Так называется фильм, в котором я сыграла главную роль, и, более того, я одна из соавторов сценария. Такое случилось со мной впервые в жизни.

Расскажу все по порядку. История рождения этого фильма необычна сама по себе. Сюжет я нашла в дороге, и опять мне помог случай.

Подумать только, сколько же я в жизни исколесила дорог! На поездах и попутных машинах, на роскошных лимузинах и дребезжащих «газиках», на аэросанях и оленях, на теплоходах и самолетах, на крейсерских авиалайнерах и двукрылых кукурузниках.

О самолетах я уже рассказала, у меня с ними сложные отношения. Из‑за этих сложностей в последние годы я предпочитаю самолетам поезда. Даже в Ташкент и Алма — Ату на съемки я добиралась по железной дороге — чуть ли не по трое суток.

Меня любят проводницы. Если есть хотя бы малейшая возможность, обязательно устроят в отдельном купе, всю дорогу проявляют нежную заботу. Это — мои зрители и мои добрые друзья.

Итак, сажусь я в поезд дальнего следования и еду в Измаил. Еду не в первый раз. Там, в Измаиле, шли съемки фильма «Игра в смерть, или Посторонний».

Вхожу в вагон, а проводница говорит:

— Клара Степановна, извините, но на этот раз столько пассажиров, что нет для вас отдельного купе. Вы уж извините.

Ну что поделаешь — на нет и суда нет.

Соседкой моей по купе оказалась молодая женщина. Миловидная, голубоглазая, волосы у нее вьются. В чистеньком синем платье с белым воротничком, как у школьницы.

Проводница принесла чай. Соседка моя смущается, впервые едет с актрисой. Разговор как‑то поначалу не клеился. Но дорога есть дорога. До Измаила путь неблизкий.

Поначалу она мне рассказывала про свою жизнь. Вроде как отчет держала. В жизни у нее, мол, все хорошо. Ну, хорошо так хорошо. Слава Богу, если все так.

У меня обостренное восприятие. И я чувствую, когда мне говорят неправду. Я сразу поняла, что моя попутчица что‑то сочиняет на ходу и говорит совсем не то, о чем думает. И удивляюсь — ведь мы с ней никогда больше не встретимся, я ее ни о чем не расспрашиваю, так зачем же что‑то выдумывать про себя, чего, наверное, не было на самом деле.

И она почувствовала, как я ее воспринимаю. Посмотрела на меня и говорит:

— Клара Степановна, вы так меня хорошо слушаете, я вам за это благодарна. Но извините меня, я вам должна признаться, что я все это придумала…

Она замолчала и вдруг выплеснула:

— Я — алкоголичка. Да, алкоголичка… И от этого рушится вся моя жизнь, все рушится. Я пыталась лечиться, но это тяжелая болезнь. Вот я еду к родственникам, они мне написали, что в их городе есть знаменитый врач, который может вылечить от алкоголизма, сказали, что он может зашить какуюто «торпеду».

Я попыталась всячески успокоить спутницу, не хотела лишать ее даже слабой надежды…

И она, видимо, проникшись ко мне доверием, рассказала про свою жизнь как на исповеди.

Меня эта история потрясла…

Моя попутчица была хорошим рассказчиком. У нее есть чувство юмора, а это великая вещь.

Рассказала о своих детях. Дочка не выдержала и ушла к отцу, бывшему мужу. Рассказала и о том, как ее обворовали собутыльники. А ведь когда‑то она была мастером спорта по гандболу, но ушла из команды. Была тренером, но оттуда ее «ушли», и она начала пить. И опускалась все ниже и ниже…

И вдруг встретился ей на пути бомж, бывший речной капитан. Когда он ее увидел, сказал: «Ты — королева». Он полюбил ее. Сам он не ахти какой герой, но полюбил по — настоящему. Он оказался добрым, хорошим человеком и так к ней относился, что она поняла: нашла свою любовь.

У него был сын. И ради сына, ради любви он «завязал» и страстно желал, чтобы и она бросила пить. Она пыталась лечиться. Пыталась…

Всегда кто‑то находился рядом и предлагал:

— Ну ладно, давай выпьем, только по одной… За детей… За детей ты же можешь… Одну, только одну, и больше не пей.

И человек, так тяжело, так мучительно сдерживающий себя, ломается от жесткого напора. Только одну рюмку — и всё. И уже, как говорят, развязал. И пошло — поехало!

Вот так было и с ней. Она приближалась к последней черте — если не вылечится, потеряет любимого. Это свое нежданное счастье. Эту последнюю надежду. Младшая дочь от нее тоже уйдет. И останется она одна — одинешенька.

Она рассказала мне все. Как это с ней происходит. Как это случилось в тот роковой первый раз.

— Клара Степановна, — вдруг сказала она, — а ведь вы мне однажды помогли.

— Как это? — удивилась я.

— Когда я чувствую, что приближается запой, я начинаю скупать водку, вино и прятать повсюду. У меня на стене, рядом с кушеткой, висит ковер, за ковром — ниша. В эту нишу я закладываю бутылки. А потом, когда начинается запой, я сама туда залезаю и там пью… по — черному… Ничего не ем. А когда все это кончается, я оттуда выползаю, как из пещеры.

И вот я вылезла и вижу — сидит моя дочь, смотрит телевизор, и на глазах у нее слезы. А показывали ваш фильм «Тетя Маруся».

— Мама, — говорит дочь, — какие счастливые эти дети у тети Маруси, они каждый день едят суп.

И мне стало стыдно. Я вскочила, побежала на кухню, чтобы что‑нибудь приготовить. А дома, кроме хлеба, ничего нет. Меня как по голове ударило: я решила, что должна лечиться. И пошла в ЛТП…

Она рассказала мне, как там было, в этом ЛТП. Это и грустно, и смешно, и страшно.

Вот такая история. Такая встреча в пути.

Когда я приехала в Измаил, я бросилась к нашей сценаристке Зинаиде Чирковой. Она — жена режиссера Николая Гибу. Это мой друг. Он меня приглашал в каждую свою картину. Если, бывало, в картине нет женской роли, он из мужской роли делал женскую, лишь бы я согласилась.

— Зина, я под таким впечатлением, я в поезде услышала такую исповедь!

И стала, захлебываясь, рассказывать обо всем, что услышала от попутчицы. С деталями, со случаями из ее жизни. Трагическими, грустными, смешными, нелепыми. Все это уже жило во мне. Я как бы проигрывала сцену за сценой.

Наверное, Зина меня поняла, ей передалось мое волнение.

— Это будет интересный сценарий, — сказала она. — Давай вместе напишем.

— Сценарий… Я же не писатель, я читатель.

— А ты вот так же проигрывай каждую сцену, я буду записывать, буду тебе читать, будем спорить, исправлять.

Днем я снималась, а вечером мы закрывались с Зиной в номере гостиницы и работали. День за днем. Больше месяца. Когда съемки закончились, литературный сценарий был готов.

Я приехала в Москву с твердым желанием найти деньги на картину. Делать я этого не умею. А Зина, которая живет в Кишиневе, тем более.

Случайно в Доме кино встречаю знакомого актера. Обычные вопросы: «Что нового? Как живешь? Где снимаешься?»

— У меня есть сценарий, — говорю я. — Очень нужный и интересный — о необычной женской судьбе. А денег нет.

— А это что, мелодрама?

— Да.

— Слушай, пойдем со мной. Если это мелодрама, может, что и получится. Женщина, к которой я иду, из Армении, потом уехала в Америку, получила там гражданство, а сейчас приехала сюда. У нее какой‑то бизнес, но, если это мелодрама, она ей понравится. Ей, кстати, очень нравится «Цыган». Она может дать деньги. У нее они есть…

Так все и устроилось. Она прочитала сценарий и согласилась.

А чуть позже в Волгограде я встретилась на концерте с Волонтиром и подумала: почему его не пригласить в картину, чтобы он сыграл роль капитана, который бросил пить и пытается спасти любимую женщину?

Михай с радостью согласился.

Из Москвы в Бельцы послали сценарий, и вскоре пришла телеграмма: «Когда и куда приезжать?»

Картину мы назвали «Виновата ли я…». Снимали ее в Измаиле. Это родной город режиссера Николая Гибу, его каждый горожанин знает, и к тому же там снимать дешевле, а это важно, так как денег дали немного.

Я думала о том, как сыграть главную роль. Но… Самым трудным было решить — как пить в кадре. Как вообще играть алкоголичку?

Помню, мне позвонил директор группы:

— Клара Степановна, мы составляем смету. Сколько нам заложить в смету бутылок? Что будете пить: вино или там… коньяк? Это же деньги…

— Да вы что, смеетесь… Пьяного человека должен играть трезвый актер, иначе ничего не получится…

— Но все‑таки сколько бутылок?

Конечно, в смету записали и вино, и коньяк. Я, разумеется, не пила, но зато после каждой съемки кое‑кто из группы с удовольствием прикладывался. За съемку, за то, что день прошел… А я пила чай, который заменял вино, а вместо водки — просто воду.

Есть в фильме такая сцена. Я работаю кассиршей в магазине и вдруг вижу своего прежнего мужа. Конечно, расстроилась и ушла в подсобку, там нашла чекушку и выпила ее залпом.

Перед съемкой попросила:

— Пожалуйста, добавьте сок лимонный или еще что‑то, пусть хоть какой‑то вкус будет. Выпить стакан воды трудно.

— Да, да, обязательно, — успокоили меня.

И вот я вхожу в подсобку, хватаю чекушку, открываю и залпом ее опорожняю. Боже, я начала пить, а вода оказалась теплой. Они, видимо, только вскипятили ее, она еще даже не остыла. Было что‑то теплое, пресное, отвратительное. Я пила, а внутри все содрогалось. Будто и в самом деле водку выпила.

Только один раз я выпила вино, да и то потому, что оператор уговорил. Объяснил, что вино должно играть в стакане. Это, по его мнению, большое значение имело в кадре. Борюсь сама с собой: то придвигаю к себе стакан, то отодвигаю. Мне пришлось выпить два стакана — два дубля было.

В заключительной сцене фильма я иду с Волонтиром. Мы с ним ссоримся, переругиваемся, я пьяная, шатаюсь. Сцена снималась в небольшом скверике перед церковью. Там по ходу сценария он вырывает у меня блюдо, бросает на землю — и оно вдребезги, только осколки разлетелись.

Начали мы репетировать сцену. Ждали приезда камеры. И со стороны не видно было, что кино снимают. Мы репетировали, кричали друг на друга. Ну как положено. Искали, как бы получше все сделать, — ведь это финал.

Дождались камеру, сняли сцену… А на следующий день приглашают режиссера в мэрию.

— Слушайте, вы же наш земляк. Мы этого от вас не ожидали. Что там у вас вытворяла Лучко? Она же народная артистка. Нам звонили жители. Они к Лучко так хорошо относились, а тут вдруг она напилась, устроила дебош, кричала. Да еще у храма. Там же люди… Нехорошо. Так можно и авторитет потерять. Вы с ней поговорите…

— Да вы что, — рассмеялся Николай Гибу. — Мы же снимаем картину. Она в жизни‑то никогда не пьет.

На съемках случалось много забавных историй. Вот я работаю в кафе, а повариха там тоже пьющая.

— Сбегай, — говорит она, — напротив в магазин, там пиво и вино привезли. Продавщица — моя знакомая, скажи, что я ей говядину оставлю, а она пусть вина даст.

Я отправляюсь через дорогу, а там перед магазином толпа. Я пробираюсь сквозь толпу и продавщице говорю, что я от поварихи, тебе, мол, говядина будет, а ты дай‑ка мне вина, да побыстрее…

Массовка шумит. С каждым заранее беседовали, объясняли, что я буду продираться сквозь толпу, что не надо меня толкать и бить, а, наоборот, дать возможность пробраться к прилавку. Режиссер в мегафон кричит, дает команды…

И наконец: «Мотор!»

Я начинаю пробираться через толпу, меня кто‑то толкает, я локтями работаю, прорываюсь… Хватаюсь за прилавок обеими руками, чтобы удержаться там, и вдруг… Кто‑то сзади, что есть силы, за волосы, оттаскивает меня назад.

Я, конечно, не растерялась и как дам локтем, хотела еще раз поддать, как и полагается в такой ситуации, и вдруг вижу перед собой сильно подвыпившего мужичка. Он тоже на меня смотрит, глаза моргают, видно, никак не может понять, что же тут происходит.

Оказывается, он ничего про съемки не знал, ему надо было опохмелиться. Он влез в очередь и, заметив, что я толпу расталкиваю, разозлился…

Конечно, мужичка привели в чувство, растолковали, кто я, что вот я такая артистка, что снимаюсь в фильме, да еще и играла в «Цыгане». Он чуть не плакал, стал просить у меня прощения, едва в ноги не упал…

В предпоследней сцене в парке, когда мой муж просит меня не пить, говорит, что ради детей своих, ради него должна я бросить пить, — опускаюсь на колени, плачу, целую ему руки, говорю, что я сама не могу бросить пить, помоги, помоги мне.

— Тебе никто не поможет. Я бросил, и ты должна бросить.

И в этот момент в церкви зазвонил колокол. Я невольно повернулась и говорю: «А кто же мне поможет, кто?» И побежала прямо в церковь. Это была импровизация. Этого в сценарии не было. Мне помог колокол, он призвал меня…

Когда закончили съемку, режиссер говорит:

— Очень хорошо получилось.

— Понимаешь, Коля, я сейчас подумала, что это может стать финалом картины. Звучит музыка. Хорошо бы дать панораму — небо, купола и крест…

— Посмотрим, — сказал он.

После съемок я вернулась в Москву, но уже через неделю звонок со студии:

— Это Коля Гибу. Посмотрели материал, и я понял, что обязательно должна быть сцена в церкви.

— О, это сложно. Что я могу в церкви говорить?

— Не знаю. Подумай сама.

Я стала думать. В церкви громко разговаривать не полагается, да и какие слова я буду говорить? Как же это будет? Так я ничего и не придумала.

Снимали мы вечером, в одном из кишиневских храмов. Я попросила оператора, чтобы он взял камеру на плечо и фиксировал каждое мое движение. Куда я, туда и он, чтобы было… смятение, метания, экспрессия.

Режиссер сказал, что я могу быть свободной в своих действиях, но чтобы в конце я обязательно стала на колени перед образами и опустила голову. Тогда, говорит, пойдут титры на фоне свечей.

Я дождалась, когда прозвучит команда «Мотор!», повернулась и увидела икону Николая Угодника. А Николай Угодник — это мой святой. Я ему молюсь всегда, я верю ему и знаю, что он мне всегда приходит на помощь. Еще со студенческих лет.

Когда я училась во ВГИКе, то каждый семестр кого‑то из студентов отчисляли — вплоть до третьего курса. Вначале у нас был большой курс, но постепенно он таял. До третьего дошло человек двенадцать. Мы все, помню, дрожали, и кто‑то предложил: пойдем в церковь, поставим свечку, может быть, это поможет.

И вот я с подругами пришла в церковь. Ляля Шагалова из нас была самая смелая, подошла к женщине, которая продавала свечи, и спрашивает:

— Скажите, пожалуйста, какому святому надо помолиться и поставить свечи, чтоб нас не отчислили из института?

— Вот поставьте Николаю Угоднику. Он чудотворец, он вам поможет.

Мы купили свечки, поставили, помолились, и нас не отчислили. Потом я всегда ему молилась и очень верила ему…

И вот я увидела образ Николая Угодника. Я так молилась, я так просила, чтобы помог мне сыграть эту сцену, и когда послышалась команда «Мотор!» — я побежала. Я вдруг начала говорить: «Господи, помоги мне… Помоги мне, Господи!» Вроде бы одни и те же слова, но разные состояния, интонации… Объяснить, как все это было, я не могу. Помню только, что остановилась, склонила голову и произнесла:

— Прости меня, Господи.

И всё. Стоп.

Второй дубль уже не снимали. Я не знаю, как об этом сказать… Но что‑то было сильнее меня. И это видно на экране. Я и сейчас вот думаю: как же это я так сыграла… Вроде и сыграть так нельзя. Может быть, из‑за того, что я так молилась. Все было на одном дыхании, как порыв ветра. Это самая сильная сцена в картине.

В одном из маленьких храмов Москвы я как‑то беседовала со священником. Я спросила его, как мне дальше жить, и он ответил:

— Живи, дочка, по заповедям, и самое главное, чтобы тебе, когда проснешься утром, не было стыдно за то, что ты сделала накануне. Старайся жить по справедливости, делай добро людям, научись прощать.

Эти простые слова запали мне в душу. Я стараюсь так жить. Не всегда это получается, но я запомнила ту беседу. И прежде, нежели что‑то сделать, я думаю: а что бы Он сказал… Должна ли я так поступить? Правильно ли это?

Конечно, как каждый человек, я делаю немало глупостей. Но, может быть, я сделала бы больше ошибок, если бы не те слова. Они — в моей душе.

Сохранить внутри себя добро, надежду, покой, гармонию очень трудно. Но мы должны, иначе уходит доброжелательность, духовность, а это страшно. Человек так устроен, что всегда надеется на лучшее. Даже если что‑то происходит плохое.

Я всегда старалась помочь тем, кто оказывался в трудном положении. Сколько себя помню, всегда была ходатаем по житейским делам: кому‑то нужно было выбить квартиру, кого‑то уложить в больницу. Кстати, меня дважды избирали депутатом Моссовета, и я была председателем постоянной комиссии по культуре. Признаюсь, я довольна тем, что мне удалось ускорить строительство столичных объектов культуры. Однажды этот вопрос был главным в повестке дня сессии Моссовета. На сессию пригласили много гостей, и заседание проходило в Колонном зале Дома Союзов. Я вышла на трибуну и сказала:

— Дорогие товарищи зрители!

Зал решил, что артистка ошиблась и загудел.

— Нет, я не ошиблась, — сказала я. — Вы знаете, что нам, артистам, часто приходится выступать в различных аудиториях и начинать с этого традиционного приветствия. Иной раз, когда приглашают на деловое совещание — это с артистами тоже случается, — идешь и думаешь, как бы не сказать этих слов. Но сегодня я специально обращаюсь к вам с этим традиционным приветствием. Потому что я уверена: нет среди вас человека, товарищи депутаты, который не любил бы кино, театр, цирк, кто не испытывал бы радостного, трепетного волнения от сопричастности к искусству, к судьбе героев, к проблемам жизни, представленной на высший суд, суд зрителя, — то, ради чего творит истинный художник.

Я хорошо подготовилась к выступлению, мне помогала большая группа депутатов, проводила дотошные проверки. В ту пору в Москве строились новые здания МХАТа, музыкального училища имени Гнесиных, цирк на проспекте Вернадского, книгохранилище Всесоюзной государственной библиотеки, кольцо крупных кинотеатров. Но темпы строительства отставали от намеченных планов, то и дело урезали финансирование. Я стояла на трибуне и говорила так запальчиво и горячо, что зал затих. Я то и дело отрывалась от заранее написанного мною текста, называла пофамильно чиновников союзных и московских ведомств, подвергла острой критике и председателя исполкома Моссовета Промыслова, что не случалось на сессиях. Я даже подумала, не очень ли резко я выступаю, но тут же отогнала сомнение прочь.

Обычно сессии проходили тихо, размеренно, все документы были заранее подготовлены аппаратом, а тут такое случилось… Нечто вроде обвала.

Сразу же после сессии мой домашний телефон раскалился от звонков. То и дело к высотке подъезжали фельдъегери с красными пакетами, на которых стояли сургучные печати. Чиновники словно забыли, что надо было направлять ответы о принятых мерах в аппарат постоянной комиссии. Они словно бы договорились посылать документы ко мне. Потом я поняла, в чем дело: не только в моем страстном выступлении, но и в том, что кто‑то доложил в ЦК партии о сессии — и была дана команда срочно рассмотреть весь комплекс строительства объектов культуры.

Этот случай еще раз подтвердил мое правило — быть честной перед совестью и людьми. Я и вправду не из робкого десятка, и люди знают, что я всегда стремилась оставаться на здравой позиции, никогда не была флюгером. Помню, и меня пригласили в телепередачу «Времена». А вскоре после этого я очутилась за «круглым столом» в кресле у президента — обсуждался вопрос о беспризорниках. Не знаю, понравилась моя позиция ведущему передачи и президенту, но после телесюжетов об этих заседаниях я получила множество писем с благодарностью «за защиту здравого смысла и справедливости».

Долгие годы я была председателем правления Международного культурного центра «Слава», который активно поддерживал детские творческие коллективы, занимался историко — культурными и просветительскими программами. Я рада, что встречала поддержку моих общественных забот у многих людей — депутатов Государственной думы, руководителей московской мэрии, бизнесменов. Я благодарна им.

Я встречала добрых и сердечных людей, к которым всегда можно обратиться за советом, за поддержкой интересных инициатив. Хочу назвать Валерия Исааковича Грайфера, крупнейшего ученого, лауреата Ленинской премии, генерального директора компании «РИТЭК», председателя Совета директоров «Лукойла», и Игоря Александровича Найвальта, руководителя Балтийской строительной компании. Его заботами было обеспечено возрождение многих храмов в Москве, в том числе и храма Живоначальной Троицы, второго по величине после храма Христа Спасителя. Золотые купола, голубые звонницы и часовни, белокаменные стены храма, — это чудо у Борисовских прудов. Храм был заложен в 1988 году, в память тысячелетия крещения Руси, а освящен Его Святейшеством Патриархом Московским и всея Руси Алексием в мае 2004 года. Я счастлива, что как член Попечительского Совета была на этом великом торжестве.

Картину «Виновата ли я…» мы сняли быстро. Для меня это была одна из самых интересных работ — совершенно новая роль, то, что я никогда не играла прежде.

Меня в ту пору многие знакомые спрашивали: что ты сейчас делаешь?

— Снимаюсь, играю алкоголичку.

— Да ладно, это же не твоя роль. Ты — алкоголичка? Что‑то не верится.

— Но тем не менее — играю.

Увы, судьба картины оказалась драматичной. Хозяйка картины долго не хотела никому ее продавать: ни для телевидения, ни для проката.

— Они меня надуют, — говорила она. — Вот если бы сразу заплатили все деньги, тогда я продам. А по частям, авансы и так далее — я в это не верю…

Время шло, а зритель фактически не видел меня в этой роли.

Меня пригласили на женский кинофестиваль в Набережных Челнах. Там показывали нашу картину, и я получила премию за лучшую женскую роль. Помню, как в огромном, битком набитом зале я сидела среди зрителей. Когда фильм закончился, в зале была тишина. Я думаю: Боже мой, неужели не понравилось? Никто не аплодирует…

А потом зал встал и стоя меня приветствовал. И я вынуждена была подняться на сцену и поклониться. Я увидела, что даже мужчины плакали…

Так случилось, что нас с Волонтиром пригласили на концерты в Днепропетровск. Одно отделение — он, другое — я. Мы решили придумать эффектную концовку и в финале концерта выступить вдвоем. Тем более что из Днепропетровска мы должны были приехать в Москву и выступать в Колонном зале.

Михай сказал, что у него есть фонограмма колыбельной песни на молдавском языке. И он посвятит ее мне. В зале приглушат свет, он зажжет свечу, и мы, держа ее в руках, выйдем на авансцену.

Получился трогательный финал, и мы решили это повторить в Колонном зале.

Но в Москве мы внесли в наш номер коррективы. Показали зрителям фрагмент картины «Виновата ли я…», после которого я вышла на сцену, рассказала о фильме и собралась уходить, а тут ведущая обращается ко мне:

— Клара Степановна, мы приготовили для вас сюрприз. Сейчас вы увидите знакомого…

Я поворачиваюсь — стоит Волонтир. И мы так же, как в финале «Цыгана», сходимся, молча стоим некоторое время. Звучит до боли знакомая музыка — финал из «Цыгана».

Михай зажигает свечу и поет колыбельную.

Это был концертный номер. Но зритель‑то подумал, что мы действительно случайно встретились на сцене Колонного зала.

После первой трансляции на ОРТ пришли сотни писем с просьбой обязательно повторить этот концерт. И его повторили…

А весной 2001 года мне позвонил из Кишинева мой друг режиссер Николай Гибу.

— Михаю Волонтиру плохо. Нужно лечение, может быть, даже потребуется операция. Но денег нет. Ты же знаешь, какое положение в Молдавии, а тем более в городе Бельцы, где Михай живет. Поэтому я и звоню тебе с надеждой, что только ты можешь что‑либо придумать и спасти Михая.

С Михаем мы снялись в нескольких фильмах. И в многосерийную картину «Цыган» я порекомендовала его на роль Будулая. Я считала своим долгом помочь ему. Но как это сделать? Где достать деньги?

Судьба, я давно поняла это, часто нам предоставляет выход из трудного положения, дает возможность исполнить задуманное. На следующий день после тревожного известия о Волонтире мне вдруг позвонили из телепередачи «Моя семья»:

— Мы вновь приглашаем вас в передачу…

Признаюсь честно, это был не первый звонок. Но я обычно отнекивалась, придумывала различные причины, потому что не нравилась мне передача. И вдруг меня осенила неожиданная мысль: поскольку мы с Михаем снимались вместе в нескольких фильмах, почему бы не сделать сюжет на тему «Служебный роман» и заодно не обратиться к зрителям с просьбой о помощи? Поэтому я, к удивлению телевизионщиков, с радостью откликнулась на их предложение.

Перед телепередачей я волновалась. Ведь Волонтир, а вернее, его герой Будулай — любимый герой миллионов зрителей, кумир женщин. Мне не хотелось представлять его немощным и больным, но нужно было в то же время и попросить денег на его лечение. Я сказала, что мы все хотим, чтобы Будулай вернулся к нам здоровым и крепким.

Неожиданно бизнесмен, присутствовавший на передаче, поднялся и сказал, что он обязательно поможет и призывает других последовать его примеру. Аудитория была взволнована и горячо ему аплодировала…

На следующий день он позвонил мне и, условившись о встрече, принес деньги. Мы решили, что надо открыть специальный счет в банке, а редакция еженедельника «Аргументы и факты» пошла навстречу и напечатала об этом информацию. На мое обращение откликнулись тысячи людей не только в России. Стали приходить денежные переводы из Америки, Австралии, Канады, Германии… Оказалось, что у моего нового знакомого — бизнесмена, который первый откликнулся на беду, есть «Русская община», которая возродила православный храм. И потому деньги, пусть небольшие, внесли даже пенсионеры и школьники — а для нас каждый рубль был дорог.

Мы решили собрать всех, кто принял участие в сборе пожертвований, каждому вручить памятную грамоту и видеокассету «Возвращение Будулая».

Кое‑кто у нас в России любит порассуждать о том, что народ стал злым, равнодушным, каждый думает только о себе. Это не так! Жизнь загоняет людей в угол, но они как были добрыми, так остались.

Восьмилетняя девочка Нелли принесла 150 рублей. «Где ты их взяла?» — спросили в общине. «А мне, — ответила она, — папа и мама давали на завтраки, и я скопила деньги. Хочу, чтобы дядя Будулай был здоровый».

Когда я вручала эти грамоты, я видела благодарные слезы в глазах людей. Просто никто и никогда к ним не обращался. Ведь доброта и стремление помочь тем, кто нуждается, всегда были отличительной чертой русского народа. У меня комок стоял в горле, только бы не заплакать самой… Каждый рубль этот — он золотой, потому что дарован сердцем.

В тот вечер я долго не могла уснуть — видела счастливые глаза людей, полные слез!

Прошло немного времени, и в Москву из Кишинева приехала дочь Михая Волонтира Стелла. Она должна была вместе с представителем посольства Молдовы получить в банке деньги. Потом в посольстве была пресс — конференция.

Постепенно Михай пошел на поправку. Он даже стал писать сценарий и сказал мне, что это будет последний фильм в его жизни. Он надеется, что я снимусь в этом фильме. Кто знает?..

У каждого актера есть роли, которые сопровождают его по жизни. В ранней молодости для меня это были «Кубанские казаки». Они и сейчас со мною. Но теперь, кого бы я ни играла, где бы ни выступала, все равно вспоминают Клавдию из «Цыгана». Люди до сих пор благодарят меня за эту роль. За ту большую любовь, за чистоту чувств, за доброе материнство, за самопожертвование. То есть за такие прекрасные качества, которые должны быть присущи каждой женщине, каждой матери.

Годы проходят, но до сих пор случаются разные истории.

Сажусь в такси. Шофер говорит:

— Я тебя недавно по телеку видел. Какой‑то отрывок показывали. И ты там пьешь. Профессионально!

Вот уже и рецензия. Не от критиков, а от народа.

В овощном магазине стою в очереди с собакой, держу поводок, чтобы Бони не приставал ни к кому, и вдруг входит мужчина: «Вы посмотрите, это же наша дорогая Клавдия!» Схватил мою руку, стал на колено и поцеловал ее. Очередь повернулась к нам, настала полная тишина, и вот в этой тишине стоял на коленях человек и благодарил меня.

Мне стало неловко, я подняла его, попросила больше никогда не делать этого.

Можно посмеяться, можно улыбнуться такому порыву. Мне ведь это все тоже вроде бы ни к чему. Тем более подобных историй не счесть.

Но что сказать? Скажу одно: я — счастливый человек.