Об Аттаре написано много. Мы полагаем необходимым в этом предисловии к переводу привести лишь ограниченные сведения, оставляя читателю возможность более обстоятельно изучить и тексты, и биографию этого удивительного автора, опираясь на работы исследователей-профессионалов.

В среде историков и литературоведов принято считать, что его имя — Мухаммад. В некоторых произведениях

[1]

Аттар и сам говорит об этом: «Меня Мухаммадом зовут, и этот путь прошел я, как Мухаммад

[2]

, о дорогой читатель!» Этим же именем называет его отец, благословляя сына перед своей смертью: «В час последний так сказал он, благородный: "О Боже, благослови Мухаммада!

[3]

— так рассказывает об этом Аттар в «Асрар наме». По обычаю тех мест и того времени, его звали также Абу Хамед, т.е. отец Хамеда.

Но более он известен как «Аттар», что означает в переводе «продающий духи, благовония и лечебные травы». Аттар действительно изучал медицину и впоследствии занимался врачеванием, принимая в день до восьмисот больных и назначая им лечение травами.

Отец Аттара, Ибрахим Бен Исаак, происходил из селения Кадкан в местности Зарванд, что неподалеку от иранского города Нишапура. Он пользовался известностью и уважением среди односельчан. Существуют данные о его близости к суфийским кругам. Точные даты рождения и смерти его сына, Абу Хамеда ибн Абу Бакра Ибрахима Аттара, не установлены. Среди исследователей нет согласия на этот счёт, как нет единой точки зрения и о числе литературных произведений, оставленных Аттаром. По мнению профессора Форузанфара

[4]

, Аттар родился в 540 г. по хиджре (1119 г. по Р.Х.) в том же селении Кадкан и погиб во время первого монгольского нашествия на Иран

[5]

.

Время яркой и насыщенной событиями жизни Аттара пришлось на период монгольских завоеваний. До варварского разграбления Нишапура монголами этот город по праву славился лучшими школами и другими учебными заведениями того времени. В них преподавали арабскую литературу, основы шариата, историю, химию, математику, медицину и астрономию. Одним из таких известных, далее знаменитых, учебных заведений был «Низами»

Знаменитую поэму « M антик ат-таир», название которой переводится как «Логика птиц» или «Язык птиц», можно считать во многих отношениях лучшим произведением Аттара. Формальный сюжет её прост, он выстроен вокруг истории о путешествии птиц, которые захотели отыскать своего Господина, легендарного Симурга, и эта аллегория отсылает к историям о реальных духовных странствиях людей, объединившихся во имя совместного поиска Истины. Возможно, Аттар сочинил «Мантик ат-таир» под влиянием Ибн Сины или аль-Газали, так как у каждого из этих авторов есть аналогичные рассказы о путешествиях птиц.

Но высокая художественность поэмы, точность выражения мысли, поэтическое красноречие делают « Mантик аттайр» совершенно самостоятельным произведением.

Поэма написана изысканным слогом. Фонетика и игра с опущенными, согласно традиции, огласовками напоминает местами звуковое и смысловое письмо ОБЭРИУ. Мы вспоминаем обэриутов, конечно, только для того, чтобы дать примерное представление о том, насколько ярко те, кто понимают фарси, воспринимают звучание оригинального текста. Находясь в рамках канона стихосложения и будучи им ограниченным, Аттар разыскивает неожиданные сочетания и порядок слов, опускает подлежащие, повторяет одно и то же слово в разных значениях. Иногда он намеренно отказывается от приукрашивания и дополнительной огранки фразы ради сохранения нескольких вариантов её прочтения — это, впрочем, относится уже не к обычной фонетике и красоте стиля, а к узору смыслов, непревзойденным мастером создания которого Аттар себя и показывает. При чтении даже создаётся впечатление, что задача автора— погрузить читателя в пространство, где слишком навязчивый, обусловленный культурными клише воспринимающий аппарат утрачивает силу и диктат формальных значений слов ослабляется действием контекста, меняющего значение метафор, призывов или назиданий.

Контекст же определяется исключительно перемещением героев книги от одной духовной стадии к другой и от стоянки к стоянке. Например, содержание такого очень важного для Аттара понятия, как страдание, меняется неоднократно. Форма духовных усилий, которые должны предпринимать ищущие Истину в своём странствии, также требует изменения с каждым совершенным ими шагом.

Соображения этого рода поставили нас перед необходимостью определить свой подход к переводу. Пробуя его отыскать, мы предприняли краткое сравнение двух известных переводов поэмы на английский язык, а именно перевода, выполненного под редакцией Ч.С. Нотта и опубликованного «Pir Press» (Нью-Йорк, США), и перевода Афкама Дарбанди и Дика Дэвиса, опубликованного «Penguin Classic» (Лондон, Великобритания). Хорошо известны и иные редакции, например, публикации «Octagon Press» (Лондон, Великобритания) и «Weiser Books» (Ныоберипорт, США), но этих версий у нас не было под рукой на момент начала работы. Все эти переводы делались по разным источникам. И все знакомые нам источники, к сожалению, содержат погрешности, в ряде случаев критичные для понимания того или иного бейта. Однако этот факт был малозначителен по сравнению с тем, что все переводы, как несложно заметить, следуют собственной тенденции толкования неясных по смыслу мест или даже обычных архаизмов. Ч.С. Нотт акцентировал великую, древнюю идею сна и пробуждения и несколько других идей, разрабатывавшихся Г.И. Гурджиевым, — а Нотт был одним из его учеников и последователей. И эта, и другие универсальные идеи отчётливо сформулированы в «Логике птиц». Но чрезмерный акцент на теоретических положениях, предпринятый ради их большей артикуляции, привёл к тому, что перевод в редакции Нотта звучит, по нашему мнению, местами суховато и назидательно. А местами и мысль автора, выраженная на первый взгляд вполне ясно, на деле оказывается слишком туманной, вызывая недоумение. Перевод поэмы, опубликованный «Penguin Classic», напротив, тщательно отшлифован согласно правилам английского стихосложения, он лиричен и приятен для чтения, он пульсирует рифмой. Однако — опять же, по нашему мнению, — в нём исчезает трезвящее опьянение, «аромат сумасшествия», к которому страстно и властно призывает Аттар. Нельзя не отметить, что данный перевод словно сглаживает резкие положения, коими изобилует поэма и коими пользуется её автор для разрушения известных ему консервативных и опасных для духовного поиска стереотипов мышления и мироощущения.

Поэму можно разделить на три части. При некоторой условности подобного деления оно представляется оправданным, облегчая понимание текста в целом, и также оно связано с тем, что Аттар несомненно опирается на модель духовного развития, задаваемую триадой шариат-тарикатхакикат, хотя создаётся впечатление, что в данном произведении автора больше интересуют стадии, то есть пошаговое преодоление разрыва между стоянками и характеристики таких шагов. Каждая часть связана с группой ситуативных и смысловых акцентов, и некоторые из них мы сочли возможным и желательным привести ниже.

Первая часть поэмы посвящена сбору птиц вокруг Удода-проводника. Введение этого персонажа — изящный ход автора, у которого в результате есть свобода и вторгаться в повествование, и покидать его. Если говорить о ситуативной роли Удода, то эта роль вполне оправданна. Удод — не мастер пути, но ему знакомы и пограничные состояния, и состояния человека, находящиеся вне границ его обычного, повседневного психического опыта. И Удод естественным образом становится проводником птиц, чей путь к Истине проходит через эти состояния.

Потребностью найти Господина охвачены все слетевшиеся птицы — «нельзя нам без Царя оставаться», но Аттару, как показывает развитие сюжета, неинтересны птицы, не имеющие о Господине ни понятия, ни представления.

Во всех созданных им портретах узнаются черты людей, уже приступавших к поиску, однако застрявших, или «заснувших» где-то в самом начале движения, если вообще не на первом шаге. Для Аттара эта ситуация «засыпания» является совершенно очевидной, почему Удод и борется изо всех сил с косностью своих собеседников, укрепляя в них стремление к духовному поиску и мобилизуя их волю.

Усыпляют же человека обычно несколько факторов, один из них— это искаженное, иллюзорное представление о себе и о духовных реалиях. И в этой части Удод реагирует на иллюзии подобного рода тем, что пробует либо вывести слушателей за пределы тюрьмы неверных понятий, либо же создать брешь в её стенах.