За окнами падал мокрый ноябрьский снег, а в здании суда было тепло, оживлённо и весело для тех, кто привык ежедневно, по службе, посещать этот большой дом, встречать знакомые лица, раскрывать все ту же чернильницу и макать в неё все то же перо. Перед глазами, как в театре, разыгрывались драмы, — они так и назывались «судебные драмы», — и приятно видеть было и публику, и слушать живой шум в коридорах, и играть самому. Весело было в буфете; там уже зажгли электричество, и много вкусных закусок стояло на стойке. Пили, разговаривали, ели. Если встречались пасмурные лица, то и это было хорошо: так нужно в жизни и особенно там, где изо дня в день разыгрываются «судебные драмы». Вон в той комнате застрелился как-то подсудимый; вот солдат с ружьём; где-то бренчат кандалы. Весело, тепло, уютно.

Во втором уголовном отделении много публики, — слушается большое дело. Все уже на своих местах, присяжные заседатели, защитники, судьи; репортёр, пока один, приготовил бумагу, узенькие листки, и всем любуется. Председатель, обрюзгший, толстый человек с седыми усами, быстро, привычным голосом перекликивает свидетелей:

— Ефимов! Как ваше имя, отчество?

— Ефим Петрович Ефимов.

— Согласны принять присягу?