Россия без Петра: 1725-1740

Анисимов Евгений Викторович

Книга известного писателя-историка логически и хронологически продолжает его книгу «Время петровских реформ», вышедшую в Лениздате в 1989 г. в той же библиотеке. Построенная на оригинальных источниках, она рассказывает о драматической истории России эпохи дворцовых переворотов, о бывшей «лифляндской пленнице», ставшей императрицей Екатериной I, о «полудержавном властелине» А. Д. Меншикове, о царственном отроке Петре II, попавшем под влияние клана Долгоруких, об императрице Анне Ивановне и ее фаворите Бироне, о фельдмаршале Минихе, свергнувшем всесильного Бирона, о начальнике Тайной канцелярии А. И. Ушакове и его ведомстве…

ДАВНО уже замечено, что историческое время между царствованиями Петра Великого и Екатерины II, также названной Великой, как бы проваливается в сознании людей, поверхностно знакомых с российской историей XVIII века. Да это и понятно — время Петра I напоминает ослепительную вспышку, после которой трудно рассмотреть что-либо другое. Грандиозные реформы, охватившие абсолютно все сферы русской действительности, иная, чем прежде, философия жизни, все новое, непривычное — от огромного военно-морского флота и города на берегах Невы до алфавита и башмаков — эти и тысячи других явлений, черт и черточек уже современникам говорили о необычайности времени, в которое они жили, о фантастическом происшествии со страной, головокружительной перемене, совершившейся с ней за каких-то два с половиной десятилетия. Особую остроту этим впечатлениям придавали методы, которыми внедрялось, навязывалось Петром новое. В последнем слове знаменитой пушкинской фразы «Россию поднял на дыбы» в принципе можно поставить два разных ударения, и оба варианта дают два выразительных образа для обозначения происшедшего со страной при Петре Великом.

После яркой реформаторской вспышки короткие послепетровские царствования, калейдоскопическая быстрота смены самодержцев и фаворитов оставляют впечатление убожества, ничтожности, бессмысленности. Почти четыре послепетровских десятилетия — от Петра I до Екатерины II — в сознании потомков как бы сжимаются до нескольких лет, и кажется, что длившееся бесконечно долго 35-летнее царствование царя-исполина (1689–1725) почти сразу же сменяется таким же ярким, плодотворным, одним словом, — «славным», царствованием Екатерины Великой (1762–1796), и после некоторого застоя снова победно засверкало русское оружие и заблистал русский гений, опять начались великолепные достижения, победы в различных сферах человеческой деятельности, идет ли речь о Румянцеве или Кулибине, Державине или Ушакове, Фонвизине или Суворове.

Русская историческая наука нашла определение послепетровскому времени, назвав его «эпохой дворцовых переворотов». Это определение прижилось в литературе, искусстве, оно было усвоено общественным сознанием, и, несмотря на усилия марксистской историографии советских лет, заменить его маловыразительным и в принципе неточным хронологическим определением «вторая четверть XVIII века» не удалось. У меня нет намерения вторгаться в историографический спор о том, как называть ту или иную эпоху, я хочу, не ставя никаких философических задач, дать очерк истории первых послепетровских царствований: Екатерины I (1725–1727), Петра II (1727–1730) и Анны Ивановны (1730–1740), — с тем чтобы эта книга вошла составной частью в серию моих исследований о политической истории XVIII века, начатую книгой «Время петровских реформ» (Л., 1989) и «Россия в середине XVIII века» (М., 1986 и 1988).

Маленькой горкой книжек и брошюр по сравнению с Монбланом литературы о Петре Великом выглядит все, что было написано за два с половиной столетия о времени Екатерины I, Петра II и Анны Ивановны. Если исключить широко известные курсы истории России, подобные «Курсу русской истории» В. О. Ключевского или «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева, то можно назвать лишь несколько книг, достойных внимания читателя, желающего углубить свои знания о том времени. Это две брошюры К. И. Арсеньева «Царствование Петра II» (СПб., 1839) и «Царствование Екатерины I» (СПб., 1856), с которых, в сущности, и начинается историография первых послепетровских царствований. Достойны упоминания и книги профессора Д. А. Корсакова «Воцарение императрицы Анны Иоанновны» (Казань, 1880) и В. Строева «Бироновщина и Кабинет министров» (М., 1909–1910).

Требуют осторожного, критического чтения основанная на легендах работа князя П. В. Долгорукова «Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны» (М., 1909), а также две книги известного польского популяризатора Казимира Валишевского — «Царство женщин» (М., 1911) и «Наследие Петра Великого» (СПб., 1906).

Январь 1725 года — май 1727 года

Смерть в конторке

ЧТО ПОДЕЛАТЬ, не люблю я «памятных исторических мест» и «мемориальных квартир», хотя всегда отдаю должное просветительскому значению оных, как и самоотверженному труду их хранителей. Может быть, эта нелюбовь идет от того опошления, которое придано этим нормальным, обычным понятиям в нашей стране? Кроме того, когда видишь сиротливые «тапочки Антона Павловича» или ветхий старинный столик, на котором под плексигласовым колпаком стоит пустая чернильница и нарочито брошены перо и пожелтевший лист исписанной бумаги, почему-то испытываешь не благоговейное почтение и умиление, а неловкость и скуку. И дело не в том, что наверняка знаешь; перед тобой искусная музейная подделка — ведь подлинный автограф гения хранится в архиве за семью печатями, — просто все эти предметы мертвы и немы, ибо их хозяин давным-давно умер и душу этих драгоценных для него вещей унес с собой.

Но однажды я испытал потрясение от соприкосновения с местом, где произошло историческое событие. Меня ввели в подвал Эрмитажного театра, который в это время реставрировался финской строительной компанией. И вот, переступая через кучи битого кирпича, балки, строительный мусор, мы поднялись по ступенькам в бывшую «салу» — зал на бывшем втором этаже бывшего Зимнего дома, построенного в 1719 году архитектором Г. И. Маттарнови на участке между нынешней Миллионной, Зимней канавкой и Невой. Позже это помещение стало подвалом Эрмитажного театра, выросшего на прочном фундаменте петровского дворца.

Архитектор-реставратор подвел меня к обнаженной кирпичной стене и сказал, что именно здесь и была та самая

конторка

, в которой умер Петр Великий. Я протянул руку и ощутил холод и шероховатость прочной кладки старинных кирпичей, тех самых, что слышали его тяжелые стоны и отчаянные молитвы, — здесь его душа покинула измученное страшной болью тело…

При строительстве дворца кем-то, вероятно, под диктовку Петра, была написана проектная записка: «У большой палаты (то есть той самой «салы», в которой мы стояли. —

Е. А

.) перегородить стенку по самый погребной свод и в той перегородке зделать Конторку в половину окна… и наверху Конторки зделать решетку и под решеткой на стене кругленькое окошечко, а дверь в конторку зделать из маленькой палатки, также зделать проходную лестницу в погреб, откуда пристойно»

Известно, что Петр любил жить в тесных, низких помещениях, своеобразных душных логовищах, которые были ему уютны. И для этого, как гласит молва, он приказывал с помощью парусины занижать потолки и строить выгородки из обширных палат и «сал». Такое же логовище он приказал выгородить и в своем новом дворце. Здесь-то он и умер. В памятном журнале — «Поденных записках» — об этом сказано так: «Е.и.в. Петр Великий, лежав в болезни в Зимнем своем доме, в верхнем апартаменте, 28 января 1725 года преставился от сего мира в своей конторке», а 29 января был «вынесен в салу». Из «салы» он и отправился в последний путь, правда не совсем обычным способом. Феофан Прокопович писал, что в день похорон для «вынесения широкого гроба, который не мог быть вынесен из обыкновенных дверей, приделано к среднему в зале окну по лицевой стороне к Неве большое крыльцо и лестницы», по которым и спустили на берег Невы гроб

Печальный ужас

10 марта 1725 года Петербург прощался с Петром Великим. После споров о том, где хоронить императора — в царской усыпальнице под полом собора Михаила Архангела в Кремле или в новом, еще не достроенном и не освященном Петропавловском соборе, было решено остановиться на последнем варианте — все понимали символическое значение связи основателя города с самим городом. Кто-то предложил поставить гроб с телом Петра в старой деревянной церкви, внутри недостроенного Петропавловского собора.

Весь февраль и десять дней марта гроб Петра находился в большой «сале» Зимнего дома, которая была превращена в «каструм долорис, или печальную салу». Ее убранство по роскоши и богатству превосходило все виданное до сих пор в новой столице, начиная с золотых шпалер на стенах, скульптур, больших мраморных пирамид с фигурами и траурными надписями, «которые толковали причину оных пирамидов», и кончая роскошным золоченым балдахином с мантией из золотой парчи, подбитой горностаями. В полутьме от постоянно завешанных черным флером окон и неверного света свечей непрерывным потоком шли тысячи людей без различия звания, чина и возраста, «плачуще и руку Отца целующе». Они подходили к гробу и видели своего царя преображенным и незнакомым. Вечно спешащий по улицам города, в потертом камзоле, заштопанных чулках, стоптанных башмаках, он был неузнаваем: в оклеенном золотой гладкой парчой гробе «на образ раки» лежал высокий человек в роскошном платье, вышитом серебром, с серебряной бахромой, в кружевах, с орденом Андрея Первозванного. Византийская роскошь последнего одеяния Петра, гроба, зала, всей церемонии похорон как бы компенсировала скромность и даже бедность его обыденной жизни, окончательно ставя все на свои места:

кесарю — кесарево

.

Изучая историю похорон Петра, нельзя пройти мимо одного любопытного обстоятельства. Тело императора было перенесено из конторки в «печальную салу» уже 29 января, и источники противоречивы относительно того, было ли тело бальзамировано или нет, — все же оно простояло открытым сорок дней. Биограф Петра И. И. Голиков пишет вполне определенно, что «врачи вскрыли тело усопшего императора… и после бальзамирования внутренности его снят с лица его гипсовый портрет». О тайном вскрытии пишет саксонский посланник Лефорт. Зато все другие дипломаты утверждают обратное. Голландец де Вильде сообщал, что 30 января открыли лицо царя, но «тело не бальзамировали и не вскрывали, при здешнем холоде оно продержится». Иного мнения был Берхгольц, записавший в дневник 8 февраля: «Его королевское высочество видел сегодня утром тело императора, которое уже почернело и попортилось». Прусский посланник Мардефельд сообщал в Берлин 9 февраля: «Труп покойного императора лежит еще на парадном ложе, несмотря на то что он уже позеленел и течет… Императрица посещает своего покойного супруга еще ежедневно и оплакивает его и при этом вдыхает в себя много вредного испарения и подвергает опасности свое здоровье»

4 марта «в доме Государевом к печали печаль новая прибыла» — умерла заболевшая в 20-х числах февраля корью младшая дочь Петра Наталья, маленький гробик которой был выставлен в соседнем помещении.

10 марта около полудня пушечным выстрелом Петербург был извещен о начале торжественной, еще никогда не виданной жителями церемонии царских похорон. Уже с раннего утра к Неве сходились люди, и, как пишет Феофан, «толикое вскоре множество народа собралося, что не только по обеим сторонам путь широко заключили, но и везде крыльца и по всем палатам окна наполнили и самые кровли не праздны были»

Может ли кухарка управлять государством?

«Смерть царя, — доносил своему правительству голландский дипломат де Вильде в начале февраля 1725 года, — до сих пор не внесла никаких изменений, дела продолжают идти в направлении, какое было дано им раньше, и даже издан указ, предписывающий сохранить все по-старому»

1

.

Действительно, с первых шагов царствования Екатерина I и ее советники стремились показать всем, что знамя в надежных руках, что страна уверенно идет по пути, Предначертанному великим реформатором. Лозунгом начала екатерининского царствования были слова указа 19 мая 1725 года: «Мы желаем все дела, зачатые трудами императора, с помощию Божиею совершить».

Поначалу правительство опасалось выступлений армии, особенно тех ее частей, которые стояли на зимних квартирах на Украине. Ими командовал весьма авторитетный в войсках генерал князь Михаил Михайлович Голицын, принадлежавший по своим взглядам и родственным связям к потерпевшим поражение «боярам», или, по терминологии депеш иностранных посланников, «старым боярам» («vieux boyards»). В помощники к нему был срочно послан верный Екатерине генерал Вейсбах. Но Голицын вел себя спокойно и весной 1725 года за лояльность к новой власти и в признание его воинских заслуг получил следующее звание — генерал-фельдмаршал. Получили повышение и награды и другие генералы, произошла общая «подвижка» по иерархии воинских чинов. В. А. Нащокин вспоминал, что с воцарением Екатерины «во всей армии великая перемена чинам была произведена, а долговременно которые служили, получили по желанию отставку. Я тогда был в Белогородском пехотном полку, и, сколько есть в полку штаб- и обер-офицеров, все переменены чинами, кроме полковника»

2

.

Нормально, без эксцессов прошло и подписание присяги 3 февраля. Высшие чиновники и генералы получали отдельные листы с присягой на верность Екатерине и, подписав, передавали в руки светлейшему.

Императрица первыми своими шагами как бы внушала подданным, что править намерена «милостиво» и отнюдь не будет так крута и жестока, как ее покойный супруг. И это сразу же все почувствовали. Вздохнули с облегчением провинившиеся перед императором и законом вельможи и чиновники. Вероятно, стал спокойно спать генерал-майор Г. Чернышев, незадолго до кончины Петра промешкавший с размещением армейских полков в Московской губернии. Еще 3 января 1725 года он получил от больного царя письмо, написанное малоразборчивым почерком, но по содержанию ясное и недвусмысленное. В нем виден весь Петр. Начинается оно зловещими словами: «Я не ведаю, жив ты или умер, или позабыл должность свою…» — и кончается типичным для царя оборотом: «Сам ведаешь, чему достоин, понеже указы довольно знаешь и, ежели к десятому февраля сюды… из Москвы не будешь, то сам погибели своей виновен будешь»

«Petrus erat magnus monarcha, sed jam non est»

{2}

В 1726 году секретарь Сената И. Кириллов составил подробный статистический отчет-справочник, который гордо назвал «Цветущее состояние Всероссийского государства». Увы, так было только на бумаге, и в то время, как усердный секретарь сводил в таблицы сведения о числе войск в губерниях и количестве пушек на стенах крепостей, сенаторы занимались другим делом, немыслимым ранее, — они критиковали Петра Великого.

Документы свидетельствуют о том, что буквально с первых дней нового царствования в правительстве начался критический пересмотр проблем внутренней политики. Инициатором его стал генерал-прокурор граф Павел Иванович Ягужинский, подавший императрице в течение 1725 года несколько особых записок о положении в стране. Уже 4 февраля, то есть спустя шесть дней после смерти Петра, Сенат заслушал предложения Ягужинского об изменении в податной политике (сокращение ставки подушной подати на 4 копейки, облегчение участи оштрафованных за «прописку и утайку» душ во время переписи), об увольнении из армии" некоторых категорий дворян, о том, чтобы «до времени отложить» некоторые из незавершенных строек. Из протокола Сената видно, что Ягужинский написал записку 1 февраля, а докладывал свои предложения императрице уже 2 февраля (!), и Екатерина одобрила уменьшение подати и некоторые льготы для оштрафованных. Царским указом 5 февраля 74-копеечная подушная подать с крестьян была уменьшена на 4 копейки (то есть на 5,4 %) и прощены недоимки в отдельных уездах. Из докладной записки генерал-прокурора видно, что это не отдельные «милостивые» по случаю всеобщей скорби меры, а элементы продуманной программы

1

.

Быстрота, с которой новая власть приступила к пересмотру наследия великого реформатора, поразительна. Для этого были весьма веские причины. В записке на имя императрицы Ягужинский прибег к тактическому приему, который впоследствии стал часто использоваться всеми критиками петровского наследия. Смысл уловки состоял в том, что авторы критических записок или «мнений» как бы не сомневались в правильности и абсолютной пользе всего, что сделал великий Петр для процветания страны, и вслед за Ягужинским подчеркивали, что первый император прилагал титанические усилия для создания «благих в пользу Всероссийской империи законов и учреждений», но… Вот в этом «но» и крылось главное! Петр, утверждает Ягужинский, не мог, несмотря на всю свою мудрость и прозорливость, предусмотреть всех изменений в стране, и в итоге оказалось, что «конъюнктуры такого состояния есть, что прилежного и скорого разсуждения к поправлению нынешняго в государстве состояния требуют», а «для целости государства к народа меры взять крайняя нужда настоит»

То, что именно Ягужинский первым обратил внимание новой императрицы на плачевное состояние дел, неудивительно. Генерал-прокурор Сената, «око государево», он лучше других знал реальное положение в стране, ибо к нему попадала вся важнейшая информация. К тому же он пытался сразу захватить инициативу в борьбе за доверие новой властительницы и поэтому, в полном соответствии со своим импульсивным, необузданным характером, первым выступил как защитник казенного интереса.

Самой важной проблемой государства Ягужинский считал положение народа, крестьянства, о котором «всякому Российского отечества сыну, соболезнуя, разсуждать надлежит». По мнению генерал-прокурора, крестьянам «от подушного сбору происходит великая тягость», усугубляемая хроническими неурожаями последних лет. О том, что подушная подать оказалась более тяжелой, чем прежняя — подворная, при которой налоги взимались не с «души мужеска полу», а с двора, свидетельствовал и рост недоимок, и растущее обеднение крестьян, и их бегство за границу. Ягужинский, а потом другие государственные деятели указывали на главный порок введенной Петром системы подушного обложения: она не отвечала уровню реального благосостояния крестьянства.

У истоков имперской дружбы, скрепленной пролитой кровью

Наследие, доставшееся преемникам Петра в международной сфере, было огромно. Могущественную империю, протянувшуюся от Колы на Кольском полуострове до Астрабада в Персии, от Киева до Охотска, представляла собой Россия 1725 года. Для всех было очевидно, что могущество даже не достигло своего пика — империя «прирастала», перед взором великого реформатора вставали картины новых завоеваний и походов. Одним из последних указов Петра был указ об отправке экспедиции Беринга для изучения северо-восточной оконечности Азиатского континента. Пройдет еще несколько лет — и 21 августа 1732 года русские мореплаватели Иван Федоров и Михаил Гвоздев высадятся на побережье Аляски, чтобы распространить владения империи на Новый Свет.

Имперская мечта об Индии после присоединения к России северных провинций Персии стала казаться как никогда близкой. Усилия Петра были направлены на освоение новых территорий, заселение их христианами. Астрабад, Решт и вновь основанный город Екатеринополь должны были стать опорными базами русского могущества в Азии, исходной точкой движения в Индию. Было положено начало активной политической и военной разведке в Закавказье. Заключенное в 1724 году соглашение с Турцией о разграничении влияния в Персии могло продержаться недолго, — «Прутская конфузия» 1711 года чрезвычайно болезненно воспринималась в Петербурге и ее не забывали, — война с Турцией казалась неизбежной.

Но все же по традиции главным объектом внимания первого императора России оставался Балтийский регион. Именно здесь делалась политика России с конца XVII века на протяжении трех десятилетий, и, «прорубив окно в Европу», Россия стремилась его максимально расширить. Целью империи было превратить Балтийское море в «Русское озеро». Достигалось это как расширением ее территории, так и усилением русского влияния в странах Балтийского моря.

Успехи Петра здесь были грандиозны. Он был одним из тех редких в России государственных деятелей, которые умеют извлекать максимальную пользу из последствий войны, побед русского оружия. Трудно переоценить эти способности, редкостное сочетание государственного, полководческого и дипломатического дарования в одном человеке. Ништадтский мир был подлинно триумфальным: за Россией навсегда были закреплены провинции Швеции на восточном берегу Балтики, причем Петром были не только возвращены территории, принадлежавшие России в начале XVII века, но и присоединены земли, ей не принадлежавшие (Эстляндия, Лифляндия, Выборг). Умело играя на противоречиях партнеров и противников, Петр сумел расширить и сферу влияния России в Северной Германии. Военные, дипломатические, династические шаги России привели к тому, что русское присутствие и влияние в Мекленбурге, Голштинии, Курляндии стало истинной проблемой для стран, традиционно доминировавших на Балтике и в Германии: Дании, Швеции, Англии, Голландии. Игра на внутренних противоречиях и борьбе партий и группировок в Польше и Швеции позволила Петру фактически оккупировать Курляндию, геополитически тесно связанную с Ригой и Лифляндией, где стояли русские гарнизоны. В Швеции после Ништадтского мира были сильны реваншистские устремления, но они (после ограничения власти короля, в обстановке упорной внутренней борьбы) были в значительной степени подавлены действиями прорусской партии, делавшей ставку на Голштинского герцога Карла Фридриха — претендента на шведский престол — и стоявшего за его спиной Петра. В 1724 году сложная дипломатическая игра завершилась победой России — русско-шведский союз был торжественно подписан, и Швеция была втянута в фарватер русской политики…

Смерть Петра стала важным политическим событием, ибо царь, как никто другой, играл ключевую роль в русской дипломатии, был подлинным руководителем внешней политики России в течение почти трех десятилетий.