Уже три часа как девушка заняла свой пост неподалеку от корабельных верфей, но ей так и не удалось заполучить ни одного клиента. Хотя безнадежным дело совсем не выглядело: хрупкая, с изящными лодыжками и миловидной свежей мордашкой, она казалась довольно привлекательной. В короткой кожаной юбке и с оголенными несмотря на злой северный ветер плечами, она стояла, прислонившись к единственному фонарю, слегка приподняв колено, в классической позе представительниц известной профессии.

Когда начинало накрапывать, она пряталась под козырек склада и замирала там, прижавшись к стене, словно в ожидании расстрела, неподвижная и одеревенелая.

Из единственного окна своей однокомнатной квартиры на четвертом этаже Макс с интересом наблюдал за этими маневрами. Когда дождь усиливался, он испытывал такое острое сострадание, что готов был пригласить девушку к себе.

Он полагал, что это еще одна бедная дуреха, обманутая романтикой морских побережий. Такие часто оказывались в Сан-Франсуа-ле-Моле, понятия не имея о бедствиях, которые обрушились на маленький городок.

Пиу возвратилась из столицы разбитая. Агентство опять сделало целую серию фотографий, пообещав пригласить ее в ближайшее время на новый кастинг. Но перед тем как вернуть портфолио, директор дал понять, что у нее недостаточно рельефно проступают ключицы и что ей следовало бы еще немного похудеть.

Она опять не притронулась к еде, которую Жиль приготовил к ее возвращению, хотя пища была легкой: салат из грибов, сдобренный йогуртом и лимоном, жареное филе окуня, молодой кресс-салат.

Но Жилю удалось напоить ее свежим ананасовым соком перед тем как уложить в постель, где она осталась лежать с широко открытыми глазами, потерявшись в своих грезах о легких шелках и струящихся атласах.

Все началось три года назад, во время любительского показа мод, организованного в Шанон-ле-Бан. Пиу выступала там как манекенщица в числе других кандидаток, от которых требовалась скорее готовность к участию, чем соответствие строгим стандартам.

Макс терял терпение, стоя у телефонной будки. Перед ним были еще три человека, которые могли вконец доконать и без того уже ветхий-от частого использования аппарат. Он оставил очередь и быстрым шагом направился к старому порту, решив позвонить из книжного магазина.

Дойдя до городских зданий, он вдруг вспомнил, что сегодня первый вторник месяца и что он пропустил встречу с инспектором. Эта рассеянность на месяц лишит его дотаций, а может быть, повлечет за собой и временное исключение из списков.

Социальный инспектор, которого в Сан-Франсуа-ле-Моле все называли надзирателем над бедными, несмотря на вводившую в заблуждение обходительность, управлял делами железной рукой. Трудно было понять, почему он вызывал все неимущее население к определенной дате, строго вменяя в обязанность записываться до девяти часов. Многие из тех, что получали пособие, не успевали пройти до полудня и, чтобы наконец попасть на прием, вынуждены были приходить снова и снова. Но ожидание укрощает бедняков; оно делает их смирными и послушными, напоминая им об их зависимости и о ценности потерянного времени.

Собственно сам визит занимал не более двух минут. Бесстрастным голосом инспектор задавал несколько вопросов, требовал квитанции о найме жилья, об оплате электричества и газа, цепко улавливая малейший признак высокомерия. К нему ни в коем случае нельзя было являться с желтыми от никотина пальцами, так как он сразу вычитал стоимость тридцати пачек сигарет из суммы пособия. Пьянчужкам перед походом к инспектору лучше было не пить вовсе или съесть дольку чеснока, если они перебрали накануне. Малейший намек на запах алкоголя оборачивался для них направлением в службу медицинской помощи, где они были обречены на новый ожидания в коридорах.

Небо хмурилось, вот-вот грозил начаться дождь. Макс припустил бегом. В двух шагах от книжного магазина, при переходе улицы его сбил мчащийся на всех парах грузовик транспортного агентства. Макс ударился о капот, очки с него слетели; когда он упал на мостовую, на нем был только один ботинок.

Макс отделался тремя переломами и бесчисленными ушибами. Правая локтевая и обе больших берцовых кости были сломаны при ударе о землю.

Прикованный из-за своего гипса к больничной койке, он больше всего страдал от отсутствия спиртного, на которое обрек его этот вынужденный «курс детоксикации».

В полудреме перед ним часто возникало лицо той девушки у фонаря. Скорее всего, ее уже нашли и вернули родителям. Со смутной горечью он думал о том, что в который раз безвозвратно упустил возможность принять участие в происходящем. Словно прозрачный фантом он проходил среди людей, никак не участвуя в их судьбах.

Из глубин его тоски время от времени вдруг всплывало забытое слово. «Juc»

[2]

занимал его мысли все утро. Он старался вспомнить, при каких обстоятельствах это слово, похожее на хлопок, отделилось от общего стада. Оно встречалось уже в творениях Фюретьера

[3]

, пережило несколько изданий академического словаря и фигурировало, сведенное до положения синонима, еще в словарях начала века. А потом оно было навсегда вытеснено из рубрик более толстым и мускулистым братом. «Juchoir»

[4]

возвышался отныне посреди птичьих дворов, не имея соперников. Больше ни один писатель не употреблял это погибшее слово, единственный слог которого воскрешал в памяти крик птицы. «Juc», «joc», «jocasse»

[5]

… «jac», «jacasse»

[6]

… Макс размышлял о долгой братоубийственной войне, которую вели между собой слова, войне еще более жестокой, чем нападения хищников и нашествия врагов.

В конце недели к нему зашла дама из социальной службы. Она мельком взглянула на ночной столик. Не было ни апельсина, ни винограда, только предписанная бутылка минеральной воды. Она спросила Макса, не желает ли он кого-нибудь известить. Он дал ей адрес Жиля.

Так как этим вечером не обслуживали, дел на кухне для Тона нашлось не слишком много: нужно было только прополоскать стаканы, несколько подносов, розетки из-под арахиса.

Он сам закрыл заведение немногим позже четырех часов, когда понял, что Гулетта не в состоянии занять свой пост.

Она пришла к нему на кухню в тот момент, когда он только принялся за работу.

— Не стоит, Капитан. Больше незачем мыть посуду. Можно все оставить, завтра я не откроюсь.

— Это так серьезно?

Увы, «девушка под фонарем» так никогда и не отправилась на улицу Салин. На следующее после прибытия «Саратова» утро жандармы наводнили парк и виллу грека. С Ким были в высшей степени предупредительны, когда уводили, чтобы вернуть родным.

Макс спрашивал себя, не проболтался ли, польстившись на вознаграждение, кто-нибудь из тех, кто сопровождал его на причале. Но поскольку все продолжали жить в нищете, он оставил свои подозрения.

Возле маленькой беседки жандармы случайно наткнулись на прямоугольник свежевскопанной земли. Стали рыть и нашли расчлененное тело молодого татарина.

Арестованный в кабинете верфи Пупаракис проследовал в наручниках мимо своих рабочих и мастеров.

Арест грека произвел большое волнение в маленьком порту. Незамедлительно созванный муниципальный совет пришел в ужас от возможности остановки верфей. Не сегодня завтра около сотни рабочих-иммигрантов и с десяток коренных жителей останутся без работы, что добавит нужды и без того уже обнищавшему городу. В ходе короткой процедуры мэру разрешили назначить официального наблюдателя за работой верфей.

Закончив работу, Люка как всегда припарковал грузовичок транспортного агентства под единственным каштаном площади Мартир. Затем он отправился выпить анисового ликера к Беберу, со времени закрытия «Медузы» удвоившему свою клиентуру.

Толкнув дверь, он видит у стойки Макса, который с мрачной физиономией и упрямым взглядом человека, принявшего решение с кем-то расквитаться, ждет его перед пустым стаканом. Они не виделись со времени несчастного случая, и Люка не знает, как себя вести.

— Привет, — говорит он, приближаясь. — Ты выглядишь вполне здоровым.

— Как видишь.

— Ты не представляешь, какой шок я пережил, когда сбил тебя. Я после этого несколько недель спать не мог.

В конце августа посетителей стало заметно меньше, и у обслуживающего персонала появилось много свободного времени. В столовой «Саратова» они устроили нечто вроде маленького клуба, куда приходят, чтобы поиграть в карты или в шахматы. Несколько столов, стулья, прохладительные напитки. Пиу, остающаяся дежурить в будке, дает им знать, когда автобус или машина приближается к причалу. Тогда все они бегом возвращаются на свои места.

В тот день непрерывно шел дождь, и посетителей не было. С утра Тон выиграл почти все партии в покер.

— Удача рогоносца! — пыхтит Пеле.

Тон едва не швырнул ему в лицо свой фулл-хаус из валетов и девяток. Если Гулетта и ушла, то вовсе не для того, чтобы наставить ему рога. Она ждала проклятый чек, который таки не пришел, упала духом, и ей захотелось немного побыть одной. Это нормально. Она, конечно, в гостях у своей сестры, которая живет в Испании. К тому же если бы она в самом деле хотела его бросить, то оставила бы ему хоть какую-нибудь записку. Теперь Тон пьет, чтобы поверить в возвращение Хлои. Однажды вечером, придя в подвал, он застанет ее как обычно лежащей под одеялами. Она будет смеяться, чтобы заслужить его прощение. Или, может быть, она чужестранкой появится на террасе летнего кафе и закажет мороженое, и он ее не сразу узнает.

За другим столиком Макс только что потерял своих коней, да и его последняя ладья тоже была готова сыграть в ящик. Он неуверенно ходит пешкой.

В первую неделю сентября муниципальный совет ознакомился с результатами эксплуатации лодки. Выручка с трудом покрывала четверть затрат. Кричали уже о полном фиаско.

Было принято решение ограничить посещения выходными и работать в этом режиме до середины октября. А потом, так как цена на сталь снова стала подниматься, можно будет сразу же отправить «Саратов» на слом. Тем временем закрыли близлежащие киоски и туристический центр. Значительная часть сезонных рабочих снова попала в руки надзирателя над бедными.

Между тем уволенный персонал продолжал собираться в столовой субмарины. Каждый вечер там раскладывали столы, доставали шахматы и колоды карт, ставили охлаждаться несколько бутылок. Один из рабочих неумело вывел слово «Блудрим»

[12]

на щите, который прикрепил к самодельной стойке, сооруженной из доски и двух ящиков. Это и стало названием клуба. Здесь чувствовали себя так же хорошо, как во времена «Медузы».

Сиум сменил синий комбинезон механика на форму русского капитана. Среди собиравшихся в «Блудриме» он был единственным, кто сохранил за собой две должности — техника-механика и гида. Грядущее умерщвление корабля он переживал особенно остро.

Ночью, когда все уходили, он пробирался в недра «Саратова» и проводил там несколько минут с пленницей. Он приносил ей воду и чистый ночной горшок, передавал пакет со сладостями, который оставлял для нее Макс. Ким ждала его прихода с нетерпением. Ее бледность стала еще заметнее, но, несмотря ни на что, она не падала духом. Нигде она не чувствовала себя спокойнее и защищеннее. Толстая сталь ее убежища, словно гигантская раковина, хранила ее от времени и людей. В прилив она ощущала легкое колыхание, и ей казалось, что она покачивается в материнском лоне. Она принимала позу эмбриона, подтягивая колени к груди, и засыпала так с необъяснимым чувством полноты.

— Шансов ее найти остается все меньше, — говорит адвокат. — Она, вероятно, уже за границей.

Константин Пупаракис скептически смотрит на своего собеседника. Он убежден, что Ким прячется где-то в Сан-Франсуа-ле-Моле. Если бы он мог сам заняться поисками, он бы давно ее нашел. Но он всецело зависит от этой шайки адвокатов и агентов, которым он платит сумасшедшие деньги за результаты, приводящие его в отчаяние.

— А тот тип из агентства, который исчез?

— О нем ничего не известно. На место были направлены другие агенты. При содействии полиции были прочесаны все близлежащие кварталы.

— Вы как обычно приносите мне только плохие новости, — ворчит Пупаракис.