ОТ АВТОРА
Когда Юрий Коробцов начал рассказывать мне удивительную историю своей нелегкой, запутанной жизни, я о нем уже знал многое и даже такое, что ему было неизвестно. Поэтому в дальнейшем, по ходу его рассказа, я должен буду сделать несколько примечаний.
Судьба Юрия Коробцова необычна, но для меня самое интересное в ней не его приключения, а все то, что эти приключения породило.
А теперь — его рассказ…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Ясно помню себя только с первого класса школы. А все, что было до этого, похоже на обрывки сумбурного сна. Помню, например, что однажды я разговаривал во дворе с большим красивым петухом и даже так его чем-то рассердил, что он бросился на меня…
Помню, как однажды я спросил у мамы — можно ли пройти по радуге, как по мосту? Она засмеялась и сказала: «Попробуй». И я бы попробовал, но радуга вдруг растаяла.
Или вспоминается такое: будто я нахожусь в лесу, в котором бушует пожар. Огонь, как рыжая белка, взбегает по стволу могучего дерева все выше, выше; там, наверху, слышится треск, пламя разбегается по ветвям, свивается в ревущий столб огня. А в это время другие белки бегают по земле, перепрыгивают через канавы. Одну я придавливаю ногой, но она вырывается и убегает. Возле меня проносятся обезумевшие от страха лесные звери — лиса, сама похожая на кусок огня, неуклюжий, жалобно ревущий медведь, заяц с опаленным боком, еж, у которого тлеют колючки. И все они, увидев меня, кричат: "Юра, спаси нас!"
Однажды мне — уже взрослому — предложили написать все, что я помню о своем детстве. Я написал и про этот лесной пожар. В результате в моей личной характеристике, составленной офицерами американской разведки, было записано: "Имеет склонность к фантазированию"… Между тем это воспоминание, как теперь я понимаю, имеет свою реальную почву.
2
Первый свой школьный день помню так ясно, будто это было на прошлой неделе. Незадолго до него мы с мамой ездили в центр города покупать букварь, тетрадки, ручку, карандаши, резинку и ранец. Тетя Лена сшила мне длинные брюки и накануне первого сентября долго их примеряла. Мне было очень жарко, а она напевала:
Первого сентября я проснулся в шесть часов утра. И услышал мамин голос:
— Спи, спи, сынок, еще рано.
Второй раз проснулся около семи. Мама уже звякала посудой на кухне. Начинался тихий и теплый день. Солнечный луч поджег что-то на столе. Стоило мне пошевелиться, и сияние то разгоралось, то гасло. Я приподнялся — эго сверкала застежка на новеньком портфеле. На спинке кровати висели мои первые длинные брюки и рубашка-матроска.
3
Когда я учился во втором классе, меня приняли в пионеры. Но прежде я должен рассказать о человеке, из-за которого это событие в моей жизни стало особенно значительным.
На нашей улице жил одинокий человек, которого все — и старые и малые — звали Пал Самсоныч. Он работал на заводе мастером. Утром мы, ребята, никогда его не видели. В послеобеденное время он возвращался с завода — шел медленно, устало, держа под мышкой книгу. А за ним семенила его рыжая пятнистая собака Телок.
Пал Самсоныч знал по именам всех ребят нашей улицы. Каждый вечер он сидел на лавочке возле своего дома к смотрел, как мы играем или балуемся. Вытворишь что-нибудь неладное и смотришь на Пал Самсоныча. Будь спокоен: он все видел и уже качает укоризненно головой — надо немедленно скрываться. Нам попадало от взрослых: нас ругали, шлепали, стыдили, но все это было не так страшно. А вот, когда Пал Самсоныч поманит тебя пальцем, усадит рядом и начнет говорить тихим голосом, тогда — беда. Я уже не могу вспомнить, что именно говорил он в разных случаях, в памяти сохранилось только совершенно ясное ощущение — лучше бы сквозь землю провалиться, чем слушать его тихие укоры.
Так вот, с некоторого времени Пал Самсоныч почему-то стал оказывать мне особое внимание. Подзовет к себе, усадит рядом, я ломаю голову — в чем я провинился, а он положит мне руку на плечо, крепко так, и давай расспрашивать. Как в школе? Трудно? Интересно? Как дома? Сперва я все ждал подвоха, думал, что он спрашивает для отвода глаз, а потом начнет читать нотацию. Оказалось — нет, и разговаривать с ним было все интереснее. Однажды он привел меня к себе. В доме у него было две комнаты. Как зайдешь — маленькая, где печка, и потом — большая, с окнами на улицу и в сад. Первое, на что я обратил внимание, — фотографии на стенах. Их было очень много. На двух больших изображены самолеты. Я тогда, как и все ребятишки, бредил авиацией, так что сразу прилип к этим фотографиям. И вдруг вижу на одной из них — Пал Самсоныч стоит около самолета, среди военных. Смотрю на другую фотографию и глазам своим не верю. На ней Пал Самсоныч и Михаил Иванович Калинин.
— Пал Самсоныч, это кто? — спрашиваю я осторожно.
4
В день рождения, четвертого июня, мама, как всегда, поставила меня спиной к дверному косяку и, приложив ладонь к моей макушке, сделала новую зарубку. Я отошел и посмотрел на зарубки — прямо удивительно: с прошлого года я вырос почти на три пальца. Мне одиннадцать лет. С тех пор как я был принят в пионеры, я стал выше почти на целую голову.
— Ты тянешься, как подсолнух, — улыбается мама.
А мне грустно. Мама обнимает меня, тормошит, заглядывает мне в глаза:
— Юрок, что с тобой? Ты болен? — Она трогает мой лоб, руки, прикладывает щеку к моим губам.
Мне действительно не по себе, но я совсем не болен. Это началось не сегодня. Мама знает — когда и отчего. А спрашивает она просто так, для разговора, что ли…
5
Прошло ровно пять военных месяцев. Как известно, немцы вошли в Ростов 21 ноября 1941 года…
Фашисты! Мне снилось само это слово — мохнатое, грязное, рычащее. Сердце надрывалось от лютой ненависти, когда радио рассказывало о том, что они творили на нашей земле. Мы, ребята, запоминали имена героев нашей армии, о которых коротко и словно второпях сообщало радио. И завидовали Борьке Лузгину — он выполнил свое обещание и уехал на фронт.
Мама все лето работала на заводе, а потом завод остановился, его должны были куда-то увезти. Но все равно мамы целыми днями не было дома — она рыла окопы и противотанковые рвы возле нашего города.
Война была все ближе и все страшней… Радио передавало названия все новых и новых городов, захваченных фашистами, и я знал — эти города совсем недалеко от Ростова. По нескольку раз в день объявляли воздушную тревогу, и я, сидя в подвале нашего дома, с замирающим сердцем слушал уханье фугасок и трескотню зениток. Я мог целый день неподвижно просидеть дома, тупо слушая радио и вздрагивая от каждого звука на улице. Было очень страшно, и я без конца повторял вслух: "Только бы пришла мама", "Только бы пришла мама"…
Она возвращалась, начинала готовить еду, рассказывала городские новости, и страха как не бывало. Однажды она пришла и весело сказала:
