Самая что ни на есть высокородная леди (как потом выяснилось, ее муж заседал в палате лордов) сказала как-то Мику, что у французов есть выражение, описывающее ее интерес к присущему ему «звериному мужеству». Это выражение так понравилось Мику, что он без труда его запомнил.

— «Страсть изваляться в грязи», — сказала она тогда. — Вот как это называют французы.

В грязи. Не очень-то для него лестно! И все же Мик не мог не оценить мудрость, заключенную в этих словах. Шикарные леди, любительницы развлечений на стороне, постоянно нуждаются в оправдании своих шалостей, и это определение подходило не хуже любого другого. В лучшем случае он мог внести в их жизнь нечто новое. В худшем — ту самую каплю грязи, что придала бы вкус выскобленному до тошноты размеренному существованию дамы из высшего света.

В данный момент Мик лежал, ничком распластавшись на полу швейного заведения в Кенсингтоне, и был, говоря по правде, гораздо грязнее, чем обычно. Над ним возвышались три дамы в пышных шелковых платьях — причем возвышались в прямом смысле этого слова, поскольку одна стояла на стуле, вторая — на дубовом прилавке, а третья умудрилась взобраться на край полки, где хранились ткани. Все три затаили дыхание и следили за Миком, тогда как тот прижимался ухом к полу, вслушиваясь в малейший шорох.

Он был весьма рослым малым и в горизонтальном положении занимал почти все пространство в тесном помещении лавки. Прямые широкие плечи, мощный торс, длинные мускулистые ноги — он знал цену своей фигуре. Пять минут назад он находился в заднем помещении лавки и не без успеха флиртовал с юной белошвейкой. Для начала заставил ее смеяться своим незамысловатым шуткам и уже прикидывал, не пора ли перейти к более решительным действиям, когда из переднего помещения донесся дружный вопль: «Мышь! Мышь!» Поскольку рядом не оказалось ни одного мужчины, кроме Мика, ему не оставалось ничего иного, кроме как прийти на помощь хозяйке лавки и ее клиентке.

Эдвина Генриетта Боллаш сидела в главном зале чайного заведения Эбернети и Фрейга и не спеша ела лучшие в Лондоне пирожные с кремом, когда с улицы донесся совершенно непристойный шум: можно было подумать, что дюжина кошек сцепилась со сворой собак из-за куска печенки. Посетители один за другим отвлекались от чая и оглядывались на дверь, прислушиваясь к нараставшему шуму. А потом как-то внезапно — кое-кто даже испуганно вскочил с места — источник этого шума проник в чайную через широкие двойные двери.

Рослый полуголый мужчина в распахнутом пальто, из-под которого виднелась лишенная пуговиц рубашка, и наполовину расстегнутых брюках с разбегу влетел прямо на середину зала.

— Да отстаньте от меня! — выкрикнул он, едва увернувшись от тяжелого зонтика, просвистевшего в опасной близости от его виска.

— Болтун! — верещала женщина, ловко орудовавшая столь необычным оружием. — Крысолов поганый! — добавила она, сопровождая свои слова новым ударом зонтика.

Тут в чайную вбежал пожилой мужчина, а следом еще двое, помоложе. Все трое олицетворяли собой праведный гнев и выражали отнюдь не дружеские чувства к тому, за кем гналась дама.

Ламонты отвели Мика в портновскую лавку на улице под названием Сэвил-роу. До чего, черт побери, шикарное местечко! Мик стоял, растопырив руки, пока подмастерья портного обмеряли его, и не спеша рассматривал окружавшую его обстановку. Ковер такой густой и пушистый, что в нем можно утонуть. Пол натерт воском до блеска, и по этому золотистому озеру плывут легкие столики, за которыми покупателей угощают чаем. Не говоря уже про великое множество зеркал, ваз с цветами и огромных витрин, на которых выставлены всякие пряжки, брошки и пуговицы — все, что душе угодно. Кто бы мог подумать, что в заведении для мужиков все обставлено с таким шиком? А он-то, лопух, воображал, будто успел повидать кой-чего на своем веку!

В итоге Ламонты купили для Мика самые дешевые вещи. Пару коричневых штанов, пару серых, две сорочки — обе белые и без кружев, — сюртук и жилет. Подумаешь, благодетели! Правда, Мику все же позволили выбрать для жилета подкладку из пурпурного шелка с золотой нитью — точь-в-точь как портьеры в одном первоклассном борделе, где он однажды ловил крыс.

Когда над дверью звякнул колокольчик и в лавку вошла Эдвина Боллаш, Мик обрадовался. Стало быть, его новая напарница явилась за ним, и с этой минуты он мог считать, что участвует в чертовски забавном приключении.

Он поспешил похвастаться ей своими достижениями:

— Мы заказали кучу всякого шмотья, они подгонят его по мерке и пришлют прямо домой!

Поступь мистера Тремора была тяжелой и решительной. Звуку его шагов вторил легкий перестук коготков собаки. Вот они спустились по лестнице и миновали переднюю, вот хлопнула парадная дверь. Эдвина застыла в своей современной, оборудованной по последнему слову техники ванной, вся обратившись в слух. Как странно: в доме воцарилась абсолютная тишина, хотя минуту назад он сотрясался от шума и ругани.

Она все прислушивалась: а вдруг он постучит в дверь? Он непременно вернется, ведь у него хватит ума не упускать такой шанс! И главное — понять, что он был не прав!

Однако хрупкую тишину ничто не нарушало — значит, он предпочел упорствовать в своих заблуждениях. Эдвину неприятно удивило испытанное ею разочарование.

— Миледи?

Она так и подскочила на месте. Нет, это Мильтон...

Мик сладко потянулся. Он лежал на настоящей пуховой перине. Медленно, лениво приподнял веки и увидел, как первые лучи света пробираются через балдахин над кроватью. Ночь, проверенная в этой роскошной спальне, не повлияла на его привычки. Он проснулся как всегда с первыми лучами солнца. На рассвете. Где бы он ни был, солнце всегда находило его и говорило: «Пора вставать!»

Он проворно соскочил с кровати, перешагнул через Магика и подошел к окну. Распахнул ставни, впуская в комнату утренний свет. Свет и волшебную хрупкую тишину, какая бывает только на рассвете в больших городах. До него не доносилось ни звука. Но вот где-то залаяла собака. По переулку прогрохотал колесами фургон. И снова тишина. Мик замер, опираясь ладонями на подоконник.

Крошечный садик за домом мисс Боллаш повлажнел от росы. Настоящее чудо. Соседние дома еще не проснулись и стояли темные и тихие. Нигде не было ни души. Мик любил это время — можно было представить, что весь мир принадлежит тебе одному, и просто радоваться жизни.

Конечно, он отдавал себе отчет в том, что уже через час волшебное очарование этих мгновений испарится без следа. Что каждый день приносит человеку проблемы. Тем дороже он ценил этот дар: новый, ничем не замутненный рассвет нового дня. Когда можно вообразить, что твои душа и совесть напоминают чистую, ничем не запятнанную страницу.

Магик налетел сзади и поддал Мику под колено. Пока собака чесала искусанный блохами бок, Мик привычно потянулся рукой к усам. Чувствовалось, что Мильтон прошелся по ним ножницами, но главное — их удалось сохранить. Мисс Боллаш взъелась из-за них не на шутку. С какой стати? Можно подумать, что без усов он стал бы умнее, враз заговорил бы как по писаному и получил прекрасное место с большим жалованьем... Черта с два! Он слишком привык к своим усам, чтобы расстаться с ними так просто!

Винни потеряла отца, когда ей едва исполнилось семнадцать. Это произошло через одиннадцать лет после того, как мать оставила их навсегда, чтобы найти свою гибель где-то на краю земли. Она так много путешествовала, что проследить за ее передвижениями не было никакой возможности. Письмо с уведомлением о ее смерти обошло полмира, прежде чем дошло до Винни и ее отца, и они узнали, что леди Сэссингли скончалась от пневмонии то ли в Африке, то ли в Индии, а может, и в Китае.

За воспитанием Винни следила целая плеяда гувернанток и ее отец, целиком поглощенный своими научными изысканиями, несмотря на искреннюю привязанность к дочери. Он был известным лингвистом и успел написать не одну монографию, не считая множества руководств для практических занятий.

Когда Лайонел Боллаш, высочайше титулованный профессор Боллаш, маркиз Сэссингли, единственный сын и наследник герцога Арлеса, внезапно скончался, все ожидали, что его дочь найдет приют у его кузена, Милфорда Ксавье Боллаша, бедного родственника, обладавшего всего лишь правом именоваться лордом.

Каково же было удивление окружающих, когда Ксавье Боллаш, унаследовавший не только маркизат своего кузена, но и все его состояние и поместья, выдворил Эдвину из дома ее отца. Однако на этом ее злоключения не кончились, и на семью обрушился новый удар.

Четвертый герцог Арлес, живой и крепкий старик, на которого могла рассчитывать Эдвина в эти трудные дни, был застигнут грозой в собственном парке и погиб от прямого попадания молнии. Это случилось через три дня после смерти сына. А Ксавье всего за неделю стал не только маркизом Сэссингли, но и герцогом Арлесом, графом Гренневиком, виконтом Бервиком и прочая, и прочая... Эдвина уж и не помнила всех его титулов.

Весь день Винни собиралась поговорить с Миком, но что-то мешало ей. Она и сама не понимала, что именно. Ведь это ее дом. И она вольна поступать по своему усмотрению. Но почему-то разговор так и не состоялся.

К тому же Мик показался ей в этот день необычно задумчивым, даже подавленным — Винни впервые видела его в таком состоянии. Она дала ему задание и велела тренироваться с помощью зеркала и граммофона. Через полчаса Винни решила проверить, как идут занятия. Похоже, все это время Мик сидел молча, теребя пальцами верхнюю губу — между прочим, свежевыбритую и гладкую. Зато тугие желваки, выдававшие внутреннее напряжение, играли у него на скулах до самого вечера, и у Винни просто не хватило духу завести речь о переселении. Она решила отложить разговор на завтра.

Однако утром Мик куда-то исчез.

Правда, он и до этого пару раз уходил из дому, кратко поясняя: «Чтобы разобраться с делами». Причем Эдвина понятия не имела о том, что у него за дела. Она знала, что где-то в городе Мик оставил свой зверинец. Кроме того, он наверняка был не прочь щегольнуть перед старыми приятелями своими светскими замашками.

Мик вернулся только в полдень. Эдвина сидела в библиотеке и читала, когда вдруг раздался грохот на заднем крыльце. Вслед за этим последовала странная возня во дворе.

Мистер Тремор не стал мешкать с переселением в комнаты для слуг. Он поднялся к себе, помылся, побросал свои пожитки в покрывало, увязал в узел и спустился вниз. При этом он наотрез отказался занять комнату рядом с Мильтоном, а выбрал самую дальнюю и тесную каморку под тем предлогом, что ее будет «легче обжить». В этом тесном закутке некогда помещалась посудомоечная. В единственное окно под самым потолком проникал ночью свет уличного фонаря, а днем мелькали ноги прохожих.

Вот и отлично. По крайней мере теперь Винни могла надеяться, что все пойдет как надо. И в какой-то степени она не ошиблась. Мистер Тремор стал заметно сдержаннее. Точнее, теперь они вообще не отвлекались на досужие разговоры, словно пришли к некоему молчаливому соглашению. Просто замечательно.

Однако прошло еще несколько дней, прежде чем Винни нашла в себе силы вернуться к обычному графику занятий, приносивших ей, как преподавателю, ни с чем не сравнимое удовольствие.

И в самом деле, любой учитель мог лишь мечтать о подобном ученике — сметливом и живом, с охотой впитывающем новые знания и постоянно заставляющем держаться настороже: а что заинтересует его на следующем уроке? Недостаток образования мистер Тремор с лихвой восполнял природным умом и прилежанием.

Его словарный запас расширялся день ото дня. Потом он вдруг стал выдавать совершенно новые слова, которых они не проходили и которых он не мог нигде прочитать, что казалось Винни настоящим чудом.

Итак, на протяжении пяти недель мистер Тремор с успехом постигал тонкости правильной английской речи и вежливых манер. Однако был один урок, который Винни откладывала напоследок. На балу принято танцевать, и вряд ли великосветскому обществу понравится джига, которую ученик отплясывал на кухне.

Обычно мисс Боллаш учила танцам своих подопечных в небольшом зале на втором этаже. Это было еще в те времена, когда мать жила с ними и в доме устраивали небольшие концерты, часто переходившие в танцы. Теперь зал пустовал, а из инструментов сохранилось лишь громоздкое черное пианино с западавшими клавишами и наполовину оборванными струнами. Этого безмолвного монстра задвинули в угол, чтобы освободить место для занятий.

При обычных обстоятельствах уроки танцев нисколько не тяготили Эдвину — напротив, вносили хоть какое-то разнообразие в ее монотонный образ жизни. Она приносила сюда граммофон, устанавливала его на крышке пианино и запускала сделанные ею записи трио, исполнявшего вальсы Штрауса.

Вот и сегодня она пришла сюда с мистером Тремором, завела граммофон и начала урок танцев:

— Вы становитесь не точно напротив партнерши, а немного наискосок, чтобы ваши ноги могли двигаться... — Она хотела сказать, «между ее ног», но вовремя спохватилась.

Мик это понял и следил за выражением ее лица.

Черт побери, сейчас, сейчас он это услышит! Он ни минуты не сомневался в том, что именно она хочет ему сказать. Она повисла на нем всем телом. Ничего, пусть висит. Господи, они и так изводили друг друга целый день!

Ему казалось, что он даже может проследить ход ее мыслей: она хотела получить поцелуй, но не хотела в этом признаваться. Но ничего у нее не вышло.

Наконец она заговорила.

Он подался всем телом вперед, чтобы не пропустить ни единого звука.