Я много думала, прежде чем решиться опубликовать эти записки. До сих пор не уверена, что поступаю правильно. Но с другой стороны, иногда необходимо, чтобы такие факты становились достоянием гласности. Ненавижу это слово «гласность». Напоминает конец восьмидесятых годов и общую атмосферу полного раздрая тех лет. А вообще рассказывать об этой истории довольно неприятно. Хотя бы потому, что я прошла через такие испытания, через которые обычно не проходят нормальные женщины. Вот написала эти слова и подчеркнула их несколько раз. Где вы видели «нормальных женщин»? У каждой из нас тысяча своих проблем, свои болячки, внутренние болезни, раздоры в семье, неудачные мужья, непослушные дети, сложности на работе, в общем, все как у среднестатистических женщин, которых огромное число в нашей стране. И все мы похожи друг на друга. Своими несчастьями. Перефразируя великого классика, можно сказать, что счастливых — почти не осталось, а несчастных семей — каждая первая. И все действительно несчастливы по-своему.

Я — Ксения Моржикова. Мне уже тридцать девять лет. Говорят, что в этом возрасте женщины умнеют. Не знаю, как другие, но я этого не чувствую. Во мне все еще живет двадцатилетняя девочка, так любившая помечтать о будущей жизни. Сейчас даже смешно вспомнить. В школе я была пионеркой, в институте — секретарем комсомольской организации. И в каком институте! Я ведь закончила МГИМО, а там просто так секретарем комсомольской организации не выбирали. Но это было давно, очень давно, в другую эпоху. Я поступила в институт в семнадцать лет, как раз в середине восьмидесятых, во времена «позднего застоя». А закончила — в самый разгар перестройки, уже к тому моменту, когда моя большая Родина начала разваливаться на куски. Вы помните, какие страсти тогда кипели? Первый съезд народных депутатов. Вся страна прильнула к телевизорам. У нас на выпускных экзаменах говорили о политике и политиках больше, чем о предстоящем распределении. Как мы ими тогда восхищались! Гордились. Ельцин, Собчак, Попов… Какие люди! И неизвестный нам юрист из провинции, отдавший свое место в Верховном Совете Ельцину. Забыла его фамилию, но это не так важно. Он потом стал прокурором России, тогда, правда, выяснилось, что у него мышление и речь пятилетнего ребенка. Хорошо еще, что и совесть у него тоже была пятилетнего ребенка и он оказался честным человеком. У остальных была совесть проституток на пенсии, много повидавших и превратившихся в циников, но это так, к слову. Мы тогда все были увлечены политикой, и политики были нашими кумирами.

Потом все изменилось и начало разваливаться. Не стало ни съездов, ни народных депутатов, ни страны, которую они представляли, ни комсомола, в котором я состояла. Ну в общем, все изменилось. Я закончила институт, вышла замуж и родила Сашу. И через несколько лет развелась с мужем. Мне тогда еще повезло. Я устроилась на работу к Марку Борисовичу Розенталю, и все перипетии «дикого капитализма» пошли мне только на пользу.

Клиентов у Розенталя было более чем достаточно. А я постепенно становилась его правой рукой. К сегодняшнему дню у меня зарплата уже более трех тысяч долларов в месяц, что для молодой женщины моего возраста совсем неплохо. Написала «молодой» и сразу подумала, что кокетничаю. Молодая кобыла в тридцать девять лет. Ну не скажите. Я действительно чувствую себя молодой, стараюсь за собой следить, к пластической хирургии пока не прибегала. И вообще выгляжу очень даже неплохо, в отличие от многих моих сверстниц. Не знаю, что буду делать через несколько лет. Наверное, тоже лягу под нож хирурга. При одной мысли об этом становится страшно. Перетянут кожу так, что не смогу улыбаться, закрывать глаза и вообще разговаривать. Какой ужас! Но неприятности нужно переживать по мере их поступления. Пока под нож мне еще рановато.

Эта история началась в тот день, когда мне позвонила моя двоюродная сестра Нина. Она старше меня на два с половиной года, и мы с ней очень дружим. Убитым голосом она попросила меня к ней приехать. Я сразу собралась, зная, какая Нина паникерша. У нее прекрасный муж и трое взрослых детей, но она боится всего на свете. Муж работает в Академии наук, он директор какого-то жутко секретного института, о котором даже нельзя говорить. Очень прилично зарабатывает. Взрослый сын у них учится в Лондоне, дочь поступила в консерваторию, младший заканчивает школу. Прекрасная семья, хороший дом, сама Нина работает в Московском комитете по строительству, она архитектор по образованию, и говорят, что очень неплохой специалист. Но несмотря на все свои успехи, Нина ужасная паникерша. Любой сбой у нее сразу же вызывает истерику. Наверное, характер такой пугливый. А может, все определилось еще до рождения. У меня, например, неприлично мужской характер и какое-то дурацкое, тоже чисто мужское чувство справедливости. И немного упрямства. А ей достались «женские черты» — истеричность, неуверенность в себе, непонятные фобии. После всех этих самолетных аварий она не решается летать и ездит к сыну в Лондон на поезде. Можете себе представить? Из Москвы в Варшаву, потом в Берлин, дальше в Брюссель и в Лондон по тоннелю. А когда мальчик летит в Москву, она просто сходит с ума, и эти несколько часов становятся самыми страшными в ее жизни. И мне приходится отпрашиваться у Розенталя, сидеть у Нины, пытаясь ее успокоить. Мама все время говорит, что я должна была родиться мальчиком, а Нина с детства была плаксой и пугливой девочкой. Что не помешало ей очень удачно выйти замуж. Ее будущий муж тогда был только аспирантом, но она сумела углядеть в нем нужные черты лидера. А он, в свою очередь, сумел что-то углядеть в ней. Ну почему я такая стерва? Ведь это несправедливо. Нина прекрасная мать, изумительная хозяйка. У нее дома всегда все блестит, несмотря на то что она работает. И конечно, Нина безумно любит своего мужа и своих детей. Есть такие женщины, которые умеют растворяться в семье. На них словно поставили печать «только в одни руки». Вот они и живут, имея одного мужа, одну семью, детей, внуков. Я так не смогла бы — ничего в жизни не увидеть, довольствуясь только одним мужчиной… Об этом, по-моему, даже страшно подумать. А с другой стороны… У меня их было несколько. Разных. И двое мужей. Но скажу честно: лучше бы такого опыта у меня не было. Мне он особой радости не принес. Может, более правильно — одного и на всю жизнь? Но так бывает только в сказках. Или у таких, как Нина.

В соседний подъезд мы прошли вдвоем. Нина забыла номер кода их входной двери и долго неправильно набирала цифры. Потом попросила у меня мобильный телефон, позвонила Медее, и выяснилось, что она неверно нажимала две первые цифры. Их следовало переставить местами. В этом вся Нина — забывает иногда элементарные вещи. Мы вошли в подъезд, поднялись лифтом на шестой этаж. Дверь нам открыла миловидная женщина лет двадцати пяти. Я даже удивилась. Неужели это Медея, так хорошо сохранившаяся в свои сорок шесть лет? Я ее совсем не помнила.

— Проходите, — предложила нам эта молодая женщина, кивнув в глубь квартиры.

— Это Эльвина, она им помогает, — шепнула мне Нина, — кажется, она молдаванка или гагаузка. В общем, из Кишинева. Работает у них полгода.

Мы вошли в просторную гостиную. Даже если не знать, что хозяева квартиры искусствоведы, сразу можно было определить, что здесь живут люди достаточно творческие. На стене висел подлинник Зверева, работы которого я хорошо знаю, и еще две картины неизвестных мне авторов. Комнату украшала антикварная мебель, по-моему, начала века, стулья с гнутыми ножками. На них не очень удобно сидеть, но выглядят они красиво. В углу стояла большая ваза, расписанная затейливыми узорами. Я видела такую где-то на выставке. Вообще-то стыдно признаться, что я такая дебилка во всем, что касается искусства, хотя на выставки хожу регулярно и современной живописью очень даже интересуюсь.

На диване сидела женщина, которую я сразу вспомнила. Конечно, это была Медея. Вся в черном, на голове — черная повязка, что мне сразу не понравилось — как будто она заранее знает, что все кончится очень плохо. У Медеи было измученное лицо и мешки под глазами. Могу себе представить ее состояние! Мне вдруг стало очень неловко находиться перед ней. У женщины такое невероятное горе, а я приперлась, будто могу ей помочь. Некрасиво и неумно. Но отступать было поздно. Единственное, что меня сразу смутило — это собака, которая лежала рядом с хозяйкой. При моем появлении она поднялась и внимательно посмотрела на меня. Прямо в глаза. Но хозяйка махнула рукой, коротко приказав «лежать», и собака снова легла у ее ног. Эта порода мне знакома. Такие коричневые собаки с белой грудью и черной мордой, немного похожие на медведей гризли, — это стаффордширский терьер. Несколько лет назад среди продвинутых москвичей было очень модно их заводить. Но говорят, это исключительно опасная порода бойцовых собак, которые могут напасть на человека, не реагируя на команду своих хозяев. Знакомый кинолог, работающий в милиции, рассказал мне, как готовят бойцовых собак. Просто ужас. Сначала их тренируют на кошках, у которых вырваны когти, чтобы они не царапались. Учат душить кошек. Затем тренируют на поросятах, чтобы приучить к запаху крови и диким крикам. Считается, что кровь свиньи очень похожа на человеческую, а ее мясо почти эквивалент нашему. Можете себе представить, какой ужас?