудатовым, который выполнял при нем временные обязанности начальника штаба. Точно известно, что Резухин спал с обутой одной ногой, а сапог с другой ноги был у входа в палатку. Заговорщики приблизились к палатке генерала. По одним сведениям, Слюс вступил с проснувшимся Резухиным в переговоры о принятии в командование дивизии и устранении Унгерна, на что последовал категорический отказ, по другим, наиболее верным, заговорщики, подойдя к палатке, открыли по ней огонь.

Резухин, будучи раненым куда‑то в верхнюю часть тела (кажется, в предплечье), вскочил и бросился к лагерю, отстреливаясь от заговорщиков из браунинга, взывая: “Хоботов! Второй полк, ко мне!” Он пробежал 4–ю сотню и на границе между 4–й и 5–й сотнями остановился. Лагерь проснулся. Всадники, частью 4–й сотни, частью 5–й сотни окружили генерала Резухина, выражая ему свое соболезнование. Полковник Хоботов подбежал к 5–й сотне и скомандовал: “По коням!" Сотня села на коней.

Тем временем заговорщики не отставали от Резухина. Слюс, расталкивая всадников, окруживших кольцом Резухина, выдвинул вперед урядника и, передавая ем\ револьвер, приказал стрелять в голову. Раздался выстрел, и Резухин с простреленной головой (восемнадцатая рана) упал мертвым. Ротмистр Нудатов направил револьвер на урядника, но войсковой старшина Слюс отвел его руку и сказал: “Успокойтесь, успокойтесь… Все кончено…”

Казаки быстро исчезли и заговорщики одни остались у тела генерала Резухина. Полковник Хоботов одному взводу 5–й сотни и ординарцам приказал рыть в предгорье недалеко от палатки генерала могилу68. Она быстро была вырыта. Осторожно и бережно перенесли тело Резухина к могиле. Кто‑то из офицеров ощупал тело Резухина и ничего при нем не нашел. С тела сняли только ладанку, которую впоследствии передали мне. Недостающий один сапог нашли около входа в палатку, принесли его к могиле и положили в могилу.

Когда тело генерала зарывали, прискакал на неоседланном коне полковник Парыгин. Через час — полтора на склоне горы появился сиротливый свежий холмик земли, приютивший останки хорошего человека, прекрасного начальника и храброго солдата.

Пятая сотня стояла в полной боевой готовности к действию. Около нее находился сам полковник Хоботов, на случай, если кто‑либо не исполнит его приказаний, то привести непослушных в повиновение при посредстве 5–й сотни, но таковых не оказалось. Бригада понимала, что смерть Резухина освобождала их от Унгерна.

Мы, находившиеся в сторожевом охранении, примерно в полночь слышали выстрелы, раздававшиеся со стороны бивака, обсуждали их с офицерами. Но так как связь с биваком поддерживалась тремя летучими постами, и они ничего не сообщали тревожного, то мы у костра задремали.

Около 4–5 часов утра я сквозь сон услышал топот быстро бегущих коней и проснулся от громких выкриков: “Где полковник Торновский?!” — “Я здесь, что нужно?” — “Вас, господин полковник, немедленно просят прибыть в бригаду” — “Кто и зачем?” — “Пожалуйте, господин полковник, скорее ехать, а там, на биваке, узнаете…”

Сначала я подумал, что пришли мои последние минуты жизни, но подчеркнуто — вежливое отношение всадников, прибывших за мною и та поспешность, аккуратность в оправке седла на моем Рыжке прибывшими всадниками и помощь мне забраться в седло — меня как‑то успокоили, и мы крутой рысью поехали на бивак.

Светало, когда я подъезжал к биваку. Бивак был в движении. Готовили чай. В стороне, на пригорке, сидела группа старших начальников бригады: полковники Хоботов, Парыгин, Кастерин, войсковой старшина Слюс и 2–3 командира дивизиона. Я подъехал к группе начальников и с коня спросил: “Кто меня вызывал?” — “Слазьте с коня, господин полковник, и садитесь к нам”.

Я слез и сел. Хоботов спокойно сказал: “Генерала Резухина нет в живых. Мы постановили уходить на восток. Вы среди нас старший и самый опытный. Мы просим Вас принять бригаду. Мы все охотно подчиняемся Вам”. Не нужно было никаких расспросов, так как свежий могильный холмик в 50 шагах рассказал о драме, совершившейся несколько часов тому назад. Сердце сжалось за участь моего, пожалуй, единственного защитника в чужой для меня обстановке.

“Дайте мне, господа, 5–10 минут на размышление. Я плохо уясняю обстановку”. Я встал и стал ходить, стараясь привести мысли в логическое состояние, отыскивая правильное решение, и дал ответ: “Принимать в командование бригаду мне не имеется оснований, так как для большинства унгерновцев я чужой человек и плохо знаю уклад жизни частей. Ни я, ни меня всадники не знают. Предлагаю себя в конно — вожатые, а каждый командир полка останется в полной мере начальником над своей частью. Я буду назначать время выступления, остановок, дневок, избирать маршруты и прочее, а все внутренние управления частями будет в ваших руках. Для меня потребуется 2–3 офицера и взвод всадников, и к штабу моему ежедневно присылать для связи по 2 урядника, через коих я буду передавать приказания. Постараюсь с наименьшими потерями привести бригаду на восток — в Хайлар”.

Мое предложение безоговорочно было принято. Тут же был сформирован мой небольшой штаб, в который включен был полковник Кастерин, и назначен взвод всадников, по моему желанию, из 3–й сотни 1–го полка.

Первым моим приказанием было немедленно сниматься с бивака и принять меры к охране тыла. В арьергард была назначена 5–я сотня сотника Немцева, как самая надежная.

Через час, то есть примерно в 6–6.30 утра 17 августа бригада вытягивалась в походную колонну. Кастерин со взводом двинулся вперед по указанному мною маршруту к переправе на Селенге. На вопрос командиров полков о моем маршруте я ответил, что его я еще не имею. Главная задача — скорее перейти Селенгу и возможно на большую дистанцию оторваться от генерала Унгерна. Такой ответ в полной мере удовлетворил командиров частей.

Перед выступлением кто‑то из офицеров, кажется, ротмистр Нудатов передал мне ладанку, снятую с шеи генерала Резухина. Я ее положил в полевую сумку и где- то на Орхоне, несколько дней спустя, рассматривая ладанку, обнаружил, что в шелк была зашита грамота Богдо — гэгэна о возведении ламаиста батора Резухина в княжеское достоинство. К великому сожалению, ладанка потеряна во время ночного движения в горах Хэнтэй, когда я утерял походную полевую сумку (оторвался ремень) и в ней погибла ладанка генерала Резухина, единственная подлинная карта Монголии, вычерченная геодезистом Лисовским и другие важные документы.

В воспоминаниях Н. Князева легкомысленно указано, что вещи генерала Резухина были разграблены. Ротмистр Нудатов все немногочисленные вещи Резухина раздал его ординарцам, а ценностей у генерала не оказалось. Нашлось около сотни китайских долларов и серебряная мелочь, и она была сдана в денежный ящик, заключавшийся в двух переметных сумах. Стоимость ценностей денежного ящика по курсу не превышала 3000 долл., коими и располагала бригада, двинувшись в переход, считая по птичьему полету 1200 верст, а в действительности — по маршруту в 1600 верст.

Мне не приходилось до сего времени встретиться в эмиграции с полковниками Хоботовым и Парыгиным. Передавали, что Парыгин категорически отвергает свое участие в убийстве генерала Резухина, но не отрицает участия в заговоре.

Бунт в бригаде генерала Унгерна.

В ночь с 18 на 19 августа отряд генерала Унгерна стоял биваком на обширном плато вдоль дороги, идущей к оз. Хубсугул. Унгерн чувствовал, что в бригаде неблагополучно. Верный монгол накануне еще говорил генералу, что в 1–й бригаде не все благополучно. Становясь на дневку, Унгерн разбросал бригаду на биваке. Отдельно поставил полки, а на большом расстоянии от них (1–1,5 версты) поставил монгольский отряд. Свои палатки разбил посредине, поближе к монголам.

Настроение во 2–й бригаде было еще хуже, чем в 1–й, так как с ними был сам Унгерн и, следовательно, опасность для каждого весьма неотвратимая. Совершенно определенно утверждаю, что заговорщики 2–й бригады не были связаны с заговорщиками первой. Наоборот, каждая из групп боялась проникновения сведений о заговоре в другую бригаду.

Заговорщики 1–й бригады считали невозможным довериться недостаточно серьезным людям из второй, а заговорщики 2–й бригады не допускали мысли, что такие столпы барона, как Парыгин и Хоботов пойдут на такое дело. Кроме того, в 1–м и 2–м полку было много коренных “даурцев” — думали, что они останутся верными Унгерну до конца.

Во главе заговора, как указывалось раньше, стояли подполковник Евфаритский и доктор Рябухин. Непосредственным исполнителем был капитан Сементовс- кий. С внешней стороны заговорщики решали, что Унгерна нужно принудить сдать командование дивизией Резухину, но понимали, что пока он жив, не примет никаких условий и его неизбежно нужно “ликвидировать”.

Заговорщики точно распределили свои роли: Евфаритский и Сементовский брали на себя главную задачу — ликвидацию Унгерна. Рябухин взял на себя руководство перебить окружение Унгерна: прапорщика Бурдуковского, штаб — ротмистра Белова, вестового Перлина и ординарца Бушмакина. Опасались, что монгольские части встанут на защиту генерала Унгерна, а потому приготовили к бою один взвод артиллерии, поставив на позицию фронтом к монгольским частям. Из Пулеметной команды 4 пулемета встали на позицию и изготовились к бою, фронтом на палатки Унгерна.

Командир 4–го Конного полка войсковой старшина Марков устранил себя от непосредственного участия в экзекуциях, а командир 3–го полка есаул Очиров как- то незаметно стушевался. Оба отбыли согласно с действиями, предпринимаемыми Евфаритским. Оставался еще командир артдивизиона подполковник Дмитриев, но его заговорщики ни во что не посвящали, как человека некультурного и ненадежного, а чтобы обезопаситься от него, поручили одному из офицеров накачать его “до положения риз” ханой, что и было выполнено.

В начале второй половины ночи с 18 на 19 августа Евфаритский вошел в палатку начштаба Островского, разбудил его и приказал ему немедленно идти в Пулеметную команду и там оставаться до его приказания. Островский без возражения пошел к биваку Пулеметной команды. Группа офицеров во главе с капитаном Се- ментовским, штабс — капитаном Озеровым, поручиком Хлебниковым и другими на конях подскакали к палатке генерала Унгерна и из парабеллумов открыли огонь по палатке. Были брошены две гранаты. Унгерн выскочил из палатки и скрылся в лесочке, по одним сведениям, а по другим — вскочил на свою лошадь Машку, которая паслась на приколе вблизи палатки, и на ней скрылся. Факт остается один: что стрелявшие офицеры не убили и даже не ранили Унгерна. Он исчез в близлежащем перелеске.

Выстрелы на биваке всполошили лагерь. Сотни, артиллерия, обозы — все пришло в движение и без команд, приказаний седлали коней, запрягали повозки. Полки и артиллерия вытягивались на дорогу в сторону востока. Кое — где по биваку раздавались выстрелы. Это группа заговорщиков “ликвидировала” прапорщика Бурдуковского, вестового и ординарца Унгерна. Взвод артиллерии открыл огонь по лагерю монгол. Несколько удачно разорвавшихся снарядов в самом становище монгол сдунули их, как ветром, с места стоянки и они скрылись в темноте ночи в западном направлении, полагая, что на лагерь напали красные, и к рассвету были в 15–20 километрах от ночного бивака.

В вопросе “ликвидации” приближенных генерала Унгерна, каковую роль на себя принял доктор “Кано”, получилась заминка. Доктор Рябухин струсил и не выполнил своих обязательств. По одним сведениям, эту “обязанность” выполнил есаул Макеев (он сам это утверждает) с чиновником Федоровым, по другим — поручик Псиол. Один только ординарец Бушмакин проявил попытку к сопротивлению, а Бурдуковский и Перлин были убиты без сопротивления. Упоминается еще есаулом Макеевым, что был убит штаб — ротмистр Белов, но капитан Мысяков утверждает, что он его спас от расправы. Белов благополучно здравствует где‑то на западной линии Китайско — Восточной железной дороге, и Мысяков с ним в беженстве выпил не одну рюмку водки.

Вторая бригада, имея впереди 4–й Конный полк во главе с войсковым старшиной Марковым, вытягивалась в колонну. Одна лишь Пулеметная команда оставалась на позиции. Как гром с ясного неба раздался зычный голос Унгерна: “Марков, Бурдуковский, Очиров!!!” Он скакал вдоль вытягивающейся колонны на своей взмыленной Машке. “Куда, сволочи, собрались идти? В Маньчжурию локти кусать!?. Ты куда, старый дурак (подполковник Дмитриев), собрался? Заворачивай!” Дмитриев стал выводить из колонны артиллерию и заворачивать.

Великий страх обуял офицеров. Зычный голос Унгерна убил у них волю. “Ты, слепой, куда собрался!?” — встретил окриком генерал Унгерн есаула Макеева, но в ответ получил выстрел из револьвера. Пуля Макеева не задела Унгерна. Он вздыбил Машку и, сделав крутой поворот, скрылся в тумане предрассветного утра. Посланные Макеевым вдогонку Унгерну несколько выстрелов не достигли цели.

Эти выстрелы и исчезновение генерала Унгерна навсегда от своих войск привели в сознание весь отряд, особенно офицеров, и 2–я бригада пришла вновь в движение на восток.

Но те несколько минут, кои генерал Унгерн провел около колонны, заставили бежать из бригады подполковника Евфаритского, войскового старшину Маркова, капитана Сементовского и еще 5–6 человек. Впоследствии из бежавших один только Марков одиночным порядком вышел в Маньчжурию, а судьба остальных неизвестна.

Наступал рассвет. Колонна 2–й бригады Азиатской конной дивизии стояла на дороге без начальника. Группа оставшихся старших начальников: подполковник Костромин, капитан Мысяков, ротмистр Забиякин и герой дня есаул Макеев порешили, что командование бригадой должен принять старший — подполковник Островский. Говорят, что его нашли в Пулеметной команде, точно выполнившего приказание исчезнувшего Евфаритского. Было решено идти в Хайлар, а оттуда пробираться в Приморье, к атаману Семенову. Вторая бригада в 6 часов утра 19 августа 1921 г. тронулась в свой длинный путь.

Генерал Унгерн среди своих монгольских частей.

Кратковременное пребывание генерала Унгерна среди войск Бишерельту — гуна освещается разно. Заслуживают внимание две наиболее верные версии. Хорунжий Шеломенцев рассказывает.

19 августа части Бишерельту — гуна после ночного панического бегства из лагеря приводили себя в порядок на обширном лугу на берегу небольшой речки, спадающей в Селенгу. Часов в 10 утра мы увидали скачущего к нам на Машке генерала Унгерна. Соскочив с коня, с которого клочьями падала пена, он в великом раздражении ругал изменников, ушедших в Маньчжурию. Ругался виртуозно, как могут только ругаться строевые офицеры. Отойдя немного от гнева, он приказал хорунжему Шеломенцеву пригнать гурты скота и выдать монголам мяса столько, сколько они могут съесть, полагая, что мясо размягчит сердца монгол: он был уверен, что монголы не изменят ему и пойдут с ним в Тибет к Далай — ламе, на дружбу которого полагался, так как не раз переводил ему крупные суммы чистого золота.

Монголы с удовольствием ели мясо, выслушивали планы генерала Унгерна, но мысли их были другие. Было приказано подобрать с бивака, где ночевала последнюю ночь 2–я бригада, все второпях брошенное имущество. К вечеру генерал Унгерн отошел от гнева и был настолько милостив, что предложил русским офицерам и всадникам, находящимся при монгольских сотнях в качестве инструкторов, кто желает, ехать в Маньчжурию самостоятельно или догонять бригаду. Хорунжий Шеломенцев с двумя офицерами выразили желание ехать, и были отпущены.

Через два дня хорунжего Шеломенцева догнали 3 офицера и 3 казака, и он рассказывал: 21 августа на походе к генералу Унгерну подошел пешим Бишерель- ту — гун и попросил у генерала спички. Генерал Унгерн опустил повода на шею коня и стал шарить в карманах тарлыка, ища коробку спичек. Использовав беспомощное положение на седле генерала Унгерна, Бишерельту — гун ловким движением стащил его с седла. Монголы связали Унгерна по рукам и ногам крепкими сыромятными ремнями, поставили палатку, положили в нее бога войны, укрыли тарлыком.

Покончив с генералом Унгерном, монголы бросились избивать русских инструкторов и перебили всех, кроме тех трех офицеров с вестовыми, кои увидали первыми поступок монгол с генералом Унгерном и, предчувствуя беду, “стреканули” в кусты. Монголы, покончив расправу, сели на коней и исчезли в западном направлении.

Другая версия, изложенная есаулом Макеевым, такова. Во второй половине дня 19 августа монголы издали увидели скачущего к ним генерала Унгерна. Би- шерльту — гун рассыпал в цепь две сотни, и они встретили Унгерна беспорядочной стрельбой, не причинив ему вреда. Унгерн подскакал к монголам и зычно закричал: “Негодяи! И вы изменники?!” Монголы в страхе перед “богом войны” пали ниц, вымаливая прощение. Генерал Унгерн спокойно слез с Машки, сел на пень и сказал: “Дикие собаки, я вас прощаю…” Приказал принести воды и выпил почти весь монгольский жбан (больше двух бутылок). Затем приказал поставить майхан и принести магайло. Приказание было исполнено.

Выпив большое количество крепкой жидкости, генерал Унгерн лег спать и моментально уснул крепким сном, что было ему свойственно (спал мало, но очень крепко). Старшие монгольские начальники сидели в стороне от палатки и о чем‑то говорили. Уже в темноте монголы, как барсы, тихо подползли к палатке генерала Унгерна и кучей набросились на него, связали его по ногам и рукам и в таком виде оставили лежать в палатке, сели на коней и со своими частями скрылись в темноте ночной. Да, еще подробность: выходя из палатки, монгольские начальники кланялись низко генералу Унгерну, как богу войны.

Та или другая версия отвечает действительности, судить не могу. Склонен думать, что версия хорунжего Шеломенцева наиболее верная.

20 августа утром разъезд красного партизана Щетинкина, идущий по следам унгерновцев, увидел одиноко стоящую палатку. С большой осторожностью приблизились к ней и когда заглянули в нее, то увидали в ней связанного человека. Сняв с головы тарлык, они спросили: “Кто ты, товарищ?” — “Я начальник Азиатской конной дивизии, генерал — лейтенант барон Унгерн — Штернберг”. Красные партизаны оцепенели от таких слов, а затем на их лицах появилась великая радость. Сначала обыскали генерала Унгерна, а затем развязали и накормили. Обращение было самое лучшее. Затем усадили Унгерна в седло и, окружив его плотным кольцом, двинулись в пределы Руси.

Говорят, что при переправе через одну из больших речек на пути к Троицкосавску, генерал Унгерн делал попытку утонуть, но красные партизаны не допустили и в целости доставили его в штаб Щетинкина в Троицкосавске. В Троицкосав- ске Унгерн был принят подчеркнуто вежливо и на автомобиле отправлен в Верхнеудинск.

Причины бунта.

Они для читателя ясны, но не лишним будет их конкретизировать. В перспективе двадцатилетней давности события 17–19 августа 1921 г. на Эгийн — голе следует отметить следующее.

Офицерский бунт в Азиатской конной дивизии не был задолго задуман. Он вытекал из последних действий генерала Унгерна и был неотвратим, как стихия. Большую роль сыграло избиение Унгерном генерала Резухина. Всем офицерам стало ясно, что для генерала Унгерна нет людей в дивизии, коих он при малейшей провинности пощадит. Утверждали, что Унгерн составил список офицеров, кои по пути в Урянхай должны быть из дивизии изъяты. В списке внесены фамилии всех кадровых офицеров, офицеров, принятых в Монголии, и некоторых старших офицеров- даурцев. Прапорщик Бурдуковский по пьяной лавочке говорил о таком списке. Верен ли слух — утверждать не могу, но этот слух переполнил чашу человеческого терпения.

Уходя из пределов России, большая масса чинов Азиатской конной дивизии осознала, что в данное время с теми средствами, какими располагает генерала Ун- герн, борьба с большевиками — химера. Идейно отошла от взглядов Унгерна, и их больше ничего не связывало, а попытка Унгерна насильно увести в Урянхай грозила неизбежной смертью от того, или другого, или третьего.

Бунт произошел вскоре после перехода границы. Офицеры понимали, что медлить нельзя ни одного дня, ибо смерть уже витала над теми 13 офицерами, кои гнали гурты скота и над теми, кто еще на свободе — но внесены в список 30–40 человек “обреченных”.

Заговорщики не хотели смерти Унгерна, а особенно Резухина, но понимали, что нельзя останавливаться перед крайними решениями, ибо в противном случае будут жестоко уничтожены сами.

Всадники в полной мере сочувствовали действиям офицеров. Не было ни малейшей попытки противодействовать офицерам. Наоборот — активно помогали. Их интересы были тождественны с интересами офицеров.

В монгольских частях, особенно среди нойонов давно не было преданности и верности богу войны. Причин недовольства было много. Главные из них следующие.

Монгольская армия жила заветами великого Чингисхана, по учению которого нойон не должен оскорблять не только действием, но и словом подчиненного нойона. За проступок его можно придать смерти, но не наносить личного оскорбления. Генерал Унгерн же постоянно нарушал Закон Чингисхана, а всякий нарушающий Закон Чингисхана достоин смерти. Но Унгерн признан Богдо — гэгэном богом войны и убить его — смертный грех, а потому нужно избавиться от него без кровопролития.

Монгольские начальники обвиняли генерала Унгерна в том, что он нарушил Закон Чингисхана, не выручив чахар в бою под Троицкосавском, где много чахар попало в плен к красным, и было ими перебито, в том числе один гун, помощник Найден — гуна.

Монголы уяснили, что для генерала Унгерна Монголия — не цель, а средство для проведения каких‑то своих идей, чуждых для монгол. Вместо того чтобы защищать Ургу и Богдо — гэгэна от красных — он уходит от главной задачи монгольских частей куда‑то в неизвестность.

Генерал Унгерн не есть подлинный бог войны, так как убегает от красных, не победив их.

Знали ли все всадники — монголы о сформировании Временного революционного правительства Монголии во главе с Бодо — ламой, которое договорилось с Правительством СССР, и это правительство враждебно генералу Унгерну, но монгольские нойоны точно знали об этом. Новое Монгольское правительство — в Урге, и его признали князья и ламы, а, следовательно, они свободны от обязательств, возложенных на них старым правительством Монголии.

Нельзя не отметить, что генерал Унгерн совершенно не знал и не чувствовал сущности человеческой натуры. Подтверждений высказанной мысли много. Особенно поражает его незнание психологии монгол. После бунта во 2–й бригаде он, отпуская Шеломенцева и других русских в Маньчжурию, оставался одинок, отдавая себя в руки монгол. Он верил им, монголам, и хотел с ними связать свою судьбу, но они в течение нескольких последующих часов предрешили его печальный конец. Вывод: жизнь 3000 молодых, здоровых людей имела право на самозащиту.

Уход Азиатской конной дивизии в Маньчжурию.

Дивизия уходила из пределов Монголии двумя самостоятельными колоннами, не ища путей к соединению. Причиной этому то, что убийство генерала Резухина произошло в ночь 17 августа, и бригада должна была спешно уходить возможно дальше от генерала Унгерна и затерять свой след. В 1–й бригаде офицеры не знали о заговоре офицеров во 2–й бригаде, а, следовательно, не могли терять времени на связь со 2–й бригадой, хотя все выгоды были на стороне соединения бригад. Если бы дивизия вся шла вместе, то ей ни в какой мере не могли бы быть страшными красные, и она спокойно ушла бы из Монголии. Тем более им не страшны были бы красные монголы.

Путь на восток 1–й бригады.

Бригада в образцовом порядке, переменным аллюром пошла на юго — восток, к р. Селенге. Настроение у всех было прекрасное. На походе в мой штаб колонновожатого привезли “казну”. Ее принял полковник Кастерин. Она оказалась тощей, помещающаяся в двух переметных сумах и заключалась, главным образом, в малоценном билонном серебре весом в 2–3 пуда, отобранном когда‑то у Центросоюза. Было около 200 китайских бумажных долларов (из них около ста — у генерала Резухина) и около 20 фунтов ямбового серебра. Ни золота, ни других ценностей не было.

Во время переправы через Селенгу, часов в 8–9 вечера прибыл командир 5–й сотни 1 — го полка сотник Немцев и доложил мне, что при его сотне находится арестованный капитан Безродный. Как прикажу я поступить с арестованным? Оказывается, Безродный, по приказанию Унгерна, находился с частью Комендантской команды при Резухине, как глаза и уши Унгерна, но действительность показала: плохие глаза и уши у капитана Безродного. Его арестовал полковник Хоботов и передал в 5–ю сотню Немцева. Как и почему спасся Безродный при аресте, не знаю. Думаю, что полковник Парыгин рекомендовал его оставить для расправы мне, так как я едва не погиб из‑за него. Меня он мало интересовал. Я был весьма занят переправой частей и, отпуская хорунжего Немцева, я отдал приказание охранять Безродного до первой дневки, на которой и будет собран военно — полевой суд, который только и вправе решить судьбу Безродного.

На следующий день мне доложили, что при переправе через Селенгу сотни Немцева в темноте сбежал Безродный. Грешный человек, я сразу подумал, что Безродный не сбежал, а всадники спустили его в воду на корм рыбам, но оказалось, что он действительно сумел бежать, бросившись в воду и, симулируя потопление, выплыл. По Селенге доплыл на ялике до Троицкосавска, где вымаливал у Щетинкина прощение, но красный партизан не внял его мольбам и расстрелял.

Переправа через Селенгу заняла всю ночь с 17 на 18 августа. Непосредственно переправой руководили полковники Хоботов и Парыгин. Я сидел у костра над картой и решал вопрос, по какому пути вести бригаду на восток. Путей было два. Один путь — пройти мимо Урги с севера, другой — с юга. Первый путь значительно короче, но, наверно, придется дать бой красным. Первый путь был лучше в смысле пастбищ и водопоя, что выдвигалось, как главное, так как сохранение коней — спасение людей, вверенных моим заботам.

Я наметил по карте оба пути, и после окончания переправы всех частей пригласил Парыгина и Хоботова к своему костру, изложил им все плюсы и минусы каждого пути и просил их высказаться. Оба полковника признали путь севернее Урги более приемлемым, и мы единодушно на нем остановились, причем путь движения оставался для всех остальных в глубокой тайне.

На этом же совещании порешили отпустить немедленно монгольские сотни, так как они нам были не нужны. По пути на Керулене отпустили бурят, кои не пожелают идти в Маньчжурию, и они сумели рассосаться среди своих бурят, кочующих в большом числе в верховьях Керулена и юго — западным склонам Хэнтэя, спасаясь от красных в Забайкалье.

Здесь же установили определенный взгляд на свои цели, формулируя их так: “Признать для данного 1921 г. борьбу с большевиками для нас непосильной, когда население Забайкалья, не испытав большевистского режима, не на нашей стороне, а потому бригада не пойдет к атаману Семенову, а люди бригады вольны определить свою судьбу, как каждый найдет для себя лучшим. Мы связаны общими интересами и едины до выхода в безопасную зону от большевиков — до выхода на Керулен. Об этом решении пока не объявлять”.

Здесь же изучали на память свой путь, дабы в случае выбытия меня или кого- либо из нас троих, план пути был известен. Он лежал: к северо — востоку от Ван — хурэ на поселок Мандал, который отстоял в 45 верстах к северу от Урги. С Мандала перевалить южные отроги Хэнтэя и выйти в верховья Керулена, если не удастся выйти в верховья Толы. От Керулена взять круто на юг и, отойдя от него верст 70- 100, повернуть на восток в переделы Барги. Ожидали встретить красных при пересечении тракта Троицкосавск — Урга и на Керулене. Весь намеченный путь превышал 1200 верст, кои на степных конях можно будет пройти 27–30 дней при 5–6 дневках. Чтобы скрыть путь следования, арьергардной сотне забирать с собою всех встретившихся на пути монгол и отпускать их только после Керулена, когда минует красная опасность.

Переправа через Селенгу, несмотря на темную ночь и спешку, совершена была с малыми потерями. Утонуло или бежало человек 5–6 монгол и слабосильный скот из табуна и гурта.

Часов в 8 утра 19 августа бригада двинулась на восток. 20 августа были отпущены 2,5 сотни монгол в полном вооружении и снаряжении. Им дали уставших коней из табунов и рогатый скот. Расстались друзьями. Взяли с них слово, что пойдут по направлению Дзаин — Шаби и никому не скажут, где мы расстались. Исполнили ли они свое обещание, неизвестно.

За 19, 20 и 21 августа, меняя коней на привалах, прошли около 300 верст и стали биваком на р. Орхон вблизи красивого и богатого монастыря бога Солнца.

В составе 1–й бригады был китайский дивизион под командой прекрасной души командира майора Ли. В дивизионе насчитывалось до 240 человек, и они были разбиты, кажется, на 3 сотни. В качестве инструкторов в дивизионе было 4 офицера и 12 урядников. Майор Ли заверил меня, что китайцы останутся лояльны в полной мере новому командованию бригады, так как китайцев весьма устраивает уход в Маньчжурию, и они уйдут на службу к генералу Чжан Цзолиню. Тем не менее, зная мятежный дух китайских солдат и не имея возможности уплатить им жалование, которое они не получали 2 месяца, я приказал дивизиону на ночные биваки становиться отдельно, в расстоянии 0,5–1 версты. В ночь с 20 на 21 августа, на заре, я был разбужен шумом на биваке. На вопрос, что случилось, получил ответ: “Китайцы перебили русских инструкторов и ушли в неизвестном направлении в горы”.

Вскочил на коня, поехал на китайский бивак. Там уже хозяйничала дежурная сотня и был полковник Парыгин. Человек 80–100 китайцев стояло в строю без оружия. Майор Ли метался по биваку. Парыгин обратил мое внимание на изуродованные и полусожженные трупы 2 офицеров и 4 урядников, кои были при одной из китайских сотен, которая сбежала. Догонять и наказывать сбежавших китайцев не имело смысла. В наказание за товарищей было решено не вести с собою китайцев, а отпустить их на все четыре стороны, отобрав у них коней, амуницию и оружие. Майор Ли на коленях упрашивал разрешить ему следовать с 1 — м Конным полком, п это разрешение ему было дано. Зверски умученных двух офицеров и урядников похоронили с подобающими почестями, могилы сравняли с уровнем земли, чтобы не были приметны и не подверглись бы осквернению. Команда: “По коням!” — и бригада пошла к Орхону.

У храма Солнца на Орхоне простояли полсуток. Здесь представилась возможность переменить уставших коней. Их было много. Гурты скота тоже отказались идти дальше, из 500–600 голов осталось не больше 100–150. При поверке в сотнях коней и в табуне оказалось, что нужно переменить до 1000 коней. Вступили в переговоры с настоятелем монастыря, который был весьм^расположен к унгерновцам. После долгого торга он согласился за 1000 подбившихся коней и 150 быков дать 800 свежих коней и 100 баранов. Бригаду такая мена в полной мере устраивала.

Монголы подогнали неизвестно откуда взявшиеся табуны коней и чины бригады сами выбирали себе коней. Мне лично лама подарил своего верхового коня — ино- ходца, за которого я вечно благодарен ламе, так как конь оказался сильным, умным и не раз выручал меня из тяжелого положения в горах Хэнтэй. Баранов резали, мясо подсаливали и укладывали в сумы, как продовольствие на три — четыре дня.

22 августа бригада вытянулась в парадную колонну. Ни табунов, ни гуртов скота не было. Запасных коней (приблизительно один запасной конь на два человека) вели в строю на недоуздке. Колонна раздалась немного вширь, но все сидели на вполне годных конях и имели запасных. Не помню точно, какого числа (23 или 24 августа) пересекли тракт Урга — Троицкосавск.

Есаул Нечаев не пожелал со своим дивизионом кударинцев идти в Маньчжурию и просил его отпустить партизанить в районе Кудары. Уговаривал его отказаться временно от борьбы с большевиками, но он не внял голосу благоразумия. Долго прощались, целовались с нечаевцами, и они провожали нас долгим взглядом, оставшись на биваке. Уже в эмиграции, много лет спустя, узнал, что с год есаул Нечаев партизанил в верховьях Иро — Чикоя, был пойман красными и расстрелян. Пусть в потомстве сохранится добрая слава о достойном начальнике и бескорыстном борце за Белую идею.

На пройденном пути заслуживает еще один факт, который надо отметить: на одном из ночлегов исчез из бригады командир 2–го дивизиона 1 — го полка подъесаул Янков, бывший командир 3–го полка. Он ушел с вестовым и двумя вьючными конями при одном запасном коне. Что его толкнуло на тайное бегство и куда он бежал — неизвестно. В эмиграции он, как будто бы, не появлялся.

Попытка идти скрытно — напрасные были старания, так как след от похода бригады был слишком заметен. Остановка у храма Солнца на полсуток не могла быть скрытой от красных в Урге. Они знали, что мы где‑то в районе Мандала и идем северным путем на восток. Выходы из Хэнтэя по карте совершенно ясно определялись: или в верховья Толы, или в верховье Керулена. Но вот и долина Мандала. Из нее выходы во все четыре стороны и в частности, из нее идет путь по южным склонам Хэнтэя в верховья р. Толы или Керулена, куда я и вел части.

Бригада двигалась в колонне по три. Авангард, поравнявшись с разрушенным поселком Мандал, был обстрелян с южных гор красными. Я ехал в авангарде. Задерживаться было нельзя, нужно было проскочить обстреливаемое место возможно быстрее. Вызвал артиллерийский взвод поручика Шестакова и приказал ему открыть из двух пушек шрапнельный огонь по сопке, где засели красные. Сколько их там было — неизвестно. Языка достать было неоткуда. Поручик Шестаков — отличный артиллерист и со второй — третьей очереди шрапнели стали рваться над цепями красных на сопке. Они заметались по сопке, ища укрытий. В бинокль определилось, что их на сопке до 200 человек. Подвернулся местный монгол и сообщил, что те красные, кои сидят на сопке — косцы, которые здесь, в долине Мандала, косят сено. Они утром бросили поселок и ушли на сопки, так как получили сведения, что идут унгерновцы на Мандал. Тем временем бригада на рыси проходила обстреливаемое пространство и скрывалась на подъеме Хэнтэя. Бригада благополучно миновала опасное место, не потеряв ни убитыми, ни ранеными ни всадника, ни коня. Когда подходил арьергард, артиллерия снялась с позиции, и поручик Шестаков с грустью доложил, что в зарядном ящике осталось 3 снаряда. Стал вопрос, нужно ли для дела тянуть по горам 2 пушки и 2 зарядных ящика с тем, чтобы их сдать в Хайларе китайцам? На втором большом перевале выяснилось, что пушки нужно тянуть на подъемы на лямках людям. Посоветовавшись с Парыги- ным и Хоботовым, приказал Шестакову вынуть замки, снять прицельные приборы, а пушки и зарядные ящики столкнуть в пропасть, что ими с великим прискорбием и было выполнено.

Шли без проводника по карте, которая оказалась весьма точной. Кроме того, в бригаде были буряты, жившие в Монголии и знакомые с этими местами. На тропе, где она раздваивалась на верховье Толы и верховье Керулена, решили идти в верховье Керулена, так как не оставалось сомнений, что красные в Урге знают о нашем движении и заняли ближайший выход от Урги (40–50 км) — Толу.

Пересекли Хара — гол, как Тола именуется в своем начале, и вышли на Керулен. Соблазняло спуститься по ней до знакомого унгерновцам Улан — дабана, перевалить его и выйти на Керулен где‑нибудь вблизи и севернее Гун — Гулутая.

Стали спускаться до водораздела двух рек, перейдя на левый берег Хара — гол. Оторвались от реки и пошли горными долинами на юго — восток. Во второй половине дня, помнится, с головной заставой ехал полковник Кастерин. Послышались выстрелы. Первый полк пошел вперед. Когда я подъехал к 1–му полку, то он уже вел бой с красными. Обстановка была такова: дефиле из гор в долину Керулена было занято красными. Какие их силы и огневые средства — неизвестно. Полковник Парыгин повел энергично наступление тремя спешенными сотнями. Пулеметная команда подъесаула Иванова открыла огонь из 3–4 пулеметов. Наблюдая за боем, выяснил, что красные — регулярная кавалерия, числом до 400–450 бойцов при 6 пулеметах. Они заняли юго — восточные склоны дефиле и, чтобы сбить их, нужно делать большое обходное движение по горам. День склонялся к вечеру и до ночи обходная колонна не успеет закончить своего маневра, а, следовательно, к утру бригада окажется разобщенной в горах. К красным может подойти подкрепление за ночь. Было двое тяжело раненых офицеров и два убитых всадника. Большой бой. который нам навязывали красные, не входил в наши расчеты. Наблюдая за ходом боя, чувствовалось, что наступление ведется без энтузиазма — далеко не так, как атаковали красных у Ново — Дмитриевки или в Гусиноозерском дацане. Бойцы явно берегли свои жизни. Становилось ясным, что нужно уходить, но куда? Даже на карте Лисовского не были показаны пути в горном районе Хэнтэя.

Когда я ломал голову над картой, из арьергарда привели маленького, захудалого ламу неопределенного возраста с плохеньким конем. На вопрос, откуда он, ответил, что едет из Бревен — хийда на Орхон. “Знаешь ли дороги на Бревен — хийда по горам?” — “Если бы я их не знал, то не был бы здесь. В этих горах я родился прожил всю жизнь”. — “Ты знаешь, кто мы?” — “Знаю — унгерновцы, и натт '' — настырь молится Богу за успех вашего дела”. Стало ясно, что он знает дороп:. "Зудишь, что красные закрыли нам выход в долину Керулена?” — “Вижу. Мог нести вас другой дорогой в долину Керулена, где красных нет”. — “Веди’‘

Солнце склонялось к вечеру. Подъехав к полковнику Парыгину, я прну l_.lt не вести наступление вперед, а цепи задержать на месте до темноты и с темнотой уходить в арьергарде, а я поведу колонну по горам на север. Я со своим штабом двинулся с ламой вперед на север. Полковник Хоботов энергично перестраивал колонну и наводил порядок в ней, на что потребовалось немалое время, так как вся бригада сгрудилась в тесном месте, и перемешались кони и люди. Тут же сгруппировались и коноводы 1–го полка, который дрался с красными.

Два надежных урядника ехали около ламы, охраняя его. Лама же ехал уверенно, бормоча слова молитвы, перебирая правой рукой четки. Только к полуночи получил извещение, что 1–й полк оторвался от красных и идет в хвосте колонны. Дв\ х тяжело раненых везут на носилках. Убитых не сумели вывезти с поля боя. Колонк_ как с вечера начала подъем, так и шла все выше и выше. Становилось холоди Только к рассвету кончился подъем. Бригада растянулась на много верст, так шли гуськом, по одному, благодаря тому, что большинство всадников вели заЕН- ных коней.

С рассветом стала проясняться обстановка. Где мы — не знал. Ночью отсг лась у меня походная сумка и с ней погибла драгоценная карта Лисовского и др; важные документы. Вышли на плоскогорье. Когда часам к 10 утра туман рассеялся, то взорам представилась унылая картина: болотистое пространство, на котором кое- где виднелись чахлые сосны. Тропа шла среди болот, и опасно с нее было делать шаг в сторону. Часам к 11 утра под конскими копытами почувствовалась твердая почва. Лама слез с коня и сказал, что здесь нужно кормить коней — трава хорошая. Велика была радость всадников и коней. Вся бригада подтянулась, и здесь всадники разобрались по своим частям, и каждая сотня стала на свое место. Трава была высокая, сочная и кони тут же между сотнями начали жадно есть.

Сухая трава и ближайшие сосны были достаточными, чтобы запылали костры и на шомполах начали поджаривать баранину, которая имелась в сумах. Через 1–2 часа бивак спал крепким сном. Спал, скорчившись, и лама — проводник около моего костра.

В 3 часа дня уже в полном порядке двинулись дальше. Большинство сотен шло пешими, ведя коней в поводу. Картина местности оставалась той же. К ночи прошли верст 12–15 и остановились, по указанию ламы — проводника, на ночлег на таком же сухом месте, как в обед. В лагере послышались песни, громкий говор, смех. Значит, люди не устали, настроение неплохое. Нечего спать. Нужно идти вперед.

Расспрашивая ламу, я и буряты убедились, что он знает места хорошо и может вести бригаду и ночью, тем более что ночи были еще светлые. Часов в 10 вечера, поужинав, вся колонна, ведя коней в поводу, двинулась дальше, и к рассвету прошла верст 20, а может быть и больше. Из арьергарда доносили, что нет никаких признаков красных.

Таким порядком мы шли по горному плато Хэнтэй двое суток, изредка попадались небольшие горные кряжи, а затем вновь болота. Из них‑то и берут начало все реки, как Керулен, Тола, Иро, Шара, Хара и т. д.

30 или 31 августа приблизились к горному кряжу. Болота остались позади. Под ногами твердая почва и земля покрыта прекрасной высокой травой. Настроение в бригаде было хорошее. Нехватка баранины не печалила, так как в каждой сотне были подбившиеся кони, а зажаренная на шомполе конина — неплохое блюдо. На третьи сутки мы проходили довольно значительную речушку с топкими берегами, и лама объяснил, что это верховье Керулена, а южнее отсюда, верстах в 25–30 лежит Дзун — хурэ.

Отсюда бригада резко переменила направление движения и пошла на юго- восток. Пересекли хребет Цаган — дабан, южнее Бревен — хийда верст на тридцать, и твердыми увалами дошли до Керулена у монастыря Далайгун — хийд. В Далайгун- хийде оставили раненого. Монахам за уход оставили 20 фунтов билонного серебра. На Керулене не задерживались, хотя монголы точно утверждали, что ближе 50 верст красных нет.

От Далайгун — хийда двинулись на монастырь Лансар — Ганчжур, где я и отпустил проводника — ламу. При расставании с ламой я ему отсыпал в его кожаную суму фунтов 10–15 билонного серебра. Лама от умиления плакал. Снабдил его и одним из трех собственных коней, “гнедком”, который подбил ноги при походе еще на Русь. Конь был очень хороший, но требовал длительного отдыха. Лама провожал бригаду, стоя на коленях, устремив взор к небу — молился за наше благополучие.

Достигли Улан — Худа, где и остановились на дневку. Место было удобное, пастбища прекрасные. Частые монгольские кочевья. Здесь мы покупали для довольствия не баранов, а быков, так как баранина и конина неохотно елась. Вызвал “сум- ное”69 монгольское начальство и предложил ему мену коней, так как в бригаде оказалось до 400 подбившихся коней. Монголы стали торговаться и требовали сначала двух коней за одного, а потом трех коней за двух и, в конечном счете, согласились менять голову за голову, признав достоинство наших испытанных коней. Переменили только 320 коней, так как многие всадники предпочли оставить своих уставших, но надежных коней сырым и невыезжанным.

Вечером было собрано совещание старших начальников по “бурятскому вопросу”. Решили всех бурят, кои имеют по Онону родных или хороших знакомых, отпустить отсюда, а тех, кто таковых не имеют, распустить в районе оз. Буир — нур. По берегам озер Буир — нур, Далай — нор и речки Хуэ — гол кочует до 30 тысяч бурят, беженцев из Забайкалья.

Утром “…”70 сентября, когда построилась бригада для похода, выехали из строя те буряты, которые шли на Онон. Их ушло человек около 150–160 под начальством хорунжего (фамилии не помню). Они быстро сами распределились по двум сотням, взводам и строем провожали со слезами на глазах уходившую, поредевшую бригаду.

Дальнейший путь был безопасным в полной мере, и для многих старых унгерновцев был знаком. Скоро будут отпущены оставшиеся буряты, а, следовательно, в бригаде останутся русские и татары. Из последних многие изъявили желание остаться тоже в районе Маньчжурия — Хайлар, где жило много татар, занимаясь торговлей и среди сородичей — они скорее найдут труд.

Маршрут мой был на южную оконечность озера Буир — нур, обойти его с востока и выйти на Ганчжур — Хайларскую дорогу. С выходом 1–й бригады Азиатской конной дивизии на прямую, безопасную дорогу, я считал свою миссию “колонновожатого” законченной. Внутренние дела поредевших частей меня не касались. Там вершили дела полковники Парыгин и Хоботов. Мне делать в бригаде больше было нечего. Я считал, что неплохо было бы и многим русским остаться в районе озер Буир и Далай и осесть до лучших времен, а не идти в полосу отчуждения КВЖД. Свои соображения я высказал Парыгину и Хоботову. Они согласились с тем, что я выполнил свою миссию, и тепло благодарили меня за труды колонновожатого. Я при потере всего шести человек вывел бригаду к пределам Маньчжурии, а дальше судьба каждого определялась самостоятельно.

Оставался неясным один вопрос — с китайцами в Хайларе. В Хайларе старшим китайским начальником был генерал Чжан Куню, друг генерала Унгерна и большой доброжелатель белых. Полковники Парыгин и Хоботов просили меня взять на себя миссию переговоров с генералом Чжан Куню, которые дали бы право чинам бригады — русским и татарам свободного проживания в полосе отчуждения, выдачи охранных грамот и позволили получить деньги за подлежащее сдаче оружие, коней и конское снаряжение. От этой миссии я не отказался и принял ее.

12 сентября я со своим штабом и конвоем отделился от бригады и пошел вперед. Идя о двух хороших конях, 16 сентября я был в 20–25 км от Хайлара, на берегу р. Именца — хэ. Отсюда послал Кастерина с двумя всадниками в Хайлар к Чжан Куню для предварительных переговоров. К вечеру того же дня из Хайлара к биваку подъехал большой дорожный автомобиль, в котором приехал полковник Кастерин, доверенное лицо генерала Чжан Куню — некий провокатор Жуч, приглашая меня ехать к генералу для детальных переговоров. Я приказал штабу двинуться утром 17 сентября в Хайлар, а сам сел в автомобиль и через 40–50 минут был в Хайларе.

Генерал Чжан Куню принял меня очень любезно. Долго расспрашивал о генерале Унгерне и беспокоился за его судьбу. Ничего утешительного я ему сообщить не мог, так как и сам не знал ни о судьбе Унгерна, ни 2–й бригады, которая была с ним.

Переговоры об интернировании унгерновцев заняли немного времени. Генерал согласился сразу же выдать всем унгерновцам, когда бы они ни пришли, независимо от числа, паспорта на право проживания в Маньчжурии. До поздней ночи шел торг о стоимости оружия, коней, амуниции. Здесь генерал выказал большие коммерческие дарования и хитрость. Еще до объявления цен за каждый предмет он оговорился, что он не располагает средствами, чтобы купить по справедливой оценке. Подлежали сдаче оружие, прекрасные кони и амуниция, на что потребовалось бы много десятков тысяч. Нужно испрашивать кредиты от правительства из Пекина и ответ может прийти месяца через два — три. Такой срок едва ли устроит унгерновцев. Он же по “дружбе” из своих личных средств может предложить уплатить за все сдаваемое, независимо от его качества и количества лишь по 100 сер. долл. офицеру и 50 долл. всаднику. Я просил отложить вопрос до утра, и мы разошлись спать. Помещение было отведено в доме генерала. Чистые каны, чистые постели. Уснул, как убитый.

Утром бои притащили большие деревянные ванны, и первый раз за три месяца вымыл грешное свое тело. За обильным завтраком, с полковником Кастериным обсуждали всесторонне условия генерала Чжан Куню. Выхода у нас не было другого, как согласиться на его условия, о каковом решении я перед обедом и сообщил генералу, который удачную свою сделку нашел нужным спрыснуть шампанским.

17 сентября прибывший мой конвой стал сдавать оружие, коней и амуницию. Генерал Чжан Куню мне лично оставил обоих коней и оружие. Я высоко ценил подаренного мне ламой храма Солнца сивого иноходца. Этот конь был староват, ему было 12 лет, но он имел большую резвость и был очень умным. Своих коней имел неосторожность оставить на сохранение Жучу, но впоследствии, из Харбина, все мои попытки получить коней остались тщетными.

18 сентября я отправил двух урядников навстречу идущим полковникам Па- рыгину и Хоботову, уведомляя их об условиях интернирования, но оба урядника исчезли бесследно. Как оказалось потом, они не нашли бригады на намеченном пути, а нашли их только на берегах Далай — нора. Парыгин и Хоботов, не дойдя до южной оконечности Буир — нура, пошли к Далай — нору. Прождав бригаду 17, 18 и 19 сентября, переговорив с Чжан Куню, что он не изменит своего решения, когда бы ни подошла бригада, я решил ехать в Харбин, где рассчитывал найти свою семью.

18 сентября утром я просил Кастерина перед его отъездом в Харбин все оставшиеся деньги раздать конвойцам. Их осталось очень мало: около 10 фунтов билонного серебра и кусочки ямбового серебра. Выдача происходила в присутствии всех конвойцев, и они сами делили “казну”. Проделал эту ненужную операцию для того, чтобы потом не говорили, что я украл “пять пудов казенного золота “.

18 сентября вечером совместно с полковником Кастериным мы подписали письменное соглашение с генералом Чжан Куню. 18 сентября вечером уехал Кастерин, и я распустил свой штаб, получивший паспорта и деньги. 19 сентября уехал из Хайлара и я. Как впоследствии выяснилось, 1–я бригада пошла к Далай — нору. По пути были отпущены буряты. Много осталось в этом районе татар. В Хайлар сдавать оружие с Парыгиным и Хоботовым пришло не больше 550 человек. Произошли мелкие инциденты под “пьяную лавочку”, но, в общем, Чжан Куню выполнил полностью свои обязательства. Унгерновцы должны быть благодарными к памяти благородного генерала Чжан Куню.

Путь на восток 2–й бригады.

Во главе 2–й бригады оказался подполковник Островский — кадровый офицер, окончивший ускоренные курсы Академии Генерального штаба в Томске. Офицер он был знающий, но в нем отсутствовало волевое начало, а главное, он не понимал д\"ха унгерновских частей. Как он, так и другие старшие офицеры бригады не отдавали себе ясного отчета в обстановке конца 1921 г. Они решили идти к атаману Семенову и насильственным путем старались удержать людей в частях войск. Ташур есаула Макеева и других офицеров безостановочно гулял по спинам всадников.

Бригада 19 августа пошла к переправе на Селенге. На хвосте бригады оказались партизаны Щетинкина. Было ясно, что, не дав им “щелчка”, переправа через Селенгу осложнится.

20 августа утром арьергард под командованием есаула Забиякина заманил красных партизан в узкое ущелье и разгромил их настолько основательно, что они уже больше никогда не соприкасались с унгерновцами. Бригада спокойно переправилась через Селенгу, двое суток простояла на ней, приводя себя в порядок после переворота и боя.

План движения был намечен такой: по южным путям в обход Урги с юга. Трасса движения намечена была такая: Эрдени — Дзу — хурэ Дольце — гэгэна — уроч. Хара- Толгой — Шилин — худук — ставка Цэцэн — хана — уроч. Малханай — по отрогам Батухан — по северо — восточному берегу Буир — нура — Ганчжур — Хайлар.

Такой маршрут нужно считать недостаточно правильным, так как не было нужды уклоняться на север и идти на Керулен, когда время года позволяло идти более прямым и совершенно безопасным путем через Шабортай — гоби (степь). Красное командование в Урге вначале посчитало движение 1–й бригады за всю Азиатскую конную дивизию и не следило за южными путями, и 2–я бригада обошла Ургу с юга совершенно спокойно. Где‑то в районе хурэ Дольце — гэгэна остатки монгол, вкрапленные в части 2–й бригады, были отпущены.

В районе хурэ Батухан бежала сотня бурят Галданова. В бригаде шло брожение, так как большинство всадников не хотело идти к атаману Семенову. Старшие начальники такое настроение посчитали за отсутствие твердой воли у начальника отряда подполковника Островского и устранили его от командования, и отряд при-

Пути ухода Азиатской конной дивизии из Монголии в Маньчжурию.

нял подполковник Костромин. Подполковник Костромин был храбрый солдат, но любил выпить. Он знал унгерновцев и благополучно довел их до места назначения Хайлар — Гродеково.

От Хара — Толгой 2–я бригада пошла на север к Керулену, как мне позднее объяснили, потому что благодаря засушливой осени 1921 г. на прямых путях на восток не было воды, и воду везли в бочонках. Был случай, когда двое суток кони не пили. Причина основательная к уклонению на Керулен.

Пересекая восточный тракт Урга — Калган, был встречен отряд красных монгол, именовавшийся “номанхан — бароновский” (антибароновцы), кои везли 2 пушки в бычьих упряжках. К ним везли на монгольских телегах примерно 200 снарядов и черный порох в мешочках. Пушки у монгол отобрали. Из деревянных монгольских телег сложили костер, на него сложили порох, снаряды, деревянные части пушек и, уходя, подожгли. Через 30–40 минут унгерновцы услышали сильные взрывы. Рвались снаряды. Тела орудий бросили в разных местах в колодцы.

Вторая бригада имела по пути еще один бой с красными монголами в районе песков, не доходя гор Батухан. В результате боя унгерновцам достался табун прекрасных гобийских коней.

Примерно 27–28 сентября 2–я бригада в составе 500 всадников при двух орудиях, с 6–7 пулеметами, табуном запасных коней и вьючным верблюжьим обозом стали лагерем на берегах Буир — нура. Для переговоров с генералом Чжан Куню о пропуске бригады в Приморье к атаману Семенову отправился есаул Макеев. Макеев в своей книге воспоминаний долго и пространно повествует о перипетиях и осложнениях переговоров с Чжан Куню. Фактически же все произошло гораздо проще, и только некоторые эксцессы и пьянство многих чинов 2–й бригады осложнили дело.

Генерала Чжан Куню самого не устраивало задерживать унгерновцев в Хайларе, и раз они решили организованными уйти из полосы отчуждения в Приморье, то тем лучше для него и Китайского правительства. За сдаваемое имущество он предложил те же условия, что и 1–й бригаде, хотя во 2–й бригаде оружия было больше. Особенно ценными были орудия и пулеметы. Торг о них, вероятно, был долгий и горячий, и Чжан Куню использовал свое положение и за них отдельно не заплатил деньгами, а в уплату снарядил для бригады отдельный воинский эшелон. Нужно признать — плата немалая. Генерал Чжан Куню сам старался скорее сплавить 2–ю бригаду из Хайлара, боясь нажить осложнений с красным командованием, имевшим свой штаб на ст. Даурия.

8 октября остатки 2–й бригады в числе около 500 человек были посажены в отдельный поезд, и он отошел от ст. Хайлар по особому графику. Поезд сопровождало несколько офицеров из дивизии генерала Чжан Куню во главе с капитаном Ван Цзолинем, свободно говорившим по — русски и жившим много лет в России. Довольствовались унгерновцы на деньги, отпущенные генералом Чжан Куню. Эшелон унгерновцев шел по особому графику. Ничего особенного в пути от Хайлара до Пограничной не произошло.

Был маленький инцидент на станции Старый Харбин: группа старших офицеров не могла оторваться от столиков харбинских ресторанов, а всадники, где есть китайские лавочки, всегда найдут “ханы”. Они под винными парами не проявили в отношении китайской охраны станции и поселка уважения, выгнав их со станции. Только наскоро прибывшие на автомобиле старшие офицеры усмирили воинственный пыл унгерновцев.

В двадцатых числах октября бригада прибыла на ст. Пограничную и в вагонах стала на запасной путь. В Гродеково, где стоял ближайший штаб белых войск, поехала делегация, чтобы договориться с начальством. Старшим начальником в Гродеково оказался Сибирского казачьего войска генерал Глебов. Здесь делегация точно узнала, что атаман Семенов не у дел, семеновские части обезоружены. Но делегация добилась от Глебова обещания, что прибывшие унгерновцы останутся самостоятельной частью и будут именоваться Азиатской конной дивизией генерал — лейтенанта барона Унгерн — Штернберга. На станцию Пограничную генералом Глебовым был командирован генерал Немысский для приема унгерновцев.

Пока делегация ездила в Гродеково, офицеры бригады устроили в честь китайских офицеров генерала Чжан Куню банкет с соответственным “выпивоном”. Генералу Немысскому в Пограничной пришлось уплатить за довольствие и банкет около 750 зол. руб. Уплатив за унгерновцев, Немысский увез их в Гродеково.

Генерал Глебов, очевидно, посчитал, что раз он уплатил за унгерновцев целых 750 зол. руб., то они его собственность и он не обязан выполнять обещания, а разбил их партиями по 20–30 человек и разослал по разным частям, подчиненных ему.

Старшие начальники, как подполковники Костромин, Островский и еще 2–3 человека остались в полосе отчуждения КВЖД, а, следовательно, не осталось в бригаде людей, кои постояли бы за интересы унгерновцев. Последующие события показали, что рассеянные по разным частям 500 человек унгерновцев пользы Белому движению не принесли. Многие из них сложили головы в Приморье.

Ныне, по прошествии многих лет, приходишь к выводу, что старшие начальники 1–й бригады Азиатской конной дивизии действовали гуманно и правильно, распустив ее в Барге, Хайларе и Маньчжурии.

Движение на восток обозов Азиатской конной дивизии.

В первых числах июля, когда к Урге подходили красные — Кубанская конная дивизия и монгольские части нового Революционного правительства Монголии — все тыловые части Азиатской конной дивизии под командой подполковника Сипайлова ушли на запад и стали где‑то в районе Дзаин — Шаби. Оставляя Ургу, Сипайлов совершил последнее каиново дело, задушив датчанина Олсена, выпытывая у него, где он спрятал свои капиталы.

Датчанин Олсен — старый резидент Монголии, ведший довольно крупные сделки с монголами. Маленький, юркий, хорошо говоривший по — монгольски, прилично по — русски — пожалуй, один из немногих иностранцев, который не оставил Ургу перед приходом генерала Унгерна, надеясь, что под защитой иностранного флага он в мутной воде половит рыбу, то есть подберет товары крупных иностранных и русских фирм. Частично ему это удалось сделать. Я лично знал Олсена и предупреждал его о той опасной игре, которую он ведет, но голос благоразумия не доходил до него! Он считал, что датский паспорт — полная гарантия.

“Макарка душегуб” давно следил за куплей и продажей Олсена и, оставляя Ургу, на автомобиле заехал за Олсеном на квартиру, уговорил его проехаться с ним за город. Почти насильно тот был посажен в автомобиль, который под управлением капитана Федорова пошел на запад по Улясутайскому тракту, имея в предмете остановиться на скотопрогонно — прививочном ветеринарном пункте. Отъехав от Урги, Сипайлов стал допытываться у Олсена: “Где деньги?” Все угрозы и пытки Сипайлова остались без ответа. Олсен при содействии капитана Федорова был удушен. Тело его сволокли в придорожную канаву, а* душегубы уехали дальше на запад.

Какими путями вел свой обоз Сипайлов на восток, точно не знаю, но южными и, скорее всего, теми, по коим только что прошла 2–я бригада. Сипайлов появился в Хайларе в октябре месяце, где перешел на эмигрантское положение. На каких условиях он передал генералу Чжан Куню ценный и большой обоз — не знаю.

В конце 1921 г. по настоянию датского посланника в Пекине Сипайлов был китайскими властями арестован и препровожден в Харбинскую тюрьму, где он до суда просидел больше года. Кажется, только в 1923 г. над Сипайловым состоялся суд, который приговорил его к 10 годам каторжной тюрьмы. Срок наказания отбывал в Харбинской тюрьме. В тюремной обстановке он оказался образцовым арестантом и за почтительность и благонравие был назначен старшиной71. Заведовал библиотекой, тюремной церковью. В общем, ему жилось в тюрьме неплохо. Из тюрьмы был освобожден в 1932 г., как только Харбин заняли японцы. Я от участия в процессе Сипайлова уклонился и никто меня не вызывал лично. Было приглашение общего характера к унгерновцам, но я не откликнулся. На многодневном процессе не был и всех подробностей удушения Олсена не знаю.

События в Западной Монголии (Кобдо — Урянхай — Алтай)

Есаул Кайгородов.

Он появился в конце 1920 г. в местечке Оралго, в верховьях р. Кобдо, в 150 км от г. Кобдо во главе небольшого партизанского отряда, вытесненного красными из Алтая.

Есаул Кайгородов в 1915 г. окончил ускоренный курс Тифлисской школы прапорщиков. До войны он служил в алтайской горной полиции. Во время революции явился на Алтай и, будучи непримиримым врагом большевиков, вступил на путь борьбы с ними. Кайгородов был приметный человек: высокого роста, широкий в плечах, жгучий брюнет, грубые черты лица, порывистый, храбрый, властолюбивый, решительный в действиях. Добро и зло перемешались в могучем человеке. Он был настоящий казачий атаман времен XVII‑XVIII веков. Власть не только любил, но умел властвовать. “Всех строптивых и вольнодумных подчиненных, кто был недоволен им, он решительными мерами, вплоть до собственной ручной кулачной расправы приводил к повиновению. Не раз его нагайка гуляла по спинам тех, кто противился его воле. Нужно лишь отметить, что в большинстве она гуляла вправе” (Уваров).

На Оралго создался свой мирок — сечь. Отряд есаула Кайгородова быстро пополнялся, так как с Руси много бежало белых, они в своих странствиях в Западной Монголии набредали на кайгородовскую сечь и в ней бросали якорь. Кайгородов именовал свой отряд “Горно — Алтайский партизанский отряд есаула Кайгородова”. К началу 1921 г. отряд состоял из трех сотен и команды разведчиков.

Ежедневно производились занятия. Недоставало винтовок. Их заменяли самодельные пики. Полным ходом работали пошивочные мастерские, изготовляя одежду, разного рода конское снаряжение. Кузнецы с раннего утра до ночи ковали. Сечь жила лихорадочно — поспешно, готовясь к походам.

20 февраля 1921 г., когда отзвуки Ургинских событий дошли до Кобдо, китайский гарнизон Кобдо учинил резню белых русских. Спасаясь от китайцев, многие русские жители Кобдо бежали к есаулу Кайгородову под защиту, и все способные носить оружие стали в ряды его бойцов. В числе прибывших из Кобдо был старый кадровый полковник Сокольницкий, который и занял при Кайгородове должность начальника штаба.

Узнав об избиении русских в Кобдо, Кайгородов поспешил в Кобдо и занял его без боя, так как китайский гарнизон предпочел заблаговременно уйти из города и не испытывать расправы Кайгородова. В г. Кобдо стала налаживаться чисто русская жизнь. Пасха была отпразднована особенно торжественно. Вопрос с продовольствием в полуразрушенном Кобдо обострялся. Выручил прибывший в Кобдо из глубин Китая караван, в котором оказалось много рису. Китайские купцы, идущие с караваном, не знали, что китайский гарнизон бежал из Кобдо. Был рис, было мясо. Жизнь входила в нормальное русло, и строились планы о засеве хлебных полей.

Есаул Кайгородов командировал полковника Сокольницкого в Ургу к генералу Унгерну с докладом о положении дел в Западной Монголии и доводилось до сведения Унгерна, что Кайгородов подчиняется ему как главнокомандующему в Монголии. Просил оружия и патрон. Унгерн дал отряду Кайгородову 100 винтовок, 20000 патрон к ним, 2 пулемета и 1 старую пушку с 50 снарядами. Сокольницкий знал, что пушка ни черта не стоит, но охотно принял ее, так как появление в кайго- родовском партизанском отряде пушки имело моральное значение.

В свою очередь Богдо — гэгэн послал Кайгородову свое благословение и грамоту монголам оказывать всяческое содействие батору Кайгородову. Грамота имела большое значение для отряда. Пока Сокольницкий ездил в Ургу, бездействие томило атамана, и он от скуки рубил шашкой бродячих собак. Наконец до Кайгородова дошел приказ Унгерна № 15 от 21 мая 1921 г., в котором ему точно указывался район действия.

21 июля 1921 г. есаул Кайгородов выступил в поход на Русь в составе трех сотен, разведческой команды, пулеметной команды и одной пушки, а всего — около 500 бойцов. В начале августа Кайгородов имел два успешных боя с красными у Намирского и Барымского хурэ.

Было получено донесение, что из Кош — Агача на Кобдо двигается красный отряд под командой латыша Байкалова силою до батальона пехоты и двух эскадронов кавалерии, всего до 1000 человек. Есаул Кайгородов поспешил перерезать путь Байкалову, не допустив его в свои тылы на Кобдо. Первый бой с отрядом Байкалова произошел в начале сентября на берегу озера Толбо — нур, не дав победы ни той, ни другой стороне. К есаулу Кайгородову неожиданно подошло подкрепление в виде остатков от отряда атамана Казанцева. В отряд влилось больше 100 испытанных бойцов и 1 пулемет. Кайгородов перешел вновь в наступление против Байкалова, и последнему пришлось укрыться в Сарыл — гун — хурэ и спешно приспособить его к обороне, и красные прочно в нем укрепились за несколько дней бездействия Кайгородова. Бездействие Кайгородова объясняется тем, что он со дня на день ожидал подхода большого “войска” генерала Бакича.

19 сентября к Сарыл — гун — хурэ прибыл Бакич с “войском” в 7–8 тысяч человек. Людей было много, но из них было мало вооруженных, они были плохо одеты, босые, уставшие и голодные. 21 сентября был назначен штурм хурэ. До рассвета части есаула Кайгородова спустились с гор к хурэ, при поддержке войск генерала Бакича сбили красных с их передовых позиций и остановились в нерешительности, ожидая приказаний и указаний Бакича — пункта для их атаки на хурэ. “Порыв не терпит перерыва” — и, пока Бакич с Кайгородовым рядили и судили о пунктах атаки на хурэ, красные оправились от первого поражения и с близкой дистанции наносили атакующим метким огнем большие потери. Атакующие стали отползать. К полудню атака приостановилась. Белые потеряли до 250 человек убитыми и ранеными. Причина неудачной атаки — отсутствие диспозиции для боя и руководства боем.

Что произошло вечером 21 сентября между Бакичем и Кайгородовым, неизвестно. Но на заре 22 сентября Кайгородов увел свой отряд на северо — восток, оставив Бакича самого справляться с Байкаловым. Есаул Кайгородов повел свой отряд на тыл красных в направлении Кош — Агача. По пути он разбивал и уничтожал мелкие красные отряды, поймал и изрубил монгольского сказочного Хас — Батора.

Границу на Русь перешел у Ташанты, около которой стояли пограничные столбы. Кайгородов знал от пленных красных, что в Кош — Агаче стоит небольшой гарнизон красных, но не знал, что вечером 1 октября в Кош — Агач прибыл большой отряд красных. В ночь с 1 на 2 октября он атаковал Кош — Агач, но наткнулся на полк “горных орлов”, полк “Маруси отравительницы” и пулеметную команду. В Кош- Агаче оказалось 2000–3000 красных. Конечно, Кайгородову непосильно было бороться с такими силами красных и он, понеся большие потери, с рассветом скрылся в горах. Кайгородов пошел в пределы Монголии, но не по старым путям, а ушел в Юго — Западный Алтай на зимовку.

Собираясь уходить в Медвежье логовище, он не потянул за собой всего отряда, а предложил лишь желающим идти за ним и разделить с ним судьбу. За ним пошло примерно около 150 человек, остальные же под командой полковника Со- кольницкого усиленным маршем пошли на юго — запад, к Кобдо, недалеко от которого на берегу Хара — усу стояли обозы есаула Кайгородова, а при них были и некоторые семьи офицеров. При обозе Сокольницкий застал много пришлого люда и среди них бойцов Казанцева и некоторые части оренбургских казаков, ушедшие от Бакича из‑под Сарыл — гун — хурэ.

Политическая обстановка для белых русских отрядов в Западной Монголии в октябре месяце 1921 г. складывалась очень неблагоприятно. Монголы знали, что Азиатская конная дивизия ушла в Маньчжурию, сам генерал Унгерн попал в плен к красным. В Урге — новое правительство, руководимое советскими комиссарами. Даже монголы и ламы, самые доброжелательные к белым русским, чтобы не навлечь на себя немилость новой власти в Монголии, ушли в тень и оставались пассивными. Бичом же русских белых явился изменник — старший монгольский военачальник в Западной Монголии Хатан — Батор, перешедший на сторону большевиков, как только узнал, что Унгерн в походе на Русь не имел успеха.

Обстановка диктовала для русских один выход — уходить из Монголии. Тяжелую и ответственную миссию вывода русских из Монголии взял на себя Сокольницкий. Исход русских из района Кобдо начался в конце октября. В уходящей колонне насчитывалось: бойцов 488, женщин и детей 80, мирных жителей, не годных к строю и обозных 140, а всего — 708 душ.

Боевую и надежную часть составлял Оренбургский казачий дивизион (ушел от генерала Бакича), а самой надежной опорой — офицерский взвод в 35–40 человек, 2 сборные сотни и пулеметная команда. Обоз был вьючный, на верблюдах. За" отрядом двигался гурт рогатого скота в 200 голов и отары баранов в 2000 голов. Обоз и гурты скота связывали скорость движения отряда полковника Сокольницко- го, но бросить их было нельзя, так как мясо являлось основой питания отряда.

В трех переходах к юго — западу от Кобдо уходящий отряд догнали передовые части Хатан — Батора. За ними следовал конный отряд в 1000 всадников. Он прислал парламентеров к полковнику Сокольницкому и обещал, что если ему будет сдано все оружие, то он не задержит отряда Сокольницкого, а наоборот, будет содействовать безопасному уходу в Китай белым русским. Посулы изменника не были приняты, и отряд твердо решил обороняться — благо, что монголы вооружены были плохо. В арьергард перешел офицерский взвод и пулеметная команда. Бока длинной колонны охраняли оренбуржцы, в резерве были две сборные сотни.

Монголы, обозленные тем, что от них уходит добрая добыча, как осы окружили отряд Сокольницкого, стремясь нанести главный удар на тылах колонны. Время от времени офицерский взвод останавливался, занимал позицию, подпускал на близкое расстояние монгол и угощал их свинцом, делая большие бреши в их скопищах. Положение отряда оказалось критическим, когда пошли горами, где монголы легко могли закупорить отряд в долине, но опасность придала силы русским, и они заняли важные горные перевалы Машан — даба раньше, чем монголы сообразили занять их, а когда отдельные отряды монгол поспешили их занять, то с большими потерями были отбиты. Только спустившись в долину Булугуна в середине ноября, русские вздохнули более или менее свободно, так как монголы дальше Машан- даба не пошли.

На Булугуне, в провинции Гучэн, русским преградили путь китайские солдаты. Местные китайские власти потребовали сдачи оружия. Волей или неволей, но пришлось сдавать оружие и положиться на волю Провидения. Выяснилось, что до указания из Пекина, как поступить с русскими беженцами, местные китайские власти не позволят русским двигаться с Булугуна.

Русские не пришли в отчаяние от такого решения китайцев. Погода стояла отличная. Тепло. Место стоянки прекрасное. Строили землянки, ловили рыбу, строили бани, церковь, печи (китайские власти дали муку). При наличии муки, мяса, рыбы, дров жизнь в царстве “царя Булугуна” потекла не только сносно, но подчас и весело — построили театр. Так в царстве “царя Булугуна” прожили до весны 1922 г.

Наконец весной пришел приказ из Пекина — впустить русских беженцев в Северный Китай. За лето 1922 г. все люди отряда полковника Сокольницкого рассеялись по Китаю: в Пекине, Тяньцзине, Мукдене, Харбине. Все эти люди должны быть благодарны Сокольницкому за спасение жизней.

Есаул Кайгородов, отделившись от полковника Сокольницкого со 148 партизанами, вышел на Чуйский тракт и на нем наткнулся на отряд в 300 человек красноармейцев, которые шли на поддержку Байкалову. Произошел короткий бой. Красные были разбиты, побросали оружие и патроны. Оружие и патроны были очень нужны Кайгородову. Местные жители знали, где обосновался Кайгородов, относились к его отряду сочувственно, снабжая продовольствием. Со всех сторон шли к нему добровольцы, и отряд его вырос до 2000 бойцов.

Есаул Кайгородов шел на Бийск, разбивая и уничтожая по пути красные отряды и гарнизоны. Наступившие холода и глубокие снега в горах вынудили Кайгородова стать по деревням на зимние квартиры. На зимних квартирах у партизан стало не хватать продовольствия для людей и фуража для коней, что обессиливало отряд.

Многие партизаны уходили по своим деревням. Падала дисциплина. Зима разрушила блестящее дело Кайгородова.

Красные подтянули крупные резервы под командой Ледогорова, которые принудили Кайгородова уходить с зимних квартир в горы. Партизаны ушли в малодоступное ущелье Архит, где спокойно и отсиживались. Из своего горного убежища Кайгородов изредка выезжал в ближайшие поселки, расположенные по озеру Бух- тарма.

По весне есаул Кайгородов приехал в один из поселков и заночевал у приятеля. В этом поселке скопилось до сотни человек алтайцев, желающих поступить в отряд Кайгородова. По подстрекательству ли большевистских эмиссаров, желая ли головой Кайгородова расплатиться с большевиками за свои долги перед ними, по прибывшие партизаны в ночь на 22 апреля 1922 г. окружили дом, где ночевал Кайгородов и открыли по нему огонь. Есаул Кайгородов выскочил из дома в одном белье и отстреливался от изменников. Расстреляв все патроны, он вошел в избу и, по одним данным, принял цианистый калий, по другим, — последний патрон пустил себе в голову. Изменники выволокли богатырское тело Кайгородова из избы, отрубили голову, посадили ее на длинный шест, повезли по деревням Алтая и передали красным.

“Поражу пастыря, и разбредутся овцы”. Так случилось и с каигородовцами. Они разбежались.

Так закончил жизнь один из выдающихся партизан Сибири революционного времени 1919–1922 гг. Он заслуживает доброй памяти уже по одному тому, что, будучи непримиримым врагом большевистской власти в России, боролся с нею до последнего вздоха. Идя по тяжелым путям, он не насиловал других идти его путями. Был крутым, подчас жестоким, но справедливым человеком. Для себя ничего не искал, а полон был одним стремлением — к благу России, как он понимал благо ее.

Генерал Бакич.

Генерал Бакич по рождению — чистокровный серб. Всю первую Великую войну провел на Русском фронте с сибирскими стрелками. Гражданскую войну, командуя корпусом, провел на Южном фронте (Оренбургском). Когда Южная армия (атамана Дутова) перешла границу Синьцзяна, была разоружена китайцами и расквартирована лагерем на реке Эмиль, то Бакич — один из немногих генералов — остался с армией, в которой еще насчитывалось до 30000 человек солдат и офицеров, и разделил с ними горькую судьбу в ожидании какого‑то выхода из положения.

Автору неизвестно точно, при каких условиях и по каким причинам в Китайский (Восточный) Туркестан с 1 июня 1921 г. начался наплыв большевистских эмиссаров с согласия Китайского правительства. Положение белых русских в Синьцзяне, а особенно стоявших на Эмиле, становилось невыносимо тяжелым. Среди воинов началось брожение. Под влиянием агитации большевиков большая часть решила сдаться па милость большевиков.

Генерал Бакич с непримиримыми 7600 человеками двинулся на восток. Без оружия, без средств, окруженный кругом врагами, отряд Бакича прокладывал себе путь самодельными копьями, а нередко одними камнями.

19 сентября отряд подошел к Сарыл — гун — хурэ, которое осаждал есаул Кайгородов. Последовал неудачный общий штурм хурэ 21 сентября. Кайгородов резко разошелся во взглядах с Бакичем и со своими партизанами ушел. Генерал Бакич в течение последующего месяца предпринял 2 штурма на хурэ. В первом штурме 1 или 2 октября, чтобы уменьшить потери, перед передовыми цепями катили тюки шерсти. Во второй атаке 11 или 12 октября впереди цепей гнали гурты яков. Но благодаря малому количеству ружей и патронов атакующие не имели успеха, и Бай- калов удержал хурэ.

В половине октября к Байкалову подошло подкрепление в 2–3 тысячи человек с мощной артиллерией. Пришлось снять осаду и самим скорее уходить. Неудачи генерала Бакича под Сарыл — гун — хурэ сильно подорвали дух в отряде. Из отряда несколько частей дезертировало. Но, уходя от Сарыл — гун — хурэ, в отряде состояло на довольствии еще 6000 душ. Он представлял из себя некоторую силу.

По личному ли побуждению, под уговорами ли атамана Казанцева, страстного поклонника Урянхайского края, генерал Бакич повел свой отряд в Урянхай, где рассчитывал спокойно перезимовать с тем, чтобы по весне начать действия против большевиков в Красноярском направлении. План Бакича не осуществился. На пути в Урянхай красные с монголами большими силами окружили отряд Бакича. Оставалось два пути — сдача или смерть.

Генерал Бакич был высоко благородный человек. Он пожертвовал собой и старшими офицерами ради спасения “меньшей братии” и сдался с отрядом на милость красных.

Монгольские начальники потребовали от большевиков выдать им атамана Казанцева, что большевики охотно исполнили. Монголы предали лютой смерти Казанцева за то, что он по дороге из Улясутая в Кобдо сжег многие хурэ, перешедшие на сторону большевиков72.

Генерала Бакича с начальником штаба генералом Степановым и шестнадцатью старшими офицерами доставили сначала в Ургу, откуда переправили в Троицкосавск, где в январе месяце 1922 г. судили и расстреляли.

Уход генерала Бакича с р. Эмиль, поход его безоружного, босого, голодного и холодного 7–8–тысячного отряда через Джунгарию, Западную Монголию, через Южный Алтай, бои с киргизами73, красными и последняя трагедия по снятии осады Сарыл — гун — хурэ составляют одну из тяжелых страниц Белого движения. Они ждут своего историка, так как я не располагаю документами, чтобы полно описать события74.

Лично я мало знал генерала Бакича, так как по службе в Южной армии наши пути не сходились. Сужу о нем лишь по рассказам других, хорошо его знавших. Общий голос — генерал Бакич большой патриот, прекрасной души человек, но упрямства неимоверного, которое и погубило его, в стремлении во что бы то ни стало взять Сарыл — гун — хурэ. Он не мог не понимать, что взятие Сарыл — гун — хурэ не разрешало вопроса ни “русского дела”, ни интересов национальной Монголии, и что “дело белых русских” в Монголии с уходом Азиатской конной дивизии оттуда было проиграно на все 100 %. И только упрямство — сломать сопротивление латыша Байкалова — заставило потерять месяц и приблизило его лично и его отряд к сдаче на милость красных.

Нужно было спасать жизнь 6–7 тыс. человек, доверившихся ему — вместе ли с полковником Сокольницким, отдельно ли — когда еще пути у него не были закрыты. Несомненно, отряд мог бы свободно достигнуть Гучэна. Лично ли по своему упрямству, под влиянием ли атамана Казанцева — Бакич, как и Унгерн, возлагал надежды на Урянхайскую благодатную котловину, словно горы Саян могли спасти рушившееся Белое движение, упуская главное: что благодатная долина Урянхая — благодатна для мирной жизни, а в борьбе она — ловушка, из которой выхода нет.

Не имея тыла, источников пополнения боеприпасами, продовольствием, медикаментами, запертые в котловине стали бы легкой добычей красных, был бы новый бунт и новая сдача. Многие в отряде генерала Бакича, понимая безвыходность положения, ушли от него из‑под Сарыл — гун — хурэ и присоединились к полковнику Сокольницкому, а часть разбежалась. От Сарыл — гун — хурэ Бакич увел отряд, не превышающий 5000 человек.

Теперь, по прошествии больше чем двадцати лет, в спокойной обстановке легко рассуждать и критиковать, хотя бы верно и доброжелательно. Но тогда еще во многих жила вера в торжество Белого движения, в него верил и генерал Бакич и тем допустил роковые ошибки. Как бы ни судили о Бакиче, надо признать, что он являлся одним из честнейших, благороднейших борцов Белого движения, и заплатил жизнью за счастье России, как он понимал это счастье для нее, забывая свои личные интересы, поручив Провидению заботу о своей молодой, хорошей жене и маленьком сыне. К счастью, судьба к ним была милостива: генеральше Бакич удалось устроиться на службу в Харбине в управление Китайской Восточной железной дороги, что дало ей безбедное существование и возможность дать законченное высшее специальное образование для сына. Из него вышел дельный инженер.

Сотник Сухарев.

Сотник Сухарев со своей сотней и остатками частей полковника Казагранди во время похода на Русь генерала Унгерна оставался где‑то на юго — западе от Дзаин- Шаби. После убийства Казагранди он стал держаться обособленно и уклонился вести свой отряд к Унгерну в походе на Русь. Он знал настроение жителей в пограничной полосе и предугадал, что оно не пойдет на восстание против большевиков, почему постарался держаться от Унгерна и его дивизии в отдалении. Атаман Сухарев узнал о бунте в Азиатской конной дивизии лишь тогда, когда вся дивизия ушла на восток с линии Селенги. Он самостоятельно повел свой отряд южными путями на восток на Чанчунь, откуда рассчитывал пройти Гиринскую провинцию и выйти в Приморье.

В ноябре месяце 1921 г. отряд атамана Сухарева появился в районе Тао — нань- фу, к северо — западу от Чанчуня. Китайское командование предложило атаману разоружиться и обещало всех людей отправить в Приморье, но Сухарев не поверил китайцам и отказался сдать оружие. Он попытался силой оружия пробиться в Приморье, но силы китайских войск оказались значительными. Произошел жестокий бой. Как отряд Сухарева, так и китайцы понесли в бою большие потери. Сухарев был ранен. Не желая сдаваться в плен, он, предварительно пристрелив жену, выстрелом в голову покончил расчеты с жизнью. Китайцы, обозленные большими потерями с сухаревцами, почти весь отряд перебили. Говорят, что из 300–350 человек отряда осталось в живых 30–40 человек, коих китайское командование переправило в Приморье.

Расстрел генерала Унгерна.

Только в октябре месяце генерала Унгерна доставили в столицу Сибири — Новосибирск. Разные источники о последних минутах жизни Унгерна почти тождественны. Как будто бы до суда с Унгерном большевики обращались хорошо. В Новосибирске его содержали не в грязной тюрьме, а в особом доме под усиленным караулом.

Есть данные, что большевики предлагали генералу Унгерну службу в красной совдивизии, но это предложение им было отвергнуто. В день суда зал судебного заседания был переполнен военными и штатскими. На суде генерал Унгерн появился чисто выбритым, одет в неизменный свой княжеский тарлык с Георгием на груди. На вопросы суда отвечал коротко, определенно и выразил суду неудовольствие на ненужную судебную волокиту, так как он поступил бы с судьями гораздо проще и короче. Правда, и над ним суд был недолгим и вынес постановление: “К высшей мере наказания — расстрелу”.

Наутро следующего дня генерала Унгерна вывезли на грузовике за город и расстреляли. До самого конца жизни Унгерн оставался спокойным и смерть принял как храбрый солдат и буддист, веря, что смерть его — переход в лучшее состояние.

В Шанхае пришлось видеть фотографию, на которой были сняты трое лам. Один старый лама благообразный, почтенный. Это, как мне объяснили, настоятель одного из наиболее почитаемых монастырей где‑то в Бирме. Другой — противоположность — маленький ламенок, так лет 15–17. Посередине высокий, худой лама лет 42–45 и до поразительное™ похож на Р. Ф. Унгерн — Штернберга. Молодой ламенок, типа “завки” (половинки), якобы является сыном генерала Унгерна от брака его с китайской принцессой.

Легенда говорит, что высшие ламы Монголии не остались безучастными к судьбе бога войны. Они следили за его жизнью и, когда его привезли в Новосибирск, то, зная заранее, что его там расстреляют, они купили алтайских шаманов, чтобы они теплое, еще не подвергнутое разрушению тело бога войны вывезли в горы, где их ожидали искуснейшие да — ламы. Они оживили его, залечили раны и через Тибет доставили в один из почитаемых и стариннейших монастырей в Бирме, куда был перевезен и сын генерала Унгерна из Пекина.

По существу легенды ничего не могу сказать. Но на фотографии, несомненно, подлинный Унгерн. Если это — искусная инсценировка фотографа, по чьему‑то заданию, то ее нужно признать весьма удачной.

Не допускаю мысли, чтобы Новосибирское ГПУ, расстреливая генерала Унгерна, было так наивно, что не убедилось в его смерти и глубоко и, пожалуй, скрытно не закопало бы его тело. Слишком ответственная на них была возложена задача. Тем не менее, факт с фотографией остается фактом. Судя по времени, когда я видел фотографию (1937 г.), его сыну — если он был и есть — могло быть примерно 16–17 лет.

Баронесса Е. П. Унгерн — Штернберг, внесенная в фамильную биографию (изд. 1940 г., Рига), вероятно, жива и, повидав ее, можно было бы пролить свет на легенду, но ни обстоятельства, ни средства не позволили этого сделать. Говорят, что она живет при дворе императора Пу — И в Чанчуне, на вдовьем положении.

Судьба русских семей, бежавших из Урги 3 или 4 июля ушли из Урги последние тыловые унгерновские части. Никто не подумал о судьбе тех русских, коим не улыбалось попасть в руки большевиков. Даже не позаботились о семьях своих офицеров, оставленных на произвол судьбы. Когда до Урги дошли сведения, что Карнаковку на Иро заняла Кубанская красная дивизия, то в ночь с 4 на 5 июля началось бегство из Урги.

Более просто думающие побежали из Урги по пути на Хайлар и все благополучно до него добрались. Большая же группа “высокомыслящих” решила двигать через Гоби на Калган. По пути длинному и трудному. Эту группу возглавлял барон П. А. Витте. В нее входили семья И. А. Лаврова — 2 человека, В. Ф. Торновской — 3 человека, барона Тизенгаузена — 2 человека, А. И. Заплавного — 2 человека, Попова — 2 человека и еще несколько человек, а всего насчитывалось до 20 душ обоего пола и разных возрастов, от 5 до 50 лет. Группа барона Витте пошла южными путями но, когда отъехала от Урги верст на 70–80, получены были сведения, что китайцы если и не убьют русских, то не пропустят в Калган. Тогда на совете было решено остановиться в верховьях р. Орхона, где много леса, воды, хорошие пастбища, вырыть землянки и перезимовать, дожидаясь лучшего времени. Но спокойно жить не давали мелкие вооруженные монгольские отряды, зараженные большевистскими идеями и способами расправы с белыми.

Группа П. А. Витте начала кочевать с места на место, спасаясь от монгольских банд. Так она прокочевала весь июль и август. Еще в начале похода отделился зять барона Фитингофа, Борис Волков, и прибыл в Харбин. От него я и узнал о печальной судьбе своей семьи. Заплавный и Попов также отделились, прибыли в Ургу на милость красных.

В начале сентября месяца большая группа красных монгол арестовала всех русских белых группы барона Витте, обобрала их и доставила в Ургу. В Урге главным комиссаром оказался некий Васильев. Нужно сказать правду, что он не был особенно свирепым и старался действовать в рамках законности. Никого из задержанных не посадил в тюрьму. Через несколько дней семьи И. А. Лаврова, баронов Витте, Тизенгаузена и Лисовского отправили в Троицкосавск, предоставив им льготу ехать в собственных экипажах и лошадях под охраной.

Мою жену В. Ф. Торновскую вызывали раза два на допрос и в конечном результате сообщили, что “ее муж, полковник Торновский, благополучно привел отряд через горы Хэнтэй в Хайлар”. Поострил на этот счет не в свою пользу, что меня упустили. Больше ее не трогал, и она иголкой стала добывать себе и детям хлеб.

В Монголии в разных местах было арестовано до 30 человек, и большинство из них были отправлены в Россию. Из этих лиц, заслуживает быть отмеченным военный инженер подполковник Франкман. Прекрасный инженер и души человек. Он исправлял телеграфную линию в Цэцэнханском аймаке.

Только в Иркутске И. А. Лаврова и барона Тизенгаузена посадили в тюрьму, а из нее отправили в Новосибирск. Барона Витте с семьей в тюрьму не посадили, а отправили на родину, куда‑то в район Новочеркасска. Впоследствии его назначили заведующим опытным полем (агроном по образованию) и он с семьей благополучно вышел из монгольской эпопеи.

Барона Тизенгаузена и подполковника Франкмана недолго продержали в новосибирской тюрьме и выпустили на свободу. Франкмана заставили работать по своей специальности военного инженера, но скоро опять арестовали за помощь белым. В тюрьме он заразился сыпным тифом и умер. Барон Тизенгаузен с женой уехали в Иркутск, где жена открыла “салон дамских нарядов”, а муж был при ней в качестве рассыльного.

Судьба И. А. Лаврова сложилась тернистой. Его как будто бы освободили по обвинениям в Монголии, но как крупного политического деятеля отправили в Москву в качестве свидетеля по делу партии эсеров. В Москве И. А. Лаврова заключили в Лубянскую тюрьму, из которой выхода не было. Но судьба была к нему милостива, и он через год был освобожден. В освобождении сыграла большую роль его высокая квалификация как финансиста. При образовании Бурятско — Монгольского правительства не оказалось подходящего человека (знание края и условий) для замещения должности министра финансов. Буряты, знавшие И. А. Лаврова по Иркутску, выдвинули его кандидатуру. ГПУ не видело препятствий к назначению, и Лавров из “смертника” превратился в министра финансов Бурятско — Монгольской республики в г. Верхнеудинске, в каковой должности он пробыл больше двух лет, наладив бурятам весь финансовый аппарат. Потеря зрения вынудила И. А. Лаврова уйти в отставку. Два сына и дочь, жившие в Америке, нажали все кнопки, дошли до сенатора Бара и добились того, что И. А. и С. О. Лавровым был разрешен выезд из СССР и въезд в САСШ.

В 1932 г. Лавровы проездом оказались в Харбине и в нем застряли. Из Харбина перебрались в Циндао, где Ив. Ал. и скончался. Виктория Фридриховна Торнов- ская с тремя детьми оставлена была в Урге, но жила она на положении “зачумленной”, так как русские избегали ее общества, боясь навлечь гнев новых хозяев страны. Ее приютила в полутемной комнатушке семья Першина75. Она зарабатывала хлеб шитьем белья на красноармейцев.

Я из Харбина перебрался в Калган, имея в кармане 2500 зол. руб. от продажи земельного участка на углу Церковной и<.. >76 улиц, который я случайно приобрел в 1918 г. В Калгане я вошел в соглашение с американской автомобильной фирмой “Неель”, которая за 1 ООО кантонских сер. долл. послала в Ургу специальный автомобиль за семьей и взяла на себя содействие получить разрешение на выезд, на что мною ассигновалось еще 500 зол. руб.

Комиссар Урги Васильев выпустил мою семью из Урги, и она благополучно в ноябре 1921 г. прибыла в Калган. Семьи Заплавного и Попова возвратились добровольно в Ургу. Оба они, как и многие другие (Владимиров и пр.), как монголоведы, оказались полезными большевикам и устроили свою жизнь неплохо.

Заключение.

Излагать события в Монголии в 1920–1921 гг. гораздо легче, чем делать выводы. Как мог, с чистым сердцем, отбросив всякую предвзятость, я изложил пройденный путь Азиатской конной дивизии и ее начальника генерала Унгерна. Утверждаю, что события мною изложены верно, быть может, с мелкими ошибками, не имеющими существенного значения.

Делать же выводы очень трудно. Тем не менее, их нужно сделать, чтобы примирить те разногласия, которые существуют как в оценке самого генерала Унгерна, так и результатов, достигнутых им и чинами Азиатской конной дивизии, и причины неуспеха, несмотря на многие блестящие дела.

Первый вопрос, на который нужно ответить: “Был ли генерал Унгерн подлинным вождем Белого движения?”

Нет. Он не был вместилищем тех качеств, какие нужны большому человеку. Он не был обаятельным. По его слову люди умирали, боясь суровой кары, но не умирали с его именем на устах, как умирали гренадеры Наполеона с возгласами: “Виват, император!” При появлении генерала Унгерна каждый старался не показываться ему на глаза, а спрятаться, иногда провалиться сквозь землю, а были случаи, что исчезали в неизвестность, лишь бы не предстать перед грозными очами “дедушки”.

У него отсутствовало чувство благодарности и привязанности к своим верным и ближайшим помощникам. Он их использовал по обстановке, и не только отбрасывал как ненужную ветошь, а уничтожал (подполковник Лауренц). Такого человека, как генерал Резухин, он не задумался оскорбить действием.

Решение его освободиться от “ургинских умных офицеров”77, которые верно и честно служили до него Белой идее и ему лично в период его власти — ничем и никогда не может быть оправдано.

Он не терпел в окружении себя людей независимых, умных, а тем более — ему противоречащих. Он снисходил к некоторым штатским людям, как И. А. Лавров, К. Н. Ивановский, доцент Оссендовский, но в той мере, как ему это было приятно. Он охотно с ними делился своими мыслями, планами, философским мировоззрением, выслушивал их возражения, но военных с умственным багажом он не выносил.

Полковника Казагранди, человека высокой доблести и интеллекта, генерал Унгерн приказал “изъять”. Изъяв его, он не нашел в себе гражданского мужества объявить о причинах “изъятия”, и смерть доблестнейшего борца с большевиками является самым тяжелым грехом Унгерна.

Генерал Унгерн, хотя и был кадровым офицеров, прошедшим теоретически и на практике военное дело, в полной мере оправдал характеристику, данную ему генералом бароном Врангелем, что в чисто военном деле он был “безграмотен”78. Ни один бой с регулярными войсками противника не был им лично глубоко продуман и принятый чужой план проведен до конца. Так, прекрасный план подполковника Дубовика взятия Урги он чуть — чуть не провалил. Если бы китайцы проявили больше упорства и поспешно не отступили из Урги, без основательных причин, то Урга не была бы взята. Такой блестящий бой, как под Чойрыном удался благодаря меткости и сверхлихости артиллеристов, сумевших втащить пушку на отвесную сопку, а иначе атакой в лоб крутых гор с уступами он уложил бы отряд.

Бой с китайцами 20–21 марта был выигран генералом Резухиным благодаря выдержке его. Бой же под Троицкосавском, где генерал Унгерн был всецело один, показал отсутствие в нем всякого военного дарования, и он допустил элементарные ошибки, непростительные простому кадровому поручику. Правда, в бою под Троицкосавском много навредили Унгерну ламы, которые нагадали ему счастливые и несчастливые дни для боя. Но военачальнику непростительно верить вздору лам.

Старые унгерновцы, бывшие с генералом Унгерном в походах против красных в районе Нерчинского завода говорили, что там, где Унгерн действовал, как партизан, он имел успех, а где встречался с красными регулярными частями и его появление не было для них неожиданным — он уходил от красных.

То же явление наблюдалось и в походе на Русь с 19 июля по 14 августа. Брал внезапностью или численным превосходством. Долгого боя не принимал. Так он поступил в бою 20 июня у Баян — гола, и в бою под Ново — Дмитриевкой 4 августа, когда мы уходили от красных. Во всех боях, кои я наблюдал и коим был свидетелем, не было продуманности боя и отсутствовало руководство лично генерала Унгерна. При совместных действиях распоряжался большею частью генерал Резухин, а Унгерн как метеор носилсй по фронту, подбадривая ташуром идти вперед. Частные начальники знали, что указаний ожидать нельзя и действовали самостоятельно и очень хорошо.

Справедливо возразят, что я ошибаюсь в оценке, так как генерал Унгерн — георгиевский кавалер за Первую Великую войну, взял Ургу и прочее, и прочее. Верно — георгиевский кавалер: сотнику казачьего полка не дадут его зря. Он получил его по заслугам, за небольшое лихое кавалерийское дело, положенное по статусу для младших начальников в Галиции, но это дело имело местное значение, требующее не больших умственных военных талантов, а великую храбрость, каковой в полной мере был наделен генерал Унгерн. Урга была взята по плану подполковника Дубовика, проведенному командирами отдельных частей, даже полковник Хоботов точно действовал по диспозиции для боя.

Генерал Унгерн — типичный партизан: огромная сила воли, храбрость, выносливость, умение отлично ориентироваться ночью. Возможно, что он годился бы на роль начальника для крупного кавалерийского рейда в тыл противника и, конечно, провел бы его талантливее, чем генерал Мищенко на полях Маньчжурии в 1904–1905 гг. Но вождь, стратег, тактик, политик и администратор Унгерн был плохой. Его Азиатская конная дивизия до взятия Урги была не кавалерийская, а лоскутная дивизия, плохо организованная и связанная между собою. Из дивизии группами и одиночно бежали офицеры и всадники. Сотни из одного полка переводились в другой, образовывались полки нового наименования и получали нового командира полка.

В Урге усилиями генерала Резухина и при помощи новых опытных боевых офицеров Азиатская конная дивизия действительно стала кавалерийской дивизией. Неоспоримо — генерал Унгерн не был создан для роли военачальника.

В день организации тыла, забот о нем и прочего, генерал Унгерн не проявлял никаких административных дарований. Тыла и тыловых презирал и старался унизить их. Только работой инженера Рериха, старшего врача Клингенберга, заведующего мастерскими подполковника Дубовика и удачным подбором помощников тыл Азиатской конной дивизии был налажен. Пожалуй, некоторую долю в это дело внес и Макарка — душегуб (Сипайлов). Тылы Унгерн бросал на произвол судьбы, подвергая нападению, и сами начальники тыловых учреждений маневрировали и приближались к дивизии, а когда было опасно, то уходили от нее. Что же касается семей офицеров и мирных жителей в тылу, то о них он просто забыл.

Как политик генерал Унгерн был безнадежно плох и непостоянен. Будучи от природы умным человеком и неплохо образованным, он вбил в свою голову бредовую идею возродить какой‑то век феодалов — рыцарей с цеховым устройством населения при помощи полудиких монгол. С реальной же обстановкой считаться не хотел. Ламаист, возведенный на высшую степень бога войны, генерал Унгерн, уходя из‑под Троицкосавска на запад, не думал о защите очага ламаизма — Урги, а преследуемый бредовыми идеями ушел с пути защиты в неизвестность. Большевики поспешили захватить Ургу, разрушили очаг ламаистов, поспособствовали скорее Богдо — гэгэну переселиться на седьмое небо, а Шабинское ведомство впоследствии свели на нет. Во всяком случае, мир ламаистов не помянет генерала Унгерна добрым словом. Он не был предан монгольскому национальному делу, ведя переписку с китайскими генералами и сановниками, ища каких‑то сговоров. Этого монголы не простили Унгерну и предали его79.

Сердце, милосердие в нем отсутствовало. Сирых и убогих он не терпел. К женщинам относился жестоко и с презрением. С женой жил недолго и, снабдив ее деньгами, отправил в “отчий дом”, словно деньгами можно было поправить разбитую жизнь молоденькой принцессы. Говорят, что женился он из политических соображений, чтобы через жену закрепиться среди азиатского правящего мира и приобщить себя к азиатам. Но к азиатам он не приобщился, а до самой смерти оставался бароном, гордился своим родом, предками и титулом. Остается один невыясненный вопрос: ненависть к женщинам происходила из сущности его аскетической натуры или это явление патологическое. Не раз наблюдал генерала Унгерна, когда он избивал ташуром людей. Глаза его выражали больше эротическую страсть, чем гнев80. Отсутствовала самокритика, анализ и дар предвидения. Походы в Нерчинском районе, около Акши, в Кударинском районе, кажется, должны были убедить генерала Унгерна, что население Забайкалья не пойдет не только с семеновцами, но и вообще с белыми против красных и, тем не менее, наперекор судьбе и стихии он шел искать союзников в 1–м отделе того же войска и не нашел их.

Не найдя их в Забайкалье, он решил уйти в Урянхай, перезимовать и по весне поискать в Енисейской области, забывая, что власть большевиков за зиму еще более окрепнет и ему с ней не справиться. Но самое удивительное — он возлагал абсолютную уверенность на то, что Урянхайская котловина даст ему возможность спокойно прозимовать. Он лично знал Урянхайский край и должен был знать, что это настоящая, совершеннейшая мышеловка, из которой он не выйдет, так как она плотно захлопывалась несколькими проходами и, конечно, большевики эти выходы крепко закрыли бы до момента, пока в дивизии не произошел бы бунт.

Критиковал ли он самого себя когда‑нибудь в душе, но не знаю ни одного случая, когда бы он собрал начальников для обсуждения тех или иных вопросов. Сбор начальников для обсуждения диспозиции Дубовика перед взятием Урги не носил характера совещательного, а характер уяснения начальниками уже принятой генералом Унгерном диспозиции.

Он был уверен в том, что всадники пойдут за ним в огонь и в воду, но он в этом глубоко ошибся.

Ничьего авторитета он не признавал. Считался с одним атаманом Семеновым, но в ответственную минуту, когда Семенов приказал ему уходить из Монголии в Маньчжурию — он приказа не исполнил, тогда как для Семенова открывалась еще возможность опереться в Маньчжурии на твердую землю, для собрания сил против большевиков.

Офицерский бунт в Азиатской конной дивизии не был заранее обдуманным действием, он был стихийный и зародился одновременно в разобщенных бригадах. Все оставшиеся в живых унгерновские офицеры не раскаиваются в совершенном преступлении, а всадники одобрили действия офицеров и помогли им, признавая право борьбы за жизнь и протест против крайнего насилия над личностью и жизнью одного человека с бредовыми идеями.

У каждого, дочитавшего книгу до конца, а особенно выводы, останется тяжелое чувство, и большинство порицать будет главное действующее лицо книги — генерала Унгерна.

В действительности же такое заключение будет поспешным.

Почти все унгерновцы, даже кандидаты на тот свет, как капитан Оганезов, в своих воспоминаниях в устной или письменной форме сердечно вспоминают генерала Унгерна, а такие, как Н. Князев и К. И. Лаврентьев восторженно отыскивали оправдания и умалчивали его неразумные и жестокие действия.

Над разрешением противоречий я ломал голову много лет и пришел к таким выводам.

Люди, кои страдали от жестокости генерала Унгерна, простили ему прошлое, как герою Белой идеи, храбро принявшему смерть за свои идеи. Даже большевики отнеслись к нему с уважением — тем паче мы, его сподвижники (вольные или невольные) высоко ценили своего героя.

Прав он был или не прав в своих способах проведения Белой идеи — вопрос второстепенный, но он был ярко выраженный борец за эту идею до последнего вздоха, не терпевший компромиссов.

Высоко честный во всех отношениях, он служил везде и всегда примером выносливости, храбрости, мужества. Он ни от кого не требовал большего, чем делал сам. Один тарлык, одна смена поношенного белья, георгиевский крест — вот все его достояние. Спал и ел, где придется и что придется. Он поистине был подвижником борьбы против большевиков и все чины дивизии чутьем или сознанием осознавали это.

Одна же из главных причин теплых воспоминаний кроется в тех воинских доблестях, кои унгерновцы совершили в Монголии под водительством генерала Унгерна, кои не умрут в истории Монголии. Горсточка людей в 700–800 бойцов вошла в Монголию и, не имея тыла и средств пополнения, в холодную зимнюю пору одолела 12000 первосортных, до зубов вооруженных, хорошо снабженных китайских войск. Затем, с одной стороны, последовательными рейдами вглубь самой Гоби у Чойрына, а с другой — на путях из Кяхты в Хух — хото — окончательно добивает китайцев и освобождает монгольский народ от векового рабства у них. Каждый воин — участник этих блестящих боев и походов гордится тем, что и он был участником исторических дел.

Поход на Русь — исторический, блестящий кавалерийский рейд, когда за месяц исходили вдоль и поперек 1 — й отдел Забайкальской области — страну, равную целому государству, делая в сутки по сто и больше верст, стиснутые превосходными, регулярными частями Красной армии, и не разу противник “не прищучил” и не побил унгерновцев, тогда как они били красных везде, нанося им огромный урон, и уходили безнаказанными.

Время изглаживает все тяжелое, темное и память сохраняет все светлое и героическое, чем жили и к чему стремились в борьбе за лучшее будущее свое и Родины, как они понимали. Но главное лежит в другом: одни сознательно, другие чутьем понимали, что они совершили историческое русское дело, освободив Монголию навсегда от китайского ига. Унгерновцы подарили русскому народу богатую территорию в 1500000 кв. км без затрат и осложнений с китайским народом. Советская власть не только в 1921 г., когда она дышала на ладан, не посмела бы отбирать Монголию от Китая, но и много времени позднее. В освобожденную Монголию Красная армия вошла беспрепятственно. Монголия, как спелое яблочко, подкатилась ей, разутой, раздетой и болящей России, и это яблочко подкатили унгерновцы. Они окончательно завершили миссию русского народа — стать наследниками царства великого Чингисхана в Азии81.

Смерть в Монголии одной — другой сотни людей, даже безвинных — слишком незначительная плата за Монголию для блага Родины. Генералу барону Р. Ф. Ун- герн — Штернбергу в этом деле, естественно, принадлежит первое место. Имя его войдет не только в историю Монголии, не только в историю Белого движения, но вообще в историю великого Государства Российского.

Личность генерала Унгерна многогранна, и к нему нельзя подходить с обычной меркой. Редеющая уже масса унгерновцев чтит своего начальника. “Глас народа — глас Божий”, и суд его правый. Вместе с коренными унгерновцами склоняю голову перед памятью генерала барона Романа Федоровича Унгерн — Штернберга.

Пройдут десятилетия, а может быть и века, когда уйдут в историю деяния людей, причастных к Октябрьской революции в России, и честный, беспристрастный историк в тиши своего научного кабинета воздаст должное истинным освободителям монгольского народа от их векового врага — китайцев и проложенным путям слияния монгольского народа с русским.

Комментарии 1 По М. Г. Торновскому, это был барон Рено.

Это не так. Р. Ф. Унгерн получил первый орден Св. Георгия 4–й степени в 1914 г. (РГВИА, ф. 2137, on. 1, д. 138, л. 16–21 об.), а второй — в 1918 г. (РГВА, ф. 39454, on. 1, д. 2, л. 48).

Есть и другая версия: в период службы Унгерна в Приамурье (видимо, в 1913 г.) у него произошла ссора с другим офицером, в которой последний ранил его шашкой в голову, вследствие чего барон вынужден был уйти и из этого полка (Голубев. Hoover Institution on War, Revolution and Peace, Stanford, USA, DK254/U7G662).

Орочоны — название, использовавшееся в прошлом для обозначения орочей и удэгейцев. В данном случае, очевидно, имеются в виду орочи — народ, живущий в Приморье и Хабаровском крае, в том числе на границе с Маньчжурией.

На международном уровне монгольская автономия была зафиксирована позже — в 1915 г. тройственным Кяхтинским соглашением.

Эту награду Р. Ф. Унгерн получил за то, что во время боя 22 сентября 1914 года (старого стиля), “находясь у ф. Подборек, в 400–500 шагах от окопов противника, под действительным ружейным и артиллерийским огнем, давал точные и верные сведения о местонахождении неприятеля и его передвижениях, вследствие чего были приняты меры, повлекшие успех последующих действий” ^цит. по: http://george‑orden.nm.ai ).

Великая война — так раньше называли Первую мировую войну.

Имеется в виду атаман Г. М. Семенов.

Билонное серебро — от бэлэн (монг.) — наличный.

Амурсана (1722–1757) — джунгарский князь, боролся за ханский престол. Затем (в 1755 г.) поднял восстание против маньчжурского господства, потерпел поражение. После этого бежал в Россию, где умер от оспы. На требования Китайского правительства выдать его труп, правительство России ответило решительным отказом. Подробнее см.: Кузнецов B. C. 1980. Амурсана. Новосибирск: Наука.

Джалханцза — хутухта Дамдинбазар (1874–1923) — влиятельный лама из Западной Монголии, где ему принадлежали 28 монастырей и храмов. С 1921 г. до смерти Богдо — гэгэна — премьер- министр Монгольского правительства. Поддерживал связь с МНРП.

Урянхайский край — теперь Тува.

Это объяснение, почти общепринятое, сомнительно. Очевидно, Бишерельту — гун собирался доставить барона в уходившую в Маньчжурию бывшую бригаду Резухина, но напоролся на красный разъезд, а потом оправдывался (подробнее см.: Кузьмин С. Л. (сост.). 2004. Барон Унгерн в документах и мемуарах. М.: КМК).

ДВР — Дальневосточная республика.

Гаминами монголы называли китайских республиканских солдат (название партии “Гоминьдан” — от кит. гэмин — революция).

Тубанов был бурятом.

По — видимому, Князев имеет в виду ясновидение.

Эти сведения, по — видимому, недостоверны: они не подтверждаются остальными документами и мемуарами.

Р. Ф. Унгерн лично не участвовал в управлении Монголией (этим занималось Монгольское правительство), но давал советы министрам и участвовал в составлении некоторых внешнеполитических посланий правительства. Однако министры сами решали, что отправлять, а что нет. Унгерн занимал должность главнокомандующего. Однако обстановку в стране контролировали именно монголы. Поэтому считать его диктатором неверно.

Это неверно: Р. Ф. Унгерн признавал сюзеренитет над Монголией Маньчжурской империи (но не республиканского Китая). Одной из его целей было восстановление монархии в Китае.

21 Н. Н. Князев везде называет Срединным царством автономную Монголию. Это неверно: в своих письмах Р. Ф. Унгерн Срединным царством называл Маньчжурскую империю или, шире, наследие империи Чингисхана. Немного позже Князев пишет о том, что Богдо был провозглашен главой Срединного царства, хотя в действительности — только Монголии. В качестве же главы Срединного царства Унгерн хотел восстановить кого‑либо из маньчжурской династии.

Что именно означал описанный обряд, остается неясным. Ниже (в главе XVI) Князев пишет несколько иначе: что “высшие духовные авторитеты подвели под него прочный религиозный фундамент, объявив его божественным перевоплощенцем величайшего из легендарных баторов” Возможно, в обыденном сознании это было то же самое, что “бог войны” (подробнее о проблеме наречения Унгерна “богом войны” см… Кузьмин, цит. соч., с. 23).

А. С. Макеев (1934. Бог войны — барон Унгерн: Воспоминания бывшего адъютанта начальника Азиатской конной дивизии. Шанхай: книгоизд. А. П. Малык и В. П. Камкина) приводит другую причину: что этот дом раньше принадлежал богатым евреям. Подлинный текст приказа несколько другой, чем приводит Н. Н. Князев (см.: Кузьмин, цит. соч., с. 89).

Эти послания Г. М. Семенова отсутствуют среди документов Азиатской конной дивизии, захваченных красными в Урге (по крайней мере, в АВПРФ и РГВА, где находятся документы и их копии).

Имеется в виду так называемое восстание боксеров в Китае — восстание ихэтуаней 1899–1901 гг., направленное против иностранцев. Было начато тайным обществом “И — хэ — цюань” — “Кулак во имя справедливости и согласия”. Успех восстания (в июне 1900 г. был занят Пекин) привел к интервенции в Китай восьми крупнейших индустриальных держав, навязавших Китаю выгодный для них “Заключтельный протокол” 7 сентября 1901 г.

’ Это вряд ли было возможно: советское руководство, готовя революцию в Монголии, фактически предъявило ультиматум Ургинскому правительству, потребовав полностью прекратить сотрудничество с белыми.

Подсчеты численности войск Р. Ф. Унгерна и его союзников см. также в книге: Белов E. A. 2003. Барон Унгерн фон Штернберг: биография, идеология, военные походы 1920–1921 гг. М.: Аграф.

Действительный текст послания Р. Ф. Унгерна Богдо — гэгэну несколько другой (см.: Кузьмин, цит. соч., с. 182–183).

29.

В действительности Джалханцза — хутухта и Хатан — Батор Максаржав ездили в Западную Монголию не по приказу Унгерна, а по собственному желанию. Их задачей было укрепление контактов с красными.

По одним данным, И. Г. Казанцев был убит в августе 1921 г. около села Артамоновка в Урянхайском крае, по другим — погиб в декабре того же года при переходе советской границы (Белов, цит. соч.).

41.

Судя по документам Азиатской конной дивизии, захваченным красными, это были списки солдат и офицеров японской сотни и расписки о выдачах им жалования (сейчас хранятся в АВПРФ). По — видимому, Н. Н. Князев, писавший свою книгу в условиях японской оккупации Маньчжурии, лишний раз подчеркивал свою лояльность японцам.

Другие очевидцы сообщают другое: что унгерновцы пленных не брали, красные отстреливались до последнего и все погибли (Макеев, цит. соч.), или были расстреляны (Alioshin D. 1941. Asian Odyssey. London — Toronto — Melbourne — Sydney: Cassell and Co., Ltd.), или что коммунисты и красные добровольцы были расстреляны, а остальные вступили в ряды Азиатской конной дивизии (Riabukhin (Ribo) N. M. Hoover Institution on War, Revolution and Peace, CSUZXX697–A).

Согласно другому свидетельству (Рибо, цит. соч.), Б. П. Резухин старался копировать у своего командира и друга Р. Ф. Унгерна палочную дисциплину, что стало причиной недовольства оренбургских казаков.

Запоздалое желание Р. Ф. Унгерна уйти в Тибет подтверждается и другими мемуарами. В той ситуации это было наиболее логичное решение (подробнее см.: Кузьмин, 2004, цит. соч.) — тем более что сам Далай — лама в свое время вел с царским правительством переговоры о помощи России Тибету и, в частности, просил прислать вооруженный конвой (Козлов П. К. 2004. Тибет и.

Далай — лама. М.: КМК). Однако он вряд ли Унгерн собирался уходить к Джа — ламе: он уже изменил свое отношение к последнему. Судя по письму к Палта — вану, барон предполагал, что Джа — лама — коварный и вредный человек.

Версии Шеломенцева и Бишерельту — гуна, утвердившиеся в литературе об Унгерне, неубедительны: и тот, и другой были лично заинтересованы в определенном освещении событий. Более объективные сведения содержатся в отчете красного партизана Щетинкина, арестовавшего Унгерна, и в материалах допросов самого барона. Примечательно, что Князев — единственный из бывших соратников Унгерна, кто прямо пишет, что целью заговорщиков было именно убийство барона. Остальные старались отрицать это, сознавая, что заговор стал причиной ареста их командира красными. Отрицая свою вину, они списывали ее на монголов. Однако есть все основания полагать, что Бишерельту — гун хотел доставить Унгерна заговорщикам, но по дороге напоролся на разведгруппу красных, сам попал в плен, а потом оправдывался (подробнее см.: Кузьмин, цит. соч.).

По сведениям К. Гижицкого, Богдо — гэгэн издал тайный приказ помогать войску Унгерна, а большевиков вводить в заблуждение о перемещении бригад. Кроме того, белые получали информацию о местонахождении крупных отрядов красных (Gizycki К. 1929. Przez Uijanchaj i Mongolje. Lwow — Warszawa: wyd. Zakladu Nar. im. Ossolinskich).

Есть и другая версия, за что расстреляли А. Ф. Клингенберга (Голубев, цит. соч.).

По данным переписи 1918 г., общая численность монголов в Халхе составляла 542504 чел., китайцев — 100 тыс., русских — 5 тыс. (Майский И. М. 1959. Монголия накануне революции. М.: Вост. лит.).

Бодхисатва — согласно учению северного буддизма, человек, достигший состояния нирваны, но сознательно остающийся в сансаре и подчиняющийся закону кармы, чтобы помогать в обретении спасения другим живым существам.

Цзонхава (Цонкапа) (1357–1419) — основатель школы гелугпа северного буддизма, главой которой является Далай — лама. Кроме Тибета, учение этой школы распространено в Монголии, Северном Китае и России (в основном — Калмыкия, Бурятия и Тува). Цзонхава был реформатором буддизма, но в Тибет эта религия проникла на много веков раньше.

В каждом монастыре, подчинявшемся Богдо — гэгэну, имелась должность шанцзотбы — должностного лица, ведавшего делами приписных крестьян (шабинаров). При шанцзотбе в монастырской канцелярии находились два да — ламы. Медицинские вопросы не входили в их компетенцию. Этим занимались другие люди — эмчи — ламы.

42.

В действительности, китаиские солдаты выходили из подчинения самостоятельно — в результате революции и невыплаты жалования.

Отчасти этот план был реализован при Мао Цзэдуне: часть земель, населенных монголами, отделили от Внутренней Монголии, а к ней присоединили более обширные территории — но населенные в основном китайцами. Усилилась иммиграция китайцев.

В действительности, г. Грац находится в Австрии. Германия была указана автором потому, что в 1942 г. в нее входила Австрия в результате аншлюса гитлеровцами.

Р. Ф. Унгерн поступил в Павловское военное училище в 1906 г., окончил его и был зачислен в войсковое сословие Забайкальского казачьего войска в 1908 г. (РГВИА, ф. 400, оп. 11, д. 499, л. 17–23об.).

46 ™

Из ассириицев.

Церемония бракосочетания Унгерна прошла в Харбинской церкви.

Эти материалы недавно переизданы: Врангель П. Н. 1991. Записки (ноябрь 1916 г. — ноябрь 1920 г.). Б. м. (М. — Пенза); [Семенов Г. М.] Атаман Семенов. 2002. О себе. Воспоминания, мысли и выводы. М.: ACT.

49.

В действительности, Р. Ф. Унгерн не был награжден солдатским Георгиевским крестом.

Даваан (монг.) — перевал.

В действительности, это письмо было вызовом республиканцам: Р. Ф. Унгерн сознательно сообщал им о том, что он монархист и борется с революционерами (см. также мемуары A. C. Макеева, Н. Н. Князева и др.).

В оригинале — “Хутухта — лама”.

Здесь и ниже все даты, касающиеся взятия Урги, у М. Г. Торновского сдвинуты на один день: Богдо — гэгэн был освобожден 1 февраля, а Урга освобождена 3 февраля.

Эта версия впервые была озвучена Д. Алешиным (цит. соч.), одним из самых непримиримых противников Р. Ф. Унгерна. Более реалистической кажется версия Н. Н. Князева (см. выше), что задержка была связана с необходимостью дать отдых конскому составу, а также с опозданием подкреплений.

По — видимому, главным основанием было экономическое — проход тысяч деморализованных республиканских солдат и мирных китайских беженцев через ДВР, пострадавшую от гражданской войны. Кроме того, Советское правительство старалось избегать втягивания своего “буферного” образования в международные конфликты.

Эти предположения неверны: С. Б. Цыбыктаров, действительно, симпатизировал большевикам.

По — видимому, Дуся была родственницей атамана Г. М. Семенова.

Р. Ф. Унгерн стремился к восстановлению Срединной империи — наследницы державы Чингисхана под эгидой маньчжурской династии. Монголию и Китай он рассматривал как части этой империи. Об этом он писал монгольским феодалам и китайским генералам — монархистам.

О деятельности Чжан Цзолиня подробнее см.: Лебеденко А. 1925. Чжан Цзо — лин и Фын Юй — сян // Звезда. № 5. С. 145–156; Каретина Г. С. 1984. Чжан Цзолинь и политическая борьба в Китае в 20- е годы XX в. М.: Наука.

Истории с поисками унгерновских богатств Ж. Персандером описаны И. И. Ломакиной (1999. Комментарии // Першин Д. П. Барон Унгерн, Урга и Алтан — Булак. Самара: Агни, с. 240–242) по архивным материалам (АВПРФ, ф. 3, оп. 8, п. 122, д. 52).

По — видимому, описывается расправа со студентом — медиком Энгельгардт — Езерским, который в свое время занимал какую‑то должность в комиссариате здравоохранения в Иркутске. Унгерну на него донес Сипайло.

Обстоятельства гибели полковника Казагранди и сотника Сухарева см. в кн.: Серебренников И. И. 2003. Гражданская война в Россиии: Великий отход. М.: ACT — Ермак. Лестную оценку Н. Н. Казагранди не разделяли некоторые другие очевидцы (например, Д. Алешин).

Подполковник Циркулинский приказал расстрелять врача Клингенберга и медсестру Швецову. Приказ выполнили войсковой старшина Тысханов и прапорщик Козырев.

Эти сведения и выводы М. Г. Торновского важны для понимания того, почему, несмотря на положительное отношение забайкальского населения к Р. Ф. Унгерну и его походу, в добровольцы почти никто не шел. Таких данных нет в других мемуарах и документах. Кроме того, Торновский показывает, что унгерновцы уничтожали коммунистов, евреев и, вообще, “подозрительные элементы”, но массового террора в отношении мирного населения не было. Унгерновцы вели себя в целом более организованно, чем “лютовавшие” семеновцы.

В оригинале здесь и ниже — “Исаков”.

Н. Н. Князев (“Луч Азии”, № 4, 1934, с. 23–28) писал, что наиболее приближенный к Р. Ф. Унгерну перерожденец, известный в дивизии как “Маленький гэгэн”, еще до похода барона в Забайкалье предсказал ему, что этот поход будет неудачным, один из больших нойонов будет убит, а все дело барона окончится крахом. Это предсказание полностью оправдалось.

67.

Очевидно, имеются в виду полковник Кастерин и войсковой старшина Слюс.

Согласно Н. М. Рибо, вырыть могилу и закопать тело Резухина приказал не Хоботов, а Кастерин, который перед тем пришел в палатку генерала вместе с заговорщиками (Кузьмин, цит. соч., с. 510–511 и список опечаток).

От сум (монг.) — мелкая административно — территориальная единица во Внешней Монголии.

Так в оригинале.

Есть сведения, что в харбинской тюрьме Л. Сипайло содержался отдельно от других заключенных, во избежание самосуда, и использовался в качестве главного провокатора (Залесский Б. [1932]. Маньчжурские записки. Л.).

72 В действительности, атаман Казанцев разгромил ряд монгольских монастырей и перебил много ни в чем не повинных монахов вне зависимости от их отношения к коммунизму. Он это сделал в отместку за резню русских беженцев в Улясутае, организованную бывшим членом Ургинского правительства Хатан — Батор Максаржавом, который перешел на сторону красных и таким способом решил выслужиться перед новыми властями (Серебренников, цит. соч., с. 160–161). Погром, организованный Казанцевым, в свою очередь, привел к новым нападениям на русских колонистов.

Киргизами в те времена называли казахов.

Эпопея генерала А. С. Бакича описана неоднократно (например, Серебренников, цит. соч., Петров В. И. 2003. Мятежное “сердце” Азии. М.: Крафт+).

Подробнее о Першиных см.: Ломакина И. И. 1999. Об авторе воспоминаний и его героях // Першин Д. П. Барон Унгерн, Урга и Алтан — Булак. Самара: Агни, с. 7–36.

В оригинале неразборчиво.

Судя по другим мемуарам, эти сведения весьма спорны.

Эта оценка неверна: просто Р. Ф. Унгерн предпочитал партизанские методы ведения войны. Без полководческого таланта он, несомненно, не смог бы укрепиться в Даурии и освободить Монголию от китайцев. Примеры боев, приводимые далее, трактуются М. Г. Торновским тенденциозно (ср. их описания в мемуарах A. C. Макеева, Н. Н. Князева, К. И. Лаврентьева и др.).

Следует отметить, что в историческом и геополитическом отношении Р. Ф. Унгерн добился в Монголии гораздо больше, чем имевшие намного более крупные силы генерал A. C. Бакич — в Монголии, адмирал A. B. Колчак — в Сибири, атаман Г. М. Семенов — в Приморье и т. д.

Оценка М. Г. Торновским политических целей и действий Р. Ф. Унгерна говорит о том, что он их в основном не понимал (подробнее см.: Кузьмин, цит. соч.).

80 и «

Непонятно, как по одним глазам эротическую страсть можно отличить от других страстей… Тем более, что остальные свидетели пишут, что пущенный в ход ташур всегда означал приступ гнева.

В отличие от большинства других белых мемуаристов, М. Г. Торновский верно подметил, что Р. Ф. Унгерн хотел восстановить державу Чингисхана. В то же время, отмечая тягу барона к средневековью, он, как и другие авторы, не заметил того, что Унгерн во многом следовал порядкам, установленным Чингисханом. Сведения об этих порядках можно найти во многих книгах (Козин С. А. (пер.). 2002. Сокровенное сказание монголов. М.: КМК; Хара — Даван Э. 2002. Русь монгольская. Чингисхан и монголосфера. М.: Аграф; Храпачевский Р. П. 2004. Военная держава Чингисхана. М.: АСТ — ВЗОИ; и др.). Например, это равное уважение всем религиям без возвышения какой‑то одной; опора на исторически сложившиеся родовые отношения; государственное строительство на основе сословной системы; приоритет личных контактов с наследственными правителями отдельных племен при создании государства; решающая роль личных качеств (а не родовитости или образования) при продвижении по воинской службе; личное руководство полководца боевыми действиями; строжайшая дисциплина в войсках, доходящая до круговой поруки; материальная заинтересованность личного состава в победах, в том числе раздача части добычи в качестве награды; строгие наказания вплоть до смертной казни за прелюбодеяние и воровство; ответственность всей семьи за провинность отдельных членов; широкое использование телесных наказаний. В то же время, и Князев, и Торновский подчеркивают нарушение Унгерном завета Чингисхана, что господина (нойона) можно казнить, но нельзя бить, чтобы он не утратил уважение подчиненных.

P. Ф. Унгерн в форме есаула во время Германской войны или в Даурии (?) из кн.: Князев Н. Н. 1942. Легендарный барон. Харбин.

Р. Ф. Унгерн в форме вольноопределяющегося 91–го пехотного Двинского полка, 1907 г. из кн.: Michalowski W. S. 1973. Testament barona. Warszawa.

Р. Ф. Унгерн в возрасте семи лет из кн.: Michalowski W. S. 1973. Testament barona. Warszawa.

Р. Ф. Унгерн в форме есаула во время Германской войны или в Даурии (?) РГВА, ф. 39532, on. 1, д. 60, л. 3.

Р. Ф. Унгерн во время допроса в штабе 5–й армии в г. Иркутске. ЦМВС, фотофонд, 3/3B981.

Р. Ф. Унгерн во время допроса в штабе 5–й армии в г. Иркутске.

ГМСИР, колл.: фото, № 19086/1356.

Р. Ф. Унгерн в сопровождении П. Е. Щетинкина.

ГМСИР, колл: фото, № 1076/13–8–2.

/

Р. Ф. Унгерн во время допроса в штабе 5–й армии в г. Иркутске. ГМСИР, колл: фото, № 1076/109.

Группа офицеров и казаков Хамарского полка во главе с полковником Чупровым. Даурия, 1919 г. из собрания М. Ю. Блинова.

Г. М. Семенов на поезде “Семено- вец” в Приморье.

РГВА, ф. 40840, on. 1, д. 28, л. 272.

Артиллерийский расчет поезда “Семеновец”. РГВА, ф.40840, on. 1, д. 28, л. 220.

Поезд “Семеновец”.

РГВА, ф.40840, on. 1, д. 28, л. 218.

Военный совет семеновцев. ГМСИР, колл.: фото, № 769/333а.

У юрты Г. М. Семенова. ГМСИР, колл.: фото, № 769/333 в.

В. А. Кислицын, из кн.: Соловьева Н. А. (сост.) 2003. Печатные издания харбинской россики. Хабаровск: изд. Части, колл.

А. П. Кайгородов. http: //irbis.asu.ru/docs/ altai/history/rogov/images/ images.html.

Полковник Казагранди (в первом ряду третий слева) со своим полком и с настоятелем Верхотурского Николаевского мужского монастыря архимандритом Ксенофонтом (Медведевым) на станции Кушва 6 (19) декабря 1918 г. http: //atlas ch. narod. ru/foto/big/pr2 6.htm.

Монгольская бригада под управлением русских инструкторов (есаул Васильев), из кн.: Козлов П. К. 1920. Тибет и Далай — лама. Пг., 1920.

А. С. Бакич в плену у красных. ГМСИР, колл.: фото, № 19082/98.

В. К. Рерих (служивший у РФ. Унгерна) с братом и племянником. Слева направо: В. К. Рерих, Ю. Н. Рерих. Н. К. Рерих.

МЦР, ф. 1, № 7486 (вр.).

В. К. Рерих со своим братом Н. К. Рерихом и другими участниками Маньчжурской экспедиции 1934–1935 гг. (справа налево).

МЦР, ф. 1. № 641 (ер.).

П. Н. Врангель со штабом. ГМСИР, колл.: фото, № 19086/118.

Генерал Ренненкампф.

ГМСИР, колл.: фото, № 3308/320.

Б. В. Анненков.

ГМСИР, колл.: фото, № 19086/286.

А. И. Дутов.

ГМСИР, колл.: фото, № 19351/113.

Н. А. Лохвицкий (третий слева).

РГВА, ф. 1511. on. 2, д. 127 (2), л. 9об„фото 4.

I.

Казаки отряда Нечаева, пришедшие в Тяньцзин с Чжан Цзолинем и юнкерами из Циндао. Согласно подписи на фотографии, они устроили пьянку и пытались сорвать флаг с советского консульства, но вовремя были остановлены иностранными властями.

ГМСИР, иностр. ф., № 3149/33.

Богдо — гэгэн VIII Джэбцзундамба — хутухта е молодости.

Козлов П. К. 1920. Тибет и Далай — лама. Пг., 1920.

Богдо — гэгэн VIII Джэбцзундамба- хутухта.

из кн.: Цултэм Н. Искусство Монголии с древнейших времен до начала XX века. М.

из кн.: Цултэм Н. Искусство Монголии с Тушэту — хан.

древнейших времен до начала XXвека. М. Архив РГО, ф. 18, on. 7, № 657.

Чиновники кемчикского князя, Урянхайский край, из кн.: Каррутерс Д. 1914. Неведомая Монголия. Т. 1, Урянхайский край. Петроград: Переселенческое управление.

Китаец из г. Калган, из кн.: Грум — Гржимайло Г. Е. 1907. Описание путешествия в Западный Китай. Т. 3. СПб: тип.

В. Ф. Киршбаума.

Солдат китайской республиканской армии в землянке. 1920–е гг.

ГМСИР, иностр. ф., № 4183/7.

Чжан Цзолинь (слева от него — его сын Чжан Сюэлян, справа — американский советник). ГМСИР, иностр. ф., № 15400/54а.

Правительство Дальневосточной республики (сидят слева направо: Бородин, Д. Шилов, Н. Матвеев, Чередников, неустановленные лица).

ГМСИР, колл.: фото, № 10255/279.

К. А. Нейман, начальник 35–й стрелковой дивизии, 1919–1920 гг.

ГМСИР, колл.: фото, № ВС4400/4.

К. К. Рокоссовский в группе участников Руководитель партизанского дви- операции против Р. Ф. Унгерна, 1921 г. жения в Сибири Щетинкин. ГМСИР, колл.: фото, № 4400/12. ГМСИР, колл.: фото, № 35651/1.

Я. Н. Коротаев, командир Забайкальской кавалерийской дивизии, воевавшей против Р. Ф. Унгерна, и его помощник М. М. Якимов, 1921 г.

ГМСИР, колл.: фото.

Командный состав экспедиционного корпуса, действовавшего против Азиатской конной дивизии, г. Троицкосавск, август 1921 г.

ГМСИР, колл.: фото, № 4400/9.

Комсостав 307–го полка, отличившегося при разгроме Р. Ф. Унгерна, г. Троицкосавск, 1921 г.

ГМСИР, колл.: фото, № 4400/11.

Группа командиров, отличившихся при разгроме Р. Ф. Унгерна, 1921 г.

ГМСИР, колл.: фото, № 4400/10.

Отряд красных партизан под командой Н. Ларионова в период борьбы с бароном Унгерном.

ГМСИР, колл.: фото, № 4400/14.

Красный отряд идет на войну с бароном Унгерном.

ГМСИР, колл.: фото, № 4400/2.

Памятник в честь боев Хас — Батора и К. К. Байкалова с отрядами А. С. Бакича и А. П. Кайгородова в сентябре — октябре 1921 г. в районе оз. Тол- бо — нур в Западной Монголии. Перевод надписи: “В этом месте в 1921 г. Хас — Батор с Байкаловым воевали против белой банды. Построено в честь 5–го окружного слета молодежи 20 июня 1976 г.” фото А. В. Клюева, 2002 г.

Сгоревшие вагоны на ст. Даурия после отступления семеновцев. ГМСИР, колл.: фото, № 1948/981.

Взорванная церковь на ст. Даурия. ГМСИР, колл.: фото, № 289а.

Разрушенные казармы на ст. Даурия после отступления семеновцев. ГМСИР, колл.: фото, № 1948/980.

Центральный вокзал г. Харбин.

из кн.: Мелихов Г. В. 1991. Маньчжурия далекая и близкая. М.: Наука.

Представители Красной армии slтречают на границе высланных из Ма —. — журии советских граждан. 1920–е — 1930–е гг.

ГМСИР, колл.: фото, № 30202 495.

Аласуйская долина, Урянхай сKit:*.

из кн.: Каррутерс Д. 1914. Не~-: ~ Монголия. Т. 1: Урянхайский край. Петрограо: Переселенческое упр.

Буддийский храм в Чеданской долине, Урянхайский край.

Монастырь Бревен — хийд в Монголии.

из кн.: Цултэм Н. 1986. Монгольская национальная живопись “Монгол зураг”. Улан- Батор: Госиздат.

Дацан в Бурятии.

из кн.: Азиатская Россия. 1914. Т.1. СПб: Переселенческое упр.

из кн.: Каррутерс Д. 1914. Неведомая Монголия. Т. 1, Урянхайский край. Петроград: Переселенческое упр.

Монгольский праздник Цам в г. Урга напротив дворца Богдо — гэгэна. Архив РГО, ф. 18, on. 7, № 679.

Монгольская палатка — майхан. из кн.: Цултэм Н. 1984. Искусство Монголии с древнейших времен до начала XX века. М.

Монгольский способ заарканить лошадь.

из кн.: KaramisheffW. 1925. Mongolia and Western China: Social and economic study. Tientsin: publ. Librairie Francaise.

Китайское ямбоеое серебро, имевшее хождение в Монголии и Китае в начале XX в. из кн.: Погребецкий А. И. 1929. Денежное обращение и финансы Китая. Харбин: изд. Экон. бюро КВЖД.

Серебряные доллары, имевшие хождение в Монголии и Китае в начале XX в. из кн.: Погребецкий А. И. 1929. Денежное обращение и финансы Китая. Харбин: изд. Экон. бюро КВЖД.