Люди, желающие иметь обо всех окружающих их предметах точное и определенное понятие, желают иметь такое понятие и о славянофильском «Дне», и потому спрашивают: «Что такое „День“? Есть ли это газета с основательными или, по крайней мере, с определенными систематическими убеждениями, или просто склад неясных и неопределенных представлений, неосмысленных патриотических выходок и восточно-русского самохвальства, разведение водою посмертного наследства Киреевских, Хомякова и К. Аксакова?» Такие вопросы кажутся странными людям, составившим себе ясные и твердые понятия о «Дне», и тем более странными, что они предлагаются уже после того, как г. Чернышевский несколько лет тому назад доказал в «Современнике», что «День» служит лучшим и неподдельным выражением «народной бестолковости». Но эти вопросы и недоумения, выражающиеся в них, при своей странности понятны и извинительны. В последнее время «День» как будто изменился, стал бравировать сильнее прежнего и чаще повторять мнимо красные выходки и подложно радикальные возгласы, которые одних привели в легкий ужас и некоторое смущение, так что они даже прозвали редактора «Дня» русским Мирабо, а других расположили к снисходительности и примирительному расположению к «Дню», или, по крайней мере, вызвали раздумье, обнаружившееся вышеприведенными вопросами, с присовокуплением еще следующих: что такое эти возгласы «Дня»? выражается ли в них серьезное, продуманное, систематическое и потому плодотворное недовольство настоящим и такое же желание лучшего будущего, или же они просто, хоть и шумные, но невинные фразы, сильно хлопающие, но никого не поражающие и не поучающие, выражающие не столько серьезное, из убеждения вытекающее чувство, сколько легкую, поверхностную прихотливость, недовольную только верхушками и мелочами, но вполне неразборчивую и довольную относительно корня и сущности; или же в этих возгласах обнаруживается желание просто порисоваться, побудировать и поворчать для красоты речи и для удовлетворения какому-то суетному и хвастливому зуду?

В видах разрешения этих вопросов и устранения этих затруднений, мы и решаемся рассмотреть новейшие произведения «Дня», т. е. собственно его передовые статьи; потому что все остальное в «Дне» составляет только случайную обстановку или мебель передовых статей.

У всех славянофилов, так же как и у «Дня», нет точки опоры в голове; все они весьма слабы в мыслительном отношении, и в своих суждениях руководствуются больше чувствительностью или, точнее, сентиментальностью. Главный их принцип составляет поэтическое пристрастие к почтенной старине, к седой древности, которая кажется им лучше настоящего. Такое пристрастие к древности есть общее качество слабомысленных и сентиментальных людей, неразвитых и мало цивилизованных обществ и первобытных периодов в истории развития человечества. В ранние периоды истории повсюду существовали мечты о золотом веке, о первобытном невинном и счастливом состоянии, в котором некогда находился человек и которое потом изменилось к худшему. Затем всегда бывали школы и направления, пристрастные к старине и нерасположенные к современности, смотревшие с большею любовью назад, чем вперед. В новой истории классицизм обожал и стремился воскресить классическую греко-римскую древность; явившийся на смену классицизма романтизм был привязан и пристрастен к средним векам, которые он ставил выше XIX века во всех отношениях. Вообще в старине есть стороны привлекательные для наивных людей, которым она и нравится именно наивностью, патриархальностью и простотою; тех же недостатков, которые скрываются в изобилии за этими поэтическими качествами, они умышленно или неумышленно не замечают. – К этому разряду людей принадлежат и славянофилы; и они тоже пристрастились к старине. Из новейших немецких философов они любят, например, только Шеллинга и именно за то, что он искал откровения высоких истин в древнейших первобытных мифах, сказаниях, преданиях и баснях. Хомяков тоже отыскивал истины в этом же источнике и вообще находил высшее развитие и движение идей в I–IX веках, чем в Х-XIX; по его понятиям все умственное движение, начавшееся после появления протестантства и продолжавшееся до настоящего времени, привело только к умственному растлению и бессилию. – Так как славянофилам ближе всего была русская старина, которая на каждом шагу бросается им в глаза в Москве, то они и обратили свое пристрастие преимущественно на русскую старину.

Но, вероятно, и сами славянофилы понимали, что неловко и неблагопристойно проповедывать прямо возвращение к старине и ставить принципом своих воззрений историческую древность, и потому они свое пристрастие к старине старались скрасить народностью и утверждали, будто бы главный принцип их есть народность, – чему многие и поверили. Однако на самом деле главным пунктом в учении славянофилов была не народность, а именно старина или старинность, древность. Под народностью они понимают не современную народность, осязательно существующую как данный факт, а народность археологическую, некогда в старину существовавшую, а теперь испорченную и погибшую, которую поэтому нужно реставрировать по старым образцам; по их понятиям, – не люди, живущие теперь, с своими свойствами и качествами и со всем своим моральным достоянием составляют народность, а люди, жившие в старину, которым должны уподобляться нынешние люди, если они хотят быть народными; у них нет в мыслях народности в разумном значении этого слова, а есть фантастическая недействительная народность; идею народности они совершенно подчиняют идее стародавности. Поэтому они не славянофилы, а староверы, отрицающие и не признающие народным все, чего не было в старину, и особенно все, что случилось после Петра I, подобно тому как церковные староверы отвергают и признают нечестивым все, что случилось после Никона. По убеждениям славянофилов то, что существовало в старину, должно нерушимо храниться во веки веков, потому что только старинное и народно; Россия теперь уже не народна, потому что была народною только древняя Русь. Что есть у нас отличного от древней Руси, то должно быть уничтожено, и мы во всем должны сравняться с нею. Вот несколько изречений славянофилов для подтверждения высказанных нами замечаний.

«Противоречие основных начал двух спорящих между собою образованностей (т. е. одной чисто русской и другой, сложившейся под влиянием Запада) есть главнейшая, если не единственная причина всех зол и недостатков, которые могут быть замечены в русской земле. Потому примирение обеих образованностей возможно в таком мышлении, которого основание заключало бы в себе самый корень древнерусской образованности, а развитие состояло бы в сознании всей образованности западной и в подчинении ее выводов господствующему духу православно-христианского любомудрия» (Киреевский). – «Мы должны подвергать науку своей собственной критике, просвещенной теми высшими началами, которые нам исстари завещаны православием наших предков». – «Восстановление наших умственных сил зависит вполне от живого соединения с стародавнею и все-таки нам современною русскою жизнью, и это соединение возможно только посредством искренней любви и общения (?)». – «Русская земля предлагает своим чадам, чтобы пребывать в истине, средство простое и легкое неиспорченному сердцу: полюбить ее, ее прошлую жизнь и ее истинную» (Хомяков). – «Образованная часть России пошла по пути Запада… Но надо воротиться к началам родной земли, надо возвратить (т. е. реставрировать) самый образ жизни, во всех его подробностях, на началах этих оснований, и, следовательно, надо совершенно освободиться от Запада и т. д. и т. д., надо быть русскими, надо быть необходимо вместе с тем верующими и смиренными» (К. Аксаков).

Доказавши, что Запад не понимает свободы мысли и слова, не имеет ее, «День» усиливается далее доказать, что Запад даже не может иметь этой свободы, потому что она подавляется деспотизмом парламентов.

«Неограниченность есть принадлежность, необходимое свойство всякой власти в области ей свойственных отправлений, без чего она не есть власть, а какой-то призрак, фикция. Власть ограниченная – то же, что ограниченная собственность – два понятия, исключающие одно другое. Государь-демос (народ), государь-совет десяти, государь-конвент, государь-парламент, государь-царь, – это все та же верховная самодержавная власть, с тою разницей, что в последнем случае она сосредоточивается в одном лице, а в первых случаях переносится на народные массы, на грубую чернь, или же на образованное меньшинство, ничем никогда в размере своем вполне разумно не определенное. Вопрос о том – что лучше: коронованный ли народ, коронованное ли общественное мнение, или коронованный человек, один единый, ничем не огражденный, кроме права, за ним всенародно признанного, бессильный, как личная одинокая сила, но могучий лишь идеею, которой он представитель, и этою идеею освящаемый, – этот вопрос решается в каждой стране сообразно ее местным потребностям и историческим особенностям развития. В нашей стране он разрешен так резко и положительно всей историей и всем духовным строем народа, что и толковать о каком-либо другом разрешении было бы бессмысленно. Скажем только, что по мнению русского народа, как мы его понимаем, лучше видеть власть, – без которой, по немощи человеческой, обойтись гражданскому обществу невозможно, – наделенною человеческой душой и сердцем, облеченною в святейшее звание „человека“, нежели обратить ее в какой-нибудь бездушный механический снаряд, называемый парламентским большинством, и затем это большинство (представляющее меньшинство относительно всего населения), определяемое по необходимости количественно, а не качественно, составляющееся случайно, – признать единственным правильным выразителем общественного мнения, на которое уже нет апелляций, дальше которого итти уже некуда, которое приходится принять уже как свое мнение. Самодержавие парламента в таком случае может превратиться в невыносимейший деспотизм, особенно если дать силу принципу, что свобода мнения вообще несовместна с принципом самодержавия. Так и было во Франции, во времена республиканских конвентов и террора, когда никакая критика действий самодержавной республиканской власти не была терпима. Поползновение к тому же видим мы и теперь во многих конституционных государствах Европы, кроме Англии. Нельзя не согласиться, что такое поползновение совершенно логично: представительство, – юридически и формально, по праву, являющееся выразителем общественного мнения, облеченным самодержавною властью, – не может затем признать существование какого-либо иного, вне себя, несогласного с собой общественного мнения, ибо только одно звание – выразителя общественного мнения – и дает конституционной палате право на политическую власть. Англия, тем не менее, если не de jure, то de facto, допустила свободу мнения и слова, т. е. свободу критики при самодержавии парламента, и тем спасла у себя свободное развитие общественного мнения вне парламента».

Таким образом свобода выражения общественного мнения невозможна на Западе, потому что ее не терпит парламентское большинство, этот «бездушный механический снаряд», как его называет г. Аксаков. Такое доказательство очень странно, – чтобы не сказать более: теоретически оно фальшиво, фактически неверно. Теоретически оно основывается на фразе; г. Аксакову угодно было назвать парламент «бездушным механическим снарядом», и вышло доказательство. Но ведь подобных фраз и pro и contra можно наговорить сколько угодно и с равною основательностью; можно назвать парламентское большинство живым организмом, целительным бальзамом, советом мудрейших граждан и т. д.; и все эти фразы будут опровержением фразы г. Аксакова. Можно даже прибрать для этого старинные или народные фразы, которые должны иметь особенную силу для славянофилов; можно было бы наговорить: парламентское большинство – это вече, столь любимое исстари русским народом; парламентское большинство – это земский собор, к которому в важных случаях прибегала старинная Русь; парламентское большинство – это мир, который, по воззрениям простого, не зараженного западным ядом народа, представляется решителем всяких дел, это громада, это славянская рада, это плоть и кровь славянства, это всезиждущий дух его, неотъемлемая принадлежность и т. д. и т. д. Из всего этого г. Аксаков должен видеть, что одними фразами ничего нельзя доказывать, что против его самого можно наговорить сколько угодно фраз. Поэтому обратимся к фактической стороне дела.

«День» говорит, что на Западе парламентское большинство не терпит свободы слова и стесняет общественное мнение, что оно деспотично, и такое положение он называет «совершенно логичным». Может быть, оно и логично в голове г. Аксакова, но не логично на деле. Вероятно, сам г. Аксаков сознавал нелепость своей клеветы на западные парламенты и потому для выражения ее употребил слово очень неопределенное и нерешительное, именно «поползновение»; парламент, говорит он, может превратиться в невыносимейший деспотизм; так было во Франции; «поползновение к тому же видим и во многих государствах». Как прикажете понимать это выражение, – так ли, что парламенты уже стесняют свободу слова, или что они только стремятся стеснить ее, или только обнаруживают к этому слабое желание или «поползновение»? Но какой бы смысл мы ни придавали «поползновению» во всяком случае слова г. Аксакова покажутся нелепыми всякому, кто хоть немного знает положение Запада. Только в одной Англии парламент имеет силы настолько, чтобы стеснить свободу слова; но сам же г. Аксаков говорит, что в Англии существует полная свобода слова. В других же странах парламенты не имеют достаточной силы, и уж никак не они стесняют свободу слова. Во Франции, например, стесняет печать вовсе не парламент, напротив, он сам сильно стеснен; в Пруссии то же самое, – парламент стеснен, а сам никого не стесняет, в Австрии то же, в Италии то же, в Испании то же, в Бельгии, Голландии, Дании, Швеции и т. д. то же и то же, везде то же. – Видите, как ничтожны доказательства «Дня», будто бы на Западе невозможна свобода слова. Ничтожность их видна уже и из того, что на Западе не только возможна свобода слова, но и действительно существует значительная доля этой свободы, которой по всей справедливости нам можно позавидовать.

Что же после этого значат все выходки «Дня» против Запада, эти фанфаронские упреки, будто он не понимает свободы слова, не пользуется ею и не может пользоваться? А это просто заносчивая голь, самоуслаждающаяся мизерность и нелепая славянофильская причуда, не желающая признать ничего хорошего в еретическом Западе!