Впервые за последнее десятилетие Хаким поймал себя на мысли, что всерьез обдумывает, а не покинуть ли Санктуарий, ставший ему вторым домом.

Высунувшись из окна верхнего этажа дворца, он рассматривал город — его вид расстроил его. Хаким обычно с наслаждением бродил по улицам, и когда был рассказчиком, и теперь, будучи советником бейсибской императрицы. В городе всегда кипел водоворот жизни, сдобренный терпким органическим запахом болот, который Хаким буквально впитывал в себя вместе с городскими слухами. Теперь, однако, рассказчик редко выходил на улицы, чтобы вкусить его.

Не то чтобы он стал опасаться за свою жизнь, нет. Был он обязан этим своему прошлому положению в обществе, всем известным беспристрастностью и безобидностью, почтением к его должности советника бейсы или сочетанию всех этих обстоятельств, но к нему, когда он бродил по улицам, никто никогда не приставал. И тем не менее теперь он все чаще прятался в тени дворцовых коридоров, пытаясь избавить свое сердце от боли лицезреть то, что происходило с его любимым Санктуарием.

Душа города была рождена родителями, зовущимися Нищета и Отчаяние. Но, проклиная преступность и грязь, Хаким все же испытывал тайную гордость за врожденную стойкость обитателей Санктуария. Несмотря на все испытания, которые выпали на его долю благодаря злодейке-судьбе и Ранканской империи, народ Санктуария не терял оптимизма, присущего хищнику сточных канав. И тем ярче сверкали здесь краткие мгновения нежности и жертвенного героизма, являясь неоспоримыми доказательствами силы человеческого духа.

А потом произошли два события: появились бейсибцы, и Бог Громовержец то ли умер, то ли оказался в забвении.

В саду у лестницы рос персик. Деревце было еще совсем маленькое, и Джилла укрывала его корни соломой, оберегая от холода, и поливала драгоценной влагой, когда на небе палило солнце. Она заботилась о персике так же, как заботилась о своих детях. Растение пережило войну, колдунов и непогоду, но в горькую весну визита императора в Санктуарий деревце стояло почти голое: лишь по одному листочку было на изогнутых ветвях, а цветы не появились вовсе.

Направляясь во дворец, Лало задержался перед деревцем, жалея, что не может вдохнуть в него жизнь, как когда-то вдыхал ее в творения рук своих. Но с разрушением нисийских Сфер Могущества всякое колдовство, похоже, стало таким же бессильным, как дешевое пиво Ахдио; Лало и пытаться не смел испытать свою силу.

Он вообще не был уверен, сможет ли он сотворить еще что-нибудь.

Дом, покинутый им, был таким же безмолвным, как и в те жуткие дни, когда Джилла была пленницей Роксаны. Латилла и Альфи находились вместе с Вандой во дворце. Ведемир с завистью смотрел, как пасынки восстанавливают форму, готовясь к походу, а сама Джилла жила в Доме сладострастия, ухаживая за медленно идущей на поправку Иллирой, которая получила ранение во время беспорядков, когда погибла ее дочь.

Если бы речь шла только о ране телесной, дело было бы не так плохо, подумал Лало. Ему казалось, что обе женщины вынашивают горе, словно младенцев. При этих мыслях у него самого защемило сердце: его средний сын, Ганнер, был убит у дверей ювелирной мастерской, где числился учеником, в те же страшные дни, когда погибла девочка Иллиры.