Илья Артемьев

ЛИЗА МАЯКИНА

"Всю ночь во сне я что-то знал такое вот лихое, Что никак не вспомнить ни мне, ни тебе..." Егор Летов

За несколько минут до того, как Лиза окончательно проснулась, она вспомнила нечто очень важное -- настолько важное, что просыпаться не хотелось вовсе. Она купалась в полудреме; вокруг кружили желтые облака, внезапно сменявшиеся отчего-то американскими горками, -- однажды, когда Лиза была еще совсем маленькой, родители водили ее в чешский луна-парк, и Лиза с восхищением и ужасом скользила вверх-вниз, отчасти приближаясь к невесомости. Между тем, это самое, важное, сопровождало Лизу как ангел-хранитель или, еще лучше, -- как нечто само собой разумеющееся, настолько очевидное и прекрасное, что забывать о нем попросту не было никакого резона. Однако именно в тот ослепительный миг, когда Лиза была уже на полпути к совершенному пониманию сущности своего знания, запищал будильник, неопровержимо заявляя о начале нового дня и, одновременно, прекращении всяческих иллюзий. Когда Лиза проснулась, она едва не плакала: настолько ясным и окончательным было знание, которое она ухитрилась полностью забыть с первыми гудками трехрублевого китайского приспособления. Однако и это впечатление вскоре переместилось в область сна, вернее, воспоминаний о сне; вставая с постели, Лиза помнила, что несколько минут назад каталась на американских горках, а все остальное как-то скомкалось. Она поплелась в ванную, почистила зубы и вымыла лицо американским гелем с загадочной формулой "пи-аш пять и пять", сущность которой представлялась Лизе совершенно непостижимой. Говорят, профессия накладывает отпечаток; Лиза в душе старалсь не соглашаться с этой парадигмой, обоснованно считая, что тот отпечаток, наложить который способна должность библиотекаря, отнюдь не радостен. Так или иначе, но гуманитарное образование начисто лишало ее способности понять американскую формулу; сквозь ароматную пену Лиза пыталась раскрыть ее смысл, и он представлялся ей в виде громадных молекул, похожих на разноцветные воздушные шарики, связанные в причудливую гроздь. Разглядывая свое розовое отражение в зеркале, она представляла себя парящей на этих шариках, и поднималась к небу и желтым облакам до тех пор, пока, наконец, полностью не проснулась. И здесь, когда она застала себя за приготовлением яичницы из последнего оставшегося в холодильнике яйца, Лиза внезапно осознала, что из памяти вылетело нечто исключительно важное. Что бы это могло быть, рассуждала Лиза, вспоминая дела, которым должен был быть посвящен сегодняшний тусклый день. Так. Отдать Лариске три рубля -- раз (можно, конечно, и попросить обождать до получки, но у ее Петьки день рождения, и в школу надо что-то нести), купить свеклы и капусты на борщ -два, потом девочки говорили, что в "Дружбе" есть хорошие прибалтийские трусы (пойти посмотреть) -- три. Что еще? Вроде все, трезво рассудила Лиза, не любившая, когда посторонние мысли надолго занимали ее воображение. Однако, допив чай, она поняла, что все-таки упустила какую-то важную мелочь. Ага -поставить на туфли набойки! Ой, -- тут Лиза даже испугалась, вспомнив, что набойки уже поставлены, и быстро сказала себе: "Перестань сейчас же". Она наскоро собрала сумочку, подвела губы и с досадой выпорхнула на улицу, которую с утра заволокло монотонной прилипчивой моросью, необычной для июля месяца. Двери троллейбуса распахнулись как раз в самую лужу, оставшуюся после ночного обширного ливня, и Лиза, сокрушаясь, принялась осторожно искать мелкое место. В этот самый момент волна освободившихся пассажиров накрыла ее с головой, и Лиза побежала не разбирая дороги. Инерция вынесла ее прямиком ко входу в метро; здесь она отдышалась и с тоской изучила запечатлевшийся на ситцевой индийской юбке фейерверк грязных брызг. Лиза сдержанно чертыхнулась: настроение было окончательно испорчено, а когда это происходит с утра, весь день можно считать прожитым зря. Вдобавок откуда-то нестерпимо воняло; Лиза подняла глаза и убедилась, что запах исходит от старика-бомжа, устроившегося на ступеньках. Она затаила дыхание и как обычно намеревалась было поскорее миновать нищего, как вдруг услышала протяжный и скрипучий полувозглас-полувздох: "Дайте копеечку". Где-то в животе Лиза почувствовала, что старик обращается не в абстрактную пустоту, а непосредственно к ней, можно сказать, лично -- как к старой знакомой или того хуже, родственнице. В сердце неприятно екнуло, и она машинально полезла в сумочку, нашаривая мелочь. Нищий распространял совершенно невозможный запах, однако чтобы совершить акт милосердия, Лизе предстояло сделать пару шагов вперед. Набравшись мужества, она решительно приблизилась к грязной кепке, небрежно брошенной на мраморные плиты, и опутила туда пару медяков, сразу же отдернув руку, а затем совершенно рефлективно поглядела прямо в лицо старику; среди свисающей клочьями грязной бороды и отвратительных морщин она наткнулась на пару хитрых внимательных глаз-щелочек. Нищий безо всякого намека на благодарность смерил Лизу ехидным взглядом и как-то очень спокойно, непрофессиональным тоном произнес: "И скажите, который час". "Без десяти девять", -- не задумываясь пробормотала Лиза, пытаясь бороться с запахом, и вдруг поняла, что безнадежно опаздывает. Эта мысль окончательно лишила ее сил. Бесстрастные библиотечные часы показывали половину десятого; Лиза схватилась за голову. За ее рабочим столом торжественно громоздилась Светлана Карповна, машинально перебирая в пухлых веснушчатых руках стопку незначительных бумаг. -- Опаздываешь, Маякина, -- горестным тоном произнесла она, словно бы Лиза опаздывала на ее, директрисины, похороны. -- Что ты себе думаешь? -- Ничего, Светлана Карповна, -- пролепетала Лиза, делая вид, что поправляет прическу. -- Я... я забыла завести часы. В эту самую минуту засевшая с утра занозой мысль снова кольнула где-то в желудке. Лиза поморщилась. -- Чего рожи корчишь? -- Светлана Карповна сегодня пребывала в отличном расположении духа, а это означало, что Лизе придется вытерпеть длиннющий поучительный монолог. -- Проспала, значит?.. Когда экзекуция подошла к концу, Лиза отчаянно рыдала в уголке, а удовлетворенная директриса с трудом протискивалась между столами, направляясь к выходу. Сквозь слезы Лиза наблюдала ее жирную колышащуюся спину, перетянутую, как сбруей, мощной лентой бюстгальтера, крошечный затылок, увенчанный рыжей буклей, и от отвращения хотелось плакать еще больше. Наконец, Светлана Карповна исчезла в дверном проеме, а из-за шкафа выглянула вечно испуганная Ларискина мордашка. -- Опять? -- шмыгнув носом, произнесла она. -- Ой, Лизка, ну не плачь, я тебя прошу. Ну ее в задницу. Мы тут уже все привыкшие. Ну чего ты, Лиз? Она так всех новеньких дрючит. Наплюй. Вслед за Лариской из-за шкафа выплыла Ольга Анатольевна, бережно неся впереди себя свой пятый номер. -- Маякина, -- покровительственным басом произнесла она, -- вытри нюню, подруга. Ну что ты за курица? -- Это что же, -- всхлипывая и запинаясь, возмущалась Лиза, -- вот это и есть жизнь? На сто пятьдесят рублей до потери пульса? От зарплаты до зарплаты, да еще и с этой стервой? Подумаешь, опоздала. Чем тут вообще можно заниматься. Целый день, целый день, и так до старости. Я, может, жить хочу! Кто на меня посмотрит? Вот, -- она провела пальцами по щекам, -- уже морщины, пожалуйста. Кому нужна библиотекарша? Никому. -- Да, -- задумчиво пробасила Ольга Анатольевна, -- щас телки пошли знатные. Вчера одну видела -- знаешь, выходит такая фифа из "Мерседеса", ну, все при ней: ножки, сиськи, да, и идет так, знаешь, идет, вроде никого тут кроме нее и нет больше. А на поясочке, значит, мобильный телефон болтается. Ну зачем ей мобильный телефон, думаю, сучке? А Ларис, как ты считаешь? -- Оля, -- укоризненно сказала Лариска, и ее мышиная физиономия недовольно скуксилась. -- Что ты девочке душу травишь? Заняться нечем? -- Вот ты, Лара, -- снова всхлипнула Лиза, -- где ты себе мужика найдешь, да еще и с Петькой со своим? Мы ж тут все... мы тут все проклятые! -- Ну ты загнула, -- с каким-то сомнением сказала Ольга Анатольевна. -- Вот я, например, -- десять лет здесь как штык. И ничего, жива-здорова, слава тебе Господи. -- Ага, -- злобно фыркнула Лариска, -- десять лет без права переписки. Верно Лизка говорит: кому мы нужны? Что ты, Оля, майсы мне рассказываешь. Ходишь тут, умничаешь, а сама ж до сих пор целка -- как тебе только удалось. -- Пошла ты, -- буркнула Ольга Анатольевна и торжественно удалилась за шкаф. -- Все как по нотам, -- безучастно произнесла Лариска. -- Теперь два дня разговаривать не будем. А потом снова -- одно и то же. Так и живем. -- Так кому она, жизнь-то такая нужна? -- Лиза вытерла слезы и разглядывала себя в карманное зеркальце. -- Никому, наверное. А что поделаешь? -- Да ничего. Пошли работать. -- Не, ну вот живут же люди. И смысл какой-то во всем этом находят. И бабки у них есть... Лиза молча встала и не дослушав подругу, отправилась заполнять карточки. Нужно было чем-то себя занять, но как назло поганая мысль все вертелась в голове. Что же это я забыла, думала Лиза, записала бы, что ли, на бумажке... На фоне общей трагедии ее жизни такая пустяковина выглядела совершенно нелепой, однако по-прежнему не давала покоя и будоражила ум. К вечеру все утренние разговоры позабылись; осталось лишь это несостоявшееся воспоминание, все больше и больше забиравшее Лизу под свое мрачное крыло. Она впала в какую-то тупую задумчивость -- впала до такой степени, что столкнувшись на выходе со Светланой Карповной, никак на нее не отреагировала. -- До свидания, Маякина, -- оскорбленно понеслось ей вслед, но Лиза была безучастна. Придя домой, она принялась разогревать вчерашнюю картошку, но развела слишком большой огонь и картошка сгорела, а кухню заволок удушливый чад. Лиза швырнула сковороду в раковину и, включив телевизор, забилась в кресло. Передавали что-то о загранице; видно было плохо из-за помех, но звук оказался более-менее различим. Какой-то развязный тип с микрофоном стоял на людном перекрестке, по которому взад-вперед сновали повозки, велосипеды и отчего-то коровы; Индия -догадалась Лиза. -- Мы ведем наш репортаж из Бенгалии, -- весело сообщил тип. -- Здесь, в маленьком городке... (тут телевизор зашипел, и название исчезло в небытии), правоверные индуисты отмечают очередную годовщину со дня трагической гибели Шри Бхагавана Сатья -- выдающегося учителя и борца за свободу Индии. Его здесь почитают как святого, приносят жертвы и молятся об исполнении желаний.... Лиза от скуки ненадолго вздремнула, а когда открыла глаза, по экрану снова ездили повозки и ходили коровы. -- ...местные жители рассказали нашей съемочной группе прекрасную легенду. Когда тело Шри Сатья было возложено на погребальный костер, его верная жена, Чандра Кумари, вошла в огонь и припала к ногам любимого мужа. В это мгновение с небес раздался голос Шри Сатья: он поклялся, что во всех следующих рождениях будет искать свою жену. Сати -- самосожжение вдов -- известный в Индии обычай, однако из-за его крайней жестокости... Здесь Лиза окончательно заснула. Ей снилось, что она колотится головой обо что-то твердое -- это была стена или запертая дверь, -- разбивая лоб до крови. Проснувшись от ужаса и боли, Лиза поняла, что неотрывно пытается вспомнить то, что совсем недавно забыла. -- О Господи, -- пробормотала она, кутаясь в ночную сорочку, и неожиданно даже для самой себя громко и отчетливо произнесла: -- Ебанулась. Тотчас ей сделалось стыдно и противно, а потом заноза вновь начала сверлить мозг, и стало до того невыносимо, что Лиза опустилась на пол и в голос завыла. Немного поголосив, она взяла себя в руки и, пошатываясь, вышла на балкон. С девятого этажа открывалась мерцающая панорама ночного города: огни, невнятные силуэты зданий, далекая телевышка. Ветер доносил аромат липы и лай собак. Лиза заглянула за перила, и тьма показалась ей родной и знакомой, словно море из детства. Она встала на цыпочки, и тапки незаметно оторвались от пола. Побалансировав некоторое время, Лиза приняла решение. Она уселась на перила спиной к ночи, сбросила тапки и, глубоко вдохнув набежавшую липовую волну, приготовилась. Внезапно новый порыв ветра донес знакомую мелодию. Отвлекшись на секунду от судьбоносного действа, Лиза прислушалась. Ла Тойя Джексон, пронеслось в голове. Ла Тойя, Ла Тойя... И вдруг заноза в мозгу взорвалась тысячью обжигающий брызг (Лиза почему-то подумала о сталеварах) -- Ла Тойя, Ла Тойя -- кто я?! Именно этот вопрос она безмолвно задавала себе с непонятным упрямством. Кто я? Кто я?.. Н-да. Лиза слезла с перил и молча побрела в кухню. Чад почти развеялся; теперь просто немного пахло жареной картошкой. Она открыла холодильник, нашла пакетик творога и принялась с жадностью глотать кусок за куском. Кто я? Ну как же, говорила она себе, давясь творогом, чтобы не сойти с ума, я -- Лиза Маякина, Елизавета, можно сказать, Петровна, историческое имя, хотите -- посмотрите в энциклопедии. Я младший библиотекарь, окончила, если хотите знать, институт культуры, красный диплом, между прочим, одни пятерки. Зарплата -- 150 рэ, но зато платят вовремя, без задержек. Вот. Кто я? Ну как... Здесь Лиза запнулась, словно бы обнаружив невидимую преграду. Если я, рассуждала она, говорю о себе Лиза Маякина, то она, то есть Лиза, это уже не совсем я, или как? То есть если кто-то говорит о ком-то, значит этот кто-то -не Лиза Маякина, так я понимаю? Пойдем дальше. Про Лизу мы уже все поняли, ладно, а я -- то есть кто я?.. Неизвестно, чем бы закончился этот метафизический монолог, если бы Лиза не упала в обморок и не провела в нем остаток ночи, однако, придя в чувство, она убедилась, что во сне упорно и сосредоточенно задавала себе один и тот же вопрос: кто я? Не в силах больше выносить эту тяжесть, Лиза как была в одной сорочке выбежала на улицу. Не замечая изумленных взглядов прохожих, она вскочила в троллейбус, и он выбросил ее прямо в давешнюю лужу. Лиза отчаянно прыгнула босыми ногами, и холодные брызги обожгли живот. Нищий у метро смерил Лизу пронзительным взглядом. Раскинув руки, она побежала к нему и вдруг ни с того ни с сего выпалила: "Кто я?!!" Старик осторожно взял ее за руку и чуть потянул к себе. Лиза повиновалась. Едкий смрад словно бы не касался ее ноздрей, да и сама она совершенно не отдавала себе отчета в происходящем. -- Ты разве не знаешь? -- ласково сказал он. -- Ты -- Лиза Маякина. -- Нет, нет! -- воскликнула Лиза. -- Ни за что. -- А ты уверена? -- старик прищурился и заглянул ей в глаза. -- Будь что будет, -- прошептала Лиза. Старик снял с шеи четки и осторожно, как гремучую змею, одел на Лизу. -- Ой! -- шарахнулась она. -- А теперь как? -- улыбаясь спросил старик. -- Жжет, жжет! -- закричала Лиза, -- не хочу-у! Прохожие начали оборачиваться; из-за угла показался милиционер. -- У нас мало времени, -- быстро сказал старик. -- Кто я?! -- из последних сил вскрикнула Лиза. -- Смотри. Кругом бушевало пламя, и ничего нельзя было разобрать. Прямо перед глазами она увидела черные обгорелые ступни. Кожа на них вздувалась волдырями и лопалась, обдавая Лизу фонтанчиком кипящих брызг. -- Помогите, -- прошептала она. Вокруг начал собираться народ. Кто-то запел песню на непонятном языке, а еще один человек ритмично ударял в маленький барабан. "Ом намах Шивайя", -- охнула какая-то баба в платке. Чернявый карапуз заверещал у нее на руках. Милиционер сложил руки на груди и поклонился Лизе. -- Проснулась? -- улыбаясь, спросил старик. Его счастливое лицо светилось однородным белым сиянием. -- Ну держись! Недолго осталось. Толпа приобрела какой-то призрачный вид и понемногу растворилась в ясном свете, который источало лицо старика. Постепенно растворялась и Лиза Маякина, уступая место той, другой, которая уже десять тысяч кальп задавала себе один и тот же вопрос: кто я? Собственно этот вопрос, обращенный сам себе, был единственным ответом и объектом в бесконечном сиянии, да и то, не зная, куда себя девать, исчез. -- Ясно? -- долетел до Лизы голос старика. Лиза прыснула и открыла глаза. Часы показывали без пятнадцати девять. Она медленно дотронулась до них взглядом и не прилагая никаких усилий, сбросила с тумбочки.