Философия, которая с давних пор представляется преодоленной, снятой, продолжает жить, потому что момент ее воплощения в действительность оказался упущенным, непонятым, невостребованным. Приговор гласит: философия только объясняет мир, но, отрекаясь от реальности, калечит и разрушает себя. В тот самый момент, когда попытки изменить мир терпят крах, философия превращается в бессилие разума. Однако философия вовсе не гарантирует и прочности противоположной позиции, следуя которой ее теорию (как таковую - теорию анахронизма, в чем философию уличали и прежде, и теперь) можно конкретно изобличать и обвинять. Наверное, интерпретациям вообще не дано достичь того, что предвещает практический переход. Момент, от которого зависит критика теории, нельзя пролонгировать теоретически. Если практика откладывается, переносится в далекое будущее, онаужене выступает в качестве инстанции, опротестовывающей самодовольную спекуляцию; начиная с этого момента, практика - это, скорее, предлог, используя который критическую мысль задушат или отбросят как пустую самонадеянность, хотя она так нужна практике, преобразующей мир. Философия, после того как нарушила свои обещания воплотиться в действительность или непосредственно предшествовать ее созданию, была вынуждена безоглядно критиковать себя. То, что когда-то воспринималось в философии как просто далекое от наивности, противоположное видимости смысла и направленному вовне познанию, сегодня объективно превратилось в ту самую наивность, которуюужелет сто пятьдесят тому назад почувствовал Гегель в том восторге и наслаждении, который испытывали перед спекуляцией бедные студенты-неудачники. Интровертный архитектор мысли живет на обратной стороне Луны, ее давноужеосвоили и присвоили интровертные инженеры. В условиях безгранично расширяющегося общества и прогресса позитивного научного познания понятийные оболочки, в которые, согласно философской традиции, нужно поместить целое (и разместитьеготам), напоминают реликты натурального хозяйства в индустриальном капитализме. Между тем несоответствие власти идуха,деградировавшее до уровня внешнего, столь велико, что в рамках такой несоразмерности все попытки (инспирированные самим понятием духа) постичь нечто превосходящее действительность, кажутся бесполезными, разрушаются. Воля к такому разрушению свидетельствует о претензии на власть, эту претензию опровергает все, что с необходимостью подлежит познанию. Изобретение конкретных наук, сведение философии к одной из них и есть самое яркое изображение исторической судьбы философии. Если Кант, говоря его словами, освободил "академическое", ученически школьное понятие философии, возвысив его до мирового ее понятия

Никакая теория не минует рынка: любая предлагает себя как возможное среди конкурирующих точек зрения и мнений, все предлагаются на выбор, все проглатывается. Между тем нет гарантии, что мысль может укрыться, спастись от внушающего страх окрика; существует всего лишь вероятность, что самовнушение "моя теория избежит такой судьбы" не превратится в самовосхваление. Поэтому диалектика не обязана молчать в ответ на подобные упреки и связанные с ними обвинения в поверхностности, - излюбленный аргумент метода, неожиданно свалившегося надиалектику.

Само имя диалектика говорит сначала лишь о том, что в ее понятиях предметы не возникают, что они противоречат общепринятой норме adaequatio. Противоречие - это совсем не то, во что был обязан превратить противоречие гегелевский абсолютный идеализм, противоречие не есть гераклитовское существенное. Противоречие - знак неистинности тождества, знак возникновения постигаемого в понятии. Видимость тождественности внутренне присуща мышлению в силу самой его чистой (pure) формы. Мыслить - значит идентифицировать, определять, устанавливать тождество. Иерархия понятий с удовлетворением ставит преграды перед тем нечто, которое хочет постичь мышление. Его видимость и его истина взаимно ограничивают друг друга. Это нечто не допускает своего директивного устранения, оно может быть "снято" только чем-то наподобие клятвы, обещания в-себе-существования вне целостности мыслительных определений. Втайне эта мысль присутствует у Канта, Гегель использует ее в своей полемике против Канта: потустороннее "в себе" (an sich) как совершенно лишенное определений представляется понятию ничтожным. Сознание видимости понятийной целостности ничего не может, ничего, кроме как преодолеть видимость тотального тождества - преодолеть на собственный манер. Так как эта целостность строит себя по мерке логики, ядром которой является закон исключенного третьего, то все, что этому закону не подчиняется (все качественно различное) обозначается как противоречие.

Противоречие - это не тождественное с точки зрения тождества; главенство принципа противоречия в диалектике означает соотносимость, соизмеримость гетерогенного и мышления целостности. Диалектика -этопоследовательное логическое осознание нетождественности. Она не предпосылает концепции. К диалектике мысль толкает ее неизбежная недостаточность, погрешности в мыслимом. Если обратить против диалектики упреки, которые повторяются со времен аристотелевских критиков Гегеля

Видоизмененная версия диалектики удовлетворяется таким слабым подобием ренессанса: диалектика выводится из апорий Канта. Достигнуть можно только отрицательно, негативно. Диалектика разворачивает декларированное всеобщим различение особенного и всеобщего. Пусть разрыв между субъектом и объектом, проникающий в сознание, - разрыв, неизбежный для субъекта; он пронизывает все, что мыслит субъект, включая объективное. В этом случае диалектика найдет свое завершение в примирении. В идеале примирение освободит нетождественное, избавит от принуждения, воплотившегося в духовных формах, раскроет впервые многообразие различного, над которым диалектика уже не имеет власти. Примирение могло бы напомнить множеству индивидов, неантагонистическому сообществу, что они anathema с позиций субъективного разума.

Примирение служит диалектике. Оно демонстрирует логический характер принуждения, которому диалектика подчиняется; поэтому диалектику обвиняют в панлогизме. В своей идеалистической версии диалектика связана с господством абсолютного субъекта -силы, которая отрицательно воздействует на всякое единичное движение и усилие понятия и процесса в целом. Главенство субъекта получило свой исторический приговор и в гегелевской концепции, которая возвысилась и над философией индивидуального человеческого сознания, и над трансцендентальным сознанием Канта и Фихте. Субъект был не просто вытеснен, он отступил перед бессилием мысли, перед лицом множества "мировой процесс", отказался от конструирования его субъекта средствами разума.

Примирение, как его обосновывает абсолютный идеализм (любой другой просто непоследователен) - от логического до политико-исторического, является безосновательным. Последовательный идеализм не может конституироваться иначе, как сущее противоречие; в нем заключается его логическая истина; оно - наказание, которое идеализм заслуженно несет за свой логицизм; и все это - в равной мере видимость и необходимость. Возобновление суда над диалектикой, неидеалистическое содержание которой тем временем редуцировалось к форме, а идеалистическое - к этикетке "духовное богатство", ничего, однако, не решает (разве что в вопросе об актуальности передаваемого из поколения в поколение в истории способа философии или философской структуры предмета познания). Вместо того чтобы разрешить философии отделываться анализом пустых и ничтожных ? эмфатическом смысле форм, Гегель обеспечил ей право и способность мыслить содержательно. Современная философия (там, где вообще речь идет о содержательном) повторяет старые ошибки; она тяготеет либо к мировоззрению, либо к формализму - тому "безразличному", против которого восставал Гегель. Эволюция феноменологии, когда-то одухотворенной потребностью в содержании, в феноменологию, открывающую в каждом содержании призыв бытия освободиться от скверны содержательности, историческое тому подтверждение. Фундаментом и результатом содержательного философствования Гегеля было главенство субъекта или, согласно известной формулировке из предварительного анализа логики, единство тождественного и нетождественного

Исторически философия сосредоточила свой истинный интерес на той сфере, которую Гегель в согласии с традицией объявил безразличной для философии: на непонятном, единичном и особенном; на том, чтосовремен Платона отбрасывается как преходящее и незначительное; что Гегель обозначил как ленивое существование. Предметом философии могли бы стать качества, последовательно сведенные средствами самой философии к чистому количеству (quantit ngligeable). Неотложной для понятия задачей становится все, чего оно не достигает, что ему не под силу, что исключает механизм понятийной абстракции, является не просто примером понятия. Бергсон и Гуссерль - носители философского модерна, иннервировали эту ситуацию, но ушли от нее в традиционную метафизику. Ради всего, не укладывающегося в понятие, Бергсон, насилуя диалектику, создает другой тип познания. Диалектическая соль растворяется в неразличимых потоках жизни; с вещественно устойчивым покончено, отнынеэтоподчиненное, хотя, как и его подчиненность, непознанное. Ненависть к неподвижному всеобщему понятию породила культ иррациональной непосредственности, суверенной свободы в несвободном (Unfreien). Противопоставление Бергсоном вегофилософии двух способов познания настолько дуалистично,чточто-то подобное присутствовало только в учениях Декарта и Канта, с которыми Бергсон спорит и сражается. Каузально-механический способ познания сохраняется в качестве прагматического знания, не обремененного интуитивным;этонапоминает буржуазную структуру свободной естественности тех,ктообязаны своими привилегиями этой структуре. Прославленные интуиции в бергсоновской философии выглядят просто-напросто абстрактно; практически они не выходят за рамки феноменального сознания времени. Кантом оно положено в основу хронологически- физикалистского познания, а Бергсоном в основу представления о пространственном времени. Пожалуй, интуитивный способ отношения духа действительно существует, несмотря на то, что трудно развить архаический рудимент миметической реакции. Ее предсуществование в прошлом обещает рассказать что-то об окаменевшей современности. Интуиции бывают удачными только изредка, временами. Всякое познание, даже собственное сознание Бергсона, нуждается в рациональности, которую Бергсон презирает; нуждается именно в тот момент, когда познание должно стать конкретным. Длительность, возведенная в абсолют, чистое становление, actus purus, обернулась бы тем самым отсутствием времени, той самой вневременностью, которую Бергсон порицает в метафизике, начиная с Платона и Аристотеля. Бергсона не заботит, что то,чегоон ищет, не должно остаться Fata Morgana, которую можно визировать только при помощи инструментария познания, при помощи рефлексии собственных средств познания и произвольно превращать в метод, который с самого начала непосредственно принадлежит познанию. Логика Гуссерля, напротив, хотя и располагала модусом возникающей внутри сущности, резко обозначила свою позицию - признать и принять обобщающую генерализующую абстракцию. По представлениям Гуссерля, существует своеобразное духовное познание, которое должно суметь рассмотреть сущность в особенном. Между тем сущность, для которой предназначается познание, ничем не отличается от расхожего всеобщего понятия. Явное несоответствие доминирует между представлениями созерцания сущности (Wesensschau) и его terminus ad quern. Обе попытки прорыва не позволяют выйти за рамки идеализма: Бергсон, как и его заклятые враги-позитивисты, ориентируется на donnes immdiates delaconsience; аналогичным образом Гуссерль - на феномены потока сознания. И тот, и другой остались в пределах субъективной имманентности

Все остальное - это сигнификация, реконструкция, это предфилософия - и сегодня, и во времена Гегеля. От философии нельзя отделить проблематичную уверенность в том, что философия действительно возможна, что понятие преодолеет понятие, преодолеет обустраивающее (Zurstende), как и отсекающее, изолирующее (Abschneidende), и таким образом сможет достигнуть непонятийного. Поэтому философии изначально присуще что-то от наивности, от которой она и страдает. В противном случае философия должна капитулировать, а с ней и все, что есть дух. И нельзя подумать даже о простейшей мыслительной операции, и не существует истины; эмфатически все - только ничто. Но если есть нечто, которое будет ориентировать на истину, как она достигается в понятиях и через понятия и выходит за границы абстрактной сферы понятий, то это нечто не может иметь в своем распоряжении другой сцены для игры, другой площадки для действий, кроме пространства всего, что эксплуатируется, презирается и отбрасывается понятием.

Представление, согласно которому непонятийное можно раскрыть при помощи понятий, не уподобляя им это непонятийное, - утопия познания.

Подобное понятие диалектики пробуждает сомнения в самой его возможности. Через актуализацию непрерывного движения в противоречиях, как представляется, можно овладеть целым, тотальностью духа, (пусть как всегда и в превращенной форме), можно постичь положенную без всяких усилий идею тождества.

Дух, который постоянно рефлексирует о противоречии в вещи, должен сам быть вещью, если он необходимым образом строит эту вещь по форме противоречия. Истина, которая в идеалистической диалектике формулируется относительно всякого единичного как в своей единичности неистинного, является истиной целого; если истина не осмысляется заранее, то диалектические шаги, процедуры и этапы теряют мотивацию инаправление.

Против этого можно возразить следующее: объект духовного познания "в себе" (an sich) является в высшей степени реальной, антагонистической системой не только благодаря своей опосредованности по отношению к познающему субъекту, который и открывает себя в этом опосредовании. Принудительное "сочинение" реальности, которую идеализм спроецировал в сферу субъекта и духа, можно развернуть в обратную сторону. С точки зрения идеализма лишним является допущение, что объективные детерминанты духа, общества, с таким же успехом - совокупность субъектовсутьто же, что и их отрицание. В такой негации они непознаваемы, бессильны и безвластны; именно поэтому отрицание так отчаянно объективно, а понятие (как и идеализм в своей позитивности) недооценивает его. Система не является системой абсолютного духа; система зависит от всех тех, кто ею распоряжается,ктоникогда не сможет узнать, насколько эта система является системой их самих. Субъективная преформация материального общественного производственного процесса, принципиально отличающегося от теоретической конструкции, составляет его неразложимое (Unauflste), то, что не примиряется с субъектами. Их собственный разум, который бессознательно, наподобие трансцендентального субъекта, посредством обмена создает тождество, остается чем-то несоизмеримым для субъектов, разум они приводят к единому знаменателю: субъект оказывается врагом субъекта. Предшествующая всеобщность как истинна, так и неистинна: истинна, потому что она образует тот "эфир", который Гегель называет духом; неистинна, потому что ее разум ещеrieявляется таковым, ее всеобщность -этопродукт частных интересов. Поэтому философская критика тождества выходит за границы философии. То, что этот выход требует чего-то, что не укладывается в рамки тождества (по терминологии Маркса, выходит за рамки потребительной стоимости) - означает, что жизнь должна продолжаться - даже в рамках господствующих производственных отношений. Это и есть невыразимое Inneffabile утопии. Утопия путается в том, что было обещано; что она не может реализовать сама по себе. В отношении конкретной возможности утопии диалектика есть онтология ложного, неистинного положения дел. Истинное положение дел в системе, равно как и в противоречии, далеко не свободно от властиутопии.