Маркиз стоял на крыльце, надевая перчатки и внимательно глядя на лошадь, которую держал под уздцы конюшенный мальчик. Прелестная золотисто-рыжая кобыла косила круглым черным, налитым кровью глазом, водила ушами и чуть заметно переступала с ноги на ногу, точно пробуя подковы. Мелкая дрожь пробегала по ее тонкой гладкой коже, и влажные ноздри раздувались.

Ярко-синее небо с круглыми белыми облаками, свежий порывистый ветер, прилетавший с моря, изумрудно-зеленые газоны и желтые утрамбованные дорожки двора, далекие голубо-розовые горы и тени, ползущие по их солнечным склонам, — все было ярко, резко и красочно.

Сегодня маркиз чувствовал себя именно таким, каким любил быть: точно сбитым из нервов и мускулов, решительным и дерзким. Его гладко выбритое лицо, с черными выпуклыми глазами, характерным носом и правильно очерченными губами над маленьким крутым подбородком, говорило о редкой самоуверенности, доходящей до наглости, до шика. И ему действительно казалось, что все — и солнце, и ветер, и горы, и люди, и животные — все для него, ибо он один, блестящий, элегантный и красивый, достоин всем пользоваться и жить. Он чувствовал себя центром — кумиром женщин и прирожденным господином мужчин.

Все смотрели на маркиза: и лошадь, и конюшенный мальчик, едва сдерживавший ее на месте и невозмутимый, исполненный сознания собственного достоинства лакей, обеими руками державший хлыст, в ожидании, когда господину маркизу будет угодно принять его, и старый садовник с широкополой шляпой перед втянутым животом, и какой-то оборванец в синей блузе, зазевавшийся у каменных ворот на горячем, белом от пыли шоссе.

Но сам маркиз Паоли как будто не замечал никого, смотрел прямо перед собою и методически, не спеша, застегивал перчатку на своей маленькой, но железной руке.

На дворе фермы шла обычная, трудная и пыльная работа. Грузные потные крестьяне вилами ворочали солому, таскали мешки и гнули свои широкие спины, промокшие на лопатках. Пахло теплым навозом и молоком. В тени, под навесом колодца, высунув длинный красный язык, лежала большая собака и при виде всадника лениво замахала хвостом.

Маркиз остановил лошадь, приподнялся на стременах и крикнул через забор:

— Эй, вы!..

Несколько грубых и грязных лиц со струйками пота на щеках поднялись над открытыми, черными от загара грудями. Шляпы медленно сползли со спутанных, пересыпанных соломой голов. Ряд недружелюбных любопытных глаз уставился на маркиза внимательно и сумрачно. Никто ему не ответил.

— Дома Лиза? — спросил маркиз, ни к кому, собственно, не обращаясь. — Я хочу напиться молока, — прибавил он небрежно и отвернулся, уверенный, что этого достаточно.