Господи, как я попал сюда? Как только я позволил втравить себя в такую историю? — простонал Л. М. Гринспэн, чувствуя, как после недавнего обеда начинает подавать признаки жизни застарелая язва желудка.

— Вы находитесь здесь, Л. М., потому что вы дальновидный и смышленый бизнесмен. Или, если подойти с другого конца, потому что вам приходится хвататься за соломинку, а если вы не примете срочных мер, то ваш кинотрест «Клаймэктик студиоз» бесследно исчезнет, — Барни Хендриксон попыхивал сигаретой, которую он зажал между пожелтевшими от никотина пальцами, и рассеянно смотрел в окошко из «роллс-ройса», мчавшегося по дну бетонного каньона. — Или, если сформулировать по-иному, вы вкладываете один час вашего драгоценного времени в осмотр изобретения, которое спасет вашу студию от банкротства.

Все внимание Л. М. было поглощено деликатной процедурой раскуривания контрабандной гавайской сигары: он отрезал ее конец золотой карманной гильотинкой, лизнул отслоившийся табачный лист и стал обжигать ее над крохотным огнем, пока не раскурил. Потом он спокойно затянулся, и изящная зеленая сигара ожила в его руках.

Автомобиль с тяжеловесной легкостью затормозил у края тротуара, и шофер обежал вокруг машины, чтобы открыть дверцу. Л. М. подозрительным взглядом окинул окрестности, не сдвинувшись с места.

В кабинете Л. М. сидело шесть человек, расположившихся полукругом перед письменным столом директора.

— Запереть дверь и перерезать телефонные провода! — распорядился Л. М.

— Сейчас три часа утра, — запротестовал Барни, — кто будет подслушивать в такую рань?

— Если об этом пронюхают банки, я разорен — пиши пропало до самой смерти, а может быть, и дольше. Перережьте провода!

— Что случилось? — подозрительно спросил Л. М., когда участники экспедиции вошли в его кабинет и устало опустились на те же стулья, с которых они поднялись восемнадцать веков назад. — Что это значит — десять минут назад вы вышли из моего кабинета и спустя десять минут снова возвращаетесь?

— Это для вас десять минут, Л. М., — ответил Барни, — а для нас прошли часы. Машина профессора действует, так что самое первое и самое трудное препятствие мы преодолели. Теперь нам известно, что времеатрон профессора Хьюитта работает даже лучше, чем можно было ожидать. Перед нами открыт путь к тому, чтобы перенести в прошлое целую съемочную группу и заснять исторически совершенно достоверный, полнометражный, широкоэкранный, реалистичный, дешевый, высококачественный фильм. Наша следующая задача уже попроще.

— Сценарий.

— Вы правы, как всегда, Л. М. И получилось так, что у нас уже есть сценарий, очень реалистический, более того — патриотический. Если я спрошу вас, Л. М., кто открыл Америку, что вы ответите?

Барни Хендриксон подавил стон и дрожащей рукой поднял к губам бумажный стаканчик черного кофе. Он уже забыл, сколько часов — или веков — он не сомкнул глаз. Затруднения возникали одно за другим, а рассвет следующего дня принес новые проблемы. Пока Барни потягивал кофе, голос Далласа Леви жужжал в телефонной трубке подобно рассерженной осе.

— Согласен, Даллас, согласен, — прохрипел Барни едва слышно в ответ — после того, как выкурил подряд три пачки сигарет, его голосовые связки отказали. — Оставайся с ним и постарайся его успокоить… Около этих старых пакгаузов ни единой живой души… ну хорошо, последние три часа ты получил двойную ставку… ладно, теперь получишь тройную, я дам расписку. Только не выпускай его из-под замка, пока мы не решим, что с ним делать. И передай доктору Лину, чтобы он пришел ко мне как можно быстрее. Пока.

Барни опустил телефонную трубку и попытался сконцентрировать свое внимание на лежащем перед ним листочке бумаги с бюджетом съемочной группы. Пока что чуть не около каждой строчки стояли вопросительные знаки — будет нелегко протащить этот бюджет через бухгалтерию. А что будет, если полиция разнюхает о том, что у них в старом пакгаузе заперт викинг? Может ли быть законным обвинение в похищении человека, умершего почти тысячу лет назад?

— Голова кругом идет, — пробормотал он и протянул руку за новым стаканом кофе.

Жил некогда человек по имени Орм Сильный. Отец его, Кетиль сын Асмунда, крестьянствовал, владел усадьбой на севере Ютландии. Кетилевы предки проживали в этих краях с незапамятных времен и землицы имели вдосталь. Жена же Кетиля, Асгерд, была побочной дочерью Рагнара Власяницы. Так что Орм происходил из хорошего рода. На богатое наследство ему, однако же, рассчитывать не приходилось, ибо был он самым младшим, пятым, из доживших до зрелых лет сыновей Кетиля.

Орм стал мореходом и, что ни лето, ходил на лихой викингский промысел. Отец его умер, когда он был совсем еще мальчишкой. Хозяйством стал заправлять старший из братьев, Асмунд. Так продолжалось до тех пор, пока Орм, которому в то время шел двадцатый год, не сказал ему: — Вот уже сколько лет ты один владеешь тем, что по праву принадлежит всем нам. Другие тоже хотят получить свою долю. Но если мы, дав приданое сестрам, потом еще поделим отцову землю на пять частей, крепкими хозяевами нам уже не бывать. О нас и памяти-то никакой не останется, когда умрем.

— Это верно, — согласился Асмунд. — Давайте лучше работать вместе.

— Не желаю я быть тут, у вас, пятой спицей в колеснице, — заявил Орм. — У меня вот какая задумка. Дай мне три снаряженных драккара, с припасами и прочим, да оружие для тех, кто захочет пойти со мной. Тогда я добуду себе земли где-нибудь еще, а моя доля в хозяйстве тебе достанется.

Эльфийский Князь Имрик скакал в ночи на быстром своем коне, желая поглядеть, что происходит в мире людей. Было по весеннему прохладно, светила почти полная луна, на траве серебрился иней, звезды горели на небосклоне холодным ярким светом, как зимой. Ночь выдалась почти безветренная, лишь изредка едва уловимое дуновение трогало покрытые набухшими почками ветви деревьев, и они издавали звук, похожий на вздох. Казалось, в мире нет ничего, кроме скользящих по земле теней, да холодного белого света. Перезвон серебряных подков имрикова коня гулко отдавался в тишине.

Всадник свернул в рощу. Там среди стволов могучих деревьев лежала непроглядная тьма, но эльф издали увидел какой-то красноватый отблеск. Подъехав ближе, он углядел, что свет пробивается сквозь щели в глинобитной хижине, стоящей под громадным с могучими узловатыми ветвями дубом, с которого, вспомнил Имрик, в прежние времена друиды собирали омелу. Он сошел с коня и постучал в дверь.

Ему открыла сгорбленная старуха, на вид такая же древняя, как дерево, под которым она поселилась. Она молча уставилась на эльфа в серебрившемся в лунном свете шлеме и кольчуге, потом на его коня, мастью схожего с утренним туманом. Скакун этот принялся уже щипать покрытую инеем траву.

— Здравствуй, мать, — промолвил Имрик.

В то времена Дивный народ еще обитал на земле, но уже тогда его владения были окутаны завесой какой-то странности, как будто они не вполне принадлежали к здешнему миру. Подчас то, что обычно казалось просто одиноким холмом, озером или рощей, вдруг являло глазу древнее великолепие эльфийского обиталища. Оттого-то люди и избегали, например, заходить на северное всхолмье, издавна прозванное Эльфийскими холмами.

Имрик подскакал к Эльфхолму, представлявшемуся простым смертным обычным утесом, но явившемуся ему, эльфу, высоким замком с увенчанными изящными шпилями башнями, бронзовыми воротами и мощенными мрамором двориками, со множеством переходов и палат, украшенных прекрасными, магического плетения гобеленами, расшитыми крупными самоцветами. Обитатели замка собрались на лужайке за наружной стеной, где при свете луны были устроены танцы. Миновав их, Имрик въехал в Эльфхолм через главные ворота. Заслышав перезвон подков хозяйского коня, рабы-гномы поспешили принять у князя поводья. Эльф спешился и сразу же отправился в донжон.

Свет множества тонких восковых свечей затейливо играл, отражаясь от золоченых украшенных драгоценными камнями мозаик. По залам струилась музыка: нежные звуки арф и пронзительное пение труб и флейт сливались с похожими на журчание горного ручья голосами эльфийских певцов. Узоры на коврах и гобеленах, казалось, двигались как живые. Даже стены и полы замка, а также его сводчатые потолки, очень высокие и потому вечно окутанные сумраком, обладали тем же свойством: странной, едва уловимой для глаза переменчивостью.

Имрик добрался до лестницы, ведущей в подземелье, и стал спускаться вниз. Здесь стояла полнейшая тишина, нарушавшаяся лишь бряцаньем его собственной кольчуги. К тому же было очень темно: лестница освещалась лишь несколькими воткнутыми в стену факелами. Из подземелья повеяло таким холодом, что у Имрика занялось дыхание. Время от времени из сырых, наспех высеченных в скале, переходов слышался металлический звон и стенания. Но Имрик не обращал на это внимания. Как все эльфы, он двигался по-кошачьи быстро, легко и бесшумно и без труда достиг надобной части отведенного под темницы подземелья.

Имрик нарек похищенного им ребенка Скафлоком и поручил его заботам своей сестры Лиа. Она была так же необыкновенно хороша, как брат, с тонким, цвета слоновой кости, точеным лицом, прекрасными серебристо-золотыми волосами, струящимися из-под украшенной каменьями диадемы и такими же, как у Имрика, сумеречной синевы глазами с бродящими в них лунными бликами. Стройная и изящная, Лиа носила легкие, паутиной тонкости платья, и когда она танцевала при луне, в жилах смотрящих загоралось белое пламя. Улыбаясь Скафлоку своими бледными полными губами, она кормила его молоком, которым с помощью особых эльфийских чар умела наполнить свою грудь. Молоко это сладким огнем ласкало ему гортань, согревая все тело.

По случаю наречения имени младенца был устроен пир, на который съехались многие владетели Альфхейма, привезшие виновнику торжества роскошные подарки: затейливо украшенные кубки и перстни, оружие гномьей работы, кольчуги, шлемы и щиты, одеяния из парчи, золотой и узорной, а также из атласа. Поскольку эльфы, подобно богам, великанам, троллям и прочим существам такого рода, не знали старости, дети у них рождались редко, раз в несколько столетий, и рождение ребенка всегда было большим событием. Но и оно не могло сравниться по важности с усыновлением человеческого младенца.

В разгар пира возле Эльфхолма послышался громоподобный конский топ, от которого задрожали стены замка, а бронзовые ворота зазвенели. Запели трубы стражей, но никто даже не попытался заступить дорогу вновь прибывшему. Имрик сам встретил его у ворот с низким поклоном.

Нежданный гость этот был могуч станом и красив лицом, с глазами, сверкающими даже ярче, чем его доспехи. Под тяжкой поступью его коня дрожала земля. — Приветствую тебя, Скирнир, — проговорил Имрик. — Своим приездом ты оказал нам честь.