— Хотите слямзить мои бабки? — шипела посетительница, щуря глаза от злобы. — Не выйдет!

Раздрай — это когда хочется одного, требуется другое, а делаешь вообще черт-те что. Именно в таком раздрае страховой агент Надежда Кузнецова и пребывала, глядя в перекошенное злобой лицо собеседницы. Хотелось — плюнуть и уйти, надо было — очаровывать, а приходилось — оправдываться. За приотворенным окном офиса страховой компании нежилась в погожем октябрьском деньке Москва, тихо роняющая остатки желто-рыжей листвы. А среди стильной обстановки комнаты для переговоров бушевала склочная декабрьская вьюга.

Кузнецова умела нравиться всем. Ее вид говорил любой потенциальной клиентке: «Да, я в хорошей форме. И если ты меня послушаешь, если дашь поделиться уверенностью, то будешь смотреться и жить гораздо лучше!» Рослая — метр семьдесят семь, Надежда Георгиевна и в свои «чуть-чуть за 30» сохранила прекрасные густые темно-рыжие волосы, тугую шею, высокую грудь и крутые бедра. Все эти прелести оттенял строгий, но ладно сидевший темно-синий костюм. Внешность играла существенную роль в профессии Кузнецовой, а профессия была для нее на втором, после любви, месте. Поэтому, стараясь быть для всех своей, Надежда научилась вести себя так, что небогатые клиенты замечали в ее одежде и украшениях только вкус, а состоятельные — еще и цену.

Что же взбеленило посетительницу? Возможно, одна особенность Кузнецовой, иногда создававшая ей проблемы. Ее яркие широко расставленные изумрудные глаза смотрели на собеседника слишком внимательно. Люди чувствовали, что Надежда «читает» их характер. Страховой агент должен это уметь. Работа такая. Но далеко не всем нравится, если другой знает, что у тебя «под переплетом».

Вероятно, скандальная посетительница предпочитала, чтобы ее и встречали, и провожали по внешнему обрамлению. Оно было шикарно: одна накинутая на плечи шубка из золотистой норки стоила тысяч пять, а рубиновое колье, почти горизонтально лежащее в вырезе сиреневого костюмчика «от Версачи», тянуло вчетверо больше. Броская дамочка: не старше 27 лет, стройная, с огромными карими глазищами и припухлыми откровенными губками. При весьма искусном макияже. Однако по остекленевшим от злости глазам, по рукам, суетливо теребящим сумочку, заметно: сама она свою жизнь счастливой не считает. Мается, вымещая тяготы на тех, кто по службе обязан терпеть.

Октябрьский день, который для Кузнецовой начался ссорой с женой Ряжкова, не слишком удачно складывался и для ее давней подруги — старшего специалиста ОАО «Снабсбыт» Тамары Владиславовны Панкратовой.

Внешне она похожа на Кузнецову. Тоже прекрасно сохранилась в свои «чуть-чуть за 30», тоже имела рыжеватые густые волосы, зеленые глаза и хорошую фигуру. Но лицо у Тамары несколько уже, глаза чуть больше и печальнее, а рост — средний для женщины, метр шестьдесят восемь. Поэтому она и выглядит грациознее, чем 177-сантиметровая Кузнецова. Панкратова скроена по канонам Голливуда: 90–57 — 90. То есть талия на три сантиметра тоньше, чем у Мэрилин Монро. Но это от регулярного недоедания.

Одевалась Панкратова хоть и со вкусом, но гораздо беднее подруги. Все чистенькое, наглаженное, сидит прекрасно, идет к цвету волос и глаз, но — дешевенькое. Поэтому при всей схожести подруги производят разное впечатление. Если рослую и размашистую Кузнецову легко счесть добродушной хохотушкой, а на самом деле она очень даже себе на уме, то сдержанная в мимике и жестах Панкратова кажется натурой замкнутой и горделивой. Про таких некоторые мужчины говорят: «Породистая». Вероятно, имея в виду дворянскую спесь.

Но у Тамары Владиславовны все это только видимость. Со стороны казалось, что она шествовала по широкому коридору «Снабсбыта» гордо и независимо. Ее стоптанные каблучки пристукивали так четко, обтянутые юбкой бедра двигались так плавно, близорукие глаза сияли сквозь дешевые очки так безмятежно, а губы улыбались так задумчиво, словно ей было глубоко плевать на то, кто и зачем ее вызвал.

Но на самом деле внутри ее трясло от неуверенности. А выглядела горделивой она из-за привычки вести себя правильно. Одно из правил гласило: некрасиво распускать нюни на людях. Как бы ни было худо.

— Будто рухнуло все, — жаловалась Тамара поздно вечером у себя на кухне Надежде Кузнецовой. — Ноги подгибаются, все валится из рук. Меня отшвырнули, как тряпку. На людях стыдно появиться и в зеркало противно смотреть. Какая же я никчемная, тупая дура!

Панкратова ожесточенно чиркала одноразовой зажигалкой. Длинная коричневая сигарета из красной пачки принесенных Надеждой «More» подпрыгивала в губах Тамары. Зажигалка высекала снопы искр, но огонька не рождала. Она отшвырнула пластмассовый цилиндрик, закрыла лицо руками и опять заплакала.

Кузнецова молча гладила ее по плечу, пережидая приступ истерики. Она едва привинтила провода, как телефоны в ее квартире затрезвонили, и плачущая Тамара попросила срочно прийти. Панкратова тоже была исключением, на которое не распространялись три пресловутых правила Надежды. Тамаре она и деньги занимала, и на помощь спешила когда и куда угодно. Подруги жили в одном дворе, через дом, и Кузнецовой пришлось сделать крюк, чтобы сбегать к киоскам возле метро «Южная». Она купила там сладкий рулет и «Мартини», чтобы отпраздновать перемены. Потому что переживаниям Тамары сочувствовала, но вот горем случившееся не считала. Понимала, как обидно и больно сейчас подруге. Унизительно знать, что ты не нужна, что без тебя обойдутся. Этот удар для любого вдвойне болезнен когда нанесен неожиданно и незаслуженно. Однако помогать и жалеть — не всегда одно и то же.

Дав Тамаре выплакаться, внимательно выслушав ее причитания, Надежда позвонила домой и сообщила на автоответчик для Олега, что находится у Панкратовой и что у той неприятности. Поэтому, мол, она задержится. Потом Кузнецова отвела Тамару в ванную, раздела, одолев слабое сопротивление, и держала под контрастным, то горячим, то холодным, душем до тех пор, пока к подруге не вернулась способность здраво соображать.

— Ой, Надька, ты же сама вся вымокла! — вдруг с улыбкой заметила Тамара. — Ты иди, иди на кухню. Теперь я сама.

Больше недели Тамара ничего не делала для поисков работы. Просто не могла.

Она то вела с Глебским долгие мысленные дебаты, в которых веско доказывала, какую несусветную глупость совершило начальство «Снабсбыта», избавившись от нее. То вместе с Зайкой сидела в странном ступоре перед стареньким телевизором, не замечая, как пролетают часы. То плакала в ванной, чтобы не тревожить дочь, которая все равно замечала, что она не в себе, и смотрела на мать такими глазами, что впору выть от тоски.

Кузнецова, у которой из-за командировки Олега освободились вечера, забегала к Панкратовой почти каждый день. Она приносила фрукты для Зайки, причем столько, что и самой Тамаре приходилось их есть, чтобы не пропали. Надежда тормошила, заставляя строить планы на будущее, но Панкратова чувствовала, что и подруга не в себе. Она отвергала предложенные Надеждой варианты работы, ссылаясь на долгую дорогу, на неудобное время работы или на свое несоответствие. На самом деле Тамара просто боялась момента, когда у нее спросят, почему она меняет работу. Придется сказать, что ее фактически сократили. Она прекрасно понимала, что позвонить и выяснить, что ее заявление по собственному желанию — липа, никому труда не составит. А еще она понимала, что хороших работников не сокращают.

Панкратова даже не сразу смогла заставить себя сходить в «Снабсбыт» за трудовой книжкой и расчетом. А когда заставила, это оказалось муторной процедурой. С ней обращались, как с человеком, который явился незваным на чужой праздник.

Впрочем, это ей могло и показаться.

Доделав ремонт, Панкратова в конце ноября воодушевилась и возобновила поиски работы. Ей на удивление быстро удалось устроиться в редакцию журнала «Мир быта и сервиса». Он специализировался на рекламе бытовой техники. Но в нем не просто печатали объявления, а пытались сопоставлять фирмы, марки, цены, технические и прочие особенности, помогая найти самое подходящее. Журнал ей понравился. Печатался он за границей, выглядел внушительно. Кроме наукообразных статей, публиковал и вполне читабельные, интересные даже ей, безденежной, материалы.

Тамаре Владиславовне назначили двухмесячный испытательный срок. В первый месяц предложили показать себя без записи в трудовую книжку. Мол, если она приглянется, тогда уж, задним числом, все и оформят. Она охотно согласилась, обрадовавшись окладу, который ей пообещали, как у «старичков». Да еще посулили аванс через две недели.

Начальник отдела реализации Дмитрий Семенович Пишуев поручил ей составить подробную базу данных о состоявшихся и потенциальных рекламодателях. Девочка, которая делала эту работу раньше, ушла, как намекнули, не по своей воле. Поэтому Тамара Владиславовна не поняла: то ли та была совсем неумехой, неспособной толково использовать электронные таблицы, то ли в обиде специально испортила базу данных перед уходом. Панкратовой все пришлось делать заново. Она, стремясь поскорее показать себя, задерживалась вечерами и сидела по выходным.

Пишуев днем большей частью метался по городу, окучивая клиентуру, но, заглядывая в отдел, ее поторапливал. Он тоже часто задерживался на работе, разбирая накопившиеся за день бумажки. И если Панкратова вечером была в кабинете одна, любил проверять, всматриваясь через ее плечо в то, как упорядочивается и пополняется база данных. Деликатно, почти невесомо приобняв ее за плечи, Дмитрий Семенович, казалось, был доволен увиденным. Похваливал за старание.

Выглядел Пишуев никаким. Спокойный, вежливый, со вкусом одетый. Но настолько обтекаемый, что никак не поймешь, какой он человек. Она знала, что ему сорок два, но на вид могла дать и тридцать пять, и пятьдесят. В зависимости от освещения и темы разговора. Его прикосновения она старалась игнорировать. Будто не замечала. Равнодушие давало мужчине понять: надеяться не на что. Не грубить же, у него такая «отеческая» привычка.

Декольте у кадровички «Аметиста» Ирины Павловны Колосковой было предельно откровенным. Стоит ей вздохнуть поглубже, и груди целиком выскочат наружу. Белые пышные полуокружия — самое запоминающееся в ее внешности. А личико подкачало. Из тех, которые нет смысла запоминать: стандартный, очень аккуратный макияж, под которым может быть все что угодно.

— Итак, референтом или секретарем вы практически не работали, — констатировала Колоскова, пролистнув протянутые Тамарой документы. — А последняя должность: «старший специалист»?

Панкратова кивнула.

Она могла бы сказать, что фактически была нянькой своему начальнику Глебскому. Референтом, секретарем, консультантом и заместителем. Но кадровичка «Аметиста», холеная, лет двадцати семи — тридцати дама, держалась заносчиво, и Тамаре расхотелось что-либо объяснять. Впрочем, заносчивость дамы могла быть реакцией на то страшилище, которое она видела перед собой.

«Ты должна стать бесполым чучелом! — ультимативно потребовала Кузнецова. — Одетой, как чучело, раскрашенной, как чучело, и ведущей себя, как кривоногое неуклюжее чучело! Иного тебе там не дано. Другую бабу эта Колоскова попросту не пропустит к шефу. Она, как втерлась в фирму, тихой сапой выжила предшественницу и сама повторять ее ошибку не собирается. Слишком нынче много хороших визажистов развелось».

Когда задастенькая Людмила и прямоугольная Панкратова вышли, Воротников задумался о новой сотруднице.

Безусловно умна, быстро схватывает суть и довольно опытна по части организации личной работы. Уже хорошо: не придется учить прописным вещам. Но не слишком ли дерзит? С одной стороны, это обнадеживает. Поддакивающих ему и так хватает. Потому и буксует его фирма в последнее время. Нужна инициатива, а она возможна только у того, кто имеет свое мнение. С другой стороны, желание спорить по поводу и без — само по себе не бог весть какое достоинство. Впрочем, ему все равно деваться некуда. Без надежного референта работу не наладишь, а иного пути, как пробовать претенденток в деле, он для себя не нашел.

Новенькая хотя бы придерживается в своих возражениях внятных резонов. Выучка в ней чувствуется, а в остальном можно и обломать.

Когда Валерий Захарович покончил с первоочередными на сегодня звонками, устал и захотел отвлечься, он попытался чуть-чуть разобрать завал на своем столе. Сортируя бумажки, опять наткнулся на справку о Панкратовой.

Было в этой нескладной женщине некое своеобразие, заставившее его еще раз вчитаться в ответы, четко написанные в графах анкеты. Окончила пединститут с отличием, но сумела, хватило ума ни дня не проработать в школе. Сразу после института нашла работу в Главснабе, учась заочно. Получила еще один красный диплом — по специальности «управление производственным предприятием». Но и на этом не успокоилась, а прошла еще четыре курса операторов персональных компьютеров. Всякий раз изучала новые программы, едва они появлялись на российском рынке.

Если слишком часто и слишком серьезно задумываться, то можно и свихнуться. Вот и Надежде Кузнецовой изредка казалось, что она то ли сбрендила, то ли живет в каком-то особом мире, принципиально отличающемся от мира, в котором обитает большинство ее знакомых. В их мире, например, в ходу поговорка: «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным!»

Именно так, категорично: «ни одно» и «безнаказанным». Личный же опыт Нади этого не подтверждал. Напротив. Все хорошее, что ей доводилось сделать другим, рано или поздно оборачивалось пользой и для нее самой. Причем — обязательно.

Взять хотя бы ее работу — страхование. Каждый день в среднем она помогала обезопасить жизнь трем-четырем семьям. Конечно, такие кардинальные случаи, как с Ряжковым, редки. Обычно оформленный ею полис сам по себе защищал лишь от финансовых потерь при несчастьях. Но разве этого мало? Разве не добро любому — уверенность, что твои близкие защищены от нищеты? Добро. Чуть позже она получала благодарность в виде комиссионных. Но это не все. Кузнецова не раз убеждалась: где-то есть некие весы. Скопившись, ее забота о других возвращалась к ней дождем удач или попросту везением. Как же тут верить в «наказуемость» доброты?

Надежда и не верила. Ее и не наказывало.

Но, слыша, с какой убежденностью другие говорят о кошмарности их бытия, видя, как убедительно политики и журналисты твердят по телевизору о бесспорной тяжести «нашего времени», Кузнецова в глубине души начинала сомневаться в собственном умственном здоровье. Не могут же все вокруг быть не правы? Разве только она видит, что с утра ласково светит солнышко? Или не понимают, как им повезло и как опасно хаять это свое везение? Уныние — один из семи смертных грехов. Причем, как и все прочие грехи, он сам же за себя и карает. Но тогда выходило, что все ноющие — идиоты, а она одна умная. А этого быть не могло. С детства внушено: большинство — умнее. Получалось, надо считать, что вокруг умные люди ходят с постными физиономиями, а она, дура, улыбается, радуясь возможности жить. Тоже сомнительно.

Как быстро и резко порой переиначивается жизнь! Особенно если ты долго не жила, а прозябала. И особенно разительны перемены, когда работа — самое интересное в твоей жизни. Панкратова иногда думала, что летуны, часто меняющие работу, — не лодыри, какими их принято считать, а, наоборот, фанатики дела, наркоманы новизны.

Еще неделю назад «Аметист» и его сотрудники были для Тамары Владиславовны ничем и никем. И вдруг обстоятельства вынудили ее с размаху окунуться в заботы фирмы.

Новый шеф — Валерий Захарович Воротников — советовался с ней таким тоном, словно был намерен опираться на помощь Панкратовой всю оставшуюся жизнь. Столь щедро авансированное доверие существенно воодушевляло.

Молоденькая Людмила — неуклюжая секретарша, которую никто толком не учил, а только шпыняли за талант путать и забывать, с первого взгляда прониклась симпатией к новой начальнице. Она наивно надеялась, что пожилая страхолюдина возьмет на себя черновую работу, оставив ей, молодой и хорошенькой, украшать приемную. Панкратова пыталась ее образумить, но очень тактично.

Лев Александрович Бутицкий, начальник отдела маркетинга и второй «по весу» человек в «Аметисте», быстро оценил пользу от предложений Тамары Владиславовны по реорганизации управления. Но от помощи ей он вежливо уклонился. Ему-де некогда совершенствовать. Работать надо.

Кузнецова очень удивилась бы, узнав, насколько опытен ее Олег в сугубо медицинских вопросах.

В глубоком рейде по дебрям, враждебным ущельям и голым перевалам Чечни Комарову приходилось рассчитывать только на себя. Если друга ранили, надо определить без врача: как помочь, транспортабелен ли он, выживет ли? Или, чтобы не оставлять врагу на поругание, помочь умереть быстро и легко? Жестока война, и счастье многих политиков, считал Олег, что матери, чьих детей пускают на пушечное мясо, не знают, насколько она жестока. Если б мамы знали и понимали правду, многие чиновники не дотянули бы до следующих выборов. Но мужики стесняются расстраивать женщин, и те в своей святой до подлости простоте выбирают в правители убийц своих мужей и детей.

Комаров не афишировал перед Надеждой своих медицинских познаний. Но после взрыва быстро определил: любимая отделалась легким сотрясением. Олег выдернул из толпы зевак тетку, на вид посмекалистее. Усадив ее на асфальт и положив ей на колени голову Нади, он просмотрел паспорт ошалевшей москвички, а потом быстро, но четко сказал:

— Держи ее голову вот так. Не давай ее шевелить. Никого, кроме врачей, не подпускай. Если до приезда «скорой» отойдешь, я тебя найду и зарежу. Поняла?

— Да… Но я… — но возражала тетка уже в пустоту.