Она создана для любви и успеха! Но не сложилась блестящая карьера, не удалось личное счастье. В отчаянии Дикси Девизо заключает рискованный контракт: в течение полугода за ней постоянно будет следить камера. Но молодая женщина и не догадывается, что играет свою последнюю, трагическую роль. И только необыкновенная любовь, которая дается избранным, помогает Дикси спасти свою жизнь и обрести настоящее счастье.
Пролог
Вот уже почти неделю в небольшом кинозале римской Академии искусств собираются восемь человек. С утра до вечера они смотрят отрывки из старых и новых фильмов — от высокохудожественных лент до откровенного порно. Трое, восседающие перед светящимся экраном, оживленно обмениваются репликами; остальные, рассеянные в темноте пустых рядов, погружены в сонное молчание. Женские лица — кукольные и демонические, юные и зрелые, окруженные ореолом славы и едва известные — настолько примелькались, что «великолепная восьмерка», закрывшаяся в учебном просмотровом зале, испытывает тошнотворное пресыщение подобно большому Каннскому жюри.
— Стоп, назад! Еще раз сцену в австрийском борделе, — рванулся из кресла Заза Тино — средний в передовом трио. Мужчина и женщина на экране вернулись в исходное положение. Стройный эсэсовец с сумасшедшими светлыми глазами сделал шаг к испуганной блондинке, протягивая перед собой могучие мосластые лапы. По залу пронесся мученический вздох утомленных просмотрами зрителей, но перечить Тино никто не посмел.
Зазу Тино знали как удачливого кинорежиссера, феноменального наглеца и человека редкой деловой хватки. Его называли Шефом, а в душе считали мерзавцем и плутом. С первого взгляда было очевидно, что Заза Тино — яркая личность, отменный образец смешения итало-греческих кровей. Над оливковым лицом с резкими чертами деревянного арлекина дыбилась смоляная с проседью шевелюра. Жесткая вьющаяся растительность кустилась в его ушах, крупных ноздрях, на жилистой шее, открытой воротом фланелевой рубашки. Отдельные волоски торчали даже по костистому носовому хребту, придавая ему сходство с ощетинившимся гребнем динозавра. Небезразличный к своему внешнему виду, Заза считал некую звероподобность облика признаком истинной мужественности. Он пресекал все попытки личного парикмахера «превратить дикие леса в кастрированные газончики». И никогда не пытался обуздать хорошими манерами свой взрывной темперамент.
Энергично жестикулируя, Тино толкнул сидящего рядом бледного толстяка с аккуратно распластанной поперек плешивого темени жидкой прядью. Руффо Хоган вздрогнул, выронив серебряную бонбоньерку с мятными леденцами, удар металлической погремушки совпал с воплем экстаза на экране. Крупный шатен, сидящий по левую руку от Шефа, хмыкнул, окинув Руффо презрительно-жалостливым взглядом. Боязнь запаха изо рта стала манией маститого теоретика киноискусства с тех пор, как бедняге пришлось просматривать хлынувшую на экраны «чернуху» — кинофильмы, изобилующие отвратительными натуралистическими подробностями. Сторонник «жесткого» кинематографа, авангардист Хоган оставался на самом деле нежнейшим существом, приходящим в панику от медицинского шприца. Как только Шеф начал вторично прокручивать ролик сексапильной французской актрисульки, Руффо поспешил освежить дыхание ментоловой подушечкой. Он понял, что настал момент заключительной дискуссии, в которой немаловажную роль играл его голос.
Феноменальное чутье никогда не подводило известнейшего и опаснейшего среди знаменитых критиков. Рыхлый, деликатный, с теми особыми модуляциями в голосе, которые выдают гея, Хоган «делал погоду» в киномире Европы, успешно распространяя свое влияние на территорию Голливуда. За глаза Руффо Хогана называли так же, как и в официальных речах, — гениальным, сопровождая этим эпитетом прозвище «стервятник-хамелеон». Все знали, что могучую убойную силу, позволяющую влиятельному критику уничтожить любую процветающую репутацию, можно купить. Правда, несгибаемая принципиальность «стервятника-хамелеона» стоила очень дорого и многим была не по карману. Шеф мог себе позволить купить голос Руффо, особенно отважившись на столь дерзкое предприятие. Польщенный предоставленной ему ролью концептуального лидера группы, Руффо даже позволил Тино некоторое панибратство, основанное якобы на старинной дружбе. Но в последние дни он часто жалел об этом, испытывая физический дискомфорт от соседства с беспардонным «козлом».
Часть первая
ДОСЬЕ ГЕРОИНИ
1
На исходе декабря 1960 года в Женеве родилась девочка. Доктор Эванс — владелец маленькой частной клиники в комфортабельном районе города — отправился домой лишь в шесть утра, убедившись, что ни его пациентке, ни малышке, спящей под прозрачным колпаком в отделении интенсивной терапии, ничто не угрожает.
А случай был не из легких.
Проснувшись после наркоза, двадцатипятилетняя Патриция Аллен увидела солнечный свет за спущенными голубыми шторами, букеты цветов, празднично украсившие больничную палату, улыбающееся лицо медсестры и с облегчением опустила веки: Слава Господу, обошлось!
— У вас здоровая толстенькая дочка, госпожа Аллен. В холле ждут ваши мать и супруг. Господин Девизо давно рвется к вам, но доктор Эванс разрешил визиты лишь после того, как вы проснетесь и сами захотите принять кого-то.
— Хочу, конечно же, хочу! — Попытавшись приподняться, Патриция почувствовала резкую боль, ее рука тут же нащупала толстую нашлепку повязки, идущую вдоль живота. Почему, почему все произошло так нелепо?! — Эрик! — протянула она руки навстречу вошедшему мужу и разрыдалась в его объятиях.
2
Умберто Кьями давно перевалило за шестьдесят. Став уже в тридцать пять признанным мастером лирической комедии, он вдруг перестал снимать, занявшись разведением различных зверюшек на своих обширных землях на юге Тосканы. «Я не хочу показаться старомодным и при этом не могу ничего изменить в себе, — пожал Умберто плечами в ответ на попытку журналиста выяснить причину его ухода из кино. — Наверно, потому, что до глупости люблю в себе эту старомодность». Кьями, в отличие от других стариков, не выступал с нападками на секс и насилие, заполонившие экран. Он проводил долгие часы в вольерах с тиграми и носатыми обезьянами, так ошарашивающе похожими на человека. И думал. Наблюдая за животными, мэтр все больше склонялся к мнению о том, что никаких «веяний времени» для настоящего искусства не существует. Есть глобальные, общие для всего живого законы и то особое, что отличает только человека. На выяснении этого различия и построена вся игра философий и стилей, весь механизм нравственного и эстетического опыта.
В мире кино Умберто Кьями считался натурой цельной и простецкой. Природный юмор и обостренное поэтическое чутье выходца из семьи тосканских крестьян давали ему своеобразное преимущество перед «детьми городской цивилизации», делающими ставку на интеллект и формальное новаторство. Чем меньше простодушные фильмы Умберто претендовали на «вскрытие истины», тем больше мудрости и филигранного мастерства открывали в них критики.
Поэтому начинающий писатель Лари Маккинзо лично доставил Старику свой сценарий и не прогадал: Умберто решился снимать «Берег мечты».
«Ярче, глубже всего человеческое проявляется в умении любить и смеяться, которым плохо владеют зверюшки. Вот про это я и попытаюсь рассказать — просто и наглядно, как в детской песенке», — смиренно заявил Умберто, чувствуя, что сценарий «Берега мечты» послан ему свыше и он должен сделать то, что может сделать только он один.
Умберто не стал просчитывать факторы успеха будущего фильма — напротив, он сознательно пренебрег ими: отказался от приглашения звезд на главные роли, от беспроигрышных зрелищных трюков — погонь, драк, переодеваний.
3
— Послушай, Ларри, почему мы всегда стремимся к наслаждению и делаем все возможное, чтобы оно было как можно короче? — Дикси перебирала выхоленный соломенный ежик на голове лежащего рядом парня. Они встречались в постели уже третий раз, и этого, пожалуй, было предостаточно. — Ну правда! — пыталась она растормошить расслабившегося в приятной усталости любовника. — Как только попадает в рот лакомый кусочек, вместо того чтобы смаковать вкус, мы торопимся проглотить его, насыщая желудок… Аппетит проходит, и вместо удовольствия подступает тошнота, пресыщение…
Прильнув к ее груди, Ларри зачмокал, изображая младенца.
— Я не знаю, я еще маленький…
— Ах, пойми же! — Дикси отстранила его губы и натянула до подбородка одеяло. — В постели то же самое! Мы так несемся к финалу, словно через минуту должны покинуть мир и трахаемся в последний раз… Мы хватаем, хватаем удовольствие и вдруг останавливаемся, с удивлением ощущая: все — пустота, cкука, лень.
Ларри приподнялся на локте.
4
На низкий столик из толстого малинового стекла легла папка с газетными вырезками. Руффо Хоган прихлопнул ее маленькой пухлой рукой и посмотрел на собеседников с видом человека, знающего ответы на все вопросы.
— Как видите, тогда, в 1980 году, фильм Кьями произвел впечатление своей откровенностью. Беднягу освистали поборники целомудрия, обвиняя в «старческом сластолюбии». Он так и ушел на покой, отказавшись от съемок второй части.
Руффо взял бокал с фруктовым коктейлем и нежно прильнул к соломинке. Его гости отдавали предпочтение более крепким напиткам. Графины с коньяком и бренди золотились рядом с вазой, наполненной фруктами.
Заза Тино и Сол Барсак явились с деловым визитом на виллу Руффо Хогана, чтобы обсудить итоги проведенной кампании по раскрутке Дикси Девизо. Весь сентябрь они просидели в городе, проклиная жару, задымленную атмосферу столицы и ее жителей, предпочитавших кинематографу более прозаические развлечения.
— Сейчас в кинозал никого калачом не заманишь. Рисуй на афише хоть десять звездочек. Кого здесь волнует этот «Берег мечты» — сентиментальная возня вокруг патриархальных комплексов старого пердуна Умберто. «Колдунья» с Мариной Влади намного тоньше, и то окончательно списана в архив. Помню, как от «Последнего танго» Бертолуччи цензура прямо взбесилась. Теперь этой так называемой эротикой не смутишь даже пятиклассника. — Заза осмотрел владения Руффо с плохо скрываемым отвращением.
5
— Ну вот я и дома. Роль мадам Скофилд сыграна до конца. Вряд ли стоит думать о пальмовой ветви Каннского фестиваля. — Дикси кивнула на нераспакованные чемоданы. — Зато трофеи — фантастика! Шубы! «Пежо» у подъезда и еще вот это. — Подняв золотистую прядь у виска, она рассматривала блестевшие в ней седые нити.
— А домики, денежки? — вытаращила глаза Лолла, навещавшая виллу Скофилда и осведомленная о состоянии сосватанного Дикси мужа.
— Я не возьму ничего, старушка. Эжен и так лишился смысла жизни. Он едва остался жив после Сю-Сю, цеплялся за меня, как за спасательный круг, а я добила беднягу.
— Ох-ох! — подбоченилась Лолла. — Где это ты таких мужчин встречала, тем более — важных директоров, чтобы от женских обид — и сразу головой в воду? Не засидится господин Скофилд в одиночестве, помяни мое слово. Такие кошельки на дороге не валяются.
Дикси с облегчением подумала, что Лолла, вероятно, права. Последнее объяснение с мужем поразило ее. Супруги встретились у адвоката, чтобы оформить бракоразводные документы. Эжен настаивал на передаче Дикси крупной суммы денег, если уж она не хочет делить имущество. Но она упорно отказывалась.
