…Король приказал бить в барабан, король приказал бить в барабан… — пел кто-то по-французски.

Гуннар Хейм остановился как вкопанный. Некоторое время он стоял, озираясь в поисках источника голоса, звучавшего в темноте.

Чтобы увидеть всех этих дам.

И первая, кого он увидел…

Голос доносился откуда-то издалека, изрядно заглушаемый грохотом машин на берегу у доков. Но лишь один человек этой ночью в Сан-Франциско мог изобразить подобную пародию на эту злую старую балладу.

Когда в Сан-Франциско было 17.00, в Вашингтоне шел уже восьмой час вечера. Но Гарольд Тваймен, старший сенатор из Калифорнии и лидер большинства среди представителей Соединенных Штатов в парламенте Всемирной Федерации, был очень занятым человеком, так что его секретарша не могла устроить этот конфиденциальный телефонный разговор пораньше, тем более после столь необычайно короткого уведомления Хейма. Однако последнего это вполне устраивало, поскольку давало ему время прийти в себя после предыдущей ночи, не пользуясь при этом чрезмерным количеством наркотиков, а также позволяло передать наиболее важные дела на заводе Хеймдаль нужным людям и изучить материалы Вадажа. Венгр все еще спал в комнате для гостей. Его организм, выдержавший слишком много злоупотреблений, нуждался теперь в хорошем отдыхе.

Незадолго до того, как часы показали 17.00, Хейм решил, что в достаточной мере ознакомился с материалами, собранными Робертом де Виньи. Он выключил видео, потер глаза и вздохнул. Боль в разных частях тела все еще потихоньку грызла его. Когда-то — боже, кажется, что это было совсем недавно! — он запросто вынес бы двадцать таких попоек и после этого еще был бы способен три или четыре раза кряду заняться любовью, а на следующее утро лететь хоть в другую Галактику.

«У меня теперь трудный возраст, — криво усмехнувшись, подумал он. — Я уже слишком стар для лечения препаратами антистарения… И для чего?

Ничего, клянусь сатаной! Просто в последнее время я немного засиделся дома. Стоит разок прошвырнуться по-настоящему — и, глядишь, этого брюшка, которое становится все заметнее, как ни бывало».

Хейм втянул в себя живот, достал трубку и набил ее.

На потолке отражался слабый свет багрового карликового солнца, отбрасывавшего кроваво-красные блики на листья, побеги ползучих растений и медленно закрывавшиеся цветы. Там, где растения образовывали особенно густой полог, стояли кучей земные приборы: телефон, стереовизор, компьютер, диктофон, инфотрив, кубики обслуживания, аппарат для контроля окружающей среды — и все это являло собой крайне неуместное здесь зрелище. Тишина была столь же глубокой, как и пурпурные тени вокруг. М.Синби ждал, не двигаясь.

Камера декомпрессии завершила свой цикл, и Гуннар Хейм вышел наружу. Сухая разреженная атмосфера обожгла ему горло. Но он почти не заметил этого, настолько ошеломительными показались ему запахи. Он не мог определить, какой из них — сладкий, острый, едкий, мускусный — исходил от какого растения, множество которых росло от стены до стены, подымаясь до самого потолка и вновь спускаясь вниз водопадом голубовато-стальных листьев, там и сям взрывающихся фейерверком оранжевых, розовых, алых, черных и фиолетовых цветов. Пониженная гравитация, казалось, заставляла голову слегка кружиться, что было весьма неприятно и непривычно для Хейма. Пористый мох пружинил под ногами, точно резина. Было тепло, как в тропиках. Хейм чувствовал, как инфракрасные лучи нагревают кожу.

Он остановился и огляделся вокруг. Наконец его глаза привыкли к необычному освещению, какое могли бы дать тлеющие угли в догорающем камине. И все же детали очертаний, столь непривычных для Земли, он разглядел далеко не сразу.

— Имбак дистра? — неуверенно произнес он. — Мой повелитель?

Его голос дрогнул в этом разреженном воздухе.

Сопровождавший его эскорт из рядовых Мирного Контроля развязал ему глаза и выпустил из официального флайера в порт Джонсон в Делаваре. Кружной маршрут, которым они летели, занял больше времени, чем ожидал Хейм. Свидание с Кокелином могло не состояться. Он поспешил вскочить в автобус, направлявшийся к гражданским гаражам; протолкавшись сквозь толпу у входа, он обнаружил, что всю дорогу придется стоять.

Его ярость утихла за те часы, что он сидел, слепой, во флайере, обмениваясь банальностями с честным молодым офицером из своей охраны («… Синоптики явно проворонили последний ураган, как по-вашему?.. Да, с Новой Европой дела плохи, но в то же время мы переросли такие вещи, как империализм и месть, не так ли? В любом случае, галактика велика… Я так завидую вам, вы весь космос повидали. Нам, конечно, по долгу службы тоже приходится путешествовать, но разные уголки Земли и ее люди с каждым годом становятся все больше похожими друг на друга…») или погрузившись в свои собственные мысли. Хейм не надеялся достичь каких-то заметных результатов во время встречи с элероном. Эта попытка была простым выполнением долга.

Сумрачное настроение не покидало его.

«Не представляю, что мне удастся сделать в Париже», — думал он.

Мужчина в потрепанной одежде, без всякой причины настроенный весьма агрессивно, толкнул Хейма. Тот с большим трудом сдержался — он ненавидел скопища людей — и не стал отвечать взаимной грубостью. Нельзя было винить беднягу за то, что он враждебно относился к человеку в дорогой одежде, выдававшей в нем принадлежность к техноаристократии.

Андре Вадаж снял крышку с котелка, вдохнул великолепный аромат, перемешал содержимое и опустил крышку на место.

— Почти готово, — сказал он. — Пора мне сделать салат. Компоненты готовы?

Лиза Хейм покраснела.

— Я… боюсь, я не особенно хорошо умею резать огурцы и прочее, — ответила она.

— Плевать. — Вадаж вывалил хаотическую кучу зелени в большую чашу. — Для курсанта ты справилась нормально… Найди мне еще приправы, идет? Надо быть просто инженером, чтобы управляться с этой чертовой механизированной преисподней под названием «кухня». Бывало, я говорил, когда был маленьким и меня заставляли делать что-то на кухне: «Видно, мне все же хотят присвоить звание повара и мойщика бутылок младшего разряда. Контрольное задание: голова кролика с красными яблоками во рту и полевыми ягодами, желтыми и зелеными, вместо глаз. Все это с капустой и заварным кремом».

Когда прибыл корабль с Земли, Гуннар Хейм торговался с посыльным из ядерного арсенала. Аэри Требогир, от имени которого говорил Ро, мог продать оружие, но при этом он ставил некоторые условия.

Изобилующая свистящими и шипящими звуками речь инопланетянина звучала в наушниках и тут же переводилась Грегорисом Куманодисом:

— …ракета развивает такую скорость, поскольку пусковой толчок ей дают гравитроны ее собственного корабля.

Хейму хотелось изобразить сомнение, наподобие того, какое, бывало, проявляли раньше при покупке лошади, и задумчиво почесать в затылке или что-то в этом роде. Но в данных обстоятельствах это выглядело бы глупо. Проклятый скафандр! Как жаль, что его нельзя снять. Хейм стоял на специальной платформе, поддерживавшей его вес в нормальном состоянии; но даже его двухметровое тело, которому он во время полета вернул первоклассную форму, ощущало тяжесть скафандра, который ему приходилось на себе таскать. Сначала он не собирался выходить из корабля, рассчитывая установить наружную стереосвязь из «Конни» и таким образом встретиться с представителями Строна, но Куманодис отговорил его от этого.

— Они отнесутся к вам с большим уважением, если вы посетите их лично, — сказал грек. — Это, разумеется, иррационально, однако они придают большое значение физической силе. А те, к кому они проникаются уважением, удостаиваются и лучшего обращения.

Впоследствии Хейм с грустной иронией вспоминал о своей осторожности. Не прошло еще и часа со времени приземления «Поиска», как он поднял яхту, ссылаясь на срочную необходимость своего присутствия на борту «Лиса-2». Однако Куманодис вызвался остаться на борту прилетевшего корабля, дабы нанести визит вежливости.

Хейм знал, что грек выполнил большую работу по заключению предварительных договоров на Строне. Удастся ли ему столь же успешно достичь взаимопонимания со своими собратьями-землянами было неизвестно, но у Хейма не было другого выбора.

Остаться должен был либо Куманодис, либо Янг, единственные, кто бегло говорил на местном языке и поэтому мог пользоваться лазерной линией космопорта, гарантирующей защиту от подслушивания.

По прошествии двух вахт от Куманодиса поступило донесение:

— С ними все в порядке, шкипер. Меня провели по всему кораблю, и я имел возможность поговорить с каждым. В экипаже у них пять человек, плюс капитан, его помощник и бортинженер. Все они самые обычные служащие, подписавшие контракт на этот круиз, как подписались бы на любой другой исследовательский полет. Тут не спутаешь. Или надо быть слишком хорошим артистом. Но такие работают на стереовидении, а не в космосе.

Период обращения Строна составлял восемнадцать часов. По прошествии семи таких дней Утхг-а-К-Тхакв закончил работу над компьютерами военного корабля и на грузовом судне прилетел в космопорт Орлинг.

Когда его огромная китообразная туша ввалилась в штурманскую рубку яхты, Андре Вадаж, ожидающий прилета бортинженера, невольно попятился назад.

«Фу! — подумал певец. — Старательности и способностей у него не отнимешь, но каждый раз приходится заново приспосабливаться к этой болотной вони… Интересно, а как он относится к моему запаху?»

— Привет, Б.И., — поздоровался он с Утхг-а-К-Тхаквом, — надеюсь, вы еще не устали до смерти. Мы уже провели здесь слишком много времени.

— Да уж, — отвечал ему грохочущий, булькающий голос. — Мне все это надоело не меньше вашего. Остальное могут закончить без меня, и надеюсь, закончат одновременно с установкой этой спецкатапульты для ракет. Конечно, это при условии, что система работы стронов и в самом деле настолько хороша, насколько они ее расписывают.

Покинув воздушный шлюз и оказавшись вне поля флайера, Хейм почувствовал чудовищный рывок, это тяготение Строна полностью вступило в свои права. Он напряг мышцы ног, чтобы не упасть, и выпрямился. Несмотря на то, что вес снаряжения был хорошо сбалансирован, тяжесть его была ужасной.

Джосселин ушла вперед, чтобы держать пленников под прицелом, пока они будут выходить. В скафандре она выглядела до абсурда непохожей на себя, и темное стекло шлема напоминало надетую на лицо маску. Хейм двинулся к ней.

— Стоять! — Несмотря на встроенные в шлем наушники, специально предназначенные для сведения на нет искажений передаваемого звука, ее голос был до жути незнакомым. Хейм остановился под дулом ее автомата. Это было оружие сорок пятого калибра, выпускавшее пули с мягким наконечником при низкой скорости, которые могли пробить скафандр или другую защиту.

Хейм сделал глубокий вдох, потом другой. Воздух внутри скафандра представлял собой строго рассчитанную композицию при давлении в три атмосферы, чтобы компенсировать наружное давление и снабжать переутомленные клетки кислородом. Его слова загрохотали в шлеме:

— Джосс, что значит весь этот фарс?

Пять дней по календарю Строна? Шесть? Хейм точно не знал. Кошмар длился слишком долго.

Поначалу все шло неплохо. Местность очень плавно поднималась вверх, покрытая редким лесом, который помогал путникам прятаться от тех, кто высматривал их с воздуха, и в то же время продолжать путь. Все находились в довольно сносной физической форме. И что было уже совсем странно, броня их скафандров казалась почему-то эталоном легкости и компактности.

А между тем, вдобавок к весу скафандра и гравитации, каждый нес груз, превышавший его собственный вес на Земле. «Неплохо» означало в среднем чуть более одного километра в час. Затем местность пошла под уклон, и они очутились на склонах предгорий хребта Кимрет. Хуже всего было то, что к этому времени начали проявляться совокупные последствия нагрузки и перенапряжения. Это было не просто изнеможение. Не имея изолирующей палатки, они не могли ни на минуту снять скафандры. Рециркуляторы нейтрализовали летучие побочные продукты метаболизма, но мало-помалу ничтожный процент этих вредных веществ, всякий раз ускользавший от химической сорбции, стал нарастать. Зловоние и зуд стали невыносимыми. Слишком мною альдегидов, органической кислоты и другой дряни.

А высокая гравитация оказывала на сердце более тонкое и более пагубное влияние, чем простая перегрузка. Она приводила в полное расстройство хрупкий и очень точный баланс жидкостей в теле, баланс, выработанный за миллионы Лет у существа, жившего на одной и той же планете меньшего размера. Плазма стала просачиваться сквозь стенки клеток. Кровь приливала к конечностям, и лодыжки опухали, в то время как мозг, лишенный тока крови, отказывался работать. На Строне этот процесс идет медленно, но идет.

Люди не протянули бы и трех дней, если бы в их аптечках не было медикаментов: граванола, кинестана, различных стимуляторов и обезболивающих. Однако лекарства вскоре должны были иссякнуть, и тогда останется, быть может, один день, в течение которого люди еще смогут идти дальше, прежде чем упасть и умереть.

Строго говоря, Феникс — это созвездие в небе планет Солнечной Системы, на полпути между плоскостью эклиптики и южным небесным полюсом. Поэтому ошибочно считать относящимся к Фениксу тот район космоса — удаленный на сто пятьдесят световых лет от Земли в том же направлении, — где расположены солнца Алерона и Новой Европы. Но поскольку каждая основанная землянами колония автоматически привлекает интерес и к соседним системам — как к местам туризма, источникам полезных ископаемых, торговли, научных исследований и захватнических войн, — этой обширной территории со смутно очерченными границами было присвоено общее название «Феникс». Вероятно, к таким вещам следовало бы относиться более взыскательно, однако это название прочно укоренилось в обиходе.

И, быть может, именно это название было, в конце концов, не столь уж далеко от истины. Согласно мифу, Феникс возрождался в огне. Ядерный двигатель позволил Ламонтану преодолеть гигантское расстояние до Авроры. Когда он увидел, что под этим солнцем есть мир, где могут поселиться люди, он поднял в его небесах трехцветный флаг Франции, словно пламя. Надежда ярким огнем горела в людях, направившихся на Новую Европу, освоенную тяжким трудом первооткрывателей и завещанную им. Потом явился боевой флот элеронов с адским огнем на борту.

С планеты взлетел какой-то корабль. Силы, пульсировавшие в его гравитронах, усиленные за счет использования космических полей, несли его вперед со все возрастающей скоростью. Когда Аврора осталась позади, искажений, вызванных массой звезды, стало гораздо меньше. Вскоре корабль должен был достичь точки, с точностью, рассчитанной приборами, начиная с которой можно было перейти в режим сверхсветового полета, полностью исключив индукционный эффект, известный под названием «инерция».

«Лис-2» засек корабль, когда тот находился на расстоянии в один миллион километров от него. Судно обнаружило себя наружными огнями и инфракрасным излучением, которые были уловлены сверхчувствительными радарами «Лиса». Кроме всего прочего, «Лис» еще «унюхал» нейтроны в его двигателях и приготовился, как хищник, к прыжку.

— Проклятье! — сказал Гуннар Хейм. — Мы должны были засечь этого зверя несколько часов назад. Должно быть, они установили добавочное экранирование.

Короткий безынерционный полет вывел «Лиса» так далеко за пределы системы, что вероятность быть замеченным практически приближалась к нулю. Хейм оставил управление на попечение автоматов и объявил празднование в честь очередной победы.

Судовая столовая была полна людей. Из всей команды капера осталось только двадцать пять человек, плюс дюжина новобранцев, и хотя столовая была рассчитана на сто мест, они заполнили ее своим криком, пением, звоном бокалов — словом, тем веселым шумом, от которого дрожали переборки. В одном углу, благодушный и невозмутимый Утхг-а-К-Тхакв доставал шампанское, бутылку за бутылкой, из устроенного им самим холодильника, и, с пистолетным хлопком вышибая пробку, разливал на всех. Уже неплохо набравшись, артиллерист Мапуо Хаяши и стройный молодой колонист пустились в спор, что эффективнее: каратэ или приемы апачей. По столам стучали игральные кости, шелестели долговые расписки на добычу против обещаний пылких предложений девушек на планете в случае победы. Трио Ашанти — выпускников университета — ’исполняло боевой танец под аккомпанемент зрителей, барабанивших по кастрюлям и сковородкам. Андре Вадаж вскочил на стол и, с трудом удерживая равновесие, ударил по струнам гитары. Все больше и больше французов подпевало ему:

Это цветок, цветок прерий,

Это прекрасная роза Прованса,

Сначала Хейм от души смеялся над последней шуткой Джина Иррибарна, но потом музыка захватила его. Он вспомнил одну ночь в Бон Шанс, словно бы вновь оказался там. Вокруг сада высились крыши, черные под звездным небом, желтый свет из окон домов сливался со светом восходящей Дианы. Легкий ветерок шевелил ветви кустов, смешивая аромат роз и лилий с пряным запахом местных цветов. Ее рука лежала на его руке. Гравий похрустывал под ногами, когда они шли к летнему домику. А где-то кто-то играл на свирели, и нежная мелодия плыла в теплом воздухе, напоминая о Земле.

«Лис» опускался, — с потушенными огнями, с заглушёнными двигателями, с минимумом включенного оборудования, необходимого для поддержания жизни на корабле — опускался к обратной стороне луны Диана. Она не охранялась, а диаметр в 1275 километров служил надежным укрытием. Однако опасность все равно была. Отошедшее от «Лиса» грузовое судно могло быть замечено каким-нибудь бродячим алеронским кораблем, особенно в такой момент, когда оно сбрасывало ускорение, чтобы совершить посадку. Очутившись на неровной, лишенной атмосферы поверхности Дианы, экипаж грузовика спрятал судно в кратере потухшего вулкана, надел космические скафандры и вышел наружу. Их путешествие на полушарие Дианы, обращенное к планете, могло бы стать сюжетом для небольшой эпической поэмы, но сейчас достаточно будет лишь сказать, что люди выполнили свою задачу и вернулись назад. Рандеву с кораблем было слишком рискованным, чтобы действовать наугад. Люди погрузились в кратер и стали ждать.

Вскоре после этого гигантский метеорит врезался в Новую Европу, оставив после себя пылающий след в ночном небе, и рухнул в океан дю Жестин в нескольких сотнях километров от побережья Гаранс. Небольшая приливная волна ударила в Байи де Пешур, вышвырнула корабли на сушу в Бон Шанс, промчалась по Буше дю Карсак — грохочущая линия с гребешками из белой пены, лоснящаяся черными цветами под звездами — и проникла в глубь материка до самого притока реки Борде. Атмосфера словно бы взбесилась во всех детекторах элеронов.

Постепенно суматоха улеглась. Поднятые по тревоге флайеры вернулись на свои места. Вновь воцарилось ночное спокойствие.

Однако люди на борту «Мироэт» не дремали.

Когда пять тысяч тонн скальных пород, к которым был прицеплен корабль, вошли в атмосферу, он освободился от «привязи» и постепенно отстал. Но не на слишком большое расстояние. Необходимо было погасить громадную скорость, а работу двигателя при этом, несомненно, засекли бы. Но, используя метеорит в качестве экрана, можно было замаскироваться.

Палатка была довольно большая. А деревья, окружающие ее, еще выше. Их красновато-коричневые стволы завершались словно бы фонтаном из веток, листья которых образовали сплошной свод, закрывавший павильон и отбрасывавший на него холодноватые тени. Листва здесь имела тот зеленовато-золотистый оттенок, который был характерен для местной растительности и благодаря которому земля Гаранс и получила свое название. Но на ветру листва шелестела точно так же, как и на Земле. При очередном порыве ветра, когда в зеленом шатре образовались прорехи, Хейму удалось увидеть лежащее внизу озеро. Оно как-то тревожно блистало, вся его поверхность, насколько хватало глаз. То тут, то там виднелись покрытые лесом острова, и, не считая их, единственной сушей, видимой в этом направлении, была Сьерра, увенчанная белой короной. Кажущиеся издалека голубыми, снежные вершины создавали своеобразный узор на фоне темно-синего неба.

С восхода Авроры прошло еще не так много времени. Восточные горы по-прежнему были в тени, а западные лишь слегка окрасились в нежный оранжевый цвет. В таком состоянии они должны были пробыть еще некоторое время. Для совершения одного оборота Новой Европе требуется более семидесяти пяти часов. Здешнее солнце не особенно отличалось от земного: на глаз яркое, причем цвет более близок к оранжевому, чем к желтому. Как-то на рассвете Хейм обнаружил Вадажа, всего покрытого росой, наблюдавшего за игрой света в тумане, клубившемся над озером. Венгр был не в состоянии вымолвить ни единого слова.

Это время было уже в прошлом, как и тот час, когда полковник Роберт де Виньи, в прошлом начальник планетарной полиции, а теперь некоронованный король маки, вернулся в штаб. Впрочем, вместо короны у него был берет. Вернулся он не из налета, а из экспедиции, предпринятой с целью найти несколько техников и организовать их переброску в «сторожку Равиньяк», где требовал ремонта главный гидроэлектрический генератор. Из такой вот незаметной скромной работы и складывалось великое дело выживания новоевропейцев. В прошлом было уже первое ликование воссоединения с Иррибарном, который считался пропавшим без вести, с Вадажем, отсутствовавшем в течение года, и с Хеймом, который последний раз побывал здесь целую вечность назад.

Де Виньи сказал что-то по-французски и сел за свой стол. Вадаж нашел стул, сел, низко пригнувшись, и уставился на собственные ботинки.

— Расскажи ему, Джин, — наконец пробормотал он. — Мой французский совсем выветрился за столь долгое отсутствие.

День незаметно клонился к вечеру. Но жизнь по-прежнему бурлила в лагере на берегу озера, напоминая о том, что время было военное. На закате Хейм обнаружил, что они с Даниель сидят на мысу вдвоем.

Теперь у него не было прежней уверенности. Вслед за первой встречей состоялся «пир», настолько праздничный, насколько это было возможно, под навесом, сооруженным по соседству с флайером Иррибарна. Шампанское, которое Хейм предусмотрительно захватил на борт «Мироэт», лилось рекой, утопив в себе натянутость и неловкость первой встречи. Растянувшись на траве, все слушали, а многие и подпевали гитаре Вадажа. Но Хейм и Мэдилон держались несколько в стороне, пытаясь завести разговор, а ее старшая дочь молча сидела рядом.

О прошлом говорить, в принципе, было нечего. Хейм о нем не жалел, да и Мэдилон, как ему показалось, тоже. Встретившись сейчас вот так, они увидели, насколько далеко разошлись их пути; теперь лишь взгляд, улыбка, короткая усмешка могли преодолеть разделявшее их расстояние.

«Она в высшей степени достойный человек, — думал Хейм, — но она не Конни и даже не Джосселин. А я, если на то пошло, не Пьер».

Поэтому они ограничились лишь тем, что рассказали друг другу о том, как жили все это время. Ее жизнь была вполне тихой и спокойной, пока не пришли элероны. Пьер, инженер по профессии, занимался строительством плотин и электростанций, а она воспитывала детей. Потом настала очередь Хейма рассказать о себе, и незаметно для себя он начал приукрашивать факты своей биографии самым старательным образом. Получилось это естественно и непринужденно.