В статье этой для людей, знакомых с польскими делами, не будет почти ничего нового. В ней рассказывается жизнь знаменитого государственного деятеля Польши. Если бы это было возможно, я воздержался бы вообще от каких бы то ни было оценок. Жизнь Пилсудского достаточно богата фактами, а факты, как всем известно, «говорят за себя сами».

Читатель знает или увидит, что у нас нет оснований относиться с особой симпатией к польскому маршалу. Но как бы мы к нему ни относились, в истории Польши Пилсудский связал свое имя с событиями огромного, исключительного значения. Для того чтобы найти в ней людей, которые в этом смысле могли бы быть поставлены вровень с ним, надо обратиться даже не к Понятовскому или Костюшко, а к Баторию, к Собескому, к счастливейшим из Ягеллонов. Это необыкновенный человек. Необыкновенны его энергия, его дарования и в особнности его судьба.

Говорю: в особенности судьба. Пилсудский — profiteer de la guerre

{1}

, разумеется, отнюдь не в грубом и не в вульгарном, а в историческом смысле этого выражения (в таком же, в каком оно может быть отнесено, например, к Людендорфу или к самому Наполеону). Судьба очень легко могла уготовить создателю «боювки» виселицу. Война принесла ему славу, власть, маршальский жезл. Самое же удивительное в участи Пилсудского то, что всего этого он добился, «поставив не на ту лошадь»: случай в истории едва ли не единственный.

Юзеф Пилсудский родился в 1867 году в Жулеве. Он принадлежит к литовскому дворянскому роду. Крепкая, дружная семья Пилсудских была проникнута старинными польскими традициями. Пилсудские были богаты: их имение заключало в себе больше восьми тысяч десятин. Но неудачные агрономические затеи отца, затем случившийся в 1874 году пожар очень уменьшили достаток семьи. Она переехала из имения в Вильно. В виленской гимназии и получил воспитание будущий польский диктатор.

Сам Пилсудский говорил, что основное направление его жизни и деятельности дала эта гимназия. Именно из нее он вынес свою ненависть к России. «Во все мое гимназическое время я страдал беспрерывно. Много позднее ночные мои кошмары облекались в образ русского учителя...» «Я ненавидел врага и стыдился своего бессилия. Мне так хотелось вредить России...»

Отбыв ссылку, Пилсудский вернулся на родину. Почти в то же время создалась польская социалистическая партия. Он сразу стал одним из ее вождей. Ему и молодой его жене, такой же революционерке, как он, было поручено создать нелегальный орган печати; «Работник». Этот революционный журнал Пилсудский издавал в течение нескольких лет. Он же его редактировал, он же писал статьи, он же их набирал, он же печатал и распространял журнал. Типография помещалась в стенном шкафу» а бумага хранилась в диване. «Работник» постоянно переносился из города в город, вместе с ним переезжали и издательство, и редакция. Тридцать пять номеров было выпущено благополучно, но на тридцать шестом, в Лодзи, журнал постигла неудача. Полиция выследила редактора и нагрянула в типографию как раз в ту самую минуту, когда там набиралась статья «Торжество свободного слова». Быть может, именно это обстоятельство привело в веселое настроение производившего обыск жандармского полковника Гноинского. На радостях он тут же рассказал Пилсудскому анекдот. В царствование Николая Павловича к главе Третьего отделения явился уезжавший за границу приятель и спросил, не будет ли какого поручения. «Есть, есть поручение, — ответил будто бы глава полиции. — В Нюрнберге стоит памятник Гутенбергу, изобретателю книгопечатания... Когда будете в этом городе, пожалуйста, плюньте от моего имени в лицо Гутенбергу: все зло на свете пошло от него». «Вот, теперь вы видите сами, — сказал веселый полковник, показывая на изъятую из шкапа «типографию», — все зло от Гутенберга...»

Из Лодзи Пилсудский был перевезен в Варшаву и там заключен в десятый павильон цитадели, куда сажали наиболее важных государственных преступников. Десятый павильон имел особую администрацию и особую кухню. От войск был внутренний пост в коридоре здания у выходных дверей. Дальше по коридорам несли службу жандармы, — ни часовой, ни проверявший его дежурный по караулам не имели права заходить в глубь помещения. Вероятно, вследствие этой таинственности в варшавском обществе распространились мрачные слухи о десятом павильоне: говорили, что там жандармы отравляют заключенных. Фантастические слухи эти были настолько упорны, что проникли и в русскую военную среду. В связи с ними инструкция властей вменяла в обязанность дежурному по караулу пробовать пищу заключенных. В числе других русских офицеров, выполнявших эту обязанность» был капитан генерального штаба А.И.Деникин, тогда для ценза командовавший ротой в Варшаве

Польская социалистическая партия приняла решение устроить своему вождю побег. Но бежать из десятого павильона считалось невозможным делом. Был выработан искусный план. Пилсудский стал симулировать умопомешательство. Душевные болезни не входили в компетенцию постоянного врача крепости. Начальство пригласило для консультации первого варшавского психиатра, профессора Шабашникова. Разумеется, Шабашников немедленно признал в заключенном симулянта. После нескольких минут беседы (наедине) он прямо спросил Пилсудского, для чего ведется игра и что, собственно, ему нужно. Узнав в чем дело, Шабашников без колебания написал свидетельство о душевной болезни Пилсудского. «Это был человек большого благородства, — говорит Сигизмунд Клингсланд и, очевидно, в объяснение столь странного факта, замечает: — Шабашников был православной веры, и его все считали русским; однако в действительности он был бурятского происхождения».

На основании свидетельства профессора Шабашникова Пилсудский был переведен из варшавской крепости в петербургскую психиатрическую больницу. В эту же больницу поступил в качестве ординатора доктор Мазуркевич, член польской социалистической партии. Русский директор больницы исследовал присланного из Варшавы пациента и так же без большого труда обнаружил притворный характер болезни. Директор больницы поступил, как Шабашников: поговорив с Мазуркевичем, он обещал хранить секрет столько времени, сколько это будет нужно «больному». Вероятно, этот директор был тоже бурятского происхождения.

Остальное прошло гладко. В заранее условленный день больной был вызван для исследования в камеру ординатора Мазуркевича. Ординатор отпустил сторожей, Пилсудский переоделся в приготовленное для него платье» затем оба неторопливо вышли парадным ходом, сели в экипаж — и исчезли. Пилсудский выехал в Киев, выпустил — упорный человек! — очередной номер «Работника» и отправился за границу.

Настоящая война приближалась. В последние годы перед ней Пилсудский перенес свою деятельность в Австрию. Под его непосредственным или косвенным руководством в Галиции создались общества по военному обучению польской социалистической и демократической молодежи. Ориентация этих союзов выразилась в следующих словах Пилсудского: «Если в близящейся войне мы не станем на сторону Австрии против Россия и не образуем при этом собственной армии, мы можем считать себя навсегда вычеркнутыми из списка живых народов». Венское правительство относилось к деятельности Пилсудского благосклонно, однако без особой горячности. Молодежь воспитывалась в идее борьбы с Россией — это было недурно. Но молодежь была что-то уж очень левая, и у вождя было прошлое — оно правительству Франца Иосифа нравилось, должно быть, значительно меньше. Некоторое предубеждение против революционных экспроприаций можно с большой вероятностью предположить у восьмидесятилетнего австрийского императора (если оно есть хотя бы у пишущего эти строки). Одним словом, любви не было ни взаимной, ни односторонней: с обеих сторон проводился принцип: «постольку — поскольку».

Через несколько часов после объявления войны Пилсудский, во главе небольшого отряда польских добровольцев, перешел русско-австрийскую границу.

Отряд состоял из 159 человек, и Пилсудский рассчитывал, что в русской Польше десятки, быть может, сотни тысяч человек присоединятся к нему» увидев польское знамя. К нему в действительности не присоединился почти никто. По словам польского публициста К.Сроковского, стрелки Пилсудского вызвали в русской Польше удивление, беспокойство и ужас. «Его постигло страшное разочарование», — говорит Клингсланд. В Галиции воззвание «Временного комитета» польских партий австрийской ориентации вызвало энтузиазм. Но галицийские поляки (как и русские) подлежали призыву в регулярные войска на общем основании. Из добровольцев, не достигших призывного возраста или через него перешагнувших, было составлено два легиона. Австрийский главнокомандующий эрцгерцог Фридрих назначил Пилсудского командиром первого полка первого легиона. Характерную черту мы находим в самом приказе о назначении. Эрцгерцог, видимо, не знал, как назвать Пилсудского: никакого чина у будущего маршала не было, — медицинский факультет Харьковского университета военных чинов не давал. Главнокомандующий назвал полкового командира просто «господином», — вероятно, это единственный случай в истории военных приказов.

Во главе своего отряда Пилсудский первый вошел в Кельце. Поляки сражались превосходно, со свойственной им храбростью. Пилсудский был русский подданный, и для него плен мог означать расстрел, если не виселицу. Свое испытанное бесстрашие он проявил и в боях. В Кельце ему пришлось остаться недолго. Русская мобилизация заканчивалась, началось катастрофическое отступление австрийцев. Серьезного военного значения в столкновении миллионных армий легионы, конечно, иметь не могли. В меру сил помогала центральным державам и созданная тогда же Пилсудским «Польска Организация Войскова» (P.O.W.). Она несла тайную разведочную службу и совершала партизанские операции в тылу русской армии, доставляя свои сведения через германского полковника Зауберцвейга самому фельдмаршалу Гинденбургу,

Каков был политический расчет Пилсудского? Страстные поклонники маршала уверяют, будто он с самого начала поставил себе определенную цель: помочь центральным державам разгромить Россию в твердом расчете на то, что

В истории двух последних десятилетий многое еще покрыто тайной. Но главное стало известным. Одни политические деятели опубликовали свои воспоминания. Другим посвящены подробные биографические труды. Не скажу, чтобы они были всегда интересны. Лихтенберг, один из остроумнейших писателей восемнадцатого века, уверял, что биографии сильных мира стоит читать лишь в том случае, если издание было сожжено рукою палача, — иначе, ясно, в нем нет ни одного слова правды. Это, конечно, шутка. Но надо по справедливости признать, что в XVIII веке перед сильными мира все же не разливались те потоки грубой лести, какие порою встречаются в биографиях героев современного, демократического и недемократического мира. Правда, и живут эти биографии не очень долго, как не вечны и некоторые их герои. Гейне говорил о Мейербере: «Он будет бессмертен всю свою жизнь и даже немного дольше, потому что он заплатит вперед». Теперь многое изменилось; если есть восторженные биографы у любого Рокфеллера, то есть они и у Свердлова, и у Камо...

Время очень понизило расценку руководителей германской политики недавнего времени. Из опубликованных в последние годы разных немецких мемуаров начинает понемногу выясняться история того акта, которым центральные державы «восстановили польское королевство». Кто только в пору войны не восхищался (хотя бы с ненавистью) работой германской государственной машины? Это был самый мощный военно-политический аппарат, когда-либо существовавший в истории. С совершенной, безошибочной точностью он исполнял все то, чего хотели управлявшие им люди. Однако из появившихся многочисленных мемуаров мы теперь видим, что люди эти сами не знали, чего именно они хотели.

Бисмарк говорил в 1883 году князю Гогенлоэ, что война между Россией и Германией неизбежно приведет к созданию независимой Польши. Пророчество канцлера тяготело над всеми его преемниками. Бетман-Гольвег в своих «Размышлениях о войне» прямо утверждает, что с немецкой точки зрения было невозможно хорошо разрешить польский вопрос: могло быть только более или менее плохое решение

В Вене виднейшие государственные деятели стояли за так называемый «австро-польский проект», т.е. за включение всей, или почти всей, Польши в состав габсбургской империи. К этому склонялся и сам император Франц Иосиф. В начале войны не возражало против такого решения и правительство Вильгельма II: в 1915 году германский посол Чиршкий передал даже соответственное письменное предложение барону Буриану. Вильгельм ставил, однако, и обязательное условие: он требовал, чтобы в будущем венском парламенте большинство было обеспечено немецким элементам населения. Это условие, по-видимому, озадачило Буриана, как он ко всему ни привык за долгие годы австро-венгерского парламентаризма. Барон Буриан указал послу, что обязательное условие трудновыполнимо: состав парламента все же, до некоторой степени, зависит и от избирателей.

Впрочем, германское правительство скоро изменило свой взгляд на польский вопрос. Об австро-польском проекте не хотел слышать и граф Тисса, в ту пору еще почти всемогущий в Вене. Тисса не желал превращения двуединой монархии в триединую. Он вдобавок недолюбливал поляков. Выступления Тиссы по польскому вопросу были довольно своеобразны. Граф Чернин в своих воспоминаниях рассказывает, что Тисса предлагал отдать всю Польшу Германии «в обмен на хозяйственные и финансовые комбинации»

Отношения Пилсудского с немецким командованием были не слишком хороши. В декабре 1914 года Гинденбург запретил легионам пребывание в германской оккупационной зоне («Keine Legionare auf unserem Boden»): они должны были оставаться на территории, занятой австрийцами. Однако после восстановления польского государства германское командование в лице Безелера стало усиленно ухаживать за Пилсудским, очевидно, в тех же целях получения восьмисот тысяч добровольцев. Популярность его среди поляков росла, имя Пилсудского начинала окружать легенда. Пилсудский вошел в состав образованного в Варшаве временного Государственного совета и был избран председателем военной комиссии. Он вел очень умную, тонкую, истинно патриотическую политику, требуя от немцев все больших уступок, постепенно ослабляя свою связь с австро-германским делом«

Началась русская революция. Временное правительство провозгласило независимость Польши. По-видимому, в отношении Пилсудского к России произошел перелом. Он подумывал даже о том, чтобы на аэроплане перелететь через фронт: по-видимому, он хотел организовать новую армию из поляков, сражавшихся в рядах русских войск. План этот не был осуществлен. Но пафос борьбы в союзе с Германией с каждым днем слабел в бурной душе Пилсудского.

Ожидания Безелера не вполне оправдались: вместо восьмисот тысяч польских добровольцев ИХ явилось 1373, из которых годными для военной службы оказалось 697. Одураченный Людендорф пришел в ярость. Каким образом старый, опытный воин мог рассчитывать, что после двух с половиной лет войны, при всеобщей повальной усталости даже в Германии, во Франции, в Англии, Польша даст ему, для сомнительных государственных выгод, сотни тысяч новых солдат, — это остается загадкой. Германское командование приписало неуспех своего дела агитации Пилсудского, интригам его подпольных агентов. 21 июля 1917 года Пилсудский был арестован в Варшаве и отвезен сначала в Данциг, затем в Магдебург.

Лучшей услуги немцы не могли ему оказать.