Беспокойство охватило генерал-лейтенанта Лорис-Меликова уже с утра. Смуглое, со смоляными усами лицо его хмурится. Он то садится за массивный стол и торопливым скрипом пера нарушает тишину кабинета, то подходит к раскрытому окну и подолгу глядит на бесконечные цепи гор, окутанные прозрачной синей дымкой, то вновь мерит шагами кабинет, неслышно ступая по мягкому персидскому ковру. Чем больше думает он о "кавказском вопросе", тем сильнее одолевают его тревожные мысли. Ведь если следовать мнению большинства русских политиков, то война на Кавказе закончилась, и нет причин для новых тревог и волнений.

Однако на деле все складывалось совсем не так, как виделось в далеком Петербурге. Мир и спокойствие края — еще только желаемый, а не свершившийся факт. На сей счет он, Лорис-Меликов, не заблуждался, нет… И поэтому его бесят верхоглядство и беспринципность людей, находящихся на государственной службе, упорно не желающих замечать действительного положения вещей, их тупость, доходящая до идиотизма.

— Нет, действительно, это самый настоящий идиотизм, — цедит сквозь зубы Михаил Тариэлович, все сильнее раздражаясь. И не разобрать, на кого он больше злится: на горцев, что никак не хотят покориться, или на тех, кто навязывает ему свою волю.

Скорее всего на свою беспомощность, бессилие что-либо изменить и предотвратить надвигающуюся грозу. Опасения его не беспочвенны — тишина в крае обманчива.

Топот копыт по мостовой прервал мысли Михаила Тариэловича. Он выглянул в окно: шестеро всадников въезжали в открытые ворота.

Приглядевшись, узнал их. Впереди — стройный генерал-майор Кундухов, чуть поодаль — его старший брат Афако, высокий, неуклюжий, постоянно сопровождающий Кундухова во всех поездках. Сзади — свита.

Вошел адъютант Золотарев и доложил, что прибывший Кундухов просит принять его.

Весна…

Радуется земля, облачаясь в весенние, яркие наряды, тянется земля, чтобы грудью своей припасть к теплому солнцу, впитать в себя его живительные лучи. Тысячи звонкоголосых ручейков, слившись в мощный хор, без устали поют ей свою здравицу, свой благодарственный гимн. И птицы славят весну. Едва заметное в прозрачной синеве неба, в зеленой дымке распускающихся деревьев, кустов и трав разноголосое пенье их доносится отовсюду.

Весна…

В аулах редко кто засиживается допоздна. Чуть стемнеет, и гаснут одно за другим крохотные окна глинобитных лачуг. Люди укладываются на ночь, и кто-то засыпает сразу, с тайной надеждой на будущее, другие беспокойно и долго мучаются бессонницей на жесткой постели. Но и тех и других во сне одолевают одинаково тяжелые думы: как выжить, как не умереть голодной смертью. Ибо каждое новое утро не сулит им ничего хорошего, кроме новых тревог.

А вот из окон дома сельского старшины Исы льется яркий свет.

Всего несколько человек в ауле имеют такие вот дома, крытые черепицей и с застекленными окнами. Ими владеют Шахби, Хорта, Товсолт и старшина Иса.

Сегодня у старшины гостят упитанный коротышка Шахби и сухой, длинный, как жердь, кади Товсолт. Все трое чинно восседают на глиняных нарах, застланных пестрым войлоком. Посредине стоит деревянный поднос с остывшими кусками баранины. Гости, кажется, уже и наелись досыта, а все бросают жадные взгляды на горку чепалгаш

[17]

в масле.

Имя Исы, сына Мици, осыпают проклятьями не только в родном ауле, но и по всей Ичкерии. Сколько крови и черных дел на его совести, сколько горя принес он людям! Не понимают гатиюртовцы, почему Аллах терпит такого человека. Он, как Даджал, что явится перед страшным судом, сеет вокруг себя только зло. Черное сердце и злобный характер Исы люди узнали давно…

В те времена и Кази-Мулла еще не был имамом, и в Чечне не было ни одного шейха. Но вот однажды вверх по Аксаю поднялся таинственный человек в сопровождении трех чеченцев. Роста человек был высокого, розовощекий и, несмотря на свои пятьдесят лет, довольно энергичный и бодрый. Никто не знал, кто он и откуда родом. Говорил он на кумыкском и, как утверждали его проводники, хорошо владел турецким. И еще они говорили, что человек этот святой, послан самим Аллахом, чтобы утвердить правоверный ислам в Чечне.

Гатиюртовцы поверили незнакомцу, приютили его. Они молча внимали его проповедям и втайне гордились тем, что такой святой человек впервые появился именно в их ауле. Да и как было не признавать его, если каждая сура

[24]

, которую он мягким, бархатным голосом читал наизусть, говорила о святости его, что ослушников ждет кара на том и на этом свете. Он говорил, что русский царь десятки лет пытается захватить наши земли, чтобы отнять у нас свободу, силой обратить нас в христианство. Тот же, кто хочет сохранить свободу, правоверный ислам, пусть станет под его знамена против войск неверного царя.

Последний месяц осени выдался на славу: теплые дни и ясное безоблачное небо. Хотя снег лежал еще только на вершинах гор, чувствовалось, особенно по ночам, что вот-вот ударят холода.

Опасно стало ездить в Тифлис по Военно-Грузинской дороге. С тревогой думал об этом Михаил Тариэлович, собираясь в путь.

Путь же ему предстоял не из легких. Но он готов был проделать его по скалам и ущельям, лишь бы хоть на время вырваться из этой проклятой страны. Чечня в последнее время напоминала ему бочку с порохом: достаточно одной искорки, и она взорвется.

Министр иностранных дел Оттоманской империи Али-паша беспокойно ходил по кабинету. Кальян, который он час назад приказал принести, стоял нетронутым. Али-паша вот-вот должен был неофициально принять Чрезвычайного и Полномочного Посла России графа Игнатьева. Но для того чтобы говорить с хитроумным графом, требовались чистая голова и ясное сознание.

Переговоры с генералом русской армии Кундуховым, состоявшиеся прошлой весной, были оценены высоко и подняли авторитет Али-паши в глазах султана. То, о чем мечтали и к чему стремились все турецкие султаны еще со времен Абдул-Хамида, но достичь не могли, достиг, наконец, он, Али-паша. И теперь появилась реальная возможность закрепиться на Кавказе.

С Дагестаном у Турции всегда имелись достаточно крепкие связи.

В доме Шахби полно гостей. Во дворе в трех огромных чугунных котлах варится мясо. Запах его разносится по всему аулу, голодные собаки сбегаются сюда со всех сторон в надежде полакомиться хоть чем-нибудь. Сейчас они грызутся меж собой в саду, где днем резали бычка-трехлетку. Оттуда студеный ветер и доносит их злобное рычание.

Дети же сгрудились вокруг котлов, не спуская нетерпеливых и жадных глаз с жирных кусков мяса, которые то показываются на поверхности, то вновь исчезают в кипящей воде. Позволь им старший у котла, они бы за мясом в кипящий бульон полезли. Но тот, под устремленными на него молящими взглядами, спокойно собирает и сбрасывает накипь, пробует, определяя, сколько времени мясу нужно еще вариться, подбрасывает поленья в огонь.

Нет-нет, да и сжалится он над детьми и кинет им тощий кусок.

Они же, голодные, в считанные секунды разрывают его на мелкие кусочки и долго с наслаждением жуют. Конечно, потом всех их накормят по случаю такого события, но это еще когда будет! Да и наешься ли досыта…

Быки, почувствовав близость жилища, двигались торопливо. Из-за редкого кустарника уже виднелись крыши домов. Еще полчаса — и они будут в родном Гати-Юрте. Свежевыпавший снег скрипел под тяжестью, когда в него по колено проваливались и быки, и люди.

Тишину нарушали лишь шуршание шагов, скрип полозьев да шумное и тяжелое дыхание уставших быков.

Три дня провели они на строительстве дороги. На трех санях с утра до позднего вечера возили лес. И вот сегодня, наконец, возвращаются домой. Но настроение от этого не стало лучше. Кто знает, что таится на уме у нового старосты Хорты, назначенного после смерти Исы. Может, завтра он возьмет и снова пошлет возить лес. От него всего можно ожидать. Подлая натура у человека. Чтобы выслужиться перед начальством, из шкуры лезть готов. Иса слыл жестоким и безжалостным, но в смелости ему отказать было нельзя. Он разговаривать с начальством умел, не заискивал перед ним и держался с достоинством. А если требовалось, то и свое слово поперек мог сказать. Хорта же, наоборот, только головой кивает да поддакивает. Задабривает начальство. Прикажут ему всего-то трех человек выделить, а он рад стараться, вдвое больше пошлет. А работа на строительстве дороги очень трудная. Все время на холоде, все время в снегу.

В прошлый раз, когда он послал шесть человек, все шестеро обморозили себе ноги. Среди них, к несчастью, оказался и Васал.

После смерти Исы многое изменилось в ауле. На третий же день в Гати-Юрт нагрянули стражники во главе с помощником пристава подпоручиком Чомак Ойшиевым и увели Ловду с Васалом в Ведено.

Васала, неделю продержав на гауптвахте, отпустили. По всему было видно, без помощи Курумова не обошлось. Казалось, Васалу оставалось только радоваться свободе. Но, напротив, у него было такое чувство, будто кто-то сыграл с ним злую шутку. И от сознания того, что из-за него, возможно, страдает другой, совершенно невинный человек, на душе было мерзко и горестно.

А Ловду приговорили к десяти годам и сослали в Сибирь. Еще раньше в Сибирь угнали Самби, второго побратима Васала; там он и пропал без вести. Из пятерых братьев в ауле осталось только двое. Ах, Ловда! Увидит он, Васал, Ловду еще живым?

Разве по нему суровый климат Сибири? Человеку, выросшему под южным солнцем, тот край становится могилой. Редко кто из горцев возвращался оттуда живым.