На третий день он восстал из мертвых и вновь поднялся к свету.

Над морем, что когда-то было океаном, занимался рассвет. На севере синели скалы, встававшие над серо-стальным горизонтом; по лицу утеса низвергался водопад, и гром его разносился в стылом безветрии. Небо на западе было лиловым, пурпурным в зените и сияющим на востоке, где восходило солнце. Но Утренняя Звезда все еще была видна — Утренняя Звезда, планета Избранных Первыми.

«Я первый из Избранных Вторыми, — было известно Джаану, — и глас тех, кто избирает. Быть человеком — значит изливать сияние».

Его ноздри жадно вбирали воздух, его мышцы радовались движению. Никогда еще не было его восприятие столь остро. От радостного лица до попирающих прах ног — он существовал, он был реален.

О великая радость!

 — сказала та его часть, что была Каруитом.

К востоку от Виндхоума местность понижалась, пока не достигала подножия Гесперийских холмов. Раннее лето набросило на их суровые вершины покрывало листвы: голубоватой, зелено-серой, пронзительно зеленой там, где росли дубы и кедры, и пурпурной в зарослях расмина. Отдельные деревья, кусты, целые рощи привольно раскинулись на живой мантии огненной травы, переливавшейся красными и желтыми оттенками оникса.

С запада потянул прохладный ветерок. Айвар Фредериксен поежился. Ложа карабина показалась его руке особенно холодной. Дерн, на котором лежал Айвар, начал сворачиваться на ночь, превращаясь в упругий войлок. Его дневной запах — запах кремня и искр — уже почти не ощущался. Над Фредериксеном нависало дерево дельфи: его искривленный низкий ствол, переплетение ветвей и густая листва образовывали живой грот. Шелест листьев напоминал шепот на неизвестном языке. Отсюда Айвару был виден склон, усеянный небольшими кустиками и валунами, и долина, полная теней. Идущую вдоль берега дорогу уже скрыли сумерки, и только по воде иногда пробегали неяркие отблески света. Сердце Айвара колотилось громче журчания Вилдфосса.

Никого. Неужели они никогда не появятся?

Краем глаза он уловил промелькнувший отсвет. Затаив дыхание, он присмотрелся внимательнее. Летящий с запада флиттер?

Нет. Блеск последнего закатного луча на взвихренных ветром листьях обманул его. Над хребтом Хорнбек поднималась всего лишь Креуса. У Айвара вырвался смешок — симптом того, как напряжены были его нервы. Словно в поисках лекарства от одиночества, он проводил взглядом луну. Ее блеск усиливался: поднимаясь к востоку, она становилась все более полной. Лучи уже скрывшегося за горизонтом солнца точно так же засияли бы золотом на крыльях летательного аппарата на фоне глубокой синевы неба…

Предыдущим назначением Чандербана Десаи было участие в делегации, которая вела переговоры по разрешению джиханнатского кризиса. Однако оно не было заминкой в его карьере, как могло бы показаться. Администраторы его величества должны постоянно торговаться по мелочам, искать компромиссы, нащупывать дорогу, разрешать конфликты между личностями, организациями, сообществами, расами и видами разумных существ. Обладать умением быстро схватывать факты, оценивать ситуацию, твердо противостоять блефующему противнику, если, несмотря ни на что, неопределенность вторгалась в расчеты, — вот что было самым важным для бюрократа среднего уровня, к которому и принадлежал Десаи. Резидент, имеющий дело с единственной цивилизацией, должен лишь наблюдать за происходящим. Губернатор сектора управляет такими необъятными пространствами, что события в них начинают казаться ему чем-то абстрактным. Однако от специальных уполномоченных разных рангов ожидалось, что они единолично смогут справиться с любой ситуацией, возникающей на больших и неспокойных территориях.

Десаи работал в окрестностях Бетельгейзе, в никому не принадлежащих и плохо исследованных буферных районах, отделяющих владения Терранской Империи от Мерсейского Ройдхуната. Поэтому было совершенно естественно, что на него пал выбор при назначении членов специальной дипломатической миссии. Его обычное спокойствие послужило настолько хорошей опорой для главы делегации, Лорда-Советника Чардона, что Десаи получил повышение в чине и был назначен верховным комиссаром в систему Вергилия в противоположном конце Империи.

Это тоже было естественным. Мятеж в секторе альфы Южного Креста стал возможен потому, что большая часть флота была задействована в окрестностях Джиханната, где возникновение полномасштабных военных действий представлялось весьма вероятным. После того как Терра, несмотря ни на что, успешно справилась с повстанцами, Мерсейя заявила, что ее намерения всегда были миролюбивыми, она желает избежать серьезных столкновений и готова начать переговоры.

Когда Политическому Совету понадобился способный администратор в сектор альфы Креста, лорд Чардон с таким энтузиазмом рекомендовал Десаи, что тот оказался назначен комиссаром системы Вергилия, чья колонизированная людьми планета Эней была зачинщицей беспорядков.

Может быть, поэтому-то в памяти Десаи так часто всплывали теперь мерсейцы, как ни далеки от настоящего казались те события.

Не пристало ли нам, братья, начать повесть о походе господаря Бодина Миятовича? Где сыскать нам слова печали и гнева, слова доблести и отмщения? Кто сравнится в том с Андреем Симичем, певцом героев?

Ибо Андрей, если песнь кому хотел пропеть, то словно стаю гончих псов спускал в горах, и лай их эхом гремел в долинах. Гремели речи его, как тундра под копытами громатцев, стонали, как ветер под крылами орлика, на добычу падающего, ревели, как диаво на охоте — и тихо и сладостно пели, и были смертоносны, подобно зову вильи, и были невинны, как пение гусляров по весне.

Люди и змаи внимали с трепетом песням Андрея, когда славил он старых героев, Йована Миятовича, что по бессветному пути привел Основателей к нашей Утренней Звезде, Томана Обилича, что убил яростного Владимира на вершине Ледника, Гвита, что спорил со штормами Черного океана, Стефана Миятовича, великого пращура господаря Бодина, что в Годы Ночи отбросил прочь разбойников, позарившихся на дома наши. О, как воспел бы Андрей Симич деяния Бодина!

Но смолк голос его. И чтобы не исчезла из памяти слава Бодина Миятовича, поведаем о ней простыми словами, как можем.

В этой истории на всех планетах холодно. Даже на Терре, хотя Флэндри прибыл домой теплым летним вечером. Здесь мерзла душа.

Холодок дал о себе знать на подлете к планете. Разговор между Флэндри и его сыном незаметно перешел к проблемам Империи. Обычно они избегали подобных тем: у них был отпуск.

Сама Терра никак не напоминала о неприятном. На экране в кабине управления висел прекрасный шар на фоне усыпанной звездами тьмы. Шар этот был почти полным: корабль приближался со стороны солнца и еще не вышел на посадочную траекторию. Прозрачный голубой свет планеты смешивался с белизной облаков. Рядом с такой чистотой Луна казалась каплей росы. Нанесенные людьми шрамы пока нельзя было разглядеть.

Обстановка кают-компании не уступала виду за окном: серые, с перламутровым отливом, стены, обитые темно-бордовым велвилом диваны, стол из настоящего тика, на столе — бутылка виски с подобающей закуской, теплый, безупречно очищенный воздух, приятная бодрая музыка, запах сирени. «Хулиган», личный корабль капитана сэра Доминика Флэндри, имел превосходное вооружение, был более быстроходен и маневрен, чем любое другое судно такого же класса, но его жилой отсек отражал жизненную философию владельца, который считал, что, если уж человеку суждено родиться в эпоху декаданса, нужно с этим фактом смириться и получать удовольствие.

Флэндри развалился на диване, глубоко затянулся, отхлебнул из стакана и с некоторой тревогой посмотрел на Доминика Хэзелтайна. Если граница и вправду вот-вот начнет разваливаться, а парню снова туда лететь…

Двое рядовых Космофлота привели Козару в приемник-распределитель, сдали под расписку управляющему и ушли.

— Протяни левую руку, — приказал управляющий.

Ее сняли с корабля через час после посадки на Терре. Долго мчали в аэромобиле по Аркополису. В голове стоял туман. Она повиновалась. Управляющий глазом знатока оценил размер запястья, открыл ящик, выбрал белый металлический браслет — три сантиметра шириной, несколько миллиметров толщиной — и ловко защелкнул его на протянутой руке. Она взглянула на странный предмет: пара сенсоров и несколько черных букв и цифр. Больше ничего. Он плотно облегал руку, но не мешал.

— Закон требует, чтобы все рабы носили это, — объяснил управляющий. Маленький толстый человечек оглядывал ее хитрыми сальными глазками.

«Должно быть, я на Терре, — промелькнуло в голове Козары. — На других планетах поступают иначе. А на Деннице мы рабов не держим».

Официально было объявлено: в скором времени император Ханс покидает Терру и во главе большой армады отправляется в сектор Спики, дабы лично руководить усмирением варваров.

Следовало очистить ту часть границы, ослабленную недавней войной за корону, от всех этих воинственных царьков, пиратов и охотников за Бог весть какой удачей. В Коралловом Дворце устраивался прощальный вечер. Имя сэра Доминика Флэндри стояло в числе приглашенных. Отказаться было невозможно.

«Кроме того, — размышлял Флэндри, — этот старый ублюдок мне по-прежнему нравится. Конечно, он не лишен недостатков, но в данных обстоятельствах ничего лучшего нам просто не найти».

Солнце давно зашло. В Океании наступила ночь. Высоко в небе висел узкий серп луны. На ее затененной стороне поблескивали огоньки метеостанций. Звезды освещали мягко рокочущие волны и серебристый песок. Чуть в стороне идиллия заканчивалась: там прибой с грохотом разбивался о крепостной вал. За валом в ярком свете парили стены, дворцы и башни. Небо над ними исчезло.

Флэндри приземлился и вышел из аэромобиля. Воздух был чист и пахнул солью. Облако благовоний (или психогенных аэрозолей, как бывало во времена Джосипа) на сей раз отсутствовало. Слабый ветерок доносил звуки сдержанной, приличной музыки. Никакой гиперутонченности или, наоборот, излишней резкости. Такая музыка могла быть написана где-нибудь в колонии (вернее всего, на Германии) или в незапамятные дни на Терре. Лет десять назад двор бы с презрением отверг столь архаичные звуки.