Известна судьба гегелевского изречения: «Was vernünftig ist, das ist wirklich; und was wirklich ist, das ist vernünftig» — «все действительное разумно; и «все разумное действительно». Когда-то оно возбуждало бури негодования и восторгов. Потом его растолковали: Гегель «не ставил знака равенства между разумом и действительностью вообще». Он имел в виду истинно действительное. И уже Эдуард Ганс, выпустивший посмертное издание «Философии права», доказывал, что в формуле Гегеля не было ничего реакционного.

Вот что говорит, однако, Гегель в знаменитом предисловии к «Основам философии права»: «Настоящая работа, поскольку она содержит учение о государстве, должна быть лишь попыткой

понять и представить государство, как нечто разумное в себе (als

ein in sich Vernunftiges). В качестве философского произведения она

всего дальше от конструирования государства,

—

каким государство быть должно

(einen Staat wie er sein soll)». Стоит прочесть хотя бы девятнадцать параграфов (§§ 231-249), посвященных Гегелем Полиции, чтобы усомниться в верности слов Эдуарда Ганса. Или же пришлось бы затеять спор о том, что такое полиция: просто ли действительное или истинно действительное? Конечно, в свое время велись и такие философские споры; ибо, как говорит по другому поводу не без гордости тот же Эдуард Ганс: «Чего только не обосновывал или не пытался обосновать немецкий дух?..»

Без всяких оговорок, без всякого желания укрыться за истинно действительное, ту же идею гораздо раньше высказывает Поп:

Фридрих Штейн писал на склоне своих дней: «Результат моего жизненного опыта — ничтожество человеческого знания и действия, в особенности, политического...»

Его считают главным создателем новой Пруссии. Лет восемь тому назад я слышал речь Штреземана в рейхстаге: в очень трудную для Германии минуту он призывал немцев бодро верить в заветы великого Штейна.