Улетают годы. Улетают, словно осенние журавли. Но журавли возвращаются и приносят на крыльях своих теплые зори, полные трубных песен и вешнего очарования. А годы уходят безвозвратно, и с каждой весной их становится все меньше и меньше. И тогда человеку хочется вспомнить: а какие же они, те самые годы, что навсегда остались за горизонтом твоей жизни? Вспомнить и рассказать о них тем, кто стоит у светлого истока бытия. И если эта память сердца зажжет пламень в других сердцах, человек тихо скажет себе: “Я счастлив!”

Полвека назад, когда до философского рассуждения о смысле жизни мне было так же далеко, как двадцатой весне до семидесятой, я произнес эти два слова. Но тогда они звучали по-другому, да и содержание их было совсем иным. Я был просто по-юношески счастлив ощущением первого взлета.

Это произошло ранней весной 1917 года на полевом аэродроме 25-го корпусного авиаотряда. Приземлившись на своем “вуазене”, летчик Микутский выключил мотор и, подмигнув, спросил меня:

— Ну как, понравилось, Икар?

По-видимому, лицо мое выражало смешанное чувство еще не улегшегося страха — земля кругом шла под крылом, — восторженности зеленой панорамой небольшого городка Вилейки и нарастающего удивления: вот они какие, земля и небо России!

14 марта 1917 года нашу радиостанцию вместе с боевым расчетом передали 25-му корпусному авиационному отряду. Я довольно равнодушно воспринял это перемещение. Мне и в голову не приходило, что вся моя дальнейшая жизнь будет связана с авиацией.

Нам было известно, что 25-й корпусной авиаотряд входит в состав 3-го авиационного дивизиона, которым командует известный русский летчик полковник А. С. Воротников. Отряд ведет боевую работу в интересах 20-го армейского корпуса.

На окраине города Вилейки мы без труда нашли дом, в котором находился штаб. Я доложил командиру отряда штабс-капитану Штокмару о том, что радиостанция с боевым расчетом прибыла в его распоряжение. Строгий на вид, высокий и стройный, штабс-капитан обладал приятной внешностью, хорошей строевой выправкой, спокойным, уравновешенным характером. Он поинтересовался состоянием аппаратуры и степенью подготовки радистов, затем приказал отправиться в распоряжение начальника артиллерийского отделения штабс-капитана Г. П. Кадина.

На вооружении 25-го авиаотряда имелись самолеты различных типов: “вуазен”, “фарман”, “Лебедь-12”, “ньюпор”, “моран-парасоль”. Мы, связисты, с любопытством рассматривали диковинные аппараты. Больше всего поражала конструкция “Фарман-30”. У этого самолета было два больших крыла, скрепленных многочисленными стойками и расчалками. В центре располагалась гондола для экипажа, опиравшаяся на два колеса. За кабиной — мотор с толкающим винтом.

“Лебедь-12” казался нам более изящным. Однако летчики недобро отзывались об этом самолете. В первый же день нам пришлось стать невольными свидетелями одного курьезного случая. На окраине аэродрома мотористы готовили к полету две машины — “вуазен” и “ньюпор”. Подошли летчики. Они были в пробковых касках и походили на пожарных. Один из них сел в кабину “вуазена”. Мотор запустился очень быстро. Летчик опробовал двигатель на малых оборотах, затем резко прибавил газ. Мотор взревел, но, ко всеобщему удивлению, самолет сорвался с места и понесся не вперед, а назад. Мы едва успели отскочить в сторону. “Вуазен” промчался мимо и с грохотом ударился хвостом о стоявшее поблизости строение. Лопнули стальные трубы, остановился двигатель. Из кабины вылез бледный летчик. Размахивая руками, он набросился на моториста:

Приказом Наркомвоенмора № 385 от 24 мая 1918 года было организовано Главное управление Рабоче-Крестьянского Воздушного флота (Главвоздухофлот), во главе которого стали А.С.Воротников, К. В. Акашев и А. В. Сергеев. Главвоздухо-флоту подчинялись все авиационные части, школы и учреждения, не принимавшие непосредственного участия в боевых действиях. Для руководства авиацией действующей армии при Реввоенсовете Республики было создано Полевое управление авиации и воздухоплавания (Авиадарм.), начальником которого был назначен А. В. Сергеев.

Летом того же года по приказу Главвоздухофлота 25-й корпусной авиаотряд передислоцировался на Западный фронт, в город Сычевку, Смоленской губернии. Опорой Советской власти здесь были труженики табачной фабрики, железнодорожники из депо и петроградские рабочие, вынужденные из-за голода вернуться в родные края.

Вскоре после перебазирования наш отряд был переформирован во 2-ю Тверскую авиационную группу. Ее командиром назначили Г. П. Кадина. Группа пополнилась самолетами и личным составом. В частности, на должность летнаба приехал коммунист москвич Сергей Глазов.

И все-таки авиационных кадров не хватало. Поэтому приходилось набирать специалистов из местных жителей. К нам попадали люди самых различных политических убеждений. Командир мало интересовался политическими взглядами тех, кто поступал к нам на службу.

Неведомо откуда в группу были зачислены бывшие графы братья Коновницыны. Затем Кадин приютил нескольких монархистов. Контрреволюционеры оживились. Усилившаяся деятельность врагов Советской власти не могла не волновать коммунистов. Обстановка день ото дня накалялась.

Из Петровска-Кавказского наш отряд перелетел на аэродромы Арменикенд и Кишлы, но базировался там недолго. Войска 11-й армии, продолжая боевые действия, громили контрреволюционные банды мусаватистов и дашнаков, остатки белогвардейцев в горных районах Нуха, Шуша и Ганджа. Армию должен был поддерживать 18-й авиаотряд, но там свирепствовала малярия, и летчики не могли вести боевую работу с полной отдачей. Поэтому было принято решение перебазировать 33-й авиаотряд на аэродром Евлах.

Эпидемия не обошла и нас. Вскоре малярией заболели многие летчики и мотористы. Люди, кажется, испробовали все средства: глотали хину, пили спирт и все напрасно, болезнь никого не щадила…

Когда боевые действия закончились, правительство Азербайджана приступило к организации национальных вооруженных сил. 33-й авиационный отряд расформировался, его командира Я. И. Луканидина отозвали в Москву. В те дни и было положено начало созданию 1-го Азербайджанского авиационного отряда и военно-морской школы летчиков. Для укомплектования новой части из 33-го авиаотряда на должность командира назначили Граудин-Граудса, а коммуниста шведа Гарри Флекмооре — военным комиссаром. Заместителем военкома утвердили меня.

Флекмооре, работавший до революции артистом цирка, не долго задержался в 1-м Азербайджанском авиаотряде: его вновь потянуло к любимому искусству. Весной 1920 года он стал директором Бакинского цирка. Вместо него был назначен я. Вскоре Граудин-Граудса сменил Борис Людвигович Младковский. Новый командир отряда имел высшее образование. Он обладал разносторонними знаниями, был вежлив, тактичен.

Десятки больших и малых забот легли на наши плечи. Из Москвы прибыли машины отечественного производства- “Лебедь-12” и “Ньюпор-17”. Кадры для отряда приходилось брать из добровольцев — подчас непроверенных и неизвестных людей. Помню, к нам прибыл летчик Овшар — уроженец Ирана. Во время беседы выяснилось, что он был пилотом при мусаватистском правительстве. На мой вопрос, не противоречит ли его убеждениям служба в Красной Армии, Овшар ответил:

Осенью 1924 года меня вызвали в Москву к заместителю начальника ВВС РККА по политической части П. И. Баранову. Петр Ионович долго беседовал со мной, подробно расспросил о службе до революции и после Октября, особенно интересовался боевой работой на Восточном фронте и в Закавказье.

— Опытные люди нам нужны, — сказал он в заключение. — Мы хотим рекомендовать вас военным комиссаром 14-го авиационного отряда. Работа, как вы уже знаете, интересная и ответственная. Согласны?

Я поблагодарил П. И. Баранова за заботу. Состоялся приказ о моем новом назначении. Базировался отряд на Центральном аэродроме. Его командиром был В. Н. Лопатин, начальником штаба — И. И. Карклин. Оба они, в прошлом кавалеристы, принесли в отряд дух непримиримости к недостаткам, стремление неукоснительно поддерживать дисциплину, которой тогда, прямо скажем, не хватало авиаторам.

Вскоре отряд переформировали в 30-ю авиационную эскадрилью имени Красной Москвы.

Командиром назначили опытного летчика Александра Емельяновича Морозова, который, зная прекрасно летное дело, особенно много сил отдавал совершенствованию боевого мастерства летчиков и летчиков-наблюдателей. Александр Емельянович сейчас живет в Черновицах. В своих письмах он вспоминает, как в 1925 — 1926 годах в нашей авиации, и в том числе в 30-й эскадрилье, осуществлялся переход от бессистемных полетов к планомерной боевой подготовке, как стали проводиться занятия в классах.

Третий отдельный авиационный отряд летал на самолетах “Юнкерс-21”. Летчики очень метко окрестили их “зонтами”. Даже при беглом взгляде при заходе Ю-21 на посадку можно было подумать, что на землю опускается не самолет, а огромный зонт.

— Когда же нам дадут отечественные самолеты? — спрашивали авиаторы. Надоели эти каракатицы. Ни скорости, ни прочности…

— В новом году будем осваивать Р-1, - успокаивал я товарищей. — Только учтите, самолет строг в управлении, не терпит безграмотного обращения с ним.

Вскоре мы получили долгожданную технику и принялись осваивать ее. Самым горячим энтузиастом этого дела был Иван Федоров.

— Растегаев, Иванов, Васильев, вызываю вас на соревнование за лучший расчет при посадке! — с задором провозглашал он.

В марте 1934 года из Иваново-Вознесенска меня перевели в Ленинградский военный округ и назначили командиром штурмовой авиационной бригады. Военно-воздушными силами округа командовал В. Н. Лопатин, с которым я служил в 14-м авиационном отряде. Первая встреча с ним была короткой. В конце беседы он сказал:

— Бригаду надо сформировать в очень короткий срок.

Я уже побывал на месте формирования и знал, что с расквартированием личного состава дело обстоит плохо. Как быть? И решил обратиться к Сергею Мироновичу Кирову.

Набираю номер в Смольный и прошу:

— Доложите Сергею Мироновичу, что у него просит приема комбриг Красовский.

22 июня вместе с Федором Алексеевичем Астаховым, заместителем начальника ВВС по учебным заведениям, я находился на Краснодарском аэродроме. Генерал интересовался, как в школах округа организован учебный процесс в связи с переходом на ускоренную подготовку будущих летчиков и стрелков-бомбардиров, что из опыта краснодарцев можно рекомендовать для других авиашкол страны.

Накануне, перед вылетом из Ростова, я предложил Федору Алексеевичу:

— Может, отдохнете с дороги? Организуем рыбалку, а в понедельник займемся делами.

— Нет, — возразил Астахов, — полетим. Это хорошо, что появимся на аэродроме в воскресенье. Народ летает, начальства не ждет… Тут и все недостатки как на ладони, самая что ни на есть объективная картина.

22 июня утром мы уже были на старте. Один за другим взлетали в воздух самолеты Р-5, ТБ-1, откуда-то издалека, со стороны синевших на горизонте предгорий Кавказского хребта, доносился отдаленный грохот бомб. Будущие штурманы отрабатывали практическое бомбометание на полигоне.

В один из декабрьских дней 1941 года мне было приказано прибыть в поселок Парижская Коммуна, близ Луганска. Приехав, я представился командующему ВВС Южного фронта генералу К. А. Вершинину. Он сказал, что произошли некоторые организационные изменения, в частности, командующим фронтом назначен Р. Я. Малиновский. С часу на час ожидают главкома Юго-Западного направления маршала С. К. Тимошенко.

Обстоятельства сложились так, что мне пришлось остаться в поселке Парижская Коммуна на несколько дней, ожидая совещания у маршала. Когда мы с Вершининым прибыли к С. К. Тимошенко, в его комнате уже находился генерал Ф. Я. Фалалеев. На большом столе лежала карта. Маршал попросил меня доложить обстановку на фронте 56-й армии и поставить задачи авиации. Я ответил, что нынешней обстановки не знаю, так как выехал из армии пять дней назад.

— Хорошо, доложите данные на день вашего отъезда.

Стало понятно, что маршала интересует не обстановка, а моя оперативно-тактическая подготовка.

Я подробно рассказал о наземной и воздушной обстановке на фронте 56-й армии и поставил задачи авиации. На этом аудиенция закончилась.

В начале июня 1942 года противник стал сосредоточивать главную группировку своих войск в районе Курска. Чтобы дезориентировать советское командование, немцы организовали оперативную маскировку, давая понять, что они перебрасывают крупные силы в район Орла. По дорогам между Курском и Орлом продвигались большие механизированные колонны противника. Ночью — к Курску, днем — к Орлу. Враг очень искусно маскировался, и на первых порах ему удалось ввести нас в заблуждение. Разведывательное управление Брянского фронта упорно придерживалось мнения, что главные силы противник сосредоточивает на правом крыле фронта, в районе Мценск, Орел. Лишь в результате интенсивных полетов воздушных разведчиков 18 — 20 июня штаб 2-й воздушной армии получил достоверные сведения о том, что наиболее крупные группировки немецко-фашистских войск в действительности находятся значительно южнее, в районе Курск, Щигры.

Вместе с офицерами разведотдела штаба армии я прибыл к командующему фронтом и доложил о результатах разведки.

— А не ошибаются летчики? Разведчики фронта настаивают, что главные силы противника по-прежнему остаются в районе Орла, Мценска. Где гарантия, что завтра же враг не поведет отсюда наступления на Москву? — спросил командующий.

Такой гарантии, конечно, дать было нельзя, поэтому командующий в переговорах со Ставкой 21 июня довольно осторожно оценивал обстановку: “Я отнюдь не считаю снятой вероятность активных действий противника в лице 2-й танковой армии и 2-й армии из районов Орел, Мценск и Волхов, Малоархангельск, Дросково…”

У него, видимо, были основания именно так оценивать намерения противника: он располагал не только сведениями воздушной разведки, но и другими источниками информации. И лишь когда на рассвете 28 июня началось немецкое наступление на Воронеж, нам окончательно стала ясна обстановка. Невольно возникла мысль: “А не следовало ли во время доклада командующему фронтом настойчивее отстаивать свое мнение?”

В Ново-Анновке, где шло формирование штаба нового фронта, уже находился полковник К. И. Тельнов, прилетевший туда с несколькими командирами и машинистками из 2-й воздушной армии. Для нас выделили необходимое помещение, и небольшая группа людей, составлявших основу будущего штаба 17-й воздушной армии, приступила к работе.

Всем нам было трудно на первых порах. Требовалось сразу решать десятки важных вопросов, связанных с поступлением людей, техники, организацией тыла, связи. Работать приходилось круглые сутки, отдыхать было некогда, а поесть просто негде: никаких тыловых частей или военторговских организаций пока что не было.

Помню, зашел я однажды в комнату, где Константин Иванович Тельнов диктовал машинистке, уже немолодой женщине, какое-то распоряжение. Пальцы машинистки очень быстро бегали по клавиатуре, работу она не прекращала ни на секунду. Взглянув на утомленное лицо женщины, я увидел в ее глазах слезы.

— Что случилось?

Машинистка закрыла лицо руками и с трудом вымолвила:

С высокого бледно-синего неба доносится то нарастающий, то затихающий гул моторов пикирующих бомбардировщиков. Адъютант Семен Павличев передает мне бинокль и говорит:

— Посмотрите, как красиво пикируют. Чуть ли не отвесно.

Мы едем на аэродром полбинцев. Открытый “виллис” несется по ровной, как стол, степной дороге. Вокруг расстилаются зеленеющие поля, ветер доносит аромат цветущих яблонь. На израненную курскую землю пришла вторая военная весна.

Я подношу бинокль к глазам. Машину трясет, и трудно удержать в поле зрения летящие самолеты. Наконец становится отчетливо видно, как бомбардировщик выходит к расчетной точке и вдруг, будто с кручи, устремляется вниз. Замечаю, как одна за другой от машины отделяются две черные капли. Это бомбы. Сейчас прогремят взрывы… Вслед за первым самолетом готовится ринуться в пике второй, третий, четвертый…

Сверху, где ныряют бомбардировщики в пике, и почти у самой земли носятся истребители прикрытия. Молодец Полбин! И учебное бомбометание проводит под прикрытием истребителей.

Ночью из штаба фронта в части и соединения выехали офицеры связи, полетели кодированные телеграммы: “Быть всем начеку. На рассвете немцы переходят в наступление. Ваша задача — упредить врага, нанести ему сокрушительный удар на исходных позициях”.

Я представил себе, как сейчас в темноте артиллеристы занимают места у орудий. “Богу войны” предоставлено первое слово в предстоящем сражении. Операция начнется с мощной артиллерийской контрподготовки. Потом подключится и авиация. Еще вечером Н. Ф. Ватутин сказал:

— Вероятнее всего, противник будет наступать на Обоянь. Войска генералов И. М. Чистякова и В. А. Пеньковского примут на себя этот удар. Второе возможное направление удара — корочанское. Там стоят гвардейцы М. С. Шумилова.

Итак, Обоянь и Короча. С ближайших аэродромов я вызвал командиров соединений в штаб армии, а с остальными связался по телефону. На рассвете бомбардировщикам И. С. Полбина, штурмовикам В. Г. Рязанова и А. Н. Витрука совместно с истребителями предстояло нанести удар по восьми аэродромам Харьковского аэроузла. С переходом противника в наступление авиация должна вести борьбу с его танками и подходящими резервами. Надо было еще раз уточнить график вылетов, окончательно утвердить боевые порядки при взаимодействии бомбардировщиков и штурмовиков с истребителями.

Вместе с группой офицеров — майорами Е. А. Гнатюком, А. А. Исаевым, капитаном Юрочкиным — и средствами связи я выехал на командный пункт армии южнее Прохоровки. Средства управления были тщательно замаскированы. Отсюда, с высоты, господствующей над окрестностями, хорошо просматривалась местность и лежащее впереди полотно железной дороги Курск — Белгород. Это позволяло успешно управлять авиацией над полем боя.

Потерпев поражение в наступлении на курском направлении, противник, отброшенный на прежний оборонительный рубеж, стремился во что бы то ни стало удержать Белгородско-Харьковский выступ, рассматривая его как “бастион, запираю-щий путь для наступления русских армий на Украину”.

С целью разгрома белгородско-харьковской группировки и последующего освобождения Левобережной Украины и Донбасса советское командование еще в период оборонительных сражений готовило наступательную операцию силами Воронежского, Степного и Юго-Западного фронтов. Главный удар наносили Воронежский и Степной фронты в общем направлении на Богодухов, Валки и на Харьков, вспомогательные — на Ахтырку и Мерефу.

Основные задачи 2-й воздушной армии в этой операции состояли в том, чтобы обеспечить прорыв, ввод в прорыв танковых войск и развитие успеха в глубине. Свои задачи мы должны были решать во взаимодействии с 5-й воздушной армией Степного фронта и соединениями авиации дальнего действия.

Подготовка к контрнаступлению осуществлялась в предельно сжатый срок — в течение десяти дней. Она осложнялась тем, что в это время из состава воздушной армии ушли 1-й бомбардировочный, 1-й штурмовой и 4-й истребительный авиакорпуса. Новые соединения — 5-й штурмовой авиакорпус под командованием Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Н. П. Каманина, 10-й истребительный авиакорпус генерал-майора авиации М. М. Головня и 202-я бомбардировочная авиадивизия полковника С. И. Нечипоренко — были укомплектованы в основном молодыми летчиками. Потребовалось много энергии, чтобы подготовить их к боевым действиям.

На основе принятого решения и задач, поставленных перед авиационными соединениями, штаб воздушной армии совместно со штабами общевойсковых и танковых армий разработал планы взаимодействия, единую кодированную карту, схему распределения целей между авиацией и артиллерией. Во все общевойсковые штабы (на главном направлении — вплоть до стрелковых соединений) были выделены офицеры от авиадивизий и корпусов.

Преодолевая яростное сопротивление фашистов, наши передовые части 21 сентября вышли к Днепру. Немецкое командование возлагало большие надежды на эту естественную преграду, но советские воины с ходу форсировали ее. И южнее Киева захватили букринский плацдарм. Затем, в двадцати километрах севернее города, овладели лютежским плацдармом. Закрепившись на них, войска 1-го Украинского фронта начали наводить переправы через Днепр.

Борьба в воздухе севернее и южнее Киева стала еще более ожесточенной. Следует иметь в виду, что основные силы авиации противника базировались тогда на аэродромах Белая Церковь, Васильков, Умань, Винница. Сравнительно небольшое удаление от линии фронта позволяло фашистам с одной заправкой производить три-четыре вылета. Вражеская авиация неоднократно пыталась разрушить переправы, но каждый раз навстречу бомбардировщикам поднимались наши истребители. Патрулирование в районе переправ осуществлялось по графику. Для наращивания сил применялся вызов с аэродромов дежурных подразделений. Командиры истребительных авиационных корпусов со своими радиостанциями находились на плацдармах. Они вызывали группы самолетов, руководили по радио действиями летчиков, участвовавших в отражении налетов фашистской авиации. Группы в бой водили, как правило, командиры полков.

В воздушных схватках над Днепром отличились десятки советских летчиков-истребителей. За октябрь и ноябрь 1943 года они провели триста семьдесят девять воздушных боев, уничтожив при этом триста пять самолетов противника. Здесь, над Днепром, ярко засияла слава отважного советского летчика Ивана Никитовича Кожедуба. Он сбил к тому времени двадцать шесть вражеских самолетов и был удостоен звания Героя Советского Союза. Позже за ратные подвиги Иван Никитович получил вторую и третью Золотые Звезды Героя.

Хорошо помнится воздушный бой, проведенный группой летчиков, возглавляемых старшим лейтенантом С. Д. Гореловым. Его восьмерка смело вступила в схватку с многочисленным противником и одержала победу: вражеские бомбардировщики были рассеяны.

В 5-м истребительном корпусе отважно сражались с врагом летчики 728-го авиационного полка, которым командовал майор Владимир Степанович Василяка. Командир части неоднократно водил группы истребителей на прикрытие переправ. Умело руководя воздушными боями, он воодушевлял подчиненных личным примером. В полку выросла целая плеяда мастеров воздушного боя. Напористо и тактически грамотно дрались с врагом А. В. Ворожейкин, Н. В. Худяков и другие ведущие групп.