Крестьянин Петар Лёлё двинулся в путь с гор еще до света и вот с раннего утра ждет во дворе, когда игумен позавтракает и примет его. Ни с кем другим он говорить не хочет. Он топает затвердевшими опанками по мерзлой земле, дует в кулаки и ждет. Прошло немало времени, прежде чем он наконец предстал перед игуменом, фра Юлианом Кнежевичем, книжником и добряком, но необыкновенным лентяем и соней. Об этой своей слабости фра Юлиан мог со спокойной совестью умалчивать на исповеди, настолько она была широко известна и неисправима. Безусловно, он сохранит ее и в Судный день, ибо на этом свете нет для нее ни кары, ни лекарства. Крестьянин стоял перед игуменом, комкая узловатыми руками феску и шейный платок. Лёлё – седой чистенький старичок, застенчивый, как ребенок. Жил он в горах бобылем. Давным-давно он овдовел и больше не женился. Обстирывали его и латали ему одежду замужние дочери, жившие в селе. Так и жил один: пас на горных пастбищах стада скототорговца, в село спускался редко, а в город и того реже. Сейчас он стоял перед игуменом; на лице его было присущее крестьянам выражение растерянности, которое часто принимают за улыбку. Он то и дело опускал глаза под взглядом огромных глаз игумена, спокойно смотревших на него из глубоких, правильной формы глазниц.

– Вот, стало быть, отец настоятель, больной у нас, – неуверенным голосом ответил он на вопрос игумена.

– Кто? – нетерпеливо спросил фра Юлиан и уже хотел позвать капеллана.

– Да нет, преподобный отец, простите, это не такой больной как все, он, как бы это сказать…

– Что? Что ты плетешь?