Между временем, когда еврейская тема была в запрете, и временем, когда она оказалась не просто разрешена, но и в некотором смысле вошла даже в моду, лежит мгновение (исторически — не более чем мгновение), когда она в литературу «прорвалась».

Исаак Милькин — один из участников «прорыва». На обложке его книги в 1991 году издатели крупно набрали следующие цитаты: «Вот если бы евреи не считали себя умнее и несчастнее всех…» Или: «Меж двух народов, как между стульев…» Или: «А если „Б'гойтман“, так что, нельзя мне под гитару петь про корнета Оболенского?!» Сама обложка оформлена по анекдоту («„Пятый пункт“?» — «Да»), так что все вместе звучит весьма вызывающе. Можно себе представить, как отреагировала бы советская литературная критика на эти «штучки», если бы к моменту выхода такой книжки она была бы в состоянии реагировать: Исааку Милькину было бы сказано, что он оскорбляет евреев, выводя их за пределы народа, а также оскорбляет русских, противопоставляя им евреев, и вообще вбивает между народами клинья.

Но ничего такого не случилось: когда в издательстве «Советский писатель» вышел «Пятый пункт» (пятая книга Милькина, однако первая — с откровенно еврейской тематикой), советская литературная критика занималась уже не спасением идеологии, а собственным спасением: вчерашние идеологии передислоцировались в совместные предприятия самой неожиданной окраски. И соцреализм был в таком состоянии, что некоторые смельчаки из полудиссидентов увидели его в гробу.

В этой базарно-рыночной ситуации еврейские мотивы Милькина как-то затерялись; облавы не было; тема «не прозвучала». И то сказать: на фоне армяно-азербайджанской, грузино-абхазской и таджико-таджикской гражданских войн страх возможного еврейского погрома несколько поблек. Вопрос о квоте при поступлении  евреев в престижные вузы оказался смыт потоком  разрешенной алии, при этом из Израиля донеслись ответные стоны, которые  не имели уже никакого отношения к антисемитизму  в России.

Еврей, рванувшийся в «русское седло», по известной притче, «перелетел через коня».