Джеффри Чосер, автор «Кентерберийских рассказов», был типичным лондонцем XIV века. И точно так же, как его оригинальные истории служат зеркалом средневекового общества, так и жизнь самого Чосера отражает многообразие движущих сил его эпохи. Так, он был заметной фигурой при королевском дворе – он служил, по крайней мере, трем королям и двум принцам. На таможне, в Лондонском порту, собирал налоги. Был дипломатом и чиновником, надзиравшим за строительными работами для нужд короля. Недолгое время прослужил солдатом. Однажды его назначили судьей и членом парламента. А в промежутках между разнообразными служебными обязанностями он умудрялся сочинять стихи, которые стали самым законченным и мощным выражением духа средневековой Англии.

Разумеется, Чосер знаменит прежде всего «Кентерберийскими рассказами» – поэмой, над которой он работал до конца своей кипучей творческой жизни.

В ранние годы он писал притчи, легенды и сказки в стихах; а несколько позже сочинил поэму «Троил и Хризеида» – ее справедливо считают первым английским романом нового времени. До него еще ни один писатель не был так многолик и так сложен. Характер Чосера и его творчество трудно поддается определению. В стихах он демонстрирует робость и сдержанность, но ведь таможенник не может быть робким. Ему нравилось представлять себя ученым затворником, однако на него подавали в суд за долги и обвиняли в изнасиловании. Он прославился скабрезными сюжетами и непристойными шутками, но при этом сохранял глубоко религиозное видение мира.

Чосер родился в Лондоне между 1341 и 1343 годами, в богатой купеческой семье. Его отец, Джон Чосер, был преуспевающим виноторговцем; их дом и торговый склад находились у реки, на Темз-стрит, а в нескольких ярдах от него была верфь Трех кранов, где выгружали гасконские вина. Всю жизнь Чосер прожил вблизи реки и слышал ее звуки. Его детство и юность проходили в шумном, людном и деловом мире, и этот энергичный городской дух дает о себе знать во всех его сочинениях. Среди зачастую величественных и искусных стихотворных строк у него то и дело проскакивают разговорные словечки и выражения лондонских улиц: «Да ну тебя совсем!..а ну-ка поглядим…давай кончай эту канитель…что ты там сказал…а ну посторонись…дурень ты, дурень!»

Хотя Чосера главным образом воспитала улица, поэт получил серьезное образование. Возможно, у мальчика был домашний учитель, а кроме того, он мог посещать благотворительную школу Святого Павла, что в сотне ярдов от его дома. Своим знанием латыни и латинских авторов, вроде Овидия и Вергилия, он обязан основательной подготовке по предмету, который тогда назывался «грамматикой». Чосер знал еще и французский с итальянским, правда, и тем и другим он вполне мог овладеть в житейской обстановке. В четырнадцать – пятнадцать лет его отправили к королевскому двору.

Законов перевода не существует. Нет и безусловных правил. За много веков предложено немало различных теорий перевода, но они имеют лишь ограниченную ценность. Кто может заранее решить, как именно следует перевести то или иное слово, как лучше всего передать смысл той или иной фразы? Если говорить о «Кентерберийских рассказах», то можно было бы последовать примеру Джона Драйдена, чей изобретательный и цветистый перевод «Рассказа Рыцаря» превратил эту поэму в настоящий конспект всего героического эпоса конца XVII века, выполненный рифмованными двустишиями. Его вольный перевод был одним из лучших. Или, напротив, можно было бы взять за образец более строгий и верный оригиналу полный перевод «Кентерберийских рассказов» Невилла Когилла; он был впервые опубликован в 1951 году и с тех пор остается лучшим стихотворным переводом этой поэмы на современный английский язык.

Но я предпочел пойти собственным путем. Ведь перевод способен стать формой раскрепощения – выпуская старинное сочинение на волю, в современный мир, можно вдохнуть в него новую жизнь. В течение веков «Кентерберийские рассказы» многократно по-разному толковались, да и переписывали их заново. Это пробный камень для всей английской словесности, а значит, к ним можно возвращаться и заново определять их место, по мере того как изменяются обстоятельства и культурные нормы. Поэтому я счел, что лучше всего справлюсь со своей задачей, если последую примеру самого Чосера, чей перевод части «Романа о Розе» (это лишь один из многочисленных примеров) оставался верен духу, пусть и не всегда букве, великого подлинника. По-видимому, он руководствовался в своей работе принципом вдохновенной импровизации, почитая единственным мерилом правды лишь собственный здравый смысл. Порой он близко следует оригиналу, а иной раз предлагает собственное, более ловкое, толкование, чтобы избежать нескладности в сомнительных местах. Он также вставляет кое-где замечания «в сторону» и комичные ремарки, желая таким образом приблизить читателя к жизненной сути французской поэмы. Он наделил «Роман о Розе» всей силой образного строя XIV века.

Разумеется, я писал прозу, а не стихи. Это обескураживающая, но вместе с тем и необходимая уступка современному миру, не терпящему длинных поэм. Однако переход от поэзии к прозе не столь уж пагубен. Ведь и прозаическим текстом можно передать некоторые черты, свойственные поэзии; можно и косвенно, даже почти подсознательно, вторить благозвучию и гармонии чосеровского стиха. Так, например, Аббатиса, прежде чем начать свой рассказ для пилигримов, просит божественной помощи:

В своем переводе я передаю ее молитву так: