Я привык к простой и четко сформулированной задаче. Ее иной раз ставят так: «Ребята, вон в том направлении – война!», обозначая при этом направление указательным пальцем. Моя задача немедленно двигаться в ту сторону и повоевать по мере возможности. Просто, ясно, главное, привычно. Сегодня же… Как вам понравится, если в паре сантиметров от вашей головы пролетит боевой нож и воткнется в весьма кстати росшее за вашей спиной дерево? Нужно учесть, что вы находитесь не в «горячей точке», а в паре шагов от собственного подъезда, идете себе по тропинке близлежащего сквера, остановились на минутку развернуть только что купленное мороженое и тут…

Нож был обычным, десантным, можно сказать, «родным». Таким удобно и парашютные стропы в случае чего резать, и в глотку противника метнуть. Лезвие вошло в дерево глубоко, стало быть, пущен нож был кем-то весьма тренированным. Все это я успел оценить боковым зрением, сам же отшвырнул в кусты брикет с мороженым, одним прыжком ушел с возможной линии поражения, укрылся за следующее дерево, с куда более толстым стволом. Редкие прохожие бросили на меня недоуменный взгляд и ускорили шаги, желая побыстрее покинуть сквер. В кармане у меня имелся газовый «браунинг», но шестое чувство подсказывало, что тот, кто метнул нож, уже далеко от сквера. Промахнулся он или же, напротив, хотел лишь пугнуть меня?! Что ж, пугать командира разведывательно-диверсионной группы ВДВ может выйти себе дороже…

Я перевел дух, в который раз оглядел близлежащие кусты. Никого. Метатель ножа не подавал ни малейших признаков своего присутствия. Сделал дело, гуляет смело. Сегодня уже не появится. Но вот в чем я не сомневаюсь, так это в том, что, войдя в подъезд, я обнаружу в почтовом ящике очередное послание. Впрочем, обо всем по порядку. Даже не знаю, как описать то, что происходит со мной уже без малого двое суток. Началось все с того, что позавчера в почтовом ящике вместе с привычными газетами я обнаружил большой конверт, на котором вместо адреса было написано следующее: «Упырю Валентину лично». Валентин – это я, понятно. Но почему? Упырь, это тварь страшная, поганая. На сленге былых локальных войн это тот, кто готов стрелять в спины своих товарищей, готов за деньги переметнуться на сторону врага, продать ему оружие, информацию… Ко мне это не относится, и я в этом уверен. А вот кто-то, выходит, не уверен. Придя домой, я вскрыл конверт, но обнаружил там лишь пустой тетрадный лист. Кто-то развлекается? Вечером в ящике я обнаружил другой конверт. На сей раз мне было суждено прочитать следующее: «Все, Упырь! Читай молитву!»

М-да…

Такое послание уже может расцениваться как угроза, и я вполне мог бы обратиться в милицию. Но что мне скажут там? Подозреваете кого, Валентин Денисович? На чеченских боевиков, многие из которых желали бы получить мою холодную башку, это непохоже. Те не угрожают, те действуют. Да и словечко «Упырь» не из их лексикона. В милиции ознакомились бы с моей личностью и вовсе хмыкнули. Одна жена, вторая… Может, кто из бывших подруг таким образом мстит?! Словечко «Упырь» от вас же, Валентин Денисович, и услышали когда-то. А женская месть, это, знаете ли… Да-да, именно так мне бы ответили в милиции. И, возможно, были бы правы. Собака, которая лает, не укусит. Так решил я, поэтому не стал обращать внимания на дурацкие письма. Однако утром следующего дня я получил третье. «Упырь! Я у тебя за спиной! Даю время покаяться! Перед всеми! Пять дней на все!» – прочитал я. Крупные печатные буквы. В принципе можно провести почерковедческую экспертизу… Ай, да ну ее к лешему! Догадываюсь, ох догадываюсь, перед кем надо каяться. Может, и в самом деле набрать телефон, а еще лучше лично заявиться в ресторан, где работает длинноногая хорошенькая официантка лет двадцати пяти? Наверное, я бы так и сделал, но то, что произошло две минуты назад, резко все поменяло. Официантки не умеют метать боевые ножи. Достав носовой платок, я быстро вытащил нож из древесного ствола и убрал в карман. Теперь мне могут пригодиться отпечатки пальцев.

Итак, мы – в Африке. По счастью, система ПВО, наши же «печоры», на острове отсутствовала. По крайней мере, в районе посадки нашего вертолета. Как мы добрались до Африки? Скажу коротко. Сперва каждый из нас был снабжен билетом для вылета в одну нейтральную в данном случае страну. Причем у всех на разные рейсы. Из нейтральной страны, опять же разными рейсами, каждый вылетел в африканское государство, граничащее с тем, которое интересует нас. Там нет переворота и боевых действий, мы встретились в одной из гостиниц, вышли на площадь рядом с городским базаром, где нас уже ждал автобус с немногословным белым водителем. Он отвез нас за город, где передал столь же немногословному белому вертолетчику. Он через нашего переводчика бородача Игоря напомнил, чтобы каждый из нас проследил за личным оружием. Затворы должны быть пусты, а предохранители поставлены в положение, исключающее непроизвольный выстрел в фюзеляж. Оружие и снаряжение мы получили от водителя автобуса, как оказалось, оно ехало вместе с нами под нашими сиденьями. Вертолет был неродной, имеющий название «Пума». Честно говоря, не пойму, откуда такое название? У одних моих знакомых был скотч-терьер по имени Пума, на боевой вертолет мало похожий. Двери у «Пумы» с обеих сторон фюзеляжа, поэтому, забрасывая в него снаряжение, мы следили, чтобы брошенные с силой ранцы не вылетели с другой стороны. Сам полет занял более двух часов. Я постоянно сверялся с картой. Вроде бы летели верно. Пролетели над морем, вышли к скалистым берегам. Далее – широкая река, идущая в глубь острова, густой, мало кем хоженный лес. А вот и место вы– садки – небольшая, но вполне пригодная для приземления вертолета площадка. Рядом горы. Не Эльбрус и не Эверест, но вполне могущие стать укрытием. В соответствии с тактикой первым покинул приземлившуюся машину пулеметный расчет. За ним автоматчики, которые тут же взяли вертолет в круговую оборону. На некотором отдалении от них появились мы с Нефедовым. Командир и его заместитель должны иметь меньше шансов погибнуть, этот пункт в спецподразделениях не обсуждается. Некоторое время проводим молча. Нападать на нас никто не собирается, местность осмотрена с помощью инфракрасных биноклей и опасений не вызывает. Я подаю знак пилоту «Пумы», и вертолет взмывает в воздух. Мы же отходим в укрытие, точнее – в горы. Там, выбрав труднопростреливаемое место, разбираем снаряжение и ставим палатки. Уф, наконец-то можно и немного расслабиться, о чем я сообщаю подчиненным.

– Валентин Денисович, – обращается ко мне по имени-отчеству Влад Дятлов. – Это не в этой ли стране десять лет назад был случай, когда аборигены съели датского посла?

– А что, здесь датская дипмиссия есть? – переспрашивает тут же переводчик Игорь.

Я лишь молча усмехаюсь. Владик Дятлов – любитель анекдотов и розыгрышей, пусть немного повеселит народ.

– Посол Дании поехал на охоту, но забрался слишком далеко, – продолжил свою историю Дятлов. – Примерно в такую же глухомань, как здесь. Там его выловили местные людоеды и освежевали. Датское правительство, естественно, выразило протест. А африканские власти датчанам и отвечают: «Раз уж так с вашим послом получилось, то ничего не попишешь. Разрешаем вам съесть нашего».

Временный лагерь был оборудован нами быстро и на совесть. Проснувшись утром, я первым делом сменил всю ночь карауливших наш сон Водорезова и Кравцова. Сделав пару-другую специальных упражнений, решил побриться. Настроение было лучше не придумаешь. Все вновь четко и ясно. «Вон в том направлении война! Мы туда идем и по мере возможности воюем!» Полковник Анд ждет нас?! Очень хорошо, мы к таким вещам привычны. Ждет-ждет Андриан Куприянович, потом не выдержит и сам к нам придет. Мы же за это время подготовим угощение… Я уже ясно представлял намеченный мною план действий, взялся за бритву, хотел было достать крем-пену для лица, как вдруг…

На моей ладони сам собой очутился черный, до отвращения знакомый кружок из плотной бумаги.

ЧЕРНАЯ МЕТКА.

Он вывалился из пакета с бритвенными принадлежностями, который я накануне упаковывал лично. Стараясь ничем не выдать волнения, я осторожно огляделся. Никто из бойцов не наблюдал за мной. Коля и капитан Кравцов легли отдыхать, их сменили Дятлов и Серега. Степаныч брился, переводчик Игорь готовился к завтраку… Перевернув кружок, я обнаружил два слова, написанных большими печатными буквами: «СМЕРТЬ УПЫРЮ». Вот тебе и длинноногая официантка… Что теперь думать и, главное, ЧТО ДЕЛАТЬ? Чертовщина какая-то. Однако «черную метку» я получил от кого-то из своих. Да, да, ее подложил мне кто-то из вверенных мне офицеров… Что делать? Спросить в открытую? Поднимут на смех, да и «охотничек» мой, конечно же, не сознается. Не для того он это все затеял… А для чего?

Ответа на этот вопрос у меня не было. Кто Упырь? Если Упырь в его понимании я, то меня легче было грохнуть в Москве. У «охотника» такая возможность была. Или здесь, но без этого дурацкого предупреждения…

Дятлов рассказал очередной анекдот, и обстановка несколько разрядилась. Будем считать, что наступило временное перемирие. Чтобы немного отдохнуть мозгами и размять мышцы, я решил поупражняться со Степанычем в рукопашном бое. Нефедов привычно хмыкнул, оценив в который раз мою стойку, и принял свою – немного ссутуленную, но с прикрытой челюстью и нижней частью тела. Такие обычно бывают у специалистов по боевому самбо. У меня же стойка, надо сказать, не слишком характерная для классического бокса – корпус подан назад, при этом какое-то корявое припадание на правую ногу. Впрочем, подобная «неправильная стойка» была у Валерия Попенченко, что не помешало ему стать олимпийским чемпионом. Я же скромно выполнил норматив мастера спорта на третьем курсе Рязанского десантного… Однако сейчас я не на ринге. Степаныч сам имел боксерскую подготовку на уровне первого разряда, но при этом был прекрасным специалистом по боевому самбо, ушу и был неплохо знаком с прочими костоломными системами. Ни он, ни я не торопились атаковать. После недавней беседы и клятв настроение было неспортивным. Если бы мы находились на ковре, то судья-рефери неминуемо влепил бы нам обоим по замечанию за пассивное ведение боя. Неожиданно Степаныч вышел из боевой стойки, подняв вверх правую руку, что по неписаным правилам означало конец поединка.

– Давай-ка, Валентин, кое на что проверю тебя, – произнес Нефедов.

– На вшивость? – не очень любезно отозвался я, также выйдя из стойки.

Нефедов молча вытащил из собственной кобуры пистолет Макарова, вынул обойму, проверил, не осталось ли патрона в стволовой части.

– Держи! – Степаныч резким движением бросил мне оружие, и я исхитрился поймать его на лету.

Николай Борисович Леонтьев фигурировал в небольшой статье, однако снабженной при этом фотографией. Странно, что человек на такой, по большому счету секретной, должности засветился в прессе. На фотографии в самом центре был изображен молодой человек в дорогом костюме, которого окружали высшие военные чины с генеральскими погонами. Одним из них и был генерал-майор Леонтьев. Дорого одетый молодой человек что-то весьма пафосно говорил, а генералы восторженно ему внимали. Подпись под фото была следующей – президент сети кондитерских компаний Дмитрий Филиппович Глушков вручает ключи от новых квартир для ветеранов и инвалидов сухопутных войск и ВДВ. Ветеранов и инвалидов не видать, зато весь генералитет в сборе. Н. Леонтьев указан как один из высших офицеров штаба ВДВ, стоит с самого края, взирает с каким-то ироничным снисхождением…

«П-ф…» – только и остается произнести мне. Какие-то предприниматели, кондитерские компании… Но почему начальник отдела спецопераций ВДВ присутствует на подобном мероприятии? Случайностью такое быть не может! Однако времени анализировать и сопоставлять у меня не было.

– Григорий Степанович, отойдем минут на двадцать, – окликнул я Нефедова.

Мы вновь поднялись на доступную высоту, присели на камни.

– Ты такую фамилию – Глушков – слышал? – начал разговор я.

Самолет шел на посадку. Ну вот, как говорится, здравствуй Родина… И «шоколадная мафия». Огни военного аэродрома были все ближе и ближе, и наконец транспортник выпустил шасси и приземлился. Генерал Леонтьев лично встречал меня у трапа в сопровождении небольшой свиты – троих крепких ребят в штатском. Сам генерал, впрочем, тоже был в гражданском, при этом в весьма недешевом плаще.

– Почему один? Что произошло? – после приветствия тут же спросил меня Леонтьев.

– Боевая задача выполнена, – отрапортовал я.

– Давай подробней! Где руки Никанорова?

– Здесь, – кивнул я на темно-зеленую армейскую сумку-рюкзак, которая висела у меня на левом плече.

– Это все? – сухо спросил Леонтьев, когда старший окончил свое «интервью».

– Нет, – ответил я. – Продолжать дальше?

– Валяй, – кивнул генерал.

Пока что ему удавалось держать себя в руках, демонстрируя мне хладнокровие и уверенность в своих силах. Следующим говорил второй пленник, затем третий. Их рассказы были недолгими. Потом на экране появился Кравцов. Увидев его, Леонтьев не совладал с собой и нервно хмыкнул. Однако выслушал до конца молча и без комментариев. Когда экран погас, генерал, выжидающе уставился на меня.

– Как вы понимаете, я не зря сделал так, чтобы эту запись никто, кроме вас, не видел, – прер– вал я затянувшееся молчание. – Особенно ваши деловые партнеры Глушковы.

– Спокойно, Денисыч! – только и произнес Кравцов.

На меня уставились сразу четыре пистолетных ствола. Милицейский полковник и парни, пришедшие с Кравцовым, выхватили их в мгновение ока.

– Руки на стол положи, – скомандовал мне Кравцов спокойным тоном.

Даже не скомандовал, а просто властно проговорил. Мне ничего иного не оставалось, как повиноваться младшему по званию. Если меня не грохнули с самого начала, значит, предстоит некий разговор.

– Теперь, Николай Борисович, тебе понятно, что все мы очень хорошо осведомлены о том, что вы только что здесь созерцали, – взял слово Филипп Семенович. – Кажется, мы все под колпаком у этого десантника и его новых друзей. Так, Леонтьев?

– Я вас сдал, но я же и выручил, – проговорил Кравцов, повернувшись к Филиппу Семеновичу. – Мог бы, между прочим, и не возвращаться. Только что бы тогда было?

Филиппу Семеновичу явно не нравился такой тон, но он ничего не ответил. В самом деле, не вернись Кравцов из джунглей, проблем было бы куда больше.

– Что молчите, Филипп Семенович? – продолжил в том же духе Кравцов. – Генерал умер, но… Да здравствует генерал! Вам ведь необходим свой человек в военной разведке? Причем, в высоком чине?

Во как повернулось! Кравцов подметки на ходу рвет. Как сказано было в какой-то книге: «Мысленно я ему аплодировал!» Почему мысленно?! Надо же что-то делать?! Сейчас мне ничего другого не оставалось, как пару раз хлопнуть в ладоши, большего не позволили тут же повисшие на мне кравцовские мордовороты.

– Сделать тебя генералом? – с иронией произнес Глушков-старший.

Выехав на главную магистраль, я ненавязчиво прижал к обочине ехавший к центру «Опель Кадет» и знаками велел его водителю остановиться. Скоренько объяснил, что мне о-очень срочно нужна его машина для выполнения государственного задания, ему же велел стоять рядом с милицейской машиной и ждать в течение часа либо моего возвращения, либо моих коллег. И ни в коем случае никому не говорить, на какой машине я уехал. Водитель «Опеля Кадета» повиновался, но без особого энтузиазма.

Теперь у меня было некоторое время и, главное, мобильный телефон. С него я должен был позвонить по номеру, который дал мне Андриан Куприянович. Этот номер я ухитрился запомнить и звонить по нему должен был лишь в самом крайнем случае. Сейчас, кажется, этот случай наступил.

– Приемная господина Луговицына, – отозвался в трубке после соединения милый голосок девушки-секретарши.

– Здравствуйте! Срочно соедините с Василием Ивановичем, – вежливо, но при этом властно проговорил я.

– Как вас представить?

– Вам правда сорок лет? У вас потрясающая фигура! Можете играть семнадцатилетнюю обольстительницу…

Режиссер Грунцев на придурка не похож. Он им является… Даже не то чтобы придурком, скорее эдаким Сатиром во плоти. Он все время носит большие широконосые ботинки на толстой подошве. Неужели он прячет в них копыта?

– Идите в задницу, – говорю ему я, глядя в сторону.

Сатир умолкает. «Если в твою, дорогая Расма, то с удовольствием!» – мысленно произносит он.

– Давайте продолжим работу, – скучным голосом говорит мне Сатир.

Праздник немыслим без аккордеона! Особенно, если это Праздник тающего льда, Праздник весны в нашей деревне! И играет на аккордеоне всегда большой такой дяденька с огромными ручищами и не менее впечатляющими усами. Причем это не один и тот же музыкант, а почти всегда другой – специально приглашенный из города, так как своего аккордеониста у нас не было. В детстве меня пытались выучить игре на аккордеоне, но… Разве похожа маленькая беленькая девочка на большого усатого дядю?! В итоге с помощью старшей сестры я овладела гитарой, а с помощью дальнего маминого родственника я получила сносные уроки игры на флейте. Итак, большой усатый дядя играет на аккордеоне, а маленькая беленькая девочка – на флейте.

Но на сегодняшнем празднике я без флейты, маленькой девочкой меня назвать трудно, а в прическе рано появились седые пряди. Я стараюсь незаметно пристроиться в четвертом ряду с краю, рядом со старшей сестрой Ингой. Однако руководитель оркестра дядя Томас все-таки углядел меня. Вот он делает взмах рукой – аккордеонист в последний раз выводит очередное музыкальное кружево, переходящее в коду, и оркестр замолкает.

– Расма! – громко окликает меня бородатый Томас. – Просим! – Он делает рукой приглашающий жест рядом с собой, впереди оркестра, и начинает негромко, но выразительно хлопать в ладоши.

Слушатели-зрители начинают оборачиваться или вытягивать шеи в мою сторону. Эх, дядюшка Томас! Я так хотела просто посидеть хотя бы минут двадцать рядом с Ингой. Послушать оркестр… Не дал! Поэтому ничего другого не остается, как быстренько подняться с места и двигать на эстраду, сколоченную из крепких, покрытых лаком осиновых досок. Улыбаюсь, кланяюсь. Пытаюсь что-то произнести, но мой голос тонет в аплодисментах и воплях поддержки. Томас протягивает мне акустическую гитару, позаимствованную у ритм-гитариста. Что же, петь все-таки придется! Ну ничего, дорогие соотечественники… У меня припасен для вас сюрприз, сегодня я вас удивлю по-настоящему. Посмотрю, какие у вас будут физиономии. Такие же наверное, как у меня два часа назад. Но сначала песня! Моя песня!

– Праздник Льда! – взяв первый аккорд, выкрикнула я, перекричав-таки не на шутку разошедшихся сельчан. Впрочем, это им простительно: целых четыре года они встречали весну без меня, с одним оркестром дяди Томаса.

У меня в руках Валеркина куртка, потому что я по-прежнему сижу в машине и моя голова лежит у него на плече. И «красный свет» по-прежнему мерцает впереди. Я задремала всего на несколько секунд.

– На студию не успеваем, – произносит Валера, увидев, что я проснулась. – Черт, я ведь договорился!

– Едем… Домой! А то жизнь начнется совсем хорошая и умирать не захочется! – ввернула я Валеркино же собственное изречение.

А вот это уже не сон.

– Не двигаться! Госбезопасность!

Как ни странно, я прожила в деревне целых четыре месяца. Таскала воду, сидела с племянниками и даже пекла пироги. О, это был нешуточный подвиг! Односельчане деликатно здоровались со мной на улице, уже не бросая косых взглядов и не перешептываясь за моей спиной. Эдгара я с тех пор не видела – говорят, он куда-то уехал. В городе его тоже не было – поговаривали, что господин композитор где-то в Канаде у каких-то дальних родственников…

Я решила написать повесть. Повесть о красивых людях и о том, как невесело им живется. Придумала первую фразу первой главы: «Всякая праведная жизнь в итоге имеет одну-единственную корыстную цель – попасть в Рай…» Дальше не писалось. Про себя, про двух до сих пор живущих во мне светлокудрых девочек, не хотелось. Про Валеру-Вальтера… А что я о нем знала?! Вот Эдгар знает – мясник, профессиональный убийца, оккупант. Написать про Эдгара? Но я не считаю его красивым человеком… Как и в каждой деревне, у нас имелся собственный дурачок. Юродивый по имени Паале. Этот Паале, сколько я его помню, всегда находился в одном возрасте и в одном душевном состоянии. Он никогда не плакал и не смеялся. Ему было не о чем плакать и не над чем смеяться. Над Паале никогда не издевались, но частенько зло подшучивали. В таких случаях он удивленно вскидывал свои круглые совиные глаза и удивленно спрашивал: «А что я тебе сделал?» Паале и в самом деле никому ничего не сделал – ни плохого, ни хорошего. С хорошим ладно, шут с ним. Главное, что плохого не делал. Паале точно попадет в рай. Обязательно, причем именно потому, что у него нет такой цели… У него вообще нет цели.

У меня тоже… Нет, цель появилась – я решила написать стихотворение. Точнее, слова для будущей песни. Первая строчка пришла сама собой: «Я нарисую солдата…»

Прошло около часа. Я ничего не написала, ни первой главы, ни стихов для песни. Солдата я тоже не нарисовала, так как рисую из рук вон плохо, а плохо нарисованный солдат мне не нужен. В ту ночь мне приснился Эдгар. Такое зрелище я видела впервые. Он стоял на пыльной дороге, вдоль которой валялась искореженная бронетехника, мотки колючей проволоки. Господин композитор заметно нервничал, с опаской поглядывая на грозно высившиеся в конце шоссе заснеженные, скалистые горы. А с другой стороны, всего в нескольких метрах, стоял белый рояль.

– Ну вот, Расма, ты этого хотела? – нервно бросил мне Эдгар.

Дверь открыла высокая женщина средних лет. Лицо у нее было непроницаемое, голубые, сильно накрашенные глаза смотрели холодно и безразлично. Я представилась и вкратце объяснила цель своего визита. Женщина кивнула головой в сторону ванной комнаты и, с трудом, подбирая слова, произнесла наконец:

– Муж… Прос-ци-ть-е, – и вяло, невыразительно улыбнулась.

Кажется, она совсем не владела русским языком. Из ванной раздавался шум воды, и явственно слышался мужской голос, что-то громко и фальшиво напевающий.

– Макс! – отворив дверь в ванную, крикнула женщина, и голос умолк. Затем женщина снова повернулась ко мне и жестами пригласила пройти в одну из комнат. Когда я проходила мимо второй комнаты, то из-за плотно запертой двери послышался громкий собачий лай. Хозяева прятали там какую-то крупную собаку. А лаяла она совсем не зло, скорее просто заявляла о своем существовании.

– Пож-алюйста! – хозяйка была подчеркнуто вежлива, усаживая меня на диван в самом центре комнаты.

И встречает меня холодная мокрая лавина…

Я открываю глаза и вижу кирпичноликого, держащего в руках пустое, ржавое ведро.

– Пришла в себя! – констатирует злой голос сбоку. – Сейчас Палыч приедет, Палычу все выложишь!

Я боюсь закрывать глаза – они снова будут тыкать мне под ребра, по почкам и обливать ледяной водой… Так и лежу, уставясь в потолок, в ожидании Палыча, которому я должна буду выложить все. Собака иногда подбегает ко мне и лижет лицо, а потом возвращается к своим новым приятелям… Отчетливо слышу, как один из парней щелкает клавишей магнитофона и пространство вновь наполняется Валеркиной музыкой и пением…

– В чем дело, орлы? Кого поймали?

Огромное озеро. Или море. Гребец одет в черный плащ с капюшоном. Веслом он ворочает медленно. Стало быть, спешить нам некуда. Берег виднеется где-то далеко впереди сквозь мутную дымку тумана.

– Скоро приедем? – спрашиваю я. Молчание как-то зловеще затягивалось.

Гребец, не оборачиваясь, хрипло усмехается.

– Куда мы плывем? – не выдержав, напрямую спрашиваю я.

– В Ад, – хрипло откликается гребец.

Я чуть не проспала нужную остановку… Приснится же такое! А вот и госпиталь, всего в двух шагах от платформы. Но не успеваю я сойти с нее, как раздается трель мобильного телефона.

– Остановитесь, Расма! Остановитесь, – голос звучал спокойно, без угрозы и принадлежал пану Ветру.

– Не остановлюсь, – говорю я, спускаясь с платформы. И тут же спрашиваю: – Вам-то что до этого? Свое дело вы сделали.

– Вы ломаете схему. Схему своего собственного поведения. Такого не может быть.

– Я не разбираюсь в схемах.