Свистели в снастях буйные ветры, глухо рокотал океан, волны стучали и бились о борт «Ворона», обдавая лицо солеными прохладными брызгами. Вал катился за валом нескончаемой чередой, то поднимая фрегат к серому хмурому небу, то опуская его в пропасть между водяных холмов, темных и упругих, похожих на мускулы гиганта, игравшего тварями морскими, хрупким кораблем и сотней человеческих жизней. Волны были неторопливыми, длинными, плавными; океанские волны, а не крутые и короткие, как в Средиземном море. Морем этим Серов любовался когда-то с испанского берега и с итальянского, но то случилось в прошлой жизни, растаявшей, как смутный предрассветный сон. В той жизни, где он был гимнастом цирка, скитавшимся по всей Европе, бойцом ОМОНа, частным сыщиком и занимался другими делами, совсем непонятными, невероятными для восемнадцатого века, начавшегося год назад. В той жизни остались мама и отец, сестренка Лена и племянники, Москва, Петербург, немирная Чечня и вся планета, вступившая в двадцать первое столетие и пребывающая в нем уже без Андрея Серова. Без странника во времени, который провалился в прошлое на три бесконечно долгих века… И хотя в своем мире он прожил тридцать лет, а в этом, новом – восемь с чем-то месяцев, тот мир поистине стал сном, а этот – суровой реальностью. И был он тут не Андреем Серовым, а Андре Серра, корсаром и капитаном фрегата «Ворон», и нынче, в осень 1701 года, плыл его фрегат из пиратских морей Вест-Индии в далекую Балтику, на родину, в Россию.

Должен был плыть… Должен был идти наискосок по океану, от Бермуд прямо на норд-ост к берегам Британии, потом через Северное море к проливам Скагеррак и Каттегат, чьи названия помнились с детства, и дальше к Финскому заливу и Неве, где, быть может, уже заложили российский оплот, крепость святых Петра и Павла… Должен был плыть!

Но человек предполагает, а Бог располагает. Обещал ван Мандер, шкипер-навигатор «Ворона», что придут они в Неву еще до ноябрьских штормов, однако не получилось. Не вышло! Должно быть, по той причине, что Божья длань в восемнадцатом веке была куда сильнее, чем в двадцать первом, – ведь не имелось тут ни спутников, следящих за погодой, ни радио и радаров, ни мощных дизелей, ни стальных судов, которым нипочем любые штормы. Налетел за Бермудами шквал, разыгралась буря, и кружила она фрегат больше двух недель, и носила его как опавший листок, рвала паруса и канаты, выла зверем, заливала палубу водой и пеной. На пятый день сошла с креплений станина с пушкой и начало ее бить о борт, а в бурю нет ничего опаснее, чем этакий бронзовый таран весом в три четверти тонны. Уот Стур и Сэмсон Тегг, первый и второй помощники, собрав самых крепких парней: Хенка и братьев Свенсонов, Рика Бразильца, Страха Божьего и канонира ван Гюйса, спустились на пушечную палубу ловить обезумевшее орудие. С трудом поймали, стреножили, принайтовали на место, только Теггу заехало в ребра, а остальные отделались синяками да отдавленными пальцами. На седьмую ночь сломался бом-утлегарь и улетел вместе с бом-кливером прямо в темные тучи; через день треснул бизань-гик

Пронесло! – размышлял Серов, стоявший ночную вахту. Пусть дорога подольше станет, зато корабль цел и люди живы, и Шейла, главное вест-индское сокровище, тоже жива и цела. Как всегда, о жене он думал с нежностью; то были мысли человека, все потерявшего разом, и друзей, и родичей, и весь свой мир, и вдруг нашедшего нечто столь же драгоценное и дорогое. Якорь, который держит человека в бурном море бытия… Шейла Джин Амалия и была таким якорем, самым прочным из якорей, но имелись уже и другие – трехмачтовый красавец «Ворон», и его команда, от мрачного Уота Стура до болтуна Мортимера, и приключения, которые сулил этот век авантюристов, и даже дукаты и пиастры в сундуках, хранившихся в трюме корабля. Только корабль этот шел не в Балтику, куда положено, а болтался сейчас на тридцатой параллели, милях в пятнадцати на север от Канарских островов, болтался вместе со всей своей командой, с двадцатью четырьмя крупнокалиберными пушками, запасом пороха и ядер и сундуками, набитыми золотом и серебром. А вот воды и провианта не хватало, как бывает нередко после пересечения Атлантики. Вода к тому же стала протухать.

«Ворон» шел бейдевинд,

Ветер стих совсем. Ночь, как и предупреждал Уот Стур, выдалась безлунная, а темнота в этих широтах была такой, что, вытянув руку, ладонь не разглядишь. Серов последовал совету первого помощника, велел спустить за борт плавучий якорь и зажечь фонари на юте и баке. Ночную вахту вызвался стоять ван Мандер, взяв себе в помощь братьев Свенсонов и двух парней из ватаги Тернана. Остальные спали, утомленные недавней схваткой; шканцы и шкафут были устланы телами, как поле кровопролитного побоища, а воздух дрожал от могучего храпа. Разило потом, порохом и кислым вином, и эти запахи, обычно уносимые ветрами, сейчас окутывали корабль плотным облаком.

Серов в каюту не ушел, устроился на баке у носового фонаря, на пятачке, свободном от спящих. Без Шейлы в каюте было пусто и тоскливо, койка казалась слишком просторной, и все остальное тоже напоминало о ней – сундук с ее платьями, чернильный прибор и свеча на крохотном столике, веер, забытый рядом с судовым журналом, маленькие башмачки в углу. К хорошему привыкаешь быстро, думал Серов. К теплому телу в постели, к аромату женской кожи, тихому шепоту, нежным словам… К тому, что ты уже не одинок…

Он вздохнул и оперся локтями о планшир. Палуба под ногами была неподвижна, как пол в бальной зале, и это непривычное ощущение тревожило Серова – чудилось, что его корабль пребывает в глубоком сне или – береги Господь! – вообще покойник. Внезапно он поймал себя на том, что считает эту деревянную посудину чуть ли не живой, чем-то вроде морской твари, кита, кашалота или огромного кальмара. Конечно, это являлось иллюзией, так как сам по себе «Ворон» не был живым – его одушевляли ветер, волны, бури, шквалы и океанские течения. По их прихоти он двигался, оживал и обретал голос, включавший множество привычных звуков: скрип такелажа, звон канатов-струн, шелест парусов и шипение, с которым вода раздавалась под корпусом судна. Но мертвый штиль заставил корабль умолкнуть. Храп и бормотание спящих принадлежали не ему, а совсем иным созданиям – тем, кого он нес в своем чреве над морскими безднами.

Динн-донн… динн-донн… На квартердеке пробили склянки. Где-то в темноте откликнулось, точно эхом: динн-донн… Звук прилетел с испанского галеона, скрытого непроницаемой завесой тьмы – только два огонька, висевших низко над горизонтом, показывали, где застыл плененный корабль. Четыре кабельтова,

– Звезды, – произнес он вслух. – Звезды, и я – единственный человек на Земле, который знает, что это такое. Чудовищные сгустки плазмы, горнило термоядерных реакций, как утверждают физики… Звезды. Звезды и море…

В полдень Серов сменил ван Мандера и отстоял восьмичасовую дневную вахту. Время тянулось бесконечно. Расхаживая по квартердеку, Андрей пытался прогнать мысли о Шейле, но они возвращались, как стая голубей к рассыпанному пшену. Он то проклинал безветрие, то подсчитывал, сколько осталось на судне пороха и ядер, то прикидывал, с какой скоростью идут на веслах шебеки Ибрагима Карамана – получалось, что если примерно как пешим ходом, то часов через десять-пятнадцать они уже будут у берега, у пирсов Эс-Сувейры. И где окажется его любимая? То ли в яме под палящим солнцем, то ли в темнице с крепкими замками, и это было бы лучшей из всех возможностей. О худшей, о том, что рано или поздно она попадет в чью-то спальню, он старался не думать, перебивая эту мысль планами по захвату Эс-Сувейры или хотя бы гавани с причалами и кораблями. «Ворон» был не самым крупным из боевых фрегатов, но все же его пушки, двадцать четыре тяжелых орудия, могли сровнять с землей любое поселение, где не имелось мощных защитных бастионов и береговых фортов. Африканский городок с глинобитными хижинами и стенами из необожженных кирпичей был беззащитен перед бомбардировкой. Во всяком случае, так полагал Серов.

Его экипаж успел передохнуть после ночного боя, поесть и выпить дневную порцию спиртного. Люди, однако, ворчали, и штиль усиливал чувство беспомощной злобы – никаких прибытков сражение не принесло, а одни лишь раны, гибель товарищей да потерю испанского галеона. Но в этом не было вины их предводителей, и потому ворчание не предвещало мятежа. Серов, тем не менее, понимал, что злость команды должна на кого-то излиться и лучше, если это будут сарацины.

Груду оружия, оставшегося после перебитых мусульман, убрали с палубы, частью распределив среди корсаров, частью отправив в корабельный арсенал или прямо за борт. Сабли местной марокканской работы не являлись ценностью, но нашлось несколько дамасских клинков, французских и испанских пистолетов и ятаганов из хорошей стали. Были еще кривые ножи, которые Деласкес назвал джамбиями, и даги

Палубу отмыли и выскребли, заменили порубленный планшир, и плотник Донован с помощниками трудился до заката, пристраивая на место новые бизань-гик и бом-утлегарь. Корпус не имел пробоин, такелаж, не считая дюжины разрезанных канатов, тоже уцелел, орудия, паруса и рангоут были в полном порядке. Главной потерей «Ворона» являлись погибшие и захваченные в плен бойцы, но тут уж сам Творец помочь не мог – матросов в океане не заменишь.

Отоспавшись после вахты, ван Мандер поднялся к капитану, заметил, что тот не в себе, и повел успокоительные речи. Дескать, штиль поздней осенью – большая редкость, и надо ждать, что ветер задует ночью или с утра и будет, скорее всего, попутным, северо-восточным; хочешь, иди к африканскому берегу, хочешь – к Гибралтару или к британским портам. У атлантического побережья Африки и в Средиземном море ван Мандер не бывал, но, как опытный шкипер, кое-что слышал об этих краях. Море, по его словам, было еще коварнее океана; хоть не имелось в нем огромных валов и страшных тайфунов, зато налетали внезапные шквалы и бури, а навигация у континентов или среди островов, что в Эгейском море, что в Тирренском, Адриатическом и Ионийском, требовала доскональных знаний о бухтах, гаванях, глубинах, дельтах рек и каждой скале, каждом подводном камне. И потому, толковал ван Мандер, если решит капитан идти в Тунис или Алжир, понадобятся лоцманы, а значит, нужно вспомнить про Абдаллу и Деласкеса. Хвастали ведь, что знают африканский берег как свою ладонь!

Утром, в девятом часу, Серов собрал экипаж на шканцах и объявил о перемене курса, о том, что идут они не на север, к британским гаваням, а на восток. Идут в Эс-Сувейру, чтобы выручить Уота Стура и его парней, ибо нельзя бросать их в сарацинских лапах, не по-божески это будет – тем более не по закону Берегового братства. Да и лапы сарацинские надо бы укоротить, отплатив за погибших сторицей. Одно дело смерть принять и раны, когда за добычу бьешься, и совсем другое, когда прибытка нет, а есть четырнадцать покойников. Это значит, что за сарацинами должок! Само собой, не за каждым, а конкретно за гиеной Караманом и всеми его сотоварищами по ремеслу, какие имеют место быть в Эс-Сувейре. Все, что они награбили у христиан или других магометан, следует экспроприировать, корабли их поганые сжечь, старшин повесить, порт разгромить, но первым делом найти Уота Стура. Один за всех, все за одного! Вперед, камерады!

Речь Серова приняли с большим воодушевлением, одобрительными криками и лязганьем клинков. Дождавшись тишины, он объявил награду от себя лично: триста дукатов

[36]

золотом тому, кто разыщет его достойную супругу Шейлу Джин Амалию. Это вызвало новую бурю восторгов.

Затем люди разошлись. Часть отправилась с Теггом на орудийную палубу чистить пушки, подтаскивать ядра и пороховые рукава, часть, под присмотром ван Мандера, работала с парусами, а остальные точили палаши, острили кинжалы и заряжали мушкеты. У штурвала стоял Стиг Свенсон, и его соломенная грива, повязанная красным платком, золотилась под солнечными лучами. Хрипатый Боб, выкатив бочонок, помешивал спиртное черпаком и шумно принюхивался – выдача рома перед сражением являлась боцманской привилегией. Юго-восточный ветер был устойчивым, «Ворон» резво бежал к африканскому берегу, делая восемь узлов, и это значило, что после полуночи фрегат доберется до Эс-Сувейры. Ночью Серов атаковать не хотел, рассчитывая лишь на то, что в сумерках и мраке фрегат не заметят с береговых укреплений. Он ударит утром, с первыми лучами солнца.

С подзорной трубой за поясом Серов расхаживал по квартердеку, чувствуя, как палуба под ногами идет то вверх, то вниз. Штиль кончился, и его корабль ожил: полнились ветром тугие паруса, поскрипывали мачты и реи, басовито гудели канаты, шипела под килем вода, и голоса людей, готовившихся к бою, вливались в эту симфонию, как вскрики чаек. Глядя на море с барашками пены, он вспоминал свой сон и усмехался – надо же, привидится такое! Но хорошо, что привиделось, – значит, еще не позабыл родные лица, еще звучит в ушах мамин голос… А пройдет лет тридцать, так ничего и не вспомнится! Заслонит восемнадцатый век и двадцатый, и двадцать первый, и будут приходить в кошмарах Петр Алексеевич с кошачьими усами, хитрюга Меншиков да пьяные рожи царских лизоблюдов…

Хотя, подумал Серов, должны к тому времени вырасти дети, мои и шейлины потомки, и я их увижу в снах и наяву – если, конечно, протяну тридцатник. А это совсем непросто! Можно пасть со славой в Полтавском сражении или в битве с турками, можно при Гангуте утонуть, а можно загнуться от простуды, не говоря уж о холере и чуме… Антибиотиков нет, даже аспирин еще в проекте, и панацея от всех болезней – ром и джин. Ну, в России водка и малиновое варенье… Зато народ со СПИДом не знаком, с куриным гриппом и атипичной пневмонией! Помирает честно и просто – от ран, полученных в бою, от геморроя, грудной жабы, подагры и удара.

«Ворон» плыл к Гибралтару, Сеуте и Средиземному морю. Погода благоволила; дни стояли ясные, ночи – звездные, что было редкостью для начала зимы, устойчивый ветер дул с зюйд-веста, нес корабль вдоль африканских берегов от Эс-Сувейры к Сафи, от Сафи – к Эль-Джадиде и дальше, к Касабланке и Рабату, к Сале, местной пиратской столице, и Танжеру, за которым открывался пролив, самый знаменитый в истории мореплавания. Тут плавали тысячу лет назад, и две, и три – а может, все четыре; плавали эллины и финикийцы, карфагеняне-пуны и римляне, норманны, сицилийцы, марсельцы, генуэзцы и множество иных народов и племен, живших в Испании и Италии, на Корсике, Сардинии и Балеарских островах. Каждый называл пролив по-своему, но сохранились в веках лишь два имени: пунийское – Столбы Мелькарта и греческое – Столбы Геракла.

Столбы Геркулеса!

Сменившись с вахты, Серов шел в свою каюту, садился у распахнутых окон, глядел на пенный след за кормою фрегата и вполголоса напевал:

Дельфины в самом деле плескались там и тут, а вот кораблей попадалось немного. Видели галеоны из Португалии и Испании, плывшие, возможно, за океан или на Канары, к Мадейре либо на острова Зеленого Мыса; встретили голландский торговый бриг и французский корвет; один раз попалась магрибская галера – видно, отчалившая от берега в районе Сале. Опознав в ней шебеку, пусть не караманову, но, несомненно, пиратскую, Серов велел ее преследовать, но скоро убедился, что занятие это пустое – «Ворон», весьма быстроходный фрегат, отстал от шебеки даже под всеми парусами. Что неудивительно: у пиратов были и паруса, и гребцы, а еще – на редкость легкое стремительное судно. После этой неудавшейся погони Серов посовещался с Теггом и ван Мандером и решил, что кроме «Ворона» нужны им две или три такие шебеки, иначе придется в Средиземье одних купцов ловить. Купцы их тоже интересовали, но главной добычей все-таки был Караман.

Слава – капризная госпожа. Иной трудится годами и десятилетиями, рвет жилы, поет, танцует или лицедействует, пишет картины или книги, водит войска и корабли, а славы нет как нет, к другому же она приходит в считаные дни или часы. Взять, к примеру, Александра Македонского: разгромил персов при Гранике, и понеслось его имя по азиатским землям, вызывая изумление и страх. Случается, ласкает слава людей недостойных, корыстных и жестокосердных, таких, как Генри Морган и братья Барбаросса. Но об этих хотя бы известно, что были они мерзавцами, но есть и другие персонажи, столь овеянные славой, что людская молва считает их образцом доблести и рыцарства. Вот Ричард Львиное Сердце… Сей великий государь, снаряжаясь в Святую Землю и нуждаясь в деньгах, содрал две шкуры с подданных: сначала устроил еврейский погром, а после него разорил самих погромщиков, йоркширских рыцарей и баронов. По дороге же к Гробу Господню хватал любое добро, что плохо лежит: грабил на Сицилии, грабил на Кипре, грабил в Акко, брал выкупы за пленных, а если не платили, резал их без жалости.

[59]

Однако – благородный рыцарь!

Но бывает слава не только быстрая, но и вполне заслуженная, особенно если ходит она под руку со своей сестрицей-удачей. Те, кто удостоился их благосклонных взоров, поистине божьи избранники; что бы они ни начинали, что бы ни делали, всему сопутствует успех. Морковь на их пажитях гуще, вино слаще и крепче, всякий золотой приносит две, а то и три монеты, мушкет стреляет без осечек, ядра падают куда положено, и бури, как житейские, так и вполне реальные, не сносят крыши их жилищ и не туманят мозги. Хотя, конечно, есть всему предел, и рано или поздно наступает время, когда морковку обглодают кролики, вино прокиснет, а порох отсыреет. Но пока улыбаются слава с удачей, несет как несет!

«Ворон» ворвался в Средиземье подобно урагану. От Гибралтара до Мальты – тысяча миль, неделя плавания при сколь-нибудь попутном ветре, но заняла эта дорога больше месяца. Были бури, трепавшие фрегат у берегов Марокко, а после – у Балеарских островов и в море между Тунисом и Сардинией; были беззвездные ночи, когда корабль плыл словно в никуда и ошибка в счислении курса грозила катастрофой; налетали короткие злобные шквалы, рвали паруса, раскачивали судно, заливали палубу дождем. «Ворон», к счастью, не пострадал, если не считать потерянного кливера, пары лопнувших вантов и сломанной стеньги

Отнимали время и другие события, из разряда военных операций и поиска добычи. Обдумав рассказы де Пернеля и Деласкеса, Серов решил, что зима – зимой, а торговля – торговлей, и никакие капризы погоды, войны в Европе и неурядицы с Турцией ей не помеха. Что бы ни творилось на суше, какие бы там ни вершились схватки и сражения, Средиземное море было тем, чем было – дорогой, что связывала континенты, огромным торговым трактом между Востоком и Западом. В ту и другую сторону шли корабли, везли товары из Малаги и Картахены, Марселя и Тулона, Мессины и Триеста, Измира, Стамбула и Александрии, но более всего – из Генуи и Венеции. Раз плавали в море купцы, было занятие и для пиратов; значит, не все они зимовали на Джербе и в иных местах, а выходили поохотиться. Серов взял за правило задерживать всякий корабль, похожий на пиратскую галеру, производить ревизию и допрашивать экипаж: видали ли в море либо в гавани карамановы суда, где конкретно и в каком состоянии? Море, однако, было широким и большим, так что до первых дней января и встречи с Эль-Хаджи толку от этих расспросов не имелось.

Зато нашлась добыча, и богатая! Полторы дюжины фелюк и тартан,

«Вначале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водой.

И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы.

И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.

И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды».

На возвышенность у Большой гавани Серова затащил де Пернель. Дело того стоило: отсюда, с вершины горы Скиберрас, виды открывались изумительные. Синева заливов, врезавшихся в земную твердь и походивших на многопалую драконью лапу, контрастировала с темными скалами, с мощными фортами и зданиями, сложенными из желтоватого известняка, с редкой зеленью, затаившейся среди городских кварталов. Прямо под ними, на мысу полуострова, что отделял Большую гавань от залива Марсамшетт и носил такое же имя, как гора, лежала Валетта, мальтийская столица, город-крепость в квадрате каменных башен и стен, к которому в дальнем конце, у самого моря, был пристроен форт Сент-Эльмо. Справа в синюю ленту Большой гавани врезались четыре полуострова поменьше, и на двух из них тоже находились крепости: форт Сент-Анжело с Кастильским бастионом и городком Биргу и форт Сент-Микаэль с другими малыми поселениями, Ислой и Бормлой. В гавани замер на рейде «Ворон», казавшийся сверху игрушечным корабликом, и рядом с фрегатом отдыхали захваченные Серовым шебеки, а также боевые галеры Ордена и три десятка торговых парусников; у пристаней и причалов грудилось множество судов помельче, от рыбачьих лодок до фелюк, бригантин и тартан. Слева, за полуостровом Скиберрас и заливом Марсамшетт, тоже виднелись стены, дома и боевые башни. Серов не сомневался, что здесь всякий клочок суши и моря простреливается с трех-четырех батарей, и орудия там стояли огромные, крепостного калибра, такие, что могли швырнуть ядро за четыре кабельтова.

– Там произошла первая схватка, мессир капитан, там, у бастионов Биргу. – Лицо де Пернеля выглядело торжественным и мрачным. – Мустафа-паша явился с войском в сорок тысяч, на двухстах галерах, а у Ордена было семьсот рыцарей, тысяча солдат и пять-шесть тысяч местных ополченцев. Два наших брата попали в плен во время высадки и, уповая на Господа, приняли страшные муки от неверных – те желали знать, где уязвимое место в обороне. Братья, притворно сдавшись, указали Биргу, но там османов ждала засада – конница ордена пала на них, как Божья десница, и уничтожила сотни врагов. Это случилось в мае двадцатого дня. Может, двадцать первого – я точно не помню.

Командор рассказывал про оборону Мальты от полчищ османов, самое великое событие в истории Ордена.

– Что было дальше, командор? – спросил Серов.

– Паша велел обстреливать Сент-Эльмо, и канонада была такой ужасной, что братья-рыцари хотели уйти из форта или атаковать османов и погибнуть с честью. Он отправили гонца к мессиру Ла Валетту, и тот сказал: «Уходите! Я пришлю других людей». Но это было бы позором для оборонявшихся в Сент-Эльмо, и они, укрепив сердца христовой верой, бились еще восемь или девять дней, пока в форт не ворвались янычары. Пленных не было, были только мертвые… Турки отрезали головы у трупов, привязали тела к крестам и пустили их на плотах по водам Большой гавани.

Мальтийские скалы медленно таяли на северо-востоке, весенний ветер гудел в снастях, солнышко грело так, как бывает не всяким летним днем в России. Благодать! Чудные места, думал Серов, расхаживая по квартердеку. Мальта, конечно, остров каменистый, и бананы с ананасами тут не вырастишь, зато теплого моря, солнца и разных почтенных древностей сколько угодно. Но все это станет товаром лишь в двадцатом веке, после двух разрушительных войн, когда живущие в сытости счастливцы из Штатов и Европы откроют туристический сезон. Тогда потекут реки долларов и евро на Мальту и в Коста дель Соль, в Марокко, Тунис, Алжир и Египет, в Турцию и Грецию, и родятся из того потока многоэтажные отели, аэродромы, круизные лайнеры, яхтклубы и пляжи с золотым песком. Но это только будет, а сейчас цена красотам природы и древним диковинам – грош в базарный день.

Его фрегат шел во главе флотилии. Справа и чуть позади двигались «Стриж» и бригантина «Ла Валетта», слева – «Дятел» и «Дрозд», а за ними тянулась дюжина орденских галер, больших низкобортных судов с орудиями на палубах. Галеры глубоко сидели в воде; на каждой – сотня солдат со всем снаряжением, больше десятка лошадей, запасы пороха и провианта. Шли они не быстро, делали узла четыре, но все-таки за трое суток могли добраться до пиратского гнезда. Если, конечно, погода позволит.

Сейчас флотилия огибала южную оконечность Мальты. Остров был довольно велик, тринадцать морских миль в длину и семь в ширину, но плодородием не отличался – тут водилось больше камней и скал, чем лугов и полей, так что продовольствие завозили с Сицилии. К северо-западу лежал еще один клочок земли под названием Гозо, копия Мальты, только раза в три поменьше, а между двумя главными островами была совсем уж крохотная территория, необитаемый остров Комино,

[85]

миля поперек, заросли кустарника и полчища кроликов. Судя по картам, Джерба, куда направлялась флотилия, не уступала размерами Мальте и торчала у самого тунисского берега, словно затыкая горловину довольно обширной бухты. Существовали, конечно, и отличия: остров был плодороднее мальтийских палестин и не такой скалистый, хотя утесов и холмов там тоже хватало. Сейчас на Джербе имелись сады и пастбища, но в прошлом, как утверждали мальтийцы, остров был пустынной землей. На что он годился? Кому был нужен? Разве только рыбакам да морским разбойникам. Эти крепко обосновались на Джербе, еще со времен первого Барбароссы, которому остров пожаловал местный эмир.

– Курс – зюйд-вест, – сказал Серов стоявшему у штурвала Олафу Свенсону. Тот плавно крутанул рулевое колесо, паруса на миг заполоскали, потом снова взяли ветер. Мальта медленно тонула за кормой, растворяясь в морской синеве; теперь бушприт корабля смотрел точно на юго-запад, где пряталась за солеными водами магрибская Тортуга.

– Сигнал!