Все началось с тех пор, когда он встретился в лесу с двумя мертвецами. Несколько простых слов, слетевших с губ повешенного убийцы и его несчастной жертвы, изменили всю его жизнь. Вот ведь как бывает. Еще вчера ты – обычный парнишка, сын скромного кузнеца, которого дразнят и поколачивают другие мальчишки в деревне. А в следующий миг твой мир превращается в сияющий золотом дворец. А ты сам? Ты и сам становишься необыкновенным, взвалив на плечи многообещающие перспективы и предчувствуя великие деяния, ждущие впереди. Вот что пережил мальчик, исполнивший священный обряд Хорки, но осознал это позже, гораздо позже, спустя годы с того долгого дня, изменившего все его будущее.

В деревне стояли два огромных амбара, размером с четыре дома, соединенные вместе. Люди толпой двигались от одного к другому. В центре скопления деревенских жителей, рыцарей, монахов и оруженосцев стоял Эндрю, выбранный ими на роль мальчика Хорки.

Некоторые рыцари и монахи то и дело шутливо лохматили ему волосы, приговаривая:

– Отлично, парень, молодец, это был амбар с ячменем. Теперь пойдем к тому, что с пшеницей.

Эндрю двинулся в путь, оставив позади своих родителей и двух сестер. На сердце у него было тяжело. Юноша не знал, куда идти и что делать, когда он, наконец, определится с направлением. Казалось вполне здравым в таком случае идти по утоптанной дороге и надеяться, что удача приведет его куда нужно. В тот день он разминулся с несколькими рыцарями и их слугами, и пешими и всадниками. Они не обратили на юношу ни малейшего внимания. С тем же успехом он мог бы стать невидимкой. Он миновал пару деревень, но их жители смотрели на него с недоверием и подозрением, сразу поняв по простой тунике, что перед ними обычный крестьянин, а те обычно не бродили вот так по дорогам. Крепостные находились под властью хозяина, а свободные – привязанные к своим наделам.

Пройдя пять миль, Эндрю набрел на хижину, точнее, на жалкий навес. Снаружи на толстом полене вместо стула сидела женщина, когда-то жившая в Крессинге. Ее выгнал из дома собственный муж-пекарь, а из деревни – местные, швыряя вслед камни и палки. Эндрю сразу почувствовал, что у него с этой несчастной есть что-то общее, поскольку он тоже фактически стал изгнанником. Женщину звали Руфь, а ее преступление заключалось в том, что она дала жизнь двойняшкам.

Руфь состарилась, ее лицо избороздили ранние морщины. Худая, измученная, облаченная в одеяние, когда-то бывшее старым мешком из-под муки, и потертую шаль, она мешала ложкой содержимое котелка, стоявшего над очагом. Похоже, в нем был только картофельный бульон.

– Здравствуй, госпожа, – вежливо произнес Эндрю.

Она подняла глаза, лишенные всякого выражения.

– Послушай, Эндрю, – произнес Патрик, когда молодые люди приблизились к Челмсфорду, – мы сейчас по-прежнему в графстве Эссекс, и тебя могут разыскивать. Мы должны оставаться настороже, готовые к бегству.

Эндрю был изрядно озадачен этими словами.

– Меня могут разыскивать? Но кто и почему?

– Потому, – отозвался Артур, – что ты беглец.

Эндрю покачал головой:

Эндрю покорно вышел из гостиницы вместе с вооруженными людьми, оставив своих друзей гадать, увидят ли они его когда-нибудь снова.

– Садись за мной, парень, – велел человек в доспехах, взобравшись на своего скакуна, оставленного на улице.

Эндрю послушался. Другие рыцари, из которых ни один не сказал ему ни слова, также вскочили в седла. Они двинулись к мосту через Темзу, и действительно вскоре отряд пересек его, направился дальше, за город, миновав деревню Сутверк. Наконец они достигли большого поместья, выстроенного посреди леса. Это было величественное здание, при виде которого у Эндрю перехватило дыхание. Юношу провели внутрь в большой зал. На противоположном от него конце комнаты за длинным столом сидел стройный немолодой человек со светлой бородой и волосами по плечи. Он смерил Эндрю спокойным взглядом, пока юноша неуверенно шел к нему. Рыцари, не мешкая, развернулись и вышли, оставив хозяина и гостя наедине. Эндрю замер перед незнакомцем, давая ему возможность себя рассмотреть. Он решил, что перед ним управляющий или один из главных слуг. Разумеется, хозяину такого особняка не может быть дела до безродного юнца.

– Ну что ж, – произнес мужчина тихим голосом. – Не тревожься, юноша, ты здесь для того, чтобы получить награду, а не наказание.

– Благодарю вас, сэр, но я не чувствовал страха.

На протяжении следующих нескольких недель старина Фоггерти давал Эндрю уроки высокого искусства убиения врагов Бога, короля Генриха и Англии. Несмотря на наличие всего одной руки, отставной воин по-прежнему мастерски обращался с мечом, кинжалом и – его любимцем – кистенем. Последний представлял собой шипастый железный шар размером с мужской кулак, прикрепленный к короткой рукояти длинной цепью. Воин держал оружие за кистенище, раскручивая шар вокруг головы. Можно было задушить противника, захлестнув горло цепью, или размозжить ему голову тяжелым ударным грузом.

– Не спеши, не суетись, не надо дергаться и дрожать, юнец. Вращай плавно, спокойно и уверенно, нужны длинные обороты петлей. Пусть шар сам захлестнет цепь вокруг его глотки, вот – а теперь души до смерти. Человек, который с почерневшим лицом борется за глоток воздуха, царапая цепь, сражаться в любом случае не способен, и, если придушить его не удастся, можешь ударить напоследок мечом.

Однако Эндрю никак не удавалось постичь принцип использования этого неповоротливого оружия. Хотя Фоггерти не оставлял попыток как следует обучить юношу, тот про себя решил, что никогда не будет использовать нечто подобное в бою. Он предпочитал благородный меч или юркий кинжал. Ему не по нраву было крушить шлемы и щиты железным шипастым шаром. В таких действиях не было грации и изящества. Что до того, как придушить врага, то даже в своем воображении Эндрю было неприятно представлять человека, пытающегося сорвать со своей шеи тугую цепь, в то время как его глаза вылезают из орбит. Удушение – весьма неприятное зрелище, и такая смерть ужасна.

– А как же копье? – спросил Эндрю однажды своего учителя во время тренировки во дворе. – Ты будешь учить меня обращению с копьем?

– Копье – для рыцарских турниров. Тебе разве захочется все время таскать с собой кусок дерева длиной с амбарную балку? Конечно нет. Так что забудь про копье. Оставь его для показухи при дворе английских принцев. Что же до остальных видов оружия… Топор – для жестокой скотины с огромными мышцами и похлебкой вместо мозгов. Посох и дубинка – для неуклюжих крестьян. Лук, может, и благородное оружие, но рыцарям непросто будет натягивать тетиву на полном скаку, громыхая доспехами на спине боевого коня. Нет, мой дорогой юнец, ты научишься обращаться с мечом и кистенем, и не ошибешься в выборе…

Эндрю по-прежнему питал весьма сильную неприязнь к своему предыдущему хозяину за жестокую порку цепом. Под жарким солнцем Востока раны заживали гораздо медленнее. Они воспалялись и истекали гноем куда дольше, чем в умеренном климате. Надрезы, оставленные металлическими наконечниками цепов, зарастали мучительно медленно, и шрамы в душе юноши оставались свежими и ныли дольше, чем могли бы при других обстоятельствах.

Эндрю с детства привык, что лучшие мира сего относятся к нему как к последнему ничтожеству, пустому месту. Рыцари, священники, землевладельцы и государственные чиновники верили, что у них есть право поступать с людьми низкого происхождения так, как им заблагорассудится. Его отец, по крайней мере, был уважаемым ремесленником, а не низшим из низших. И все же Эндрю с детства впитал убеждение, что нужно смиренно принимать наказание, наложенное одним из сильных мира сего. Даже если оно несправедливое. Поэтому не стал приносить клятву однажды непременно отомстить сэру Гондемару. Такие мысли выходили за рамки его воображения. Но он начал ненавидеть тамплиера со всей силой и ядом, на которые только был способен. В конце концов, он пытался помочь человеку, спасти ему жизнь, а в награду получил только боль и мучения.

– Говорю тебе, Томас, – произнес он, обращаясь к своему слуге, – некоторые люди должны сами отведать кнута, прежде чем щедрой рукой раздавать удары другим. Они должны понимать, каково это, – они должны

прочувствовать

причиняемые ими страдания и понять, как подобное наказание ущемляет дух человека.

Томас снова методично смазывал спину друга бальзамом. Его пальцы двигались легко и проворно, почти не причиняя боли воспаленной коже. Эти руки и впрямь могли принадлежать ангелу. Его ровный характер и неизменно мягкие манеры резко контрастировали с поведением других, даже самого Эндрю. Оруженосец обладал вспыльчивым нравом и мог оскорбить человека без стоящей причины. Томас никогда бы так не поступил. Его невинное лицо, яркие голубые глаза были начисто лишены выражения угрозы или ярости. В них светилась одна лишь доброта и сочувствие к страданиям. Он мог разделить печаль другого человека, оставаясь безразличным к собственным горестям.

– Да, Эндрю, – согласился Томас, осторожно проводя руками вверх и вниз по израненной спине. – Человек должен сначала на себе испытать то, что он собирается сделать с другим.

Уолтеру полюбились долгие прогулки в садах рая, и иногда он ловил себя на том, что даже завидует тем, кто следует тропой ислама. Христианские небеса тоже должны походить на рай, но его, увы, нельзя вкусить на земле. Апельсиновые и лимонные деревья, финиковые пальмы, миртовые кусты и сочная зеленая трава. Повсюду вода – в каналах, фонтанах, на лестницах, в прозрачных бассейнах. Зеленые тени. Зеленый свет. Прохладные беседки на безмятежных полянах, где можно посидеть в одиночестве, думая о своем.

Однако Уолтер не принял чужеземной веры, к вящему беспокойству и недоумению своих гостеприимных хозяев, хотя, разумеется, ему пришлось согласиться на убийство. У юноши не было выбора – в противном случае погиб бы оружейник Пью. Выбирая между смертью незнакомого богача и приемного отца… Словом, деваться некуда.

Поначалу Уолтер упорно твердил своим похитителям, что он христианин, а одна из десяти заповедей Божьих запрещает убийство. Мусульмане расхохотались и сообщили ему, что когда христианские рыцари и их солдаты впервые захватили Иерусалим, то вырезали все местное население, как мусульман, так и евреев, не вспомнив ни разу ни о каких заповедях.

– Да, но они были воинами! Я ведь не солдат. Я подмастерье, ремесленник. И руки нужны мне для дела.

– Ты делаешь мечи. И у них есть лишь одно предназначение – убивать людей. Если бы ты делал плуги или загоны, твои руки были бы чисты, но ты создаешь оружие, которое используется в войне. Не будем продолжать этот нелепый спор. Твои руки уже успели запачкаться.

Теперь, когда Эндрю стал оруженосцем сэра Джона из Реймса, он уже не ночевал в королевской часовне. Вместо этого он, по заведенному порядку, возвращался в комнатку в покоях своего господина, чтобы всегда находиться рядом, если ему что-то понадобится. Сэр Джон, однако, был вполне самодостаточным человеком, не слишком утруждавшим слуг. Он сам мылся, одевался и приносил себе еду. Более того, он даже сам ухаживал за своим скакуном, огромным черным жеребцом по кличке Самарканд, который яростно кусал любого осмелившегося приблизиться к нему, кроме своего хозяина.

Эндрю полагалось следить за доспехами своего господина, содержать их в чистоте и полировать все части, которые нуждались в уходе. Сэр Джон продолжал подшучивать над юношей, спрашивая, нельзя ли низменному и жалкому рыцарю вроде него удостоиться чести отполировать доспехи, доставшиеся его оруженосцу. Шутки на эту тему все время приводили Эндрю в смятение, но это, похоже, только вдохновляло его господина на новые остроумные замечания.

Однажды утром в начале декабря Эндрю проснулся и напился из кувшина, вода в котором оказалась обжигающе ледяной. К тому времени, как Томас вернулся с базара, он успел одеться и бродил по комнате, топая ногами, чтобы хоть немного согреться – камни, из которых был сложен замок, быстро теряли тепло. В течение жарких летних месяцев здесь царила приятная прохлада, но с наступлением зимы комната превратилась в ледяную пещеру, где царил пронизывающий до самых костей холод. Здесь не было камина, поэтому Эндрю оставалось только мерзнуть до прихода лета.

– Что ты принес, Томас? – спросил Эндрю. – Я вижу гусиные яйца. Еще теплые?

– Только что из кастрюли. Сварены вкрутую. И хлеб прямиком из печи. Он был таким горячим, что жег руки. Я едва его донес.

Вернувшись вечером в свою комнату, Эндрю обнаружил Томаса в состоянии крайнего возбуждения.

– Тебя хочет видеть король, – пояснил он. – Я пытался докричаться до тебя со стены, но ты исчез в толпе.

Эндрю ощутил раздражение, услышав это.

– Он хочет надо мной посмеяться.

– Посмеяться над тобой? – удивился Томас, приподняв брови. – Но как? Почему?

Анжелика пыталась представить себе, как изменилось бы отношение к ней в свете, если бы Эзра все-таки исполнил свое намерение и обесчестил ее. Она бы выходила в комнату к друзьям отца, и веселье на их лицах неминуемо сменялось бы порицанием. Она видела бы лишь презрение в глазах старших женщин. Молодые девушки старательно отводили бы взгляд, краснея от смущения, приходя в ужас от одной мысли о том, что с ними рядом стоит девица, потерявшая невинность не на брачном ложе. Все вокруг считали бы дочь могущественного рыцаря погрязшей в вечном грехе, отпускали бы едкие замечания за спиной, а то и бросали оскорбления в лицо, считая ее ничтожной тварью, недостойной даже быть посудомойкой в приличном доме. И каждый раз она бы выбегала из комнаты в слезах, униженная оказанным ей приемом.

Несколько мужчин наверняка бы последовали за ней, притворяясь, что желают только утешить ее, а на деле считая опозоренную девицу легкой добычей. Совершенное над ней злодеяние всего лишь придало бы им уверенности и спровоцировало недостойные намеки и действия. Они бы пытались застать ее одну, говорили, что знают, как она хочет этого, не обращая внимания на сопротивление, а то и считая его игривым кокетством. И каждый из них попытался бы снова взять ее.

Даже если бы Эзра женился на ней, избежать такой участи Анжелика бы не смогла, поскольку он из тех мужчин, которым непременно нужно похвастаться своим «завоеванием», а в результате ее презирали бы даже собственные слуги. Многие считают, если женщину изнасиловали, виновата только она. Начали бы судачить, уверяя друг друга, что наверняка девица сама подала повод, соблазнила честного юношу. Анжелика слышала рассказы об изнасилованных женщинах, от которых отказывались их собственные семьи и отцы, как от попорченного товара. Чаще всего они сами сводили счеты с жизнью, убежденные окружающими, что с таким позором жить нельзя. Оставшись без защиты мужчины, Анжелика была уязвима, и Эзра прекрасно знал это. Да, Роберт действительно убил бы племянничка уже за то, что сейчас происходит в его доме, и наверняка бы выследил наглого юнца и прикончил на месте, если бы тот исполнил свое намерение. Но Эзра был слишком надменным и легкомысленным мерзавцем, не привыкшим задумываться о последствиях своих поступков.

Анжелика не питала никаких иллюзий: в глазах большинства она сама будет виновата в том, что Эзра изнасиловал ее.

Она немедленно отправилась к тете и пожаловалась на то, что ее кузен преступил черту дозволенного и ведет себя непристойно. Рассказала, как он вошел к ней в спальню без разрешения, ведь какая молодая женщина пригласит мужчину к себе в опочивальню? Но он не просто очутился в ее комнатах, он проник туда под покровом ночи, как вор.