Кончалась гнилая, гриппозная московская зима. Снега на улицах всю зиму было мало, сейчас он лежал грязными островками на обочинах мостовых, возле деревьев и во дворах. В воздухе стоял туман, прохожие осторожно скользили по неровным тротуарам с замерзшими лужами. Вечерело.

Женя Малышева, вахтер завода по производству лимонной кислоты, сидела в проходной, у окошечка, перед которым вертелся железный старый турникет и проходили рабочие, показывая свои пропуска. Через другое окошечко ей были видны высокие полураскрытые железные ворота, возле которых топтался старик Сиротин в такой же, как и у Жени, темной, с зелеными нашивочками на воротнике шинели и ушанке. Было холодно даже Жене в ее комнатушке, а уж на улице – и подавно, под ветром, но старик Сиротин поста своего возле ворот не покидал. Женя сосала конфету, время от времени сочувственно поглядывала на него, отрываясь от учебника.

Смена еще не кончилась, и через проходную никто не шел, а отдельные сотрудники проскакивали для быстроты прямым ходом через ворота, показывая Сиротину свой пропуск. Однако экономия во времени оказывалась порой относительной, ибо старик был суров, придирчив и не по годам глазаст и иной раз останавливал кого-то из спешивших, брал в руки его пропуск и сердито выговаривал:

– Без карточки почему? Куда девал, спрашиваю?

– Да шут ее знает! Сама отклеилась.

На следующий день в кабинете у Цветкова закадычный дружок Лосева, старший инспектор службы БХСС Эдик Албанян, со свойственной ему горячностью заявил:

– Это не убийцы, дорогой. Это расхитители социалистической собственности, особо наглые и особо опасные, вот что я тебе скажу.

– Для тебя, может, и расхитители, – со злостью возразил Виталий. – А для меня – убийцы.

– Но сто пятьдесят тысяч из кармана государства вынули за один час, ты представляешь опасность?!

– А человеческая жизнь? И раненая Женя Малышева? Эту опасность ты представляешь? – с неменьшей запальчивостью ответил Лосев.