За окном моросил дождь. Но ничего с этим не поделаешь, и я заранее смирилась с осенью, умудряясь даже найти в ней своеобразную прелесть.

Например, листья, падающие с деревьев… Как в стихотворении Ружевича: «Молча люди идут по дороге в такой необычной тревоге – не наступить бы на листья…»

Вот в такой прелестный и печальный день началась эта история. Я сидела в офисе и раздумывала, не поставить ли мне чайник, или уж совсем не вылезать из-под пледа, в который я закуталась, пользуясь тем, что я совершенно одна и никто, судя по всему, тут уже не появится.

Настроение у меня было хорошее. Я ждала, когда за мной приедет мой верный Пенс, и смотрела на капельки дождя, стекающие по стеклу.

– Сегодня ты вполне симпатичен, мир, – сказала я, все-таки решив отправиться за горячим чаем. – Пожалуй, я сегодня ощущаю даже радость бытия, как это ни странно.

Я проснулась от сообщения, поступившего от моего сокамерника.

– Паш-ша хор-роший, – поведал он.

Я вскочила с кровати и осмотрела место своего заточения, уже освещенное лучами солнца.

– Паша красивый, – не унимался попугай, кося в мою сторону.

– Все правильно, – вздохнув, согласилась я. – Только вот в чем наша с тобой проблема… Саша тоже хорошая, прямо как ты, а вот посадили нас, братишка, в клетки, и наплевать им, что мы с тобой такие «хор-рошие»…

Та-а-ак…

Нас подслушивают, оказывается…

Медленно повернувшись, я с интересом посмотрела на того, кто, судя по всему, и являлся причиной грянувших на мою голову несчастий.

Он стоял, прислонившись к дверному косяку, скрестив на груди руки, и с насмешливой улыбкой наблюдал за мной.

– Надеюсь, вам хорошо спалось, Александрина? – спросил он, немного наклонив голову.

Весь день я ничего не делала и начала понимать, что нет на свете занятия, более всего способствующего депрессии, чем безделье.

Я посмотрела какую-то серию о Нэше Бриджесе, потом почитала книжицу про страстную любовь, а день тем не менее не собирался кончаться!

Попугай мирно дрых, а за окном поднялся ветер, принеся с собой непогоду и холод.

Поэтому, когда дверь в очередной раз открылась, я обрадовалась даже рослому амбалу, занявшему своей фигурой весь дверной проем.

Наконец-то моя участь прояснится, подумала я, рассматривая его мощный торс. Не знаю, можно ли было доверять Филиппу, но хотелось по-детски верить, что вреда мне тут никто причинять не собирается.

То, что поначалу меня забавляло, сейчас начинало действовать мне на нервы.

Побродив по залу, лавируя между озлобленными девицами с натянутыми улыбками, я поняла, что озвереть можно не только от постоянных эманаций злости, направленной именно на твою скромную особу, но и от запаха дорогих духов, которые, смешиваясь, уже давили мне на психику.

Вся компания усиленно косила под аристократический бомонд, и мне хотелось только одного – вырваться отсюда. Найти этот идиотский выход, пусть даже мне придется проползти на пузе под землей, но вырваться!

Я сейчас была готова разреветься от тоски, так мне хотелось оказаться в комнате со стареньким торшером и с моим любимым ковриком…

Почему-то именно от воспоминаний о нем в носу предательски защипало.

– Александра!

Я оторвалась от созерцания потрясающей длинноногой блондинки, высокомерно улыбающейся мне с обложки «Космополитена».

Надо мной, аки ястреб, навис Лариков.

Его взор выражал гнев, ярость и злость. Все вместе давало резко негативный эффект.

– Лариков, – ласково проговорила я. – Я все равно не буду ничего делать. Понимаешь, не давая мне этот выходной, ты нарушаешь мои права. А я очень плохо отношусь к тому, что кто-то их нарушает. В данный момент я провожу сидячую забастовку.

Утром я проснулась от ощущения того, что какой-то кретин забрался на мой восьмой этаж и барабанит в окно. Я находилась еще пока в том приятном заблуждении, что ты лежишь на облаке и сам себе напоминаешь легкую пушинку, но, увы, этот остолоп, которому не лень было забираться под самую крышу, продолжал стучать, мерно и настойчиво, и мое облако быстренько начало спускать, оказавшись надувным.

Я открыла глаза.

Я посмотрела в окно.

– Ах ты, зараза! – вырвалось у меня. Лучше бы я еще немного полежала, уставившись в потолок! Но мой взгляд метнулся к окну в поисках утренних солнечных лучей раньше, чем я успела его остановить. И увидела маленькие капельки на оконном стекле, увидела серое небо, от которого сразу захотелось разрыдаться, потому что оно выносило окончательный приговор моему тщательно взлелеянному уик-энду!

Его не будет…

На следующее утро я проснулась от обилия солнечного света. Он совершенно нагло заполнял пространство моей комнаты, а когда я выглянула в окно, я мстительно пробормотала:

– Ох, Лариков! Какой же ты подлый!

Небо было нежно-голубым, и день обещал быть теплым.

Выйдя на кухню, я обнаружила там маму, распевающую ставшую народной песню «Мне ль с моей красотой бояться одиночества».

– Надо же, какие фривольности вы себе позволяете, – проворчала я. – А потом вот будешь удивляться, почему твоей дочерью недовольны все соседки старшего поколения. «Ах, я и сама не знаю, в кого она!» А вот надо признаться честно, что в тебя, мамочка!

Мы подъехали к Таниному дому уже вечером. Я сняла шлем и осмотрелась.

Во дворе было совершенно пусто.

– Да уж, просто находка для человека с преступными замыслами этот дворик, – вздохнула я. – Глухая стена, и полная свобода действий! Ладно, пошли.

– Вообще-то надо еще подумать, куда нам прикрепить нашу японскую технику, – сказал Пенс. – Мы же не можем постоянно сидеть возле почтового ящика…

– Естественно, не можем, – согласилась я. – Мы просто оставим «жучок» там. Благо он совсем маленький.

Пока я неслась по улице, мое воображение угодливо рисовало мне страшные картины. Например, совсем запуганная письмами и угрозами милейшая Танюша Борисова в психиатрической лечебнице. Несчастный Андрей Никитич рыдает, так как помочь ей он ничем не может. Состояние Татьяны ужасающее, она не выходит из депрессии и запоев и в конце концов кончает с собой, как Роми Шнайдер.

Следующая картина была еще кошмарнее – моя златокудрая красавица с револьвером в руках стреляет в темную тень, потом оказывается, что этот человек был невиновен, и ее сажают в тюрьму.

Дальше и говорить не хочется, потому что в следующем кадре Танечка просто лежала с перерезанным горлом, а над ее трупом выплясывал человек в одеянии палача.

В общем, я находилась в состоянии агрессивности, направленной на себя саму, так как все это поджидало Татьяну Борисову, как мне казалось, исключительно по моей вине. Если Татьяне хотелось выбрать самого недальновидного и непроницательного сыщика, то она это успешно сделала. Вот она я, прямо перед вами. Если раньше меня утешала иллюзия того, что раз уж я не родилась восхитительной красавицей, так умненькая, теперь жестокая судьба отняла у меня и это слабое утешение.

В автобус я влезла с нахальством, ранее мне не свойственным, растолкав таких же несчастных пассажиров, как и я сама, из чего можно было сделать вывод, что хамство вызвано чувством глубокой неудовлетворенности собственной персоной. Утешив себя тем, что я, похоже, обнаружила корни окружающей невоспитанности – оказывается, люди хамят просто потому, что у них острый комплекс неполноценности, – я немного успокоилась. «Что ж, – трагично вздохнула я, – придется мне податься в философы. Денег, правда, у меня совсем не будет, потому что философы даром никому никогда нужны не были». В автобусе было ужасно душно, а из кабины водителя раздавался очередной шлягер.