* На фото: Старый Вильно.

Среди архивных документов «Раввината Виленской губернии» имеется акт гражданского состояния, где отмечено, что «15 мая 1914 года в еврейской общине города Вильно

{3}

была сделана запись о рождении 8 мая 1914 года ребенка, получившего имя Роман, родителями являются Арье-Лейб [Лейб — перевод на идиш имени Арье, что означает „лев“] и Мина Иоселевна Касевы».

Свидетельство о рождении Романа Касева уцелело, несмотря на систематическое уничтожение документов фашистами, пытавшимися таким образом скрыть следы своих преступлений после массовых уничтожений, и представляет перевод с иврита; исходный документ был составлен бет-дином

[3]

Виленского раввината. Еврейская община бывшего великого княжества Литовского, отошедшего к России после трех разделов Польши, обязана была представлять властям копии всех составленных ею актов гражданского состояния

{4}

. Архивы Литвы, которая в 1941 году вместе с Эстонией и Польшей входила в состав рейхскомиссариата Остланда и была одной из территорий, захваченных Третьим рейхом, не были уничтожены фашистами.

Вот буквальный перевод свидетельства о рождении Ромена Гари, которое после войны было объявлено утерянным

{5}

:

Роман Касев полагал, что для его семейной истории, а особенно для персонажа, которым он представлялся, будет лучше утверждать, что он родился в Москве, а не в Вильно, городе, являвшемся средоточием культурной и интеллектуальной жизни Литвы, который местные евреи-ашкенази называли «литовским Иерусалимом». Арье-Лейб и Мина Касевы намеревались воспитывать сына в иудейских традициях и сделали ребенку обрезание. Однако в «Белой собаке» Гари пишет:

В автобиографических книгах Гари ни разу не писал о бабушке с дедушкой, и, хотя в «Европейском воспитании» и фигурируют Свечаны, автор умолчал о том, что в этом городе жили его дедушка Иосиф и бабушка Петель.

Свечаны

{36}

, родной город Мины Овчинской, ее родителей, братьев и сестер, упоминаются в шестой главе первого варианта «Европейского воспитания», опубликованного в парижском издательстве «Кальманн-Леви» в 1945 году. Десять еврейских партизан выходят из леса с талесами

[7]

и молитвенниками, чтобы, прячась, прийти в Антокол, пригород Вильно, и в пятницу вечером совершить кабалат шабат — субботнюю службу по обряду (носах) евреев-ашкенази. В таинстве участвует Янкель Цукер из Свечан — хасид

[8]

, который совершает ритуальное жертвоприношение.

То, что в «Европейском воспитании» описывается как тайный миньян

[9]

евреев-партизан в Антоколе, показывает, что Гари на момент завершения этой книги в Англии не знал, что это место массового уничтожения евреев. Однако эти страницы представляют собой источник ценных сведений о среде, в которой он вырос. Дело в том, что Гари по памяти приводит звучание молитв, которые слышал в детстве в синагоге Тогорат Хакодеш на улице Завальной в Вильно — там его отец был одним из управляющих. В варианте, который дает Гари, прослеживается влияние идиш, что было свойственно восточноевропейским евреям. Молитвы произносятся на иврите, фонетически контаминированном особенностями идиш.

До 1917 года литовский город Вильно, центр Виленской губернии, насчитывал 200 тысяч жителей и являлся административным подразделением Польши.

Стоящий на двух реках, Вильне и Виле, старый город Вильно был окружен поросшими лесом холмами, с которых открывался великолепный вид на его старые улицы с бесчисленными церквями в стиле барокко.

Сто лет назад город еще не утратил своего средневекового очарования. На каждом шагу попадались живые, почти фантастические приметы былых времен. За стенами старой крепости на извилистых немощеных улицах из череды низких домов выступали костелы и синагоги {38} .

После российского изгнания мать с сыном вернулись в Вильно. Этот эпизод в «Обещании на рассвете» больше похож на сказку, чем на события, которые могли происходить в действительности.

Вильно в 20-е годы.

Collection Diego Gary D. R.

* На фото: Париж, 1930-е.

Роже Ажид

{174}

, близкий друг Гари, рассказывает, что Мина и Роман, для удобства представлявшийся Роменом, прибыли поездом в Сан-Ремо. Несколько дней они провели в небольшом семейном пансионе, а затем, миновав французскую границу, попали в Ментону. Несмотря на то что средства их были очень ограничены, Мина держалась гордо и готова была поставить на место всякого, кто не проявит к ней должного уважения. Эта высокая пятидесятилетняя женщина, курившая сигареты в длинном мундштуке с золотистым наконечником, произвела на одиннадцатилетнего Роже сильное впечатление. Она вела себя высокомерно и игнорировала всех, кроме сына, которого тиранила непомерной любовью. Ромен больше всего боялся ее взрывов, театральных речей, поз примадонны, томно протягивающей руку для поцелуя, и резких смен настроения. Из-за сущего пустяка она могла из гранд-мадам превратиться в рыночную торговку. Поэтому он старался избегать конфликтных ситуаций.

Жена Рене Ажида, старшего брата Роже, Сильвия

{175}

вспоминает, как госпожа Касев, уже подурневшая и беззубая, бросала на сына взгляды, полные обожания, и не могла удержаться, чтобы не похвалиться присутствующим, к величайшему смущению Ромена. Мина рассказывала, какой тот был хорошенький в детстве, как красиво одевался, а далее следовала история о детском празднике, на котором Ромен в костюме черкеса ходил с саблей, чтобы защищаться от противников, возникших на дороге его грез. В такие минуты Ромен держался невозмутимо и с почтением, но его терзали смешанные чувства любви-ненависти и мысль, когда же мать замолчит

{176}

.

Первое время в Ницце Мине приходилось трудно: она покупала у антикваров, а чаще в ювелирной лавке Дины и Поля Павловича, столовое серебро, а потом с палочкой и чемоданом в руке отправлялась обивать пороги богатых домов. Владельцев особняков Мина заверяла, что до революции это серебро принадлежало сановным особам или даже императорской семье, а ей как приближенной к российскому двору тайно передали эти вещи на хранение.

В действительности Мина не была знакома ни с одной сановной особой не только Вильно, но и тем более Москвы, где никогда не была. Она утверждала, что владеет акциями крупной компании и получает от бывшего мужа деньги на воспитание сына. Проверяла ли иммиграционная служба ее заявления? Никаких данных об этом нет.

Достаточно ли было на воспитание Ромена почтового перевода на 1500 франков, ежемесячно высылаемых Арье-Лейбом? Возможно, «5200 франков ежеквартальных дивидендов по акциям товариществ по кредитованию недвижимости в Англо-Польском банке» не более чем выдумка, чтобы попасть в число благонадежных. Зная, что в Третьей республике «нежелательных» иностранцев притесняют, особенно если они нищие или евреи или, что чаще всего, и то, и другое одновременно, Мина Касев заявила в полиции, что является владелицей значительного состояния, которое позволит ей жить в Ницце на собственные средства. В то время иностранец, въезжающий во Францию без трудового договора, мог получить вид на жительство лишь в том случае, если принимал на себя обязательство не устраиваться на работу. Поэтому в первые годы в Ницце Мина и была вынуждена зарабатывать на жизнь нелегально.

С Ажидами Мина познакомилась в одной из самых шикарных гостиниц Ниццы — в «Эрмитаже», расположенном на холме Симиес. Александр Ажид был ее директором. Трое из его детей, Роже, Рене и Сюзанна, в будущем станут близкими друзьями Ромена. В тот день госпожа Касев, как обычно в неприглядном сером платье, вошла в холл гостиницы с палочкой в одной руке и чемоданом в другой.

«Сударь, — обратилась она по-русски к Александру Ажиду, — я хотела бы предложить вашим постояльцам серебро царской семьи!»

Угадав бедственное положение посетительницы, Ажид не только разрешил ей предложить свой товар жильцам, но и выставил его образцы в просторном холле на первом этаже.

У Александра Ажида тоже была непростая судьба. Он родился в 1875 году в Лемберге

{182}

в семье польских евреев и был девятым ребенком в семье. Одного из его братьев убили в Польше прямо на улице, а убийцу оправдали после заявления, что «это был всего-навсего еврей». В день суда Александр Ажид решил порвать с миром своего детства и юности — Польшей антисемитизма и погромов.

Ромен Касев познакомился с Рене Ажидом, когда они с матерью еще жили в небольшом домике № 15 на улице Шекспира, недалеко от вокзала. Рене был старше его на год и учился вместе с ним в лицее. Поступив в 1928 году в этот лицей в четвертый класс, Ромен столкнулся с детьми из самых богатых семей Ниццы. Например, Рене всегда был безупречно одет: костюм, галстук, карманные часы на цепочке. Гари был прилежным учеником, скромным, молчаливым, очень застенчивым и всегда грустным — именно таким мы видим его на школьных фотографиях.

Но если юный эмигрант учился в светской, государственной школе, значит, его еврейское происхождение никого не волновало — здесь его уже никто не дразнил жидпахом

[19]

, как в Вильно и Варшаве. Гари не ощущал себя отверженным, он видел, что легко может скрыть то, что он другой. Он избежал страданий и оскорблений, которые были вынуждены переносить его родственники, оставшиеся в Польше. Во Франции Ромен успешно учился и с его прекрасной памятью и быстротой реакции, за несколько месяцев так хорошо овладел французским языком, что получал лучшие оценки в классе по этому предмету. Но он не только запоем читал книги французских авторов, но не переставал интересоваться русской и польской литературой. Гари понимал идиш и умел на нем говорить

{187}

: им он пользовался дома, разговаривая с мамой, дядей Львом и тетей Беллой. Не забывал он и свой родной язык, русский. Владение несколькими языками давало ему преимущество, которого были лишены многие коренные французы. Он тонко чувствовал различные оттенки оборотов, сочетаний слов и парадоксов французского языка, которыми впоследствии будет виртуозно играть под псевдонимом Эмиля Ажара.

Именно в Ницце, белом городе, который так далек и от погромов в Восточной Европе, и от конвульсий Российской империи, пройдет юность Ромена Касева. Здесь, в Средиземноморье, он обретет вторую родину и откроет для себя мир.

Мина старалась обеспечить сына всем необходимым, и их положение явно не было столь тяжелым, как это описано в «Обещании на рассвете». Утверждая, что из-за бедности Мина не могла позволить себе мяса, отдавая его сыну, Гари поддается собственной тяге к драматизму. В «Обещании на рассвете» Ромен случайно застает мать на кухне, когда та подбирает соус со сковороды, на которой жарилось мясо, только что им съеденное. В отчаянии он убегает из дома, намереваясь броситься под поезд, но Мина находит его плачущим у железной дороги. Утешая сына, мать пророчит ему блестящее, без сомнения, грандиозное будущее, которое непременно ждет его впереди и станет их общим триумфом.

Пансион «Мермон» («мер» по-французски — «море», а «мон» — «гора»

{189}

) располагался неподалеку от православного собора Николая Угодника в пяти минутах ходьбы от моря. Кстати, здесь уместно опровергнуть легенду Гари, по которой мать крестила его в католичество или — еще один вариант — сама ходила в православную церковь. Это не так. И Гари, и его мать всегда оставались иудеями

{190}

. Из всей семьи только Дина, дочь Эльяса и Беллы Овчинских, венчалась с Полем Павловичем в православной церкви

{191}

.

В те годы бульвар Карлон и конец бульвара Гамбетта с великолепным садом, владельцами которого были король Вюртемберга и его супруга княжна Ольга, находились на окраине Ниццы. В этом новом и еще малозаселенном районе города русские эмигранты строили на пустырях виллы с садами из миндальных деревьев. Роскошное жилище князя Массены д’Эссерлинг соседствовало здесь с забегаловками для рабочих, одной из которых был «Кав Вашингтон» на углу улиц Вашингтон и Андриоли, где, помимо спиртного, можно было купить уксус, растительное масло и мыло. Порой там можно было увидеть за столиком юного Гари, увлеченно беседующего с графиней Кантакузин и Владимиром Апрельевым, бывшим офицером царской армии.

Роман и его мать занимали в пансионе каждый по комнате. Мина вставала в есть утра. Ей помогали две горничные, повар, а главное, секретарь из Литвы мадемуазель Якоби. Сделав укол инсулина от диабета и выпив чашку чая с первой за день сигаретой, она строевым шагом шла за продуктами для своих жильцов на улицу Данте, ще ее знал каждый торговец крытого рынка Бюффе. Говорившая с сильным русским акцентом, она безбожно торговалась, ругала товар и немедленно ставила на место всякого, кто назовет ее «мерзкой иностранкой». На несколько лет опережая события, заявляла, что ее сын — «офицер запаса и… он на вас хотел!»

{192}

.

Торговые ряды в Бюффе появились за три года до того, как Роман с матерью переехали во Францию, рядом с апельсиновым садом, принадлежавшим семейному предприятию Сеанс-Со, которое само продавало здесь молоко. Первые двенадцать лавочников, большей частью нищие эмигранты, развернули торговлю вокруг фонтана. Их покупателями были владельцы стоявших рядом роскошных вилл и отелей.

Занимаясь делами и держа в зубах мундштук с сигаретой, Мина часто мурлыкала песенку «Лиловый негр» Александра Вертинского

Первого сентября посол Его Величества в Берлине получил указание уведомить германское правительство, что Великобритания без колебания выполнит свои обязательства по отношению к Польше, если Германия не предоставит достаточных гарантий того, что она имеет исключительно мирные намерения и готова незамедлительно вывести войска с ее территории. Третьего сентября в 9.00 Невилл Чемберлен сделал Гитлеру последнее предупреждение, в противном случае в 11.00 Великобритания объявит Германии войну. Премьер-министр Великобритании, за год до того отдавший на откуп Гитлеру Чехословакию, выступил перед палатой общин со словами: «Я хотел бы увидеть день, когда с гитлеризмом будет покончено».

Кулондр, посол Франции в Германии, в полдень явился на Вильгельмштрассе за ответом на ультиматум, который был предъявлен Берлину 1 сентября в 22.00. Срок французского ультиматума истекал в 17.00. Третий рейх ответил категорическим отказом.

Пока Франция ждала ответа, германская авиация уже сбрасывала на Польшу бомбы. Летчики стреляли по мирному населению, которое спасалось бегством. За один день Варшава шесть раз подвергалась бомбардировкам. В результате, в частности, был разрушен детский приют, 55 детей погибло.

Гари прибыл в Бордо 30 августа 1939 года и шесть часов в день работал инструктором воздушной навигации на самолете

Potez-540.

Поскольку он свободно владел польским языком, польские экипажи находились у него в двойном ведении: во-первых, он обучал их азам воздушного наблюдения; во-вторых, выступал в качестве переводчика приказов французских инструкторов, находясь между польскими и французскими пилотами. Такой метод обучения пилотажу был довольно рискованным. Один из неопытных пилотов разбился, не справившись с посадкой. У Гари была сломана носовая перегородка, сильно текла кровь — великолепного «прямого носа» больше не существовало.

После «странной войны» 1940 года от сокрушительных ударов германской армии бежало несколько миллионов человек гражданского населения. Французские солдаты были демобилизованы, но в лагерях Германии осталось полтора миллиона военнопленных.

Когда начались притеснения евреев, восторженная любовь матери Гари к Франции была поколеблена. Меньше чем через три месяца после падения республики правительство в Виши подписало договор о сотрудничестве с фашистской Германией и изгнало евреев за городскую черту. Тогдашний министр юстиции и автор первого положения о евреях Рафаэль Алибер говорил, что «меры, принятые Виши в отношении евреев, — инициатива французского руководства, которое действовало совершенно самостоятельно, защищая национальные интересы страны»

{244}

.

Подобно Алиберу, генеральный комиссар по еврейскому вопросу Ксавье Валла заявил: «Никогда, никогда при разработке второго положения о евреях от 2 июня 1941 года я не обращался к опыту других государств. Напротив, я вернулся к государственным устоям Франции и традициям христианства»

{245}

.

В последний год своей жизни Мина жила не в оккупации, а в «свободной зоне». Поскольку она не имела французского гражданства и не была католичкой, ее, как и всех остальных иудеев, обязали «до 20 октября 1940 года пройти специальную регистрацию у супрефекта округа, в котором она проживает». Мина уже сталкивалась с антисемитизмом в России и Польше и не раболепствовала перед законом, кроме того, ей повезло не оказаться в оккупации, потому регистрироваться не пошла.

Фашисты относили к евреям всех тех, у кого ими были более двух бабушек или дедушек. Правительство Виши пошло дальше: согласно введенному во Франции положению, евреем считался даже тот, у кого таких родственников было двое, причем в это число входили супруг или супруга. Законом от 4 октября 1940 года евреев-иммигрантов было разрешено интернировать. Мина не имела французского гражданства, и ее запросто могли отправить в один из девяноста девяти французских концлагерей, несмотря на болезни

Гари был согласен с мнением тех, кто полагал, что война продолжится в Северной Африке. Получив приказ лететь в Мекнес (Марокко), он немедленно отправился из Мериньяка в Саланку, где был уже вечером. Но выяснил, что торопился зря: в любом случае взлет запретили. Предыдущие приказы были отменены новым начальством, которое держало под контролем все полеты в направлении африканского континента. Двадцатого июня 1940 года на восходе Гари, по-прежнему убежденный, что действует по могущественной воле Мины и полный решимости защищать Францию, хотя она и не признала его своим гражданином, вместе с младшим офицером Делаво поднялись в воздух на борту

Potez

в надежде достигнуть Алжира. Если принять во внимание технические характеристики самолета, теоретически это было невозможно. Но Ромен твердо верил, что человеческая жизнь — произведение искусства, а его судьба должна воплотить, по его собственному выражению, happy end жизни его матери, и потому не сомневался в благополучном исходе предприятия.

Гари и Делаво взяли с собой две шины, которые можно использовать в качестве спасательных кругов в море, но дул попутный ветер, и друзья посадили машину на авиабазу Белого дома в Алжире. Через Оран и Фес добравшись до авиационного училища, которое было эвакуировано в Мекнес, они узнали, что французские власти в Северной Африке дали согласие на перемирие, поэтому полеты были запрещены.

Двадцатого июня 1940 года младший лейтенант Бернар Крузо, проходивший в училище стажировку, долго беседовал со своим командиром, который пытался убедить его не реагировать на обращение генерала де Голля, говоря, что Петен и Вейган не могут быть предателями и заслуживают доверия.

Бродя по старой части Мекнеса, Ромен познакомился в питейном заведении с польской официанткой и провел с нею ночь. С юмором вспоминая эту мимолетную встречу, он дважды написал фразу, повторенную через пятнадцать лет под пером Эмиля Ажара:

«Я очень привязчив».

После этого Гари и один его товарищ отправились в Фес, пытаясь достать поддельное удостоверение консула Великобритании. Подобное мероприятие было очень опасным: его предъявителя в любой момент могли задержать, а потом судить военным трибуналом как дезертира или приговорить к смертной казни, но затея не увенчалась успехом. Тогда Ромен решил похитить самолет и попасть на Гибралтар, британскую территорию. Но и эта попытка завершилась бесславно: убегая от жандармов, он еле успел заскочить в проходивший мимо автобус. Ему нужно было попасть в Касабланку и скрываться там, ожидая судна в Англию. Не сомневаясь, что его будут искать военные патрули, он сошел с автобуса в особом районе Мекнеса — «бурсбире», окруженном укрепленным ограждением, где в публичных домах трудились тысячи проституток, и смешался с толпой военных. Ромен бесцельно бродил по улицам, прислушиваясь к звучащему в нем голосу матери.

Англичане отправили Гари и его товарищей в Глазго, оттуда они должны были добираться до Лондона, где некто генерал де Голль — тогда это имя им ни о чем не говорило — собирал под свое знамя французов, отказавшихся сдаться врагу. На платформе Гари и его друзей встретили солдаты, которые отвели их в «Олимпия-Холл» — когда-то большой магазин, а теперь место встречи примкнувших к «Свободной Франции» солдат. Там царил полнейший хаос. Поддержать добровольцев приходили девушки из аристократических английских семей, одетые в военную форму. Гари не знал по-английски ни слова, но решил сыграть в шахматы с очень красивой англичанкой, которая в итоге поставила ему мат.

Затем их проводили в гостиницу «Сент-Стивен Хаус», где в июне 1940 года ненадолго останавливался Шарль де Голль. Он поселился в скромном гостиничном номере на берегу Темзы. Соглашения с Уинстоном Черчиллем позволили ему вскоре перебраться в более комфортабельное, а главное, более удобное жилище — в особняк в Карлтон-Гарденз. Генерал был слишком занят, чтобы принимать у себя простых солдат. В 1958 году в очерке «Человек, который был одинок, чтобы спасти Францию»

{266}

Гари писал:

По воспоминаниям полковника Суфле, в действительности некоторые из них сначала отказались служить под командованием де Голля: «Я не понимал, почему мы должны идти на службу к какому-то бригадному генералу»

{267}

.

Восьмого августа 1940 года сержант Роман Касев вступил в ряды ВВС «Свободной Франции» под номером 30349

{268}

.