В полдень 23 июня 1908 года наш небольшой отряд перебрался на пароход. Легко и отрадно стало на душе. Все городские недомогания сброшены, беганье по канцелярии кончено. Завтра в путь.

В сумерки мои спутники отправились в город в последний раз навестить своих знакомых, а я с друзьями, пришедшими проводить меня, остался на пароходе. Мы сели на палубе и стали любоваться вечерним закатом, зарево которого отражалось на обширной водной поверхности при слиянии Амура с Уссури.

Был тихий летний вечер. Янтарное солнце только что скрылось за горизонтом и своими догорающими лучами золотило края облаков в небе. Сияние его отражалось в воздухе, в воде и в окнах домов какого-то отдаленного поселка, предвещая на завтра хорошую погоду.

Против Хабаровска левый берег Амура низменный. Бесчисленное множество проток, слепых рукавов и озерков создают такой лабиринт, из которого без опытного провожатого выбраться трудно. Когда-то все пространство, где Амур течет в широтном направлении, от станицы Екатерино-Никольской до озера Болон-Оджал на протяжении около 500 и шириною в 150 километров, представляло собой громадную впадину, заполненную водой. Высоты у слияния реки Уссури с Амуром являются древним берегом этого обширного водоема.

Город Хабаровск основан графом Муравьевым-Амурским 31 мая 1858 года на месте небольшой гольдской деревушки Бури. Отсюда получилось искаженное китайское название Воли, удержавшееся в Маньчжурии до сих пор. Первым разместился здесь 13-й линейный батальон, который расположился как военный пост. В 1880 году сюда переведены были из Николаевска все административные учреждения, и деревушка Хабаровка переименована в город Хабаровск.

Мы плыли по таким узким протокам, что лодку в них нельзя было повернуть обратно. Они пересекали одна другую и делали длинные петли. Скоро я потерял ориентировку, так что мне уже не помогал и компас.

Наконец протоки кончились, и мы вошли в реку как-то сбоку, с южной стороны. Здесь течение было настолько быстрое, что о продвижении на веслах нечего было и думать. Гольды взялись за шесты. Такой способ передвижения – тяжелый труд. Работать приходится стоя. Для этого нужны сила, выносливость и умение. Положение лодки очень неустойчивое: она все время качается, надо соблюдать равновесие и внимательно смотреть вперед. С непривычки у новичка кружится голова, и всякое неосторожное движение может вызвать катастрофу. Поэтому гольды просили нас сидеть спокойно и не мешать им работать. Трудно сказать, какой здесь ширины Анюй, потому что он разбивается на протоки, отходящие в сторону, иногда километров на десять. Там, где несколько рукавов сливалось вместе, ширина реки была от двухсот до трехсот метров при быстроте течения около шести километров в час. Как и у всех горных рек, фарватер проходит то у одного берега, то у другого, вследствие чего и отмели располагаются по сторонам реки в шахматном порядке.

Древесная и кустарниковая растительность Нижнего Анюя не может похвастаться разнообразием. По обе стороны реки расстилаются поемные луга с одиночными деревьями и высокими кустами по берегам проток. Н. А. Десулави отметил в своем дневнике амурскую липу с дуплистым корявым стволом, с узловатыми ветвями и с цветами, издающими довольно сильный аромат, затем – пробковое дерево с серой морщинистой корой, бархатистой на ощупь. Оно имеет ярко-желтую заболонь и листву, по внешнему виду похожую на ивовую. Там и сям виднелась амурская сирень, растущая кустарником, но такой величины, что каждую ветвь, выходящую из земли, можно было бы назвать деревом. Сирень имела темную с белесоватыми пятнами гладкую кору и сильно пахучие белые цветочные кисти. Рядом с сиренью на солнцепеках росла калина, имеющая вид развесистого куста с крупными черешковыми листьями и цветами двух сортов: чашеобразные плодонесущие в середине и снежно-белые бесплодные по краям. Здесь также много было дикого винограда, цепляющегося за другие растения. Иногда он так разрастался, что под ним совершенно скрывалась листва того дерева, которое он избрал своей опорой.

Наши гольды все время лавировали от одного берега к другому, выбирая, где было не так глубоко и течение слабее. Когда лодка у поворота попадала в струю быстро идущей воды, где шесты не доставали дна, они брались за весла и гребли, что есть силы. Течение сносило лодку назад к другому берегу. Тогда гольды на шестах опять выбирались против воды до следующего поворота и опять переплывали реку. Время от времени они приставали к отмелям, чтобы отдохнуть и покурить трубки. В этот день мы прошли только восемь километров и рано расположились биваком около протоки реки Сырэн Катани.

Со стороны леса все время неслись какие-то протяжные звуки, похожие на крики коростеля, только более мелодичные. Я спросил гольдов, не знают ли они, кто их издает. Они ответили, что это кричит Мики, т. е. змея. Судя по описаниям их, это должен быть полоз. Они говорили с такой уверенностью, что я решил пойти по направлению услышанных звуков. Шагов через сотню я вышел на какую-то небольшую полянку. Звуки неслись как раз отсюда. Однако живое существо, издававшее их, было очень строгим и обладало хорошим слухом. Оно замирало или понижало крики и, видимо, прислушивалось к моим шагам. Это заставляло меня часто останавливаться и двигаться с большой осторожностью. Наконец я подошел к самым камышам и увидел, что внизу на земле толстым слоем лежала прошлогодняя трава. Как раз такие места любят большие полозы. И я и змея были настороже, оба прислушивались. Мики замерла совсем, но я вооружился терпением и долго стоял на одном месте, не делая никакого движения. Вдруг совсем близко, справа от себя, я услышал шорох и действительно увидел какое-то большое пресмыкающееся. Оно ползло под сухой травой, и только иногда части его тела показывались наружу. И тотчас немного впереди опять раздался тот же звонкий звук, похожий на певучее хрипение. Затем все стихло. Долго я стоял, но криков более не повторилось. Я вернулся назад. Уже смеркалось совсем. Ночь обещала быть ясной и тихой. По небу плыли редкие облачка, и казалось, будто луна им двигалась навстречу. Со стороны высохшего водоема по-прежнему неслись те же тоскливые мелодичные крики, а на другом берегу дружным хором им вторили лягушки.

На следующий день мы расстались. Удэхейцы вошли в лодки и, пожелав нам счастливого пути, отчалили от берега. Когда обе улимагды достигли порога, удэхейцы еще раз послали нам приветствия руками и скрылись в каменных ловушках. Мы остались одни и сразу почувствовали себя отрезанными от мира, населенного людьми. Теперь нам предстояло выполнить самую трудную часть пути.

Я не хотел тратить напрасно время и предложил моим спутникам собираться в дорогу. Наладив тяжелые котомки, мы пошли по ключику Чжанге Уоляни, представляющему собой горный ручей километров в двадцать длиной и протекающему по распадку между двумя отрогами главного водораздела. Западный склон Сихотэ-Алиня, обращенный к реке Гобилли, покрыт смешанным лесом, носившим на себе следы огня. На местах пожарищ выросли тонкоствольные березняки в возрасте от пятнадцати до двадцати лет. Деревья росли как-то странно, в сильно наклонном положении, иные вершинами совсем пригнулись к земле, что, вероятно, можно объяснить обледенением их зимой. В самых истоках речка разбилась на три небольших ручейка. Памятуя указание, данное удэхейцами, мы пошли вправо. Подъем на гребень Сихотэ-Алиня был настолько крут, что вынуждал нас двигаться зигзагами и карабкаться на четвереньках, хватаясь руками за корни деревьев. Самый перевал представлял собой седловину высотою 1200 метров над уровнем моря, покрытую лесом, состоящим из ели, пихты, березы и лиственницы. Добравшись до вершины, мы сели отдыхать. Чжан-Бао лег на землю и тотчас же поднялся.

– Суи ню («вода есть»), – сказал он уверенно.

Мы стали прислушиваться, и действительно, где-то неглубоко под землей тоненькой струйкой лилась вода. Мы поспешно стали разбрасывать камни и через несколько минут открыли источник с чистейшей ледяной водой. Здесь мы и заночевали.

На другое утро все встали раньше солнца и разделились на три части. Я и Чжан-Бао пошли на юг по водоразделу.

В ночь с 11 на 12 сентября ветер начал стихать. Антон Сагды несколько раз ходил на берег моря, смотрел вдаль и по движению облаков старался угадать погоду. Глядя на него, можно было подумать, что обстоятельства складываются неблагоприятно. Я уже хотел было идти на экскурсию к горе Иодо, как вдруг орочи засуетились и стали готовить лодки.

Нам с читателем придется совершить длинное путешествие вдоль берега моря и потому необходимо познакомиться с конструкцией орочской мореходной лодки (тамтыга). Она очень легка и сшивается из тонких досок. Вместо железных гвоздей орочи употребляют деревянные (лиственничные) колышки. Будучи плоскодонной, тамтыга сидит в воде главным образом своей средней частью, имея нос и корму приподнятыми. Такая конструкция делает ее очень удобной и позволяет приставать к берегу в любом месте, лишь бы не было острых камней. Грузы в лодке распределяются так: две трети – в корме между гребцами и рулевым и одна треть – в носу. Так как дно лодки выгнуто, то вся вода, просачивающаяся сквозь щели, стекает к середине и легко выкачивается за борт берестяными ковшиками. Гребное весло состоит из рычага с рукояткой, отверстий для уключины и лопастью, дискообразной у основания и суживающейся к концу. Уключины делаются из еловых сучков, которые привязываются лыками к бортам лодки в вертикальном положении. Вместо паруса употребляется четырехугольное полотнище палатки, прикрепленное к нему жердями, косокрестообразно привязанными к одной из скамеек. Мореходная орочская лодка среднего размера при четырех гребцах, одном рулевом и двух пассажирах может поднять до 30–40 пудов полезного груза.

Часов в десять утра мы вошли в лодки и тронулись в путь. Главным старшиной и руководителем был Антон Сагды. Я удивился той дисциплине, которая царила в отряде. Все его распоряжения молодые орочи исполняли быстро: они работали молча, проворно, не было ни споров, ни пререканий. Таков закон у всех мореходов. Только при соблюдении строжайшей дисциплины можно успешно бороться с водяной стихией. Сухопутные люди не всегда это понимают.

Когда мы вышли из реки Улике, течение подхватило нашу лодку и понесло ее в море. Навстречу шли большие волны, увенчанные белыми гребнями: одна другой выше, одна другой страшнее.

Антон Сагды велел гребцам сдерживать лодку на веслах, а сам встал на корму и пытливо всматривался вперед. Казалось, он выжидал удобного момента. Улучив минуту, он крикнул:

Когда на другой день утром я вышел из палатки, то увидел трех орочей с реки Хади. Они явились с приглашением приехать к ним в селение Дакты-Боочани. Старшим среди них был Чочо Бизанка. Это был удалый охотник, смелый мореход и кузнец на славу. Только он один умел починять замки у ружей. Когда он был юношей, какой-то проезжий миссионер крестил его и назвал Иваном. В молодые годы он был известен под именем Ваньки Кузнецова, когда же Чочо перевалило за тридцать лет, его стали опять звать Иваном. Крестным отцом его был тоже какой-то случайный русский Михаил. Годы шли, в волосах Чочо заблестели серебряные нити, и с тех пор его начали величать Иваном Михайловичем Бизанка; мы будем по-прежнему называть его орочским именем Чочо.

Старику было около семидесяти лет, но на вид ему нельзя было дать этого возраста. Он был невысокого роста, круглая его голова с жиденькой косичкой поседевших волос, мелкие черты лица, но без глубоких морщин, смуглая кожа, небольшая темная растительность на верхней губе и подбородке, маленькие руки и ноги дадут читателю некоторое представление о человеке, с которым впоследствии мне суждено было очень сдружиться. Тембр голоса его был выше обыкновенного, с хриплыми нотками. Нельзя сказать, чтобы он был речист, но говорил он охотно и немного подшучивал над неудачами молодых охотников. Тем не менее они любили и уважали старика. Я велел казакам угостить орочей чаем и выдать им сухарей, которые они считали большим лакомством.

Вечером я пригласил к себе в палатку Чочо и узнал от него много интересного.

На другой день утром я написал письма в концессию с просьбой отправить их во Владивосток с ближайшей оказией и затем поехал с орочами на реку Хади. Как и надо было ожидать, при устье река разбивается на несколько мелководных рукавов, разделенных наносными островами недавнего образования и еще не успевших покрыться растительностью.

Селение Дакты-Боочани находится в лесу на правом берегу реки в пяти километрах от моря. Тогда было здесь шесть юрт, в которых мы застали всех орочей, съехавшихся сюда с рек Ма, Уй, Хади и Тутто. Юрты из корья, амбары на сваях, сушила для рыбы, опрокинутые вверх дном лодки, собаки и разные животные и птицы на привязи – все было уже знакомо мне и напоминало селение Дата при устье реки Тумнина.