Я стояла у окна и смотрела в глубину сада, туда, где начинался лес. Мысли исчезли, и их место заняли нечеткие, похожие на выцветшие фотографии, воспоминания. Бездонная воронка памяти затягивала меня все глубже и глубже, выхватывая лишь то, что было особенно дорого сердцу. Возвращаться оттуда мне не хотелось, но выбора не было.

Я окинула взглядом кухню: нет, вроде бы ничего не осталось. Кроме моей памяти, в доме больше ничто не говорило о том, что всего сутки назад здесь жила замечательная собака.

Пятнадцать лет пролетели незаметно. Юность и зрелость, университеты и работы, языки и страны, путешествия в чужие души… Я ощущала ее присутствие даже тогда, когда нас разделяли тысячи километров. Теперь мне надо будет научиться жить заново, храня на дне портфеля ее потертый кожаный ошейник.

Было самое обыкновенное июньское утро. Наш дикий сад был словно поделен пополам чьей-то невидимой рукой: вверху, подчеркивая банальность моего горя, орали одуревшие от солнечного лета птицы, а внизу, там, где кончался газон и начиналась непроходимая чаща, чернел холмик. Надо посадить цветы, подумала я. А то свежая земля напоминает о маленьком тельце, внезапно обмякшем у меня на руках.

Я промокнула слезы, стараясь не размазать тушь. Пора на работу. В Париже, на моем рабочем столе, все еще стоит ее фотография. Сегодня я уберу ее в ящик. Пусть полежит там до тех пор, пока не перестанет плакать моя осиротевшая вчера душа…

Два часа спустя я уже сидела на работе и размышляла о том, как жить дальше. Перед глазами бежали строчки какого-то очень важного документа. Из распахнутого окна дул свежий ветер и доносился приветливый шум обыкновенного парижского утра. Во дворе кто-то громко насвистывал песню Пиаф: «Па-дам, па-дам, па-дам…».

Настроение было совершенно нерабочее. Тысячу раз пожалев о том, что вообще сюда приехала, я отменила единственную встречу с клиентом, сославшись на непредвиденные обстоятельства. Решив, что сегодня у меня есть право на раздумья, я сунула в сумку ноутбук и, стараясь не потревожить обитателей нашего подъезда, тихо закрыла за собой тяжелую дубовую дверь. Из сумрачного парадного я вышла на площадь Мадлэн, в центр залитого полуденным солнцем Парижа.

Завораживающий своей беззаботностью, город неутомимо поглощал и усваивал любое личное горе и при этом продолжал жить своей веселой жизнью. Банкиры с дорогими портфелями, шикарные дамы с йорками, студенты в рваных джинсах, туристы с развернутыми картами, — все торопились занять свободные места на приветливых террасах.

Я решила пообедать в городском парке, там, где заботливой администрацией были расставлены удобные железные стульчики. Обычно их занимали идущие на штурм Лувра туристы, влюбленные парочки, студенты и энергичные молодые менеджеры из близлежащих офисов.

Хозяин соседней булочной был симпатичен и улыбчив. Мы познакомились года два назад: один общий клиент представил нас, и мы сразу друг другу понравились. Я подозревала, что причина этой взаимной симпатии крылась в профессиональной близости: он продавал клиентам хлеб насущный, а я — духовный.