Я вошел в дом, как всегда ослабевший после путешествия. Бросил чемоданы в гостиной, но еще прежде, чем успел запереть дверь, заметил какую-то странность. У меня возникло подозрение, что дом переменился. Я ощутил в воздухе следы чего-то или кого-то, кто не был мной. На первый взгляд все оставалось на своих местах — слишком на своих местах, словно порядок наводила горничная. Я распахнул окна, чтобы впустить воздух и уличный шум.

Первое, что я привык делать по возвращении домой после долгого путешествия, — это посрать. Как собака Павлова, я, не размышляя, отправился в туалет. Занял привычную позицию, но мне удалось лишь пискляво пернуть два-три раза подряд. Упорствовать я не стал.

Вернувшись в гостиную, я заметил свое отражение в зеркале ванной. Я не ошибся: в мою жизнь вторгся кто-то чужой. И этот чужой был я.

Так я себя чувствую, когда говорю — или когда мне говорят — о семи фильмах, составляющих на данное время мою фильмографию. О семи фильмах, которые говорят обо мне и моих окрестностях. Все они отражают лучшее и худшее, что есть во мне; несмотря на это, я чувствую, что все еще не рассказал ту историю, которую собирался рассказать, и я не уверен, что однажды мне это удастся, но ведь в этом и состоит приключение.

Если я чем-то и доволен, так это тем, что сделал то, что хотел сделать; плохо ли это, хорошо ли, но свой курс я проложил сам, никто его мне не навязывал. А это великая роскошь, которую я ни на что не променяю. В стране, где занятие кинематографом — чудо само по себе, я всегда принимал решение, какой фильм хочу снять, и в конце концов этого добивался. С моей стороны тут требовалось известное упрямство, однако признаю, что мне сопутствовали удача и некая бессознательная способность все делать в нужный момент.