На внутренней стене сольвычегодского Благовещенского собора сделана вязью надпись, относящаяся к 1584 году:

«А ставил сей храм своею казною Иоанникий Федоров сын Строганов и его дети Яков, Григорий и Симеон, и его внучата Максим Яковлев сын, да Никита Григорьев сын, да Андрей и Петр Симеоновы дети Строганова, и по себе на память, и на поминок ныне и впредь» («Памятники древней письменности и искусства», 1886 год).

Дошла до нас опись всех пожертвований и вкладов, сделанных на Соли Вычегодской до 1579 года разными членами семьи Строгановых. Ее напечатал П.Савваитов, и она занимает в журнале более 90 страниц! Дары были разные: «Четыре цаты ссребряныя, чеканныя, позолоченныя, с пятьюдесятью драгоценными камнями, и жемчюг, коего счетом двести шестьдесят три зерна — положение Максима Яковлева сына Строганова...» «Четыре каменя лал, да три яхонты лазоревы, да шесть зернят жемчюжных окатных больших гурмынских, да две пряди жемчюжных, в них триста восемьдесят три зернети — положение Никиты Григорьева, сына Строганова». Не менее богаты были другие вклады: блюда, братыни, водосвятные чаши, стопы, ковчеги, ковшички, украшенные яхонтами, лалами, винисами. Некоторые обозначения в списке не совсем понятны. Если «руковедь», конечно, означает рукоятку, а «иссерешки» — серьги, то, например, относительно значения «совруль» («две соврули жемчюгом сажены») никакая догадка не приходит в голову; быть может, это областное слово?

Сохранилось от древних строгановских драгоценностей немногое: у большевиков были предшественники. Сольвычегодский летописец рассказывает о «Литовском приходе» 1613 года: «В 7121 году, января 22 дня (в пяток), в том городе Соли Вычегодской были польские паны, Яков Яцкой с товарищи, и русские воры-казаки...» «Жили в городе три дни, — говорит вежливо летописец, — и уехали мимо город Устюг на реку Юг». После этого трехдневного визита в Соли Вычегодской не осталось буквально ничего ценного. Чего не увез с собой пан Яков Яцкой, то было «сожжено без остатку».

Несметное, создававшееся веками богатство семьи Строгановых представляет собой, быть может, беспримерное явление в истории. По своему размеру оно, конечно, уступает состояниям современных миллиардеров Запада. Но едва ли где бывало так, что одна семья сохраняла по богатству первое (или одно из первых) место в стране в течение пяти столетий. Еще в XV веке Строгановы внесли татарам за великого князя Василия Темного выкуп в размере 200 000 рублей — сумма по тем временам неслыханная. Вероятно, гораздо больше они истратили, снарядив «своею казною» поход Ермака, доставивший русскому государству Сибирь. В Смутное время Строгановы дали взаймы казне 840 тысяч рублей, из которых половины назад не получили и не требовали. Великая Северная война велась Петром в значительной мере на их средства. О графе Александре Сергеевиче императрица Екатерина II шутя говорила, что у него в жизни трагедия: очень хотел бы прожить свой доход, да никак не может. Богатство Строгановых сохранилось до самой революции, но в XIX веке Юсуповы, Шереметевы, Браницкие, а также московские и киевские промышленные короли уже могли оспаривать у них первое место.

Замечательный род, В нем эстеты чередуются с деловыми и государственными людьми. Самым выдающимся из Строгановых был граф Павел Александрович. Как известно, великий князь Николай Михайлович написал о нем трехтомный труд. И все же личность главного деятеля петербургского Комитета общественного спасения остается неясной. Что-то недосказанное есть как будто и в труде великого князя. Он использовал огромный материал из строгановского архива, но сам же сообщает в предисловии, что произвел чрезвычайно трудный выбор в материалах, во сто крат более обильных. Будет ли когда-либо опубликован строгановский архив целиком? Его потеря была бы истинным бедствием для русской науки. Достаточно напомнить, какую услугу истории оказал «Архив князей Воронцовых», как ни бестолково он издан.

В одном из своих писем к царю (от 1802 года, без числа) П.А.Строганов говорит: «Как говорится, горбатого могила исправит, а то ужасное воспитание, которое я получил, Государь, еще часто дает о себе знать».

Под «диким воспитанием» Строганов мог разуметь приемы Жильбера Ромма вообще; мог разуметь и один лишь эпизод из своей ранней юности: поездку в революционный Париж. Этого эпизода я и коснусь в настоящей статье. К сожалению, мои поиски в архивах парижской полиции не дали для его освещения почти ничего. О Строганове там нет сведений — ни в отделе регистрации подорожных, ни в отделе перлюстрированных писем. Материалы о Ромме, разумеется, в архиве есть; попадались мне и неопубликованные документы, касающиеся этого странного человека. Но они относятся к более позднему времени: Ромм навсегда расстался со своим воспитанником в конце 1790 года.

Александр Сергеевич всецело предоставил французскому гувернеру воспитание своего сына. В доме Строгановых Ромм был никак не на роли мосье Трике. В своих письмах к нему Александр Сергеевич называет Попо «наш сын». Добродушнейший глава семьи не только любил и уважал Ромма, но как будто даже несколько его побаивался. Во всяком слу чае, он чрезвычайно ценил педагогический труд будущего члена Конвента. И в самом деле Жильбер Ромм относился к своим обязанностям серьезно и добросовестно; он воспитывал мальчика в духе Руссо, руководясь принципами «Эмиля». Некоторое осложнение заключалось в том, что вместо хижины савойского священника был растреллиевский дворец у Полицейского моста, а вместо садика с огородом — миллион триста тысяч десятин строгановской земли. Идеи Руссо в обстановке екатерининского Петербурга воплощались в жизнь довольно забавно.

Сохранились педагогические письма, которые Ромм писал маленькому Строганову. Жили они, собственно, рядом, но Ромм предпочитал письменное слово устному и по любому поводу посылал своему воспитаннику, в соседнюю комнату, длинные, цветистые, курьезнейшие послания. Попо, хороший мальчик, ленился, любил сласти. Ромм мрачно обличал его пороки: «Несчастный! Неблагодарный сын! — писал он. — Вы впали в невежество, обжорство, леность, в самую возмутительную неблагодарность! Несчастный! Если это будет так продолжаться, вы станете самым презренным и отвратительным существом! Сердце холодное и черствое, что из вас будет? Предоставляю вам выбор между хорошим столом и презрением всех честных людей!» — Будущий член Конвента был совершенно лишен чувства юмора. Со всем тем он и его воспитанник очень любили друг друга.

Жильбер Ромм мечтал о ней всю жизнь. Теперь он ушел в нее всей душою. Филипп II улыбнулся единственный раз в жизни, при известии о Варфоломеевской ночи. Мрачный Ромм впервые просиял, увидев на улицах Парижа вооруженную пиками толпу. Вместе со своим питомцем он присутствовал при взятии Бастилии, — верно, оба они немного и помогали делу. Затем ураган их завертел. «Мы не пропускаем ни одного заседания в Национальном собрании», — писал Ромм. Он что-то подписывал, составлял петиции, изобличал интриги, пожертвовал на революционные цели восемьсот ливров. То же самое делал и его воспитанник. Шестнадцатилетний граф Строганов был настроен очень революционно. Впрочем, графа Строганова больше не было. Из предосторожности или по убеждению он решил переменить фамилию и стал гражданином Полем Очером — по исковерканному названию одного из владений отца.

Взгляды у него были радикальные, но смутные. Его наставник был настроен определеннее: бывший переводчик катехизиса теперь специализировался на атеизме и, подобно Анахарсису Клотцу, считал себя «личным врагом Иеговы». Вместе с Очером и несколькими друзьями они решили основать революционный клуб, — тогда все основывали революционные клубы. Было придумано название: «Клуб Друзей Закона». Была приобретена библиотека. Было положено начало архиву. Было снято помещение, — как сейчас увидим, на редкость удачно. Библиотекарем назначили Поля Очера; а заведование архивом взяла на себя с энтузиазмом хозяйка снятой квартиры.

Этот революционно-атеистический клуб, основанный будущим товарищем министра внутренних дел Российской Империи на средства екатерининского вельможи, выстроившего Казанский собор, — был, можно сказать, и сам по себе достаточно замечательным явлением. Но все же главной его достопримечательностью следует признать личность заведующей архивом. Такого архивариуса, вероятно, не имело ни одно учреждение в мире. Хозяйкой квартиры, где помещались «Друзья Закона», была — Теруань де Мерикур!

Я предполагаю памятной читателям фигуру этой знаменитой куртизанки, сыгравшей очень видную, хоть и несколько преувеличенную историками, роль в кровавых сценах Французской революции. Ее называли «красной амазонкой», — ни одна гражданская война в истории не обошлась без этаких амазонок. Чекисткой назвать ее нельзя. Однако значатся за ней и дела, которые сделали бы честь любой чекистке. Теруань де Мерикур едва ли не собственноручно отрубила голову Сюло. Ее карьера, кончившаяся в доме умалишенных, в ту пору, собственно, только начиналась. Не знаю, как велся архив в «Клубе Друзей Закона»

Теруань де Мерикур имела множество друзей. Поль Очер перезнакомился со всеми знаменитостями.

Ромму участие в революции обошлось много дороже, чем Очеру. Для революционной деятельности у него не было никаких данных: он был крошечного роста и хил телом, писал плохо, говорить не умел совсем, имел вдобавок твердые убеждения и нравственные принципы; с этим-то багажом он сунулся в революцию! Разумеется, пучина скоро его поглотила. В революциях всегда побеждают негодяи, — так, по крайней мере, сказал перед казнью достаточно компетентный человек: Дантон. Ромм негодяем, конечно, не был. Фанатизм его рос с каждым днем. Избранный членом Конвента, он подал голос за казнь короля, за перенесение в Пантеон тела Марата. Он же создал революционный календарь. Вполне возможно, что во всех этих выдуманных им вандемиерах

{2}

, прериалях

{3}

и т.д. сказались его исследования по русской истории: древние названия месяцев в России или в отдельных ее частях (просинец, студень) также исходили из состояния земли, атмосферы, погоды.

Ромму случалось вносить в Конвент и весьма ценные предложения: он был, повторяю, человек большой учености. Но в общем его предложения в эпоху террора носили мрачно-комический характер. Так, например, в день посещения Конвента «Богиней Разума» (отставной содержанкой герцога де Субиз) Жильбер Ромм с волнением потребовал, чтобы председатель собрания обнял и поцеловал разум в лице богини. На заседании революционной секции своего квартала Ромм неожиданно предложил, чтобы секция нашла для него жену — «вдову какого-либо защитника отечества, умершего бездетным». Жену секция ему немедленно подыскала, но поставленное им условие было, по-видимому, соблюдено лишь отчасти: некоторые обстоятельства указывают, что Ромм покрыл чей-то грех, — может быть, грех защитника отечества.

Семейная жизнь Ромма продолжалась, однако, недолго: заметанный в беспорядки первого прериаля, «дело последних монтаньяров», он вел себя на суде совершенным героем, а по вынесении смертного приговора закололся вместе с двумя соучастниками. Другие трое были казнены. Народ не слишком оплакивал своего служителя. Одна из газет того времени, «Courier français» (номер 1 мессидора III года), пишет: «Их смерть вызвала всеобщую радость». Еще резче выражается другая революционная газета, «Gazette française» (за то же число): «Смерть шести разбойников не произвела ни малейшего впечатления. Через минуту после нее народ осыпал их бранью, а к вечеру он вообще о них не думал». Возможно, однако, что газеты победителей лгали: самоубийство трех осужденных и тогда не было явлением повседневным. Во всяком случае, в течение нескольких лет во Франции держался упорный слух о том, будто Жильбер Ромм спасся и укрывается в России у своего воспитанника, графа Строганова.

Ромм покончил с собой, по-видимому, в состоянии полного исступления: протокол отмечает многочисленные удары кинжалом в грудь, в шею и в лицо. Кинжал, которым закололся несчастный член Конвента, приобщен к его делу и находится в Архиве. Это небольшой нож с черной рукояткой, с длинным, тонким, зазубренным лезвием. В Архиве же я нашел подлинник протокола военной комиссии, приговорившей Ромма к смертной казни. В заголовке этой канцелярской бумажки значатся его излюбленные слова: «Свобода. Равенство. Справедливость. Человечество»...

Бумаги Ромма через столетие приобрел великий князь Николай Михайлович. Он успел напечатать лишь небольшую часть этих бумаг. Где они находятся в настоящее время, я не знаю.