Сижу на выпускном вечере восьмиклассников в интернате. Играет аккордеонист, на длинных праздничных столах снедь и лимонад (вино не положено, опасно, как взрывчатка), девочки танцуют с девочками, мальчики иронически поглядывают, посмеиваются. Изредка кто-то смущенно и важно встанет, подойдет, пригласит; учителя сидят в углу, улыбаются, не теряя бдительности; звучит сентиментальный вальс: «Давно, друзья веселые, простились мы со школою» — словом, все мило, празднично, чуть неестественно, как на всех выпускных вечерах, и я сижу, смотрю с интересом, будто я и приехал сюда специально на этот выпускной вечер.

Но приехал я, к несчастью, совсем не за тем. Приехал потому, что незадолго до выпускного вечера учащийся этого интерната, пятнадцатилетний мальчик Володя Дроженин ударом ножа убил человека.

И вот теперь я каждый день хожу в интернат, разговариваю с учителями, с учащимися, с людьми, так или иначе соприкоснувшимися со страшной этой историей. Хочу

размотать

весь этот клубок — не поступков, не обстоятельств, — клубок мыслей, настроений, состояний, клубок нравственный, психологический, человеческий, точнее же сказать — бесчеловечный.

Дело это не типическое. Об этом говорили мне в управлении охраны общественного порядка. Это я и сам понимал, потому что мотивом преступления были не деньги, не нажива, сюжетом — не обыкновенное хулиганское столкновение по пьянке в парке — мотивом была ревность и любовь.

Впрочем, попробуем разобраться: что же это за ревность и что это за любовь?

Это писал Володя Дроженин Зое. По словам людей, его знавших, он не был ни хулиганом, ни человеком с нравственными или психическими отклонениями, ни даже просто грубым, злобным парнем. Был он, по словам этих людей, молчалив, замкнут, самолюбив, характером мягок, привязчив, в себе не уверен, читал много, без разбору; по статистике, он идет на первом месте по числу прочитанных книг. Увлекался фотографией, в ночь перед убийством печатал до рассвета фотографии Зои.

На девочек начал поглядывать рано и с интересом, с юношеской тоской, со смущением, с ожиданием...

Драться был не мастер, его нередко били, впрочем, в последнее время он стал резче, стал давать отпор, стал тоже тяготеть к тому идеалу, который ему в прошлом и не светил, который его мало прежде вдохновлял, — к идеалу решительного, железного мужчины. Я был у него дома, видел его фотографии, рисунки, не лишенные наблюдательности и фантазии. Мальчик как мальчик. Вполне нормальный мальчик. Не хуже других. Лучше многих. Учителя мучительно вспоминают каждую его фразу, каждый поступок, каждое движение, вспоминают под тягостным впечатлением преступления, освещают эти поступки и движения трагическим светом случившегося и ничего не могут вспомнить не только плохого, но даже и странного. Весь краткий сюжет его жизни накануне преступления ясен, ординарен и не внушает опасений.

Но нормального мальчика нет. Потому что нормальные мальчики из-за того, что их девушка пошла с парнем в кино, будут страдать, может быть, даже плакать от первой обиды и несправедливости, может быть, они станут писать печальные, упаднические стихи; они могут, на худой конец, даже подраться с тем, кто пошел с его девушкой в кино, хотя этим ничего не докажешь да и девочку не вернешь.