В издании афанасьевских сказок, вышедшем в академической серии «Литературные памятники», сохраняются текстологические принципы издания 1957 г. Тексты сверены с изданием 1873 г. По сохранившимся рукописям из архива Всесоюзного географического общества уточнены паспортные сведения о записях сказок, имевшиеся в прежних изданиях сборника А. Н. Афанасьева. В «Дополнениях» к третьему тому печатаются предисловия Афанасьева к 1-му, 2-му и 4-му выпускам первого издания. К основному корпусу сказок присоединены тексты лубочных сказок из примечаний Афанасьева, напечатанные в IV книге издания 1873 г., а в «Дополнениях» — «Заметка о сказке „Еруслан Лазаревич”», сказки, изъятые цензурой, ряд текстов из сборника «Русские заветные сказки» и из рукописи «Народные русские сказки не для печати» с предисловием к женевскому изданию «Русских заветных сказок». Подстрочные пояснения Афанасьева к отдельным словам и выражениям в настоящем издании воспроизведены полностью. В примечаниях указан сюжетный тип каждой сказки по международному указателя Аарне — Томпсона (АТ); в тех случаях, когда сюжетный тип сказки не полностью соответствует номеру по AT, номер сопровождается пометой «отчасти».
В первый том вошли сказки с №1 по №178, а также очерк, посвящённый жизни и творчеству А. Н. Афанасьева; библиография и список сокращений.
Текст книги взят с сайта Фундаментальной электронной библиотеки «Русская литература и фольклор» (http://feb-web.ru/).
Афанасьев А. Н.
Предисловие ко 2-му изданию 1873 г.
Между разнообразными памятниками устной народной словесности (песнями, пословицами, поговорками, причитаниями, заговорами и загадками) весьма видное место занимают сказки. Тесно связанные по своему складу и содержанию со всеми другими памятниками народного слова и исполненные древних преданий, они представляют много любопытного и в художественном и в этнографическом отношениях. Важное значение народных сказок как обильного материала для истории словесности, филологии и этнографии, давно сознано и утверждено даровитейшими из германских ученых. Они не только поспешили собрать свои народные сказки и легенды, но еще усвоили немецкой литературе в прекрасных переводах почти все, что было издано по этому предмету у других народов. Конечно, нигде не обращено такого серьезного внимания на памятники народной словесности, как в Германии, и в этом отношении заслуга немецких ученых действительно велика, и нельзя не пожелать, чтобы благородный труд, подъятый ими на пользу народности, послужил и нам благим примером. Пора, наконец, и нам дельней и строже заняться собранием и изданием в свет простонародных сказок, тем более что, кроме поэтического и ученого достоинств подобного сборника, он может с пользою послужить для первоначального воспитания, представляя занимательные рассказы для детского чтения. Разумеется, предпринимая издание с этою последнею целью, необходимо допустить строгий выбор, но такой выбор легко будет сделать. Увлекаясь простодушною фантазиею народной сказки, детский ум нечувствительно привыкнет к простоте эстетических требований и чистоте нравственных побуждений и познакомится с чистым народным языком, его меткими оборотами и художественно верными природе описаниями. Мысль эту разделяли лучшие из наших поэтов: Жуковский и Пушкин, познакомившие публику с некоторыми народными сказками, передавая их простое содержание в прекрасных стихах. Жуковский под конец своей жизни думал исключительно заняться переводом сказок различных народов; а Пушкин в одном из своих писем говорит о себе: «Вечером слушаю сказки и вознаграждаю тем недостатки своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!»
Цель настоящего издания объяснить сходство сказок и легенд у различных народов, указать на ученое и поэтическое их значение и представить образцы русских народных сказок.
Мы не раз уже говорили о доисторическом сродстве преданий и поверий у всех народов индоевропейского племени. Такое сродство условливалось: во-первых, одинаковостью первоначальных впечатлений, возбужденных в человеке видимою природою, обожание которой легло в основу его нравственных и религиозных убеждений, в эпоху младенчества народов; во-вторых, единством древнейшего происхождения ныне столько разъединенных народов. Разделяясь от единого корня на отдельные ветви, они вынесли из прошлой своей жизни множество одинаковых преданий, и доказательства своего изначального родства затаили в звуках родного слова. Доказано, что тою же творческою силою, какою создавался язык, создавались и народные верования и верная их представительница — народная поэзия; образование слова и мифа шло одновременно, и взаимное воздействие языка на создание мифических представлений и мифа, на рождение слова не подлежит сомнению. Теперь, если мы припомним, что народные сказки древнейшей первичной формации сохранили в себе много указаний и намеков на седую старину доисторического периода, что они суть обломки древнейшего поэтического слова — эпоса, который был для народа хранилищем его верований и подвигов, — для нас будет понятно и то удивительное с первого взгляда сходство, какое замечается между сказками различных народов, живущих на столь отдаленных одна от другой местностях и столь разною историческою жизнию. Особенно такое сходство замечается между сказками народов, состоящих в наиболее близком племенном родстве, например между сказками славянскими, литовскими и немецкими. Читатели убедятся в этих высказанных нами мнениях из подробного сличения народных сказок, на котором мы, с надеждою пояснить многие старинные предания, основываем примечания к нашему изданию
Народные русские сказки раскрывают пред нами обширный мир. Поверья и предания, встречаемые в них, говорят о старинном доисторическом быте славянских племен; олицетворенная стихия, вещие птицы и звери, чары и обряды, таинственные загадки, сны и приметы — все послужило мотивами, из которых развился сказочный эпос, столько пленительный своею младенческою наивностью, теплою любовью к природе и обаятельною силою чудесного. Могучие силы и поразительные явления природы, признанные в эпоху язычества за богов, вследствие обычного развития древних верований воплощались не только в птиц и зверей, но и в антропоморфические образы и, сблизившись мало-помалу с человеческими формами и свойствами, снизошли, наконец, с своей недосягаемой высоты на степень
Тексты сказок
Лисичка-сестричка и волк (№ 1—7)
№1
[3]
Жил себе дед да баба. Дед говорит бабе: «Ты, баба, пеки пироги, а я поеду за рыбой». Наловил рыбы и везет домой целый воз. Вот едет он и видит: лисичка свернулась калачиком и лежит на дороге. Дед слез с воза, подошел к лисичке, а она не ворохнется, лежит себе как мертвая. «Вот будет подарок жене», — сказал дед, взял лисичку и положил на воз, а сам пошел впереди. А лисичка улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза все по рыбке да по рыбке, все по рыбке да по рыбке. Повыбросала всю рыбу, и сама ушла.
«Ну, старуха, — говорит дед, — какой воротник привез я тебе на шубу». — «Где?» — «Там, на возу, — и рыба и воротник». Подошла баба к возу: ни воротника, ни рыбы, и начала ругать мужа: «Ах ты, старый хрен! Такой-сякой! Ты еще вздумал обманывать!» Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мертвая; погоревал, погоревал, да делать-то нечего.
А лисичка собрала всю разбросанную по дороге рыбу в кучку, села и ест себе. Навстречу ей идет волк: «Здравствуй, кумушка!» — «Здравствуй, куманек!» — «Дай мне рыбки!» — «Налови сам, да и ешь». — «Я не умею». — «Эка, ведь я же наловила; ты, куманек, ступай на́ реку, опусти хвост в прорубь — рыба сама на хвост нацепляется, да смотри, сиди подольше, а то не наловишь».
Волк пошел на́ реку, опустил хвост в прорубь; дело-то было зимою. Уж он сидел, сидел, целую ночь просидел, хвост его и приморозило; попробовал было приподняться: не тут-то было. «Эка, сколько рыбы привалило, и не вытащишь!» — думает он. Смотрит, а бабы идут за водой и кричат, завидя серого: «Волк, волк! Бейте его! Бейте его!» Прибежали и начали колотить волка — кто коромыслом, кто ведром, чем кто попало. Волк прыгал-прыгал, оторвал себе хвост и пустился без оглядки бежать. «Хорошо же, — думает, — уж я тебе отплачу, кумушка!»
А лисичка-сестричка, покушамши рыбки, захотела попробовать, не удастся ли еще что-нибудь стянуть; забралась в одну избу, где бабы пекли блины, да попала головой в кадку с тестом, вымазалась и бежит. А волк ей навстречу: «Так-то учишь ты? Меня всего исколотили!» — «Эх, куманек, — говорит лисичка-сестричка, — у тебя хоть кровь выступила, а у меня мозг, меня больней твоего прибили; я насилу плетусь». — «И то правда, — говорит волк, — где тебе, кумушка, уж идти; садись на меня, я тебя довезу». Лисичка села ему на спину, он ее и понес. Вот лисичка-сестричка сидит, да потихоньку и говорит: «Битый небитого везет, битый небитого везет». — «Что ты, кумушка, говоришь?» — «Я, куманек, говорю: битый битого везет». — «Так, кумушка, так!»
№ 2
[4]
Ехал лесом мужичок со снетками. Лисица накрала снеточков у мужика, склала в кувшинчик, да и села под стог пообедать. Бежит голодный волк. «Кума, кума, что ты ешь?» — говорит он, увидав лису. «Снеточки», — отвечает она. «Дай-ка мне!» — «Сам налови». — «Да я не умею», — говорит волк. «А вот кувшин, надень на хвост, да и пусти в прорубь». Послушался волк, а лисица говорит про себя: «Ясни, ясни на небе звезды! Мерзни, волчий хвост!»
Сама побежала в деревню, попалась в одной избе в квашню головой и подняла тревогу. Бежит лисица из деревни прямо на волка, а за лисицей народ. Волк от страху ну рваться, а хвост-от примерз; насилу полхвоста оторвал. Нагоняет волк лисицу в лесу, а та прикинулась хворой. «Ах, кум! — говорит. — Всю головушку избили, мочи нет идти». — «Так садись, кума, на меня», — говорит волк. Вот и едет лисица на волке, сама попевает: «Битый небитого везет!» — «Что ты, кума, говоришь? — спрашивает волк. «Брежу, куманек!» — отвечает лисица, а сама, воровка, допевает: «У битого гузка болит!»
Вот те сказка, а мне кринка масла.
№3
[5]
Вот в одной деревне на задворье стояли зимой стога сена, и на один из них взобралась лисица; она промыслила где-то рыбки и кушала себе. Тут же случилось проходить ночью волку. Он увидал лису и сказал ей: «Здорово, кумушка!» — «Здравствуй, куманек», — отвечала она. «Что ты ешь?» — «Рыбку». — «Да где ты взяла?» — «Наловила в пруде». — «Каким бы то способом?» — «Коли хочешь, научу». — «Спасибо скажу». — «Ну, пойдем».
И повела кума к проруби: «Вот садись и хвост опусти в воду, а рыбка и всползет на него греться». Кум сел и хвост опустил в прорубь, а кума ворчит: «Ясни, ясни на небе! Мерзни, мерзни, волчий хвост!» — «Да что ты, кума, говоришь?» — «И, батько, скликаю рыбку-то тебе». — «Ну, спасибо!»
Когда лиса увидела, что прорубь замерзла, она сказала: «Побегу в деревню за медом». Побежала, и след ее простыл. А обманутого волка с примерзлым хвостом увидали на пруде мужики и убили его. Я там был, мед пил, по усам текло, да в рот не кануло.
№4
[6]
Был себе дед и баба. У деда был петушок, а у бабы курочка. В один день пошли они на смитьячко
[7]
поискать себе пищи; петушок нашел пшеничный колосок, а курочка нашла маковку. С этого колоска дед вымолотил зерно, смолол муку; а баба, вычистивши маковку, растерла мак, смешала с медом и с дедовой муки сделала пирожок с тертым маком и, за неимением, по бедности, печки и огня, положила тот пирожок на окне своей избушки, чтобы на солнышке испекся.
В то время проходила лисичка с волчиком. Лисичка и говорит: «А что, волчику-братику, украдем этот пирожок и разделим его между собою по-братски». — «Хорошо, лисичка-сестричка, украдем». Лисичка украла. Отошедши в сторонку, она заметила, что будто бы пирожок еще не допекся и что для этого надобно ему еще пожариться на солнышке. «А мы между тем уснем, а проснувшись, смачненько
[8]
позавтракаем».
Так улещала лисичка волчика-братика, который вскоре и уснул. Она в то время к пирожку, разломила, сладкую начинку съела, а туда наклала... с позволения сказать — сами догадаетесь чего... и, залепив, положила. Волчик проснулся, и лиса за ним. Принялись делиться пирожком, и первая лиса заметила, что не та уже в пирожке начинка, и напустилась на волка. Волк божится, клянется, землю ест
[9]
, — куда? лиса не верит. Наконец предлагает испытание: лечь обоим против солнца, и у кого от жару выступит на теле воск, тот и съел мед. Согласились.
Волчик беспечно уснул, а лиса побежала в ближнюю пасеку
[10]
, украла сот, съела, а вощинами всего волка облепила. Проснувшись и быв изобличен, волк повинился, что он и сам не помнит, как это случилось, но после такого ясного доказательства винится и очень охотно подчиняется приговору лисички-сестрички, чтобы при первой добыче не иметь ему в ней доли, а всю уступить лисе. Вот и разошлись в разные стороны для промыслу.
Лисичка, завидев, что идет фура чумаков, легла на дороге, разметалась будто неживая и начала подфунивать
[11]
изо всей мочи. Чумаки ее завидели и сочли сначала живою, но, подойдя ближе, когда услышали, что за несколько шагов она так сильно смердит, закричали: «Вона здохла, бачь
№5
[18]
Была сабе ліска і вельмі галодная. Бяжыць яна дак бяжиць, аж едуць рыбаловы; яна прытаілася, лягла на землю і ляжыць. Тые рыбаловы наглядзелі на ліску, і адзін, каторы ехаў ззаду, узяў тую ліску дый
[19]
ўкінуў ў воз. Ліска, седзячі ў возе, прагрызла дзіру і, выкідаўшы ўсю рыбу праз
[20]
тую дзіру, сама выскачыла, пападбірала рыбу, дый есць. Есць яна дак есць, аж прыходзіць воўк. «Што ты, кумко-галубко, ясі?» — «Рыбу, куме!» — «Дай же ж ты мне». — «Ото! Каб
[21]
я табе давала! Пайдзі дый налаві». — «А гдзе ж я буду лавіць, калі не ведаю гдзе?» — «Вот ідзі за мною, то я табе пакажу». А тымчасам дала воўку адну рыбку, каб ён рассмакаваўся
[22]
, і павяла яго.
Прыходзяць яны да аднаго возяра
[23]
замёрзлага. Ліска прабіла праломку
[24]
дый каже да воўка: «Усадзі свой хвост ў гэтую праломку, то наберецца многа рыбы». Воўк, паслухаўшы хітрай ліскі, ўсадзіў хвост ў праломку і сядзіць. Лісіца, зрабіўшы тое, што хацела, зачала бегаць па возярі, крычаць: «Мерзні, мерзні, кумаў хвост!» — «Што гаворыш, кумко?» — каже воўк. «Я кажу, каб бралася рыбка маленькая і вялікая». Сядзеў воўк, сядзеў ў праломцы, аж покі не прымёрз хвост.
Ліска, ўбачыўшы, што кумаў хвост прымёрз, пабегла ў сяло даць знаць, каб воўка ішлі біць. Людзі, пачуўшы
[25]
, што крычаць на воўка, пабеглі зараз з кіямі, з булавамі біць воўка. А кума пабегла ў хату, гдзе мясілі хлеб, укачалася ў ращыну
[26]
, выбегла, села на стог дый сядзіць. А воўк, пачуўшы людзей, як зачаў рвацца, дый адарваў хвост, і сам ледва
[27]
уцёк. Бяжыць ён дак бяжыць, аж бачыць, на стагу сядзіць ліска дый есць. «Кумко-галубко, бачыш, якая ты благая!
[28]
Ашукала
[29]
мяне. Хоць за тое дай што есці» — «На, лізні раз», — сказала ліска дый пазволіла раз лізнуць.
Воўк, лізнуўшы, захацеў другі раз дый ізноў зачаў прасіць щэ. «Не дам ужо больше, бо мне баліць, бо я ем сваі мазгі; калі хочеш есці, разганіся галавой ў сасну, разбі галаву дай ясі!» Той воўк ізноў паслухаў хітрай ліскі, пашоў ў лес, дый як разагнаўся аб сасну галавой, дак і забіўся на смерць. Ліска, ўбачыўшы, што воўк забіўся, пашла, з’ела ўсе мазгі воўка дай схавалася
За лапоток — курочку, за курочку — гусочку
№8
[48]
Шла лиса по дорожке и нашла ла́поток, пришла к мужику и просится: «Хозяин, пусти меня ночевать». Он говорит: «Некуда, лисонька! Тесно!» — «Да много ли нужно мне места! Я сама на лавку, а хвост под лавку». Пустили ее ночевать; она и говорит: «Положите мой ла́поток к вашим курочкам». Положили, а лисонька ночью встала и забросила свой лапоть. Поутру встают, она и спрашивает свой лапоть, а хозяева говорят: «Лисонька, ведь он пропал!» — «Ну, отдайте мне за него курочку».
Взяла курочку, приходит в другой дом и просит, чтоб ее курочку посадили к хозяйским гуськам. Ночью лиса припрятала курочку и получила за нее утром гуська. Приходит в новый дом, просится ночевать и говорит, чтоб ее гуська посадили к барашкам; опять схитрила, взяла за гуська барашка и пошла еще в один дом. Осталась ночевать и просит посадить ее барашка к хозяйским бычкам. Ночью лисонька украла и барашка, а поутру требует, чтобы за него отдали ей бычка.
Всех — и курочку, и гуська, и барашка, и бычка — она передушила, мясо припрятала, а шкуру бычка набила соломой и поставила на дороге. Идет медведь с волком, а лиса говорит: «Подите, украдьте сани да поедемте кататься». Вот они украли и сани и хомут, впрягли бычка, сели все в сани; лиса стала править и кричит: «Шню, шню, бычок, соломенный бочок! Сани чужие, хомут не свой, погоняй — не стой!» Бычок нейдет. Она выпрыгнула из саней и закричала: «Оставайтесь, дураки!», а сама ушла. Медведь с волком обрадовались добыче и ну рвать бычка; рвали-рвали, видят, что одна шкура да солома, покачали головами и разошлись по домам.
Лиса-повитуха
№9
[49]
Жили-были кум с кумой — волк с лисой. Была у них кадочка медку. А лисица любит сладенькое; лежит кума с кумом в избушке да украдкою постукивает хвостиком. «Кума, кума, — говорит волк, — кто-то стучит». — «А, знать, меня на повой1 зовут!» — бормочет лиса. «Так поди сходи», — говорит волк. Вот кума из избы да прямехонько к меду, нализалась и вернулась назад. «Что бог дал?» — спрашивает волк. «
Початочек
», — отвечает лисица.
В другой раз опять лежит кума да постукивает хвостиком. «Кума! Кто-то стучится», — говорит волк. «На повой, знать, зовут!» — «Так сходи». Пошла лисица, да опять к меду, нализалась досыта: медку только на донышке осталось. Приходит к волку. «Что бог дал?» — спрашивает ее волк. «
Серёдышек
».
В третий раз опять так же обманула лисица волка и долизала уж весь медок. «Что бог дал?» — спрашивает ее волк. «
Поскрёбышек
».
Долго ли, коротко ли — прикинулась лисица хворою, просит кума медку принести. Пошел кум, а меду ни крошки. «Кума, кума, — кричит волк, — ведь мед съеден». — «Как съеден? Кто же съел? Кому окроме тебя!» — погоняет лисица. Волк и кстится и божится. «Ну, хорошо! — говорит лисица. — Давай ляжем на солнышке, у кого вытопится мед, тот и виноват».
Пошли, легли. Лисице не спится, а серый волк храпит во всю пасть. Глядь-поглядь, у кумы-то и показался медок; она ну-тко скорее перемазывать его на волка. «Кум, кум, — толкает волка, — это что? Вот кто съел!» И волк, нечего делать, повинился.
№10
[50]
Жили-были волк да лисичка. У лисички-то изба была ледяная, а у волка-то лубяная. Лето стало, у лисички избушка и растаяла. Пошла она к волку на фатеру
[51]
проситься: «Пусти-ка, кум, меня на лесенку». — «Нет, кума, не пущу». — «Пусти, кум!» — «Ну, лизь инно!»
[52]
Взошла кума на лестницу; как бы добраться до печки?
Начала она умолять кума не вдруг, а потихоньку, помаленьку: «Пусти-ка, кум, меня на крылечко-то». — «Нет, кума, не пущу». — «Пусти, кум!» — «Ну, лезь инно!» Взошла на крыльцо: «Пусти-ка, кум, меня в сенцы-те». — «Нет, кума, не пущу». — «Пусти, кум!» — «Ну, лизь инно!» Взошла в сени: «Пусти-ка, кум, меня в избу-то». — «Нет, кума, не пущу». — «Пусти, кум!» — «Ну, лизь инно!»
Пришла в избу: «Пусти-ка, кум, меня на го́лбчик
[53]
-от». — «Нет, кума, не пущу». — «Пусти, кум!» — «Ну, лизь инно!» Влезла на го́лбчик: «Пусти-ка, кум, меня на полатцы-то». — «Нет, кума, не пущу». — «Пусти, кум!» — «Ну, лизь инно!» А с полатей просится: «Пусти-ка, кум, меня на печку-то». — «Нет, кума, не пущу». — «Пусти, кум!» — «Да уж лизь ты!» — с досадою сказал волк...
Легла кума на печку, да и постукивает хвостиком: «Чу, кум, меня зовут бабиться»
[54]
. — «Поди», — отвечает кум. Пошла кума на вышку
[55]
, нашла кринку масла, да и почала ее; пришла назад в избу. Волк спрашивает: «Кого бог дал, кума?» — «Початышка». Легла опять да постукивает, и говорит: «Чу, кум, меня бабиться зовут». — «Поди, кума!» Сходила на вышку и пришла назад. Волк спрашивает: «Кого бог дал, кума?» — «Серёдышка». Легла опять на печку да постукивает, и говорит: «Чу, кум, меня бабиться зовут». — «Поди, кума!» Воротилась кума, а волчок-от спрашивает: «Кого бог дал, кума?» — «Заскрёбышка».
Волк хотел оладьи печи, пошел на вышку, а масла-то нету. Спрашивает он куму: «Ты, кума, съела масло?» — «Нет — ты, кум! Ляжем-ка на шесток-от: у кого масло выпрежится
[56]
?» Волк уснул, а у лисички выпреглось масло; она им и вымазала кума. Пробудился волк; лисичка ему и говорит: «Ведь ты, кум, съел!» Он говорит: «Нет — ты, кума!» Спорили да спорили и не могли переспорить один другого...
№11
[60]
Волк и лиса жили в одном месте. У волка был дом коряной, а у лисы ледяной. Вот пришла весна красная, у лисы дом растаял, как не бывал. Что делать ей? Но лиса хитра, пришла она к волку под окошечко, да и говорит: «Волченёк-голубок! Пусти меня, горемычную, хоть во двор». А тот так толсто
[61]
: «Поди, лиса!» — «Волченёк-голубок! Пусти хоть на крылечко». — «Поди, лиса!» — «Волченёк-голубок! Пусти хоть в избу» . — «Поди, лиса!» — «Волченёк-голубок! Пусти хоть на приступочек». — «Поди, лиса!» — «Волченёк-голубок! Пусти на печку». — «Поди, лиса!»
Вот лиса на печке лежит да хвостом вертит; совсем бы она, да вишь трои сутки не едала: как узнать, где у волка хлеб? И ну искать; искала-искала, да и нашла на избице у волка лукошко толокна да кринку масла, а сама опять на печку. Стук, стук, стук! А волк: «Лиса, кто-то стукается?» Лиса в ответ: «Волченёк-голубок! Тебя в ку́мы зовут, а меня в кумушки». — «Поди, лиса, а мне лихо
[62]
». А лиса тому и рада: с печки скок да на избицу скок, а там масла лизнет, толоконца лизнет, лизала-лизала, да все и сзобала
[63]
; с избицы скок да на печку скок, и лежит, как ни в чем не бывала.
Волк спал-спал, да есть захотел и на избицу побрел. «Ахти беда! — волк завопил. — Ахти беда! Кто масло съел, толокно сзобал?» А лиса: «Волченёк-голубок! На меня не подумай». — «Полно ты, кума! Кто подумает на тебя!» И тем дело решили, а голода не заморили.
«Поди, кума, на Русь, — говорит волк лисе, — что найдешь, то и тащи, а не то с голоду умрем». А лиса ни слова в ответ и шмыг на Русь.
Выбежала на дорогу, видит — едет с сельдями мужик, прикинулась и легла поперек дороги, как умерла. Наехал мужик на лису. «Ай, — говорит, — лисица! Что за шерсть, что за хвост!» А сам лису в воз. Лиса тому и рада: и ну рыть сельди, дорылась до дна и ну грызть рогозу, перегрызла рогозу и ну грызть дно у саней, перегрызла и дно; сельди все в дыру пропустила и сама ускочила.
№12
[66]
Жили-были куманек да кумушка, волк да лисица. Вздумали они построить себе из снегу избушку и жить добром. Вздумано, взгадано и сделано. Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Вот они и построили избушку возле деревушки. Куманек кормил свою кумушку телятиною да бараниною, а кума его курочками да цыплятами.
Однажды кумушка говорит своему куманьку: «Куманек, пойдем вместе в деревню и полакомимся. Я буду сторожить, а ты будешь носить». Вот отправились на охоту, пришли в деревню; а в деревне все мужики и бабы на сенокосе, а малы ребятишки в горохе. «Ну, кум, теперь нам раздолье; хоть всю деревню шаром покати! Теперь своя воля и наша доля». И лиса улизнула в стайку
[67]
и двух кур удушила; пришла и добычу принесла и куму говорит: «Теперь, куманек, ты ступай, твоя череда! Я стану сторожить и на все стороны глядить».
Волк пробежал половину деревни, и послышался ему лай собаки, запертой в избе; он проскакал деревню и остановился за погребом. Видит, что нет за ним никакой погони, что в деревне нет ни шуму, ни гаму, и лиса-кумушка никакой вести ему не дает, волк тихохонько отворил погреб, схватил кринку масла и был таков. Пришли домой, зажарили добычу, съели и легли отдыхать.
Лисе показалось масло вкусно, захотелось еще полизать и отведать маслица голичком
[68]
. Вот она тихонько встала и к кринке подошла; на ту пору волк пробудился и с боку на бок перевалился. Лиса брызгнула
[69]
от кринки и снова улеглась. Волк догадался, что кумушка-лиса хочет маслицем поживиться, встал и вынес кринку в сени и поставил на высокую по́лицу, чтоб кумушке не достать. Как ухитрить — ку́ма обмануть и маслица отведать?
Вот волк ушел в лес за дровами, чтобы печку затопить; в ту пору Лиса Патри́киевна приставила лесенку на потолок, вскочила по ней и с потолка на по́лицу, обнюхала масло, хотела полизать, да побоялась, чтоб кум не застал. Скорехонько воротилась, села к печке и ждала ку́ма; а кум что-то долго запоздал, бегал от собак, поздно пришел, жаловался, что оченно устал, и лег спать не евши.
№13
[73]
У волка была изба деревянная, а у лисы ледяная. Пришло лето, растаяла у лисы изба. Она пришла к волку и говорит: «Кум, ты не знаешь моего горечка!» — «Что, кума, у тебя за горечко?» — «Изба-то растаяла, пусти к себе пожить». — «Изволь, поди, кума, поживи». Лиса говорит: «Ныне, кум, разбуди меня пораньше, меня придут звать на повой». Настала ночь, к дверям пришла другая лиса и стучится. Волк услыхал и начал будить свою куму: «Кума! Вставай, пришли за тобой». — «Спасибо тебе, куманек, что разбудил; я бы проспала».
Вышла и пустила тихонько в сени свою подругу. Залезли они на полдовку
[74]
, где у волка было много меду, и съели половину кадушки. Проводила кумушка подругу и взошла в избу. «Как, кума, младенца зовут?» — спросил волк. «Починочком». На другую ночь то же. Кумушки весь медок съели. Волк опять спрашивает: «Что, кума, как зовут?» — «Поскрёбышком». День пришел, и лиса захворала: «Ох, ох!..» — «Что, кума, или захворала?» — «Захворала, кум, что-то головушка заболела». — «Постой-ка, кума, я тебя вылечу; у меня есть запасец».
Полез на полдовку, хвать — нету меду в кадушке. Рассердился волк, вбежал в избу и спросил: «Ты, лиса, съела у меня мед?» — «Нет, кум, что ты, господь с тобой! Ты знаешь, что в день-то мы с тобой вместе ходим, а ночью я на повое бываю; когда мне твой мед есть?» — «Нет, лебедушка, пошла вон из моей избы, чтоб я тебя не видал!» Лиса ушла, а волк стал по-прежнему поживать да медок запасать.
Лиса, заяц и петух
№14
[75]
Жили-были лиса да заяц. У лисицы была избенка ледяная, а у зайчика лубяная; пришла весна красна — у лисицы растаяла, а у зайчика стоит по-старому. Лиса попросилась у зайчика погреться, да зайчика-то и выгнала. Идет доро́гой зайчик да плачет, а ему навстречу собаки: «Тяф, тяф, тяф! Про что, зайчик, плачешь?» А зайчик говорит: «Отстаньте, собаки! Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная, попросилась она ко мне, да меня и выгнала». — «Не плачь, зайчик! — говорят собаки. — Мы ее выгоним». — «Нет, не выгоните!» — «Нет, выгоним!» Подошли к избенке: «Тяф, тяф, тяф! Поди, лиса, вон!» А она им с печи: «Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по заулочкам!» Собаки испугались и ушли.
Зайчик опять идет да плачет. Ему навстречу медведь: «О чем, зайчик, плачешь?» А зайчик говорит: «Отстань, медведь! Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная; попросилась она ко мне, да меня и выгнала». — «Не плачь, зайчик! — говорит медведь. — Я выгоню ее». — «Нет, не выгонишь! Собаки гнали — не выгнали, и ты не выгонишь». — «Нет, выгоню!» Пошли гнать: «Поди, лиса, вон!» А она с печи: «Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по заулочкам!» Медведь испугался и ушел.
Идет опять зайчик да плачет, а ему навстречу бык: «Про что, зайчик, плачешь?» — «Отстань, бык! Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная; попросилась она ко мне, да меня и выгнала». — «Пойдем, я ее выгоню». — «Нет, бык, не выгонишь! Собаки гнали — не выгнали, медведь гнал — не выгнал, и ты не выгонишь». — «Нет, выгоню». Подошли к избенке: «Поди, лиса, вон!» А она с печи: «Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по заулочкам!» Бык испугался и ушел.
Идет опять зайчик да плачет, а ему навстречу петух с косой: «Кукуреку! О чем, зайчик, плачешь?» — «Отстань, петух! Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная; попросилась она ко мне, да меня и выгнала». — «Пойдем, я выгоню». — «Нет, не выгонишь! Собаки гнали — не выгнали, медведь гнал — не выгнал, бык гнал — не выгнал, и ты не выгонишь». — «Нет, выгоню!» Подошли к избенке. «Кукуреку! Несу косу на плечи, хочу лису посечи! Поди, лиса, вон!» А она услыхала, испугалась, говорит: «Одеваюсь...» Петух опять: «Кукуреку! Несу косу на плечи, хочу лису посечи! Поди, лиса, вон!» А она говорит: «Шубу надеваю». Петух в третий раз: «Кукуреку! Несу косу на плечи, хочу лису посечи! Поди, лиса, вон!» Лисица выбежала; он ее зарубил косой-то и стал с зайчиком жить да поживать да добра наживать.
Вот тебе сказка, а мне кринка масла.
Лиса-исповедница
№15
[76]
Однажды лиса всю большую осеннюю ночь протаскалась по лесу не евши. На зоре прибежала она в деревню, взошла на двор к мужику и полезла на насесть к курам. Только что подкралась и хотела схватить одну курицу, а петуху пришло время петь: вдруг он крыльями захлопал, ногами затопал и закричал во все горло. Лиса с насести-то так со страху полетела, что недели три лежала в лихорадке.
Вот раз вздумалось петуху пойти в лес — разгуляться, а лисица уж давно его стережет; спряталась за куст и поджидает, скоро ли петух подойдет. А петух увидел сухое дерево, взлетел на него и сидит себе. В то время лисе скучно показалось дожидаться, захотелось сманить петуха с дерева; вот думала, думала, да и придумала: дай прельщу его. Подходит к дереву и стала здоровкаться: «Здравствуй, Петенька
[77]
!» — «Зачем ее лукавый занес?» — думает петух. А лиса приступает с своими хитростями: «Я тебе, Петенька, добра хочу — на истинный путь наставить и разуму научить. Вот ты, Петя, имеешь у себя пятьдесят жен, а на исповеди ни разу не бывал. Слезай ко мне и покайся, а я все грехи с тебя сниму и на смех не подыму».
Петух стал спускаться ниже и ниже и попал прямо лисе в лапы. Схватила его лиса и говорит: «Теперь я задам тебе жару! Ты у меня за все ответишь; попомнишь, блудник и пакостник, про свои худые дела! Вспомни, как я в осеннюю темную ночь приходила и хотела попользоваться одним куренком, а я в то время три дня ничего не ела, и ты крыльями захлопал и ногами затопал!..» — «Ах, лиса! — говорит петух. — Ласковые твои словеса, премудрая княгиня! Вот у нашего архиерея скоро пир будет; в то время стану я просить, чтоб тебя сделали просвирнею, и будут нам с тобой просвиры мягкие, кануны
[78]
сладкие, и пойдет про нас слава добрая». Лиса распустила лапы, а петух порх на дубок.
№16
[79]
Зело удивительно: шла лисица из дальних пустынь. Завидевши петуха на высоцем древе, говорит ему ласковые словеса: «О милое мое чадо, петел! Сидишь ты на высоцем древе да мыслишь ты мысли недобрые, проклятые; вы де́ржите жен помногу: кто держит десять, кто — двадцать, и́нный — тридцать, прибывает со временем до сорока! Где сойдетесь, тут и деретесь о своих женах, как о наложницах. Сниди, милое мое чадо, на землю да покайся! Я шла из дальних пустынь, не пила, не ела, много нужды претерпела; все тебя, мое милое чадо, исповедать хотела». — «О мати моя, лисица! Я не постился и не молился; приди в и́нное время». — «О милое мое чадо, петел! Не постился и не молился, но сниди на землю, покайся, да не во грехах умреши». — «О мати моя, лисица, сахарные уста, ласковые словеса, льстивый твой язык! Не осуждайте друг друга, и сами не осуждены будете; кто что посеял, тот и пожнет. Хочешь ты меня силой к покаянию привести и не спасти, а тело мое пожрать». — «О милое мое чадо, петел! Почто ты такую речь говоришь? Почто я учиню так? Читывал ли ты притчу про мытаря и фарисея, как мытарь спасся, а фарисей погиб за гордость? Ты, мое милое чадо, без покаяния на высоцем древе погибнешь. Сниди на землю пониже, будешь к покаянию поближе; прощен и разрешен и до царствия небесного допущен». Узнал петух на своей душе тяжкий грех, умилился и прослезился и стал спускаться с ветки на ветку, с прутка на пруток, с сучка на сучок, с пенька на пенек; спустился петел на землю и сел перед лисицу. Скочила лисица, яко лукавая птица, схватила петуха в свои острые когти, зрит на него свирепыми глазами, скрежещет острыми зубами; хочет, как некоего беззаконника, жива пожрать.
И рече петел лисице: «О мати моя, лисица, сахарные уста, ласковые словеса, льстивый твой язык! Ты ли меня спасешь, как тело мое пожрешь?» — «Не дорого твое тело и цветное платье, да дорого отплатить некую дружбу. Помнишь ли ты? Я шла ко крестьянину, хотела малого куренка съесть; а ты, дурак, бездельник, сидишь на высоких седалах, закричал-завопил велиим гласом, ногами затопал, крыльями замахал; тогда курицы заговорили, гуси загоготали, собаки залаяли, жеребцы заржали, коровы замычали. Услыхали все мужики и бабы: бабы прибежали с помелами, а мужики с топорами и хотели мне за куренка смерть учинить; а сова у них из рода в род пребывает и всегда курят поедает. А тебе, дурак, бездельник, не быть теперь живому!».
Рече петух лисице: «О мати моя, лисица, сахарные уста, ласковые словеса, льстивый твой язык! Вчерашнего числа звали меня ко Трунчинскому митрополиту во дьяки, выхваляли всем крылосом и собором: хорош молодец, изряден, горазд книги читать, и голос хорош. Не могу ли тебя, мати моя лисица, упросить своим прошеньем хоть в просвирни? Тут нам будет велик доход: станут нам давать сладкие просвиры, большие перепечи
Пошла лисица в лес, яко долгий бес, и возрыда горько: «Сколько-де я по земле не бывала, а такой срамоты отроду не видала. Когда бывают петухи в дьяконах, лисицы в просвирнях!» Ему же слава и держава отныне и до веку, и сказке конец.
