– Повторяю, Хари, – сказал Юго Амариль, – у твоего друга Демерзеля большие неприятности.

Он лишь немного подчеркнул слово «друг», но так, что прозвучало оно с нарочитой неприязнью.

Хари Селдон это заметил, но пропустил мимо ушей. Оторвавшись от экрана трикомпьютера, он ответил:

– А я повторяю, Юго, что это – сущая ерунда. – Немного помолчав, он чуть раздраженно спросил: – Не понимаю, зачем ты так упорно отнимаешь у меня время и пытаешься убедить в этом?

– Затем, что думаю, как это важно, – отрезал Амариль и решительно уселся с таким видом, что стало ясно: уйдет он не скоро, а лишь тогда, когда выскажет все, что жаждет высказать.

Селдон не забыл о предупреждении Амариля, однако не придал ему большого значения. Минул его сороковой день рождения, нанеся очередной психологический удар.

Сорок лет! Прощай, молодость! Теперь жизнь для него больше не была подобна громадному нехоженому полю, уходящему далеко за горизонт. Уже восемь лет он жил на Тренторе, и время бежало неумолимо быстро. Еще восемь лет – и ему будет почти пятьдесят, там и до старости недалеко. А ему пока не удалось даже как следует подступиться к психоистории! Юго Амариль блестяще рассуждал о законах и выводил свои формулы, делая дерзкие предположения, основанные на интуиции. Но как можно было проверить эти предположения? Пока психоистория не представляла собой экспериментальной науки. Для ее создания потребуется проведение экспериментов, которыми должны быть охвачены целые миры, целые столетия. А как быть с этической ответственностью?

Казалось, проблему решить невозможно, и Селдон в конце концов углубился в факультетские дела. Домой он отправился в тот день не в лучшем расположении духа.

Как правило, прогулка по кампусу улучшала его настроение. Купола над Стрилингским университетом были так высоки, что создавалась иллюзия пребывания на безбрежном просторе, а погода тут всегда стояла хорошая. Тут росли деревья, зеленели лужайки, белели дорожки – словом, все выглядело так, будто Селдон никуда и не улетал, а по-прежнему жил и работал в университете у себя на родине, на Геликоне.

Иллюзия переменной облачности создавалась здесь за счет появления и исчезновения солнечного света (не солнца, а именно солнечного света) через неравные промежутки времени. Было немного прохладно – совсем немного.

Так оно и вышло.

Дорс ждала Селдона у двери коттеджа в весьма выразительной позе – уперев руку в бок. Она выглядела почти такой же, какой ее впервые увидел Селдон восемь лет назад здесь, в этом самом университете: стройная, рыжеволосая. Ему она казалась красавицей, хотя, если судить объективно, не была такой уж красивой. Но Селдон с первых дней после их встречи и до сих пор не научился смотреть на нее объективно.

«Дорс Венабили!» Глядя в спокойное лицо верной подруги жизни, Селдон подумал о том, что во множестве миров, да даже во многих секторах Трентора, он мог бы называть ее Дорс Селдон, но он понимал, что тогда бы она стала чем-то вроде его собственности, а ему самому этого не хотелось, хотя такой порядок вещей давно установился в Империи – жена принимала фамилию мужа.

Покачав головой, от чего ее шелковистые локоны слегка растрепались. Дорс негромко проговорила:

– Я уже все знаю, Хари. Ну, что прикажешь с тобой делать?

Оба умолкли, но лишь потому, что мысли беззвучны. А мысли Селдона просто-таки разбушевались.

Все верно. Его жена прекрасно разбиралась в роботах. Это так удивляло Хари, и удивляло так часто, что он в конце концов сдался и старался вовсе об этом не думать. Ведь если бы не Эдо Демерзель – робот. Хари никогда бы не встретился с Дорс. Дорс

работала на Демерзеля

, и именно Демерзель «приставил» Дорс к Хари восемь лет назад, дабы она охраняла ученого во время его скитаний по разным секторам Трентора. И хотя теперь она была его женой, помощницей, его «лучшей половиной», Хари до сих пор нет-нет да задумывался о странной связи Дорс с роботом Демерзелем. Это оставалось единственной областью жизни Дорс, куда Хари не имел доступа. И это было самым болезненным вопросом их отношений. Жила ли Дорс с Селдоном, повинуясь приказу Демерзеля, или потому, что любила все-таки? Ему хотелось верить в последнее, и все же…

Его жизнь с Дорс Венабили была счастливой, но при определенном условии. И условие это было тем более жестким, что установилось не в итоге какого-либо обсуждения или договора между ними, а за счет обоюдного молчаливого согласия.

Селдон понимал, что обрел в Дорс все, что бы ему хотелось видеть в образе жены. Правда, у них не было детей, но он этого и не ждал, да, честно говоря, и не слишком желал. У него был Рейч, к которому он чувствовал искреннюю отцовскую привязанность – такую сильную, будто Рейч и впрямь был его родным ребенком.

И вот Дорс заставила его погрузиться в мысли о том, о чем он думать вовсе не хотел. Потеряло силу их обоюдное согласие. А ведь только за счет этого согласия они и были спокойны и счастливы уже столько лет. Селдон разнервничался, но постарался прогнать невеселые мысли прочь. Он смирился с тем, что его жена считает себя его защитницей, пусть так и будет. В конце концов, это же с ним она живет под одной крышей, сидит за одним столом и разделяет супружеское ложе – с ним, а не с Демерзелем.

Селдон безумно злился. Проклятое время, проклятый возраст! Восемь лет назад, когда он впервые попал на Трентор, он бы не задумывался, а действовал. Тогда у него ничегошеньки не было за душой – гостиничный номер и пожитки, которые запросто можно было унести с собой, то бишь свободен, как птица, и мог летать по всему Трентору, куда вздумается.

А теперь… Ученые советы, необходимость беспрерывно принимать какие-то решения, работа, работа… Нелегко было бросить все это и помчаться к Демерзелю. Допустим, даже если он сумел бы действительно вырваться – у самого Демерзеля дел было по горло. Да, выкроить время, чтобы они оба имели возможность встретиться, прямо скажем, было нелегко.

Нелегко было и смотреть, как Дорс покачивает головой.

– Просто не представляю, что ты собираешься делать, Хари.

Он нетерпеливо ответил:

Мандель Грубер был счастливым человеком. По крайней мере, такое впечатление он производил на Селдона. Прервав свой утренний моцион по саду, Селдон с любопытством наблюдал за Грубером.

На вид Груберу было под сорок. Ему так часто приходилось наклоняться – именно наклоняться, а не кланяться, – что он стал сутуловат. Лицо у Грубера было симпатичное, всегда гладко выбритое, розовую лысину едва покрывали жиденькие светлые волосы. Тихонько насвистывая, он склонился над кустом, осматривая листочки – не появились ли на них вредители.

Но Грубер, конечно же, не был главным дворцовым садовником. Главный садовник – большая шишка – почти все время проводил в своем кабинете в грандиозном дворцовом здании, и под его началом трудилась целая армия подчиненных – мужчин и женщин. Как ни странно, главный садовник совершал инспекционный обход дворцовой территории не чаще двух раз в году.

А Грубер был одним из его подчиненных. Должность его, насколько знал Селдон, именовалась «садовник первой категории», и зарабатывать ее ему пришлось целых тридцать лет, трудясь верой и правдой.

Остановившись на ровной садовой дорожке, усыпанной мелким гравием, Селдон окликнул садовника:

Тихая, мирная, задумчивая прогулка – просто идиллия. Здесь, поблизости от Императорского Дворца, трудно было даже поверить, что за пределами этого островка под открытым небом простирается громадная территория планеты, закованная в непроницаемую броню. А здесь Селдону казалось, будто он на своей родной планете, Геликоне. Груберу, наверное, казалось, что он – на Анакреоне.

Но, конечно, все это было обманчиво. Территория дворцового парка надежно охранялась – мало сказать «надежно».

Некогда, тысячу лет назад, когда дворцовые постройки были не так роскошны, как теперь, и гораздо меньше отличались от остальных зданий на Тренторе, который в ту пору только начинали покрывать защитными куполами, дворцовая территория была открыта для простых смертных, а сам Император порой прогуливался по дорожкам парка и благосклонно кивал своим подданным.

Теперь все было по-другому. Теперь тут царил режим особой безопасности и никому из тренторианцев не позволялось самовольно пересечь границу дворцовой территории. На самом деле такие суровые меры предосторожности вовсе не снижали уровня опасности, поскольку исходила она, как правило, от тех, кто находился как раз внутри границ этой самой территории – то бишь чем-то недовольных чиновников из ближайшего окружения монаршей особы или от подкупленных солдат-охранников, нарушивших присягу. Именно на дворцовой-то территории реальная опасность и грозила Императору и его неподкупным приближенным. Страшно представить, что бы могло произойти, если бы на такой вот прогулке, как сегодня, лет десять назад Селдона не сопровождала Дорс Венабили.

Он тогда был начинающим премьер-министром, и было вполне естественно предполагать, что найдутся завистники, скрежещущие зубами по поводу столь неожиданного решения Императора. Тогда было много охотников занять освободившуюся вакансию – тех, кто считал себя более опытными, более достойными (по их мнению, конечно) и поэтому вправе (по их же мнению) пылать справедливым гневом. Естественно, никто из злопыхателей ни сном, ни духом не ведал о психоистории, о той важности, которую ей придавал Император, а потому они решили, что самое простое – это подкупить одного из вооруженных телохранителей премьер-министра.

Однако он не сумел сдержать радости, охватившей его при входе в лабораторию.

Как все переменилось…

Ведь началось все двадцать лет назад, а тогда он маялся с подержанным геликонским компьютером. Но именно тогда словно озарение снизошло на него, и возникла туманная, полубезумная математическая теория…

А потом – годы работы в Стрилингском университете, когда они с Юго Амарилем корпели над выверкой уравнений, пытались избавиться от тяжеловесных множеств, обойти каким-то образом самые страшные из хаотических эффектов. Честно говоря, успехов у них было маловато.

Теперь же, когда он уже десять лет занимал пост премьер-министра, к его услугам был полный набор новейших компьютеров и обширный штат сотрудников, разрабатывающих самые разные аспекты проекта.

– А я сказал, что это явится все-таки началом распада Галактической Империи. Так оно и будет, Дорс.

Дорс слушала его, поджав губы. В свое время она приняла назначение Селдона на пост премьер-министра точно так же, как принимала все, что с ним происходит, то есть спокойно. От нее всегда требовалось единственное: защищать его лично и его психоисторию, однако его теперешнее положение затрудняло ее задачу. Неизвестность – вот лучшая гарантия безопасности, а покуда жизнь Селдона озаряли «Звездолет и Солнце» – символ Империи, любые физические заслоны были недостаточны.

Та роскошь, которая теперь окружала их в обыденной жизни, – надежное экранирование от лучей-шпионов и от любого нападения, возможности для проведения ее собственных исторических изысканий, не ограниченные никакими рамками, – все это не удовлетворяло ее. Она бы с радостью согласилась поменять все это на скромный коттедж в кампусе Стрилингского университета, а еще лучше – на какой-нибудь безымянный дом или квартиру в безымянном секторе, где бы никто их не знал.

– Все это очень хорошо, Хари, милый, – сказала она, – но этого мало.

– Чего мало?

Сектор Сэтчем всегда противился династии Энтунов, из которой происходил и нынешний Император, Клеон I. Династия эта правила Империей уже два столетия. Притязания сэтчемцев на престол были связаны с тем, что некогда выходцы из этого сектора побывали на монаршем престоле. Однако, хотя сэтчемской династии не суждено было достичь на этом посту сколько-нибудь значительных успехов, ни народ, ни, тем более, правители Сэтчема никак не могли забыть о том, кем были когда-то, что некогда, пусть ненадолго, пусть кое-как, но все же забрались на самый верх. Восемнадцать лет назад Рэчел, самозваная сэтчемская мэрша, бросила дерзкий вызов всей Империи. Из этого, правда, ничего не вышло, но зато поруганная гордость сэтчемцев взыграла с новой силой.

И поэтому небольшая группа руководителей подполья нигде не чувствовала бы себя более комфортно и безопасно, как в Сэтчеме.

Как-то вечером пятеро подпольщиков собрались вокруг стола в небольшой комнатке дома, расположенного в не самом фешенебельном из районов сектора. Обстановка в комнате была так себе, зато она была отлично экранирована.

Главенствовал на собрании человек, сидевший на стуле, который был разве что чуть-чуть получше тех, на каких сидели остальные. Да, это был руководитель, в этом не могло быть никаких сомнений. У него было удлиненное узкое лицо, он был необычайно бледен, даже тонкие губы, казалось, почти не видны. Черные волосы его были кое-где подернуты сединой, а глаза горели, словно тлеющие угли, излучая злобу и ярость.

Он пристально смотрел на человека, что сидел прямо напротив, – тот был явно старше, и внешность у него была не столь зловещая: седой, как лунь, с пухлыми румяными щеками.