Этот день Тихореченск запомнил надолго. И годы спустя жители города нет-нет да и помянут те достопамятные события. Но начнем по порядку.

В августе темнеет быстро. Часов в десять городок уже окутала теплая летняя ночь. С реки подул освежающий ветерок. Жара сменилась относительной прохладой. В столь позднее время город обычно спит, но была суббота, а значит, выходной. К тому же лето кончалось, и жаль было терять ни с чем не сравнимое время. Поэтому, несмотря на темень (а освещение Тихореченска оставляло желать лучшего), улицы были полны народа.

Молодежь дефилировала у автовокзала. Переносные магнитофоны сладко пели или, наоборот, рычали. Люди постарше сидели на скамейках возле своих домов, перемывали косточки соседям или просто любовались августовским звездопадом.

Примерно в это же время по главной улице, избегая освещенных участков, крались две личности. При нормальном дневном освещении эти личности опознал бы любой тихореченец. Именно любой, поскольку в «таблице популярности» они шли после первого секретаря горкома партии Караваева и городского дурачка Ионьки.

Про Губана неизвестным автором были сложены даже стихи. (Они украшали одну из стен КПЗ местного горотдела милиции.) Стихи были следующие:

Тихореченск к началу восьмидесятых годов нынешнего столетия (а именно в эти времена происходили интересующие нас события) представлял собой, в общем-то, печальное зрелище. У человека, впервые побывавшего здесь, складывалось именно такое мнение. Подобных городков на Святой Руси многие сотни. Знавали они когда-то лучшие дни, давали стране кроме всего прочего и личностей, которые составляли славу России. Но как-то пошли толки о «сонном царстве», о «глуповцах» и «пошехонцах». В обеих столицах охотно подхватили эти толки и всячески их приукрашивали. Столичному обывателю приятно было сознавать, что во всех этих Торжках, Ка-лязинах, Чухломах живут почти круглые идиоты, а мысль, что именно этими городишками сильны Петербург и Москва, приходила в голову немногим.

Знаменитые выходцы из провинциальных городишек редко о них вспоминали. «Сонное царство» вошло во все учебники как место, где гибнут и любовь, и талант, и вообще все человеческое. Окончательный приговор вынес «великий пролетарский писатель», заклеймивший провинцию в «Городке Окурове».

Обличение и высмеивание провинции дало уже в советское время причудливые результаты. В сознании народа глубоко укоренились слова песенки из телевизионного фильма «Приключения Буратино» о поле чудес…

— Это про нас, — поднимали палец вверх наиболее догадливые и радостно хохотали.

До революции славился Тихореченск своими ярмарками, хлебными ссыпками и богатыми купцами. Купцы не жалели для города денег. Построили гимназию и коммерческое училище, зажгли «лампочку Ильича», провели телефон. Жили сами и давали жить другим.

Урок истории в шестом классе тихореченской средней школы № 2 подходил к концу. Преподаватель — Олег Павлович Тузов — бубнил что-то о распаде рабовладельческого общества и зарождении новой социально-экономической формации — феодализма.

На дворе стоял сентябрь, окна в классе были распахнуты, в них врывались волны горячего воздуха с улицы, а вместе с ними щебет птиц, приглушенный гомон человеческих голосов. Головы детей то и дело поворачивались к окнам. Чувствовалось, что период становления феодализма занимал их не очень.

Ведя урок почти машинально, Олег Павлович между тем размышлял о своей нелегкой судьбе. Еще три месяца назад никто не величал его по имени-отчеству, называли просто Олегом или Тузом. Не было никаких уроков, классного руководства, а была студенческая скамья и радости студенческого бытия.

«Все хорошее когда-нибудь кончается», — с грустью думал Олег, глядя на лица учеников, которые, видимо, тоже не отошли от недавних каникул.

Приехав после распределения в Тихореченск, Олег сразу же решил, что очутился в страшной дыре. Правда, в самом начале город ему даже понравился. Олег, учась в университете, интересовался историей не только по долгу учебы. И теперь, попав чуть ли не в девятнадцатый век (во всяком случае, так ему казалось), ходил по улицам Тихореченска, широко раскрыв глаза. Однако так продолжалось один или два дня. За это время, обойдя весь городок, побывав в местном музее, в церкви и в единственном пивбаре, он понял, что жестоко обманулся. Истории, конечно, здесь хватает. Но и только…

Секретарь горкома партии Аркадий Борисович Караваев после памятного происшествия со зданием школы не находил себе места. Ему безумно хотелось познакомиться с человеком, который обладает такими необычайными способностями. Ну и что, если он лежит в психиатрической лечебнице? Мало ли кто там лежит. Но ведь, как рассказал кагэбэшник, был он близок к самым верхам. А коли и там интересуются подобными вещами, то отчего же не интересоваться ему? К тому же человек совершил, можно сказать, геройский поступок, поступок в лучших традициях коммунистического общества, спас жизни детей. За одно это ему нужно памятник поставить. Так размышлял Караваев, убеждая себя, что ему необходимо встретиться с таинственным ясновидящим.

Были, впрочем, и опасения. Какой-то внутренний голос подсказывал Караваеву: не лезь в это дело, не встречайся с психом, однако… Однако партиец не прислушивался к внутренним голосам. Капитолина, или Первая Леди Ямайки, тоже места себе не находила после того, как узнала о существовании прорицателя.

— Как это так, — говорила она мужу, — тебя, первого секретаря, не пускают в какую-то шизар-ню, да кто они такие?

— Ну, Капа, — уклонялся от упреков Аркадий Борисович, — ведь никто не говорит, что не пускают. Пустят, наверняка пустят. Просто Разумовский сказал, что главврач подчиняется каким-то особым инстанциям…

— Инстанциям… — насмешливо протянула Капитолина Александровна, — в своем районе ты — бог. И никакие инстанции тебе не указ.

Школа до сих пор не возобновляла работу. Директор каждый день обещал, что вот завтра начнутся занятия, но с новым помещением были какие-то сложности.

Хорошая погода закончилась, наступило ненастье, а значит, закончились прогулки Олега по окрестностям городка. Он целыми днями сидел дома, слушал, как шумит за окном дождь, смотрел опостылевший телевизор и размышлял, как же все-таки увидеть таинственного прорицателя. Несомненно, нужно проникнуть в Монастырь, но возможно ли это сделать? Да и сам Монастырь — что он знает о нем? Кроме неясных слухов, ничего. Не то лечебное, не то научно-исследовательское… Кто там лежит? Что скрывается за его высокими стенами? На эти вопросы ответа у Олега не было. Он пробовал расспрашивать свою квартирную хозяйку, но вразумительного ответа не получил. Сначала она вообще отмахивалась от вопросов, потом сказала, что место это нехорошее и дела там творятся самые черные. Больше она на эту тему говорить не хотела, а может, ничего и не знала.

Присутствие тайны меняет жизнь человека, придает ей пряный привкус необычного. По сути, именно такие моменты делают существование осмысленным, во всяком случае, так считал Олег. Именно поэтому он увлекся этим делом. Но как же все-таки пробраться в Монастырь? Конечно, сидя в четырех стенах, ничего толком не узнаешь, надо идти в «народ».

Злачные заведения в Тихореченске были немногочисленны. Среди них наибольшим уважением трудящихся пользовался уже упоминавшийся ресторан. Побывать в нем считалось престижным.

— Вчера в кабаке был, — небрежно сообщал какой-нибудь юный горожанин, и окружающие смотрели на него с восторгом и недоверием. Но ресторан — это для аристократов. Пиво там было относительно свежее, цены умеренные. Демократические массы предпочитали пивбар. Именно здесь и рассчитывал Олег получить необходимую информацию. Пиво он любил, к другим же горячительным напиткам относился с недоверием. Ему всегда казалось, что люди, со знанием дела рассуждающие о качестве алкогольных напитков и преимуществах того или иного, кривят душой. Что водка, что коньяк — все одно гадость. А что касается вин, то они были либо чрезмерно кислыми, либо приторно-сладкими.

Происшествие, случившееся неподалеку от небольшой железнодорожной станции Мухино, взбудоражило всю округу. И неудивительно. Раньше ничего подобного в районе не происходило. Хотя совсем рядом находится Москва, но живут тут тихой, размеренной жизнью. О злодействах или жутких происшествиях, про которые случается читать в прессе, здесь и не слыхивали. Летом наезжают из столицы дачники, только тогда жизнь слегка оживляется, а так тишь да гладь… Но начнем по порядку.

Возвращаясь со станции в село, почтальон Люба Тимофеева не спеша шла лесной тропинкой. Собственно, тропинкой ее нельзя назвать. Это была скорее большая расхоженная тропа, по которой за день проходили десятки ног. Люба, высокая рыжеватая девушка лет двадцати, безмятежно помахивала сорванной березовой веткой и смотрела по сторонам.

Лето только начиналось, было жарко, но чувствовалась еще в лесу ласковая свежесть весны. Кое-где доцветали ландыши, одуряющий запах шел от зарослей черемухи, птицы пели с той неистовой силой, какая бывает только в начале июня.

Лес скоро кончился. Вдалеке показалось село. Увидев знакомые крыши, Люба решила передохнуть. Не то чтобы она сильно устала, писем и газет в ее сумке было не особенно много, но день был так хорош, и в душное помещение почты не хотелось возвращаться. Она представила, как здорово лежать под ярким солнцем, впитывать его лучи, которых так не хватало всю долгую зиму. Неплохо бы позагорать. А почта может и подождать. Однако не загорать же прямо здесь, на виду у всех? Непременно доложат начальству, мол, вместо работы валяется Любка на зеленой травке… да и купальника на ней нет. Она остановилась и задумчиво огляделась. Немного поодаль виднелись заросли шиповника. Люба помнила, что где-то в глубине их была небольшая полянка, самое удобное место для загорания. В детстве они не раз лазили по этим зарослям, играя в войну. Пролезть туда можно, вот только исцарапаешься вся. Зато уж точно никто не увидит. Рискнуть, что ли?

Она двинулась к зарослям. Шиповник только-только зацветал. Над яркими алыми и белыми цветами вились пчелы. Люба несколько минут шла вдоль зарослей, ища проход. Наконец она нашла место, где кусты росли пореже. Стараясь не особенно поцарапаться, она стала пробираться сквозь заросли. Конечно же, невредимой остаться не удалось. Шипы больно царапали голые руки и ноги. Потревоженные пчелы, недовольно жужжа, улетали прочь. Она стала уже жалеть о своей затее, когда наконец выбралась на свободную от кустов полянку. Ну, вроде все!

Примерно в это же самое время в Тихоречен-ске происходили следующие события.

Наступили каникулы, а Олег до сих пор торчал в городишке. Если бы полмесяца назад кто-нибудь сказал ему, что он задержится здесь хоть на денек, он бы рассмеялся глупцу в лицо. Как только кончатся занятия — прочь отсюда! Бесчисленное количество раз мечтал он, как будет валяться на теплом песке, неважно где: на берегу моря или на речном пляже в родном городе. Но вот прошла первая неделя каникул, за ней вторая, а Олег все не уезжал, все ждал чего-то.

Уж и хозяйка недоуменно косилась на него: чего, мол, постоялец не едет домой, а как-то раз даже прямо спросила об этом. Но Олег ничего определенного не ответил. «В школе остались еще кое-какие дела», — невнятно сообщил он. Хозяйка только головой покачала. Откровенно говоря, даже себе Олег не мог объяснить, почему не уезжает. Что-то, казалось, не пускало его, заставляло бесцельно бродить по пыльным пустынным улицам или уходить далеко за город на берег речки, где уже начинал понемногу лететь пух со старых корявых тополей.

Частенько Олег прихватывал с собой удочку и, усевшись где-нибудь в тенечке, лениво щурился на красное перо поплавка. Но рыбак из него был никудышный, да и улов не интересовал. Просто хотелось остаться наедине с собой. Пару раз подходил Олег и к стенам Монастыря. Сейчас на фоне зеленых тополей Монастырь вовсе не казался зловещим. Наоборот, выглядел он очень живописно. Мощные стены с полуобвалившимися зубцами навевали романтические мысли.

Казалось, из-за этих стен сейчас выскочит полк стрельцов в ярких кафтанах. Трубач протрубит тревогу, грохнут пушки, и побегут удалые стрельцы отражать набег беспокойных кочевников.

Когда Олег утром проснулся, отставник еще храпел. Насти же на месте напротив не было. Но вскоре она появилась, умытая и освеженная. Привел себя в порядок и Олег, а потом они вместе отправились завтракать в вагон-ресторан. Когда вернулись в купе, то увидели, что там появилась новая личность. Это был такой же пожилой гражданин, как и их сосед с нижней полки, но, в отличие от первого, вместо позванивающих орденов и медалей на его пиджаке красовался широкий квадрат наградных планок.

Фронтовики познакомились, по-видимому, в поезде, и их беседа только-только начиналась.

От нечего делать Олег стал прислушиваться к разговору ветеранов и очень скоро заинтересовался им.

Сначала речь шла о том, кто где воевал. И хотя сражались они, как выяснилось, на разных фронтах, нашлись общие знакомые, поскольку воевали оба в саперных войсках, вспоминались имена больших военачальников. Второй ветеран тоже ехал на ежегодную встречу, но не в Москву, а в Ленинград. Разговор постепенно перешел в спор: на каком фронте было тяжелее. Тут оба старика начали горячиться, и все чуть было не кончилось ссорой, но беседа неожиданно получила очень интересный поворот. Начал его тот ветеран, что появился позже.

— Вот ты говоришь, — обращаясь к своему собеседнику, сказал он, — что ваш батальон всегда посылали вперед, а мы что, в тылу отсиживались?

«Великая все же вещь — дактилоскопия», — размышлял следователь Одинцовского райотдела Сергеев, сидя в своем маленьком прокуренном кабинетике и рассеянно листая анатомический атлас. Жуткие картинки этого почтенного издания, однако, не вызывали у следователя мрачных ассоциаций. Ему случалось видеть вещи и похуже. Он отложил атлас в сторону и задумался.

С одной стороны, все не так уж плохо. Личность странного гражданина, обнаруженного в кустах возле станции Мухино, установлена, а это уже успех. Но с другой стороны, мотивы и даже орудие преступления совершенно не ясны. А уж кто преступник — и вовсе за семью печатями. Он раскрыл лежащее перед ним уголовное дело. Итак, личность убитого! Выяснить это оказалось довольно просто. Отпечатки пальцев убитого были посланы в МУР. Оттуда сообщили, что они принадлежат Степану Ивановичу Козопасову, 1945 года рождения, ранее проживавшему в Москве на Большой Полянке. В 1962 году означенный Степан Иванович проходил по делу об ограблении продуктовой палатки, но вина его не была доказана, и он к уголовной ответственности не привлекался. Кроме этого случая, дальнейших упоминаний о жизни и деятельности Козопасова в картотеке МУРа не имелось.

Скоро Сергеев узнал, что Степан Козопасов вроде бы порвал с преступным миром, поскольку в следующем, 1963 году поступил во Второй Московский медицинский институт. Через шесть лет его окончил. По специальности — психиатр. Работал в различных учреждениях Минздрава, с 1979 года занимал должность заместителя главного врача Тихореченской психиатрической больницы.

Кроме того, Сергеев установил, что отец Степана Ивановича в свое время обвинялся в крупной растрате, но до суда дело не дошло, так как обвиняемый скоропостижно скончался. Мать Козопасова умерла несколько лет назад.

К сожалению, эти факты ничего не объясняли. Покойный был вполне добропорядочным гражданином, занимавшим ответственный пост. Может быть, все-таки уголовное прошлое? В деле об ограблении продуктовой палатки Козопасов проходил под кличкой Пастух.

Получив известие, что Козопасов мертв, Ситников пришел в чрезвычайное волнение. Недоумение, жалость, страх — все смешалось в этом чувстве. Кто убил Степу, за что? Насколько он понял, произошло это даже не в самой Москве, а где-то в пригороде. А ведь Степа не собирался вообще задерживаться в Москве. Он отправлялся куда-то в Прибалтику к старому школьному товарищу, во всяком случае, так он говорил. Перво-наперво Ситников позвонил в курирующую их службу и сообщил о происшествии. Эти быстрее разберутся, решил он. Кроме того, Ситников решил немедленно лететь в столицу и на месте выяснить, что же все-таки случилось. Его не покидало чувство, что произошла ошибка. На Степу это было похоже. Но, к великому огорчению, никакой ошибки не было. Осмотрев труп, который предъявили ему в морге, он опознал в нем своего заместителя. Ситников даже всплакнул. Он долго всматривался в столь знакомое лицо. И ему почудилась чуть заметная усмешка на лице покойника. Но это, конечно, игра воображения, решил Ситников. Привлекли его внимание и две небольшие ранки на шее убитого. Неужели они стали причиной гибели Степы, удивился главврач. Он плохо разбирался в анатомии, но понимал, что раны находятся в местах, где проходят важные артерии.

«Чем, интересно, они нанесены? — с любопытством подумал он. — Похоже на укусы. Но это и вовсе глупость».

Следователь, ведущий дело, попросил его дать показания. Ситников рассказал все, что знал о намерениях Козопасова, и в свою очередь поинтересовался, что скрывается за смертью его заместителя.

Следователь довольно уклончиво ответил, что пока никакими особыми данными не располагает, поскольку дело находится в начальной стадии. Способ убийства, хотя и довольно редкий, не вызывал у следователя сомнений.

— Его сначала усыпили, дали сильнодействующее снотворное, оно обнаружено в организме вместе с изрядной долей алкоголя, а потом нанесли две раны, в результате чего он истек кровью. Интересно, — заметил следователь, — что лекарство, которым отравили Козопасова, непромышленного изготовления, а составлено, видимо, в домашних условиях из трав, содержащих алкалоиды. Рецепт зелья встречается в старинных рукописных знахарских книгах. Это пока единственная существенная зацепка.