Митька, а может быть, ну его к чёрту, этот твой дальний кордон? – Голос отца был такой тоскливый, что Дмитрий невольно опустил глаза и горестно вздохнул, а тот снова принялся с жаром уговаривать сына: – Посуди сам, Митька, какой ты к чертям собачьим псих? Это скорее те лекари, которые тебя так обозвали, психи. Эх, не видели они настоящих психов. Посмотрели бы, идиоты, на братьев-молдаван из пятой бригады, вот те психи так психи. Форменные. А ты? Ну какой из тебя псих, Митька? Подумаешь, перестрелял из пулемёта кучу бандюков. Так то же засада была! Ты этим чёртовым ооновским долдонам жизнь спас, а их доктора тебя в психи записали.

– Батя, не начинай, – ещё раз вздохнув, сказал Дмитрий. – Да, засада, да, я перестрелял не каких-то там голожопых беженцев, а самых что ни на есть оголтелых пиратов, ну так что с того? Понимаешь, батя, я же по ним ещё метров с восьмисот начал садить из «корда». Ладно бы со мной такое случилось в первый раз, но ведь у меня снова «очко сыграло», ещё тогда, когда никому и в голову не пришло, что впереди может оказаться засада. Да и замаскировались черномазые в буше знатно. Фиг увидишь, пока нос к носу не столкнёшься. Вот командование и решило меня отправить в Могадишо, в госпиталь на обследование, а я возьми и учини там бучу, и снова со стрельбой. Меня как бес в бок толкнул перевернуть ту повозку с бананами, а под ними целый центнер пластита лежал. Но знаешь, даже не это главное, а то, что я бабе башку камнем проломил, а второго террориста пристрелил из её пистолета, чтобы чего не вышло. Хотя и мог арестовать, ведь пульт у бабы был, а не у него. В общем, перестарался я тогда.

Отец печально вздохнул и зло воскликнул:

– Вот ведь суки злобные! Нет чтобы тебя к герою представить, они тебя взяли и обвинили в этой… излишней жестокости. Ну разве не твари они после этого?

Дмитрий хлопнул отца по плечу и сказал:

Митяй всю ночь слышал, как в лесу кто-то злобно рычал, но не очень-то обращал на это внимание, хотя и просыпался пару раз от очень уж громкого рыканья. Крафт, видимо, глядя на него, тоже не спешил поддаваться на провокации местной хищной живности. Во всяком случае, близко к машине ни один зверь не подходил, а потому Митяю не пришлось брать в руки «ремингтон». Утром он проснулся от того, что в кабину «Шишиги» заглянуло солнце. Митяй приподнялся на локте, посмотрел на чистые голубые воды Пшехи и грязно выругался со всей страстью и нахлынувшими на него обидой, разочарованием, возмущением и гневом. Причём очень громко и витиевато. Крафт, прекрасно понимая, что все эти матерные слова к нему не относятся, на всякий случай накрыл морду лапой и лишь слегка прядал ушами, когда Митяй ругался особенно громко. Наконец хозяин открыл ногой одну дверцу машины, рукой вторую, сбросил на траву кроссовки с заткнутыми в них носками и выбрался из кабины. Минувшая ночь была тёплой, солнышко, несмотря на раннее утро, уже припекало вовсю, а потому день обещал быть жарким.

Повздыхав ещё немного, Митяй полез в будку за канистрами с водой и принялся умываться. Бриться не имело никакого смысла. Кого волнует его небритая физиономия в каменном веке? Умывшись и почистив зубы пальцем, выдавив на него миллиметра три зубной пасты, зубные щётки, хотя он и прихватил их на кордон целых три упаковки по двадцать пять штук в каждой, следовало теперь экономить, как и зубную пасту. Да и туалетная бумага, её он взял со склада целых четыре большие коробки, для него внезапно приобрела особенную ценность. Впрочем, как и всё остальное, кроме двух сотовых телефонов и радиоприёмника, совершенно бесполезных в прошлом, а потому Митяй решил с первого же дня ничего не расходовать зря и обходиться только тем, что найдёт у себя над головой

Μ

или под ногами. Самой ценной ему сразу же показалась соль, которой он взял много, сто пачек поваренной и ещё двести пятьдесят килограммов лизунца, чтобы приваживать к кордону оленей. «Хрен вам теперь, а не соль-лизунец, перебьётесь!» – смеясь, решил он, закручивая тюбик с зубной пастой. Вместе с оконным стеклом и различными металлами, сталью, латунью и бронзой, дефицитом было буквально всё.

Впрочем, он знал, как можно легко, раз и навсегда решить проблему с солью. Уж если нефть была на том же месте, что и в двадцать первом веке, и её тут было просто до фигища, то за солью он со временем как-нибудь смотается на Чёрное море, а в нём её черпать не вычерпать. Вряд ли в районе Абинска ледник преградит к нему путь, так что пусть и по бездорожью, а он туда проедет. Впрочем, соль ведь имелась и гораздо ближе, и, скорее всего, там её даже не нужно было выпаривать. Пока что ему следовало позавтракать, желательно включив в рацион местные продукты, а самым любимым деликатесом для Митяя всегда была форель. Судя по всему, её в Пшехе водилось навалом. Во всяком случае, ещё вчера вечером он видел, как форель носилась в реке как очумелая. Причём крупная. Поэтому он достал из будки большое пластиковое корыто, разделочную доску и ведёрко, в которое положил два ножа и деревянную колотушку для отбивания мяса. Радостно улыбаясь, Митяй извлёк из оружейного шкафчика тубус с новеньким, ещё ни разу не заброшенным спиннингом и коробку с блёснами. В верховьях Пшехахи, где за хребтом Нагой-Чук находился кордон Дальний, он собирался вволю половить форели. Её там водилось много. Собрав всё, он позвал Крафта и пошёл к реке. Судя по цвету воды, глубина Пшехи в каменном веке была не менее четырёх-пяти метров, а ширина – больше ста. Ландшафт окрест был всё-таки повыше, чем в двадцать первом столетии. Оно и ясно, ведь его ещё не прибило дождями и он не скукожился от ветров и старости.

Митяй не спеша выбрал из трёх дюжин блёсен меппс «Комета блэк фьюри», пятиграммовую вращающуюся блесну чёрного цвета с самым большим тройником. Мелочь форели его не интересовала. Ему хотелось поймать парочку крупных рыбин, зажарить их и немедленно слопать на пару с Крафтом. В своём японском углепластиковом спиннинге «Шимано катана» тяжёлого класса он был уверен на все сто процентов, как и в сверхпрочной плетёной леске и мощной катушке. Такой снастью он смог бы вытащить из Пшехи даже нильского крокодила. Расположившись на берегу поудобнее, Митяй забросил блесну в реку метров на двадцать пять и принялся довольно бездумно крутить катушку, за что чуть было не поплатился. Форель клюнула с такой бешеной силищей, что он действительно подумал, будто в его «Чёрную фурию» вцепился если не нильский крокодил, то точно акула. По всей видимости, форель в это утро очень хотела есть, но совершенно не желала становиться завтраком для него и Крафта. На этот счёт у Митяя имелось своё собственное мнение, и он принялся вытягивать рыбину из воды, а когда та повисла над быстрым течением, то даже не постеснялся ахнуть от удивления: