Сборник, составленный по материалам семинаров Всесоюзного творческого объединения молодых писателей-фантастов при ИПО «Молодая гвардия». Здесь публикуются также произведения известного писателя Севера Гансовского и новые переводы зарубежной фантастики.
ДЕНЬ ГНЕВА
РУМБЫ ФАНТАСТИКИ
Александр Бачило
Место встречи
Бон-Киун бросил взгляд на часы и покачал головой. Что-то случилось, подумал он. Слишком мало в нашей работе простых случайностей, слишком близко у края мы ходим. Ролли должен был появиться еще в гостинице, он передал, что вылетит утром, и вот его нет, а до начала заседания осталось всего двадцать минут.
Спокойно… Не надо паниковать Нервишки, конечно, разгулялись за эти годы, но ничего, мы еще крепенькие. Спокойненькие мы еще. Умненькие. Мало ли что могло произойти? Начальство задержало или поклонники. У него в последнее время что-то особенно много поклонников. Настырные, как раковыдры, и ведь не соображают ни черта, а за автограф готовы отца родного… Ну вот, я опять волнуюсь, это никуда не годится.
Ну, раскусят кого-нибудь из нас, не убьют же? Хотя, конечно, дело не в этом. Нам здесь, естественно, ничего не угрожает. Уровень развития здешнего общества довольно высок. Довольно, но недостаточно. И поэтому наше разоблачение опасно не нам, а им. Слишком легко многие из них могут превратиться в бездельников, в нахлебников более развитой цивилизации. Допустить этого мы не можем. Не имеем права. А потому никто здесь не должен знать о нас слишком много…
Где-то хлопнула дверь, и в пустом коридоре гулко раздались шаги. «Наконец-то», — облегченно вздохнул Бон-Киун и тут же подумал: «Это удивительно, я уже узнаю его по шагам…»
В комнату вошел резидент службы Односторонних Контактов, верхний инспектор Роллис. Быстро оглядевшись по сторонам, он в знак приветствия шевельнул ухом Бон-Киуну, снял шляпу, бросил ее на стол и принялся расстегивать плащ.
Александра Богданова
Освободите площадку! Лечу-у-у!
Только к Новому году письма с заграничными штемпелями перестали приходить на крупный железнодорожный узел Кузятин, и почтальонша Вера Никифоровна, дважды подававшая из-за них заявление об уходе, вдруг к удивлению своему обнаружила, что без писем ей чего-то недостает. То же ощутили и другие жители крупного железнодорожного узла, а наиболее дальновидные поняли, что эта непопулярность их городка — только временное затишье перед очередной бурей. Ибо кузятинцы, несмотря на малочисленность — вот уже полвека они безуспешно стараются произвести на свет рокового двадцатитысячного жителя — были людьми к славе привыкшими.
Хорошенький южный город, зимой пушистый от снега, а летом от вишневых садов, Кузятин как стоял десять веков назад на пути «из варяг в греки», так по сей день и стоит, и трудно припомнить какую-нибудь перетурбацию на юго-западе страны, которая бы его не коснулась. Каждая перемена оставляла на памяти городка новую зарубку, а в учебниках истории укладывалась двумя-тремя скромными строчками, но зато по соседству с Екатеринославом, Киевом, а иногда и Москвой. Нет такого кузятинца, который бы, выехав на отдых или по делам службы за пределы города, не преминул между прочим сообщить людям непосвященным, что с обратным билетом ему придется туго: экспресс «Париж — Кузятин — Москва» битком набит французами, а скорый «Вена — Кузятин — Москва» идет через Братиславу и свободные места расхватали чехи.
Вообще, средоточием всей жизни города является вокзал. С тех пор, как в его фундамент был заложен первый кирпич, кузятинцы сохраняют привычку прогуливаться по перрону, как по проспекту, и узнавать здесь новости дня прежде, чем о них сообщит программа «Время».
Местная публика избалована отголосками больших событий и чужой славы. Испугать ее ничем нельзя, удивить почти невозможно. Почти… Ибо раз уж мы начали рассказ о Кузятине и кузятинцах письмами с заграничными штемпелями, нам придется поведать историю, удивившую даже этот крупный железнодорожный узел юго-запада страны.
История началась в июле месяце, когда вокзальный перрон особенно хорош, когда вперемешку с джинсами и маркизетами отпущенной на каникулы учащейся молодежи мелькают здесь серые юбки их бабушек рядом с вишневыми и черничными ведрами, а вокруг фонтанчика — голопузого мальчугана, раскрашенного сочными красками, из которого пил, говорят, Симон Петлюра, удирая от большевиков, — вокруг этого фонтанчика живой клумбой выстроились цветочницы, и в букетах их розы «Мери Пикфорд» перемешались с подвявшими васильками. В те дни васильков и вишен потребовалось особенно много, а три репродуктора, подвешенные к вокзальной стене в стиле псевдоанглийской готики, распевали день и ночь напролет бойкие молодежные песни.
Сергей Булыга
Железное кольцо
Был вечер, солнце медленно скрывалось за горизонтом. Закат — в багровых сумерках — тускнел. Широкая мощеная дорога, пересекавшая пустынную равнину, тянулась, как казалось, прямо к солнцу. Массивные каменные плиты, истертые множеством ног и колес, были покрыты трещинами, сколами, а кое-где между камнями виднелась чахлая трава.
Шел по дороге одинокий путник. Ветер трепал его черные с проседью волосы и раздувал полы плаща. Путник устал, шагая целый день без остановки.
…Проснувшись еще затемно, он по привычке тщательно побрился и долго, пристально смотрелся в зеркало, затем, вздохнув, переоделся пилигримом — посконный длинный плащ, сандалии, веревка вместо пояса, — надел на правый безымянный палец массивное железное кольцо, украшенное крупным черным камнем, надвинул капюшон на самые глаза, вновь повернулся к зеркалу… и тотчас вышел из каморки, спустился по скрипучей лестнице и сел за общий стол. Хозяйка, подавая ему завтрак, испуганно молчала. Поев, но отказавшись от вина, путник сходил проведать Серого, поддал ему овса, потрепал по нечесанной спутанной гриве и вышел к воротам, где его уже нетерпеливо поджидал хозяин — добродушный заспанный толстяк.
— Вы не боитесь, господин? — спросил хозяин.
В ответ он лишь пожал плечами, достал из-за пазухи туго набитый кошель и отдал со словами:
Вера Галактионова
Тятька пошутил
Соньку Клюшину — бойтесь. Она, чай, знат чего-нибудь. Вы думаете, она просто так? А вот она, може, и не просто так. Ну, вам, конечно, не сказыват… Дед-то ее, Гаврила, поди-кось и ей передал. Когда помирал — конёк ведь на крыше подымали. Вот как мучился. Душа-то сё не отлетала. Земля его не брала. А мучилси что? — передать некому. Взрослы-большея к нему не подходют. Знают: колдун помират, кабы не передал. В сторонке все стоят. Похитрея. Он, чай, глядит — одна токо мнука глупа окыл него туды-суды бегат. Ждал-ждал кого поболе — нету. Да вот може ей и передал-успел, пока мужики-то конёк лезли-подымали.
И мать ее, Наталья кривая, знат — и Сонька ваша, чай, знат. Даром что девчонка. Не больно дружитесь. Бойтесь маненько. Рты-то не раскрывайте. Она роду плохого. Хуже не быват.
Вот на что Захаркины слабее колдуны были, а и то. В девках-робятах за мной Петяня Захаркин сё бегал. У ворот догонит — и канфетку в руку скорей сунет. А баушка Груня наша сразу эту канфетку у меня — цоп! «Дай-ка, — баит, — мне, она наговорена». И сама с моей канфеткой сё чаю напьется. «Я стара, — баит. — Эта канфета мне не дойствоват, меня уж ни один колдун не приворожит, а тебе не нады — тебе влият».
Правильно. Вы шибко грамотны. Вам про что в книжке не пропишут — вы думаете, того и нету. А вот и не знаете вы ничего. Молодая, мелко плавали. И спина у вас — наружи была. А только если ваша правда, а не моя, тогда и скажите: это что же Гаврила-то всё об заборы головой стукалси? В проулке подойдет, за доски уцепится да и колотится-бьется?.. Чай он колдун, а это его бесы доняли. Оне, колдунищи, когда не колдуют, то нечиста сила трясет-мотат, не отступатся. Колдовать заставлят. Оне если не наколдуют — хворают. А бесу душу как продал, так уж он доймет: «колдуй!» Вот как. Вот он об доски-то и колотилси. Гаврила-то. Да чай он самому Барме брат!
А с Бармой еще дедянька в парнях дружился, сказывал. Барма-то, знашь, сам русскай был, а это его татары эдак прозвали. Татары перед базарным днем приезжали да у них всё и останавливались. Двор-от широкай пустой, и в том двору сроду былки единой не росло. Изба темна, никто к ним не ходит, одне татары на полу вповалку по субботам спят, бывало. Им, татарам, и не страшно — сами без креста, без пояса, им чего? Вечером из Тат-Шмалака наедут, а утром до зорьки уж на базаре стоят, лошадей продают. Ну, татары сё у нёво и спрашивают — то про вёдро, то ище про чего: «барма?» да «барма?» Так за нём и пошло: Барма.
ПЕРЕВОДЫ
Персиваль Уайлд
Цепочка огней
Из сборника «Семь мошенников на клеверном поле»
1
— Билл, — неожиданно спросил Тони, — ты веришь в телепатию?
Биллу скоро исполнялось двадцать пять лет, и Тони, благородно считая, что он обязан помочь другу отметить славный юбилей, изводил его приглашениями провести недельку в летнем лагере одного из клубов, в которых он состоял. Билл мужественно сопротивлялся: шестое чувство подсказывало ему, что неделя в обществе своего неугомонного друга не даст ему отдыха. Но даже крепчайший гранит не может устоять перед разрушающим воздействием постоянно капающей воды, и после сорок восьмого приглашения Билл сдался.
— Хорошо, — сказал он. — Но за это ты должен мне обещать, что оставишь меня в покое на целый год.
— Думаешь, тебе не понравится? — обиделся Тони.
— Да нет, почему…
2
Когда человек принадлежит к одному клубу, он нередко становится членом и второго. Но когда он принадлежит к двум, вступление в третий почти так же неизбежно, как смерть и налоги. Тони был членом «Виндзора» и «Гималаев» — он вступил в первый, потому что там можно было чем-то заниматься, а во второй — в знак протеста против угнетающей респектабельности первого.
«Виндзор» был богатым, чопорным и гордым своей исключительностью. «Гималаи» был богатым, не чопорным и исключительным в противоположном смысле. Разделив свое время между обоими клубами, Тони решил, что не будет ни слишком уважаемым, ни слишком бесславным, ни скучным партнером и ни спортсменом, и неторопливо шагал по золотой середине, чувствуя себя глубоко правым во всем. Веселая и шумная попойка в «Гималаях» искупалась очень положительным и степенным поведением в «Виндзоре». А после недолгого пребывания в высоко моральной атмосфере этой второй организации приход Тони в первую переводил его опять в менее возвышенную плоскость, к которой он тоже чувствовал свою близость. Принадлежность только к «Виндзору» оставила бы на Тони печать сноба. Принадлежность к одним «Гималаям» навесила бы на него ярлык прожигателя жизни. Участие в обоих давало ему гораздо более привлекательную репутацию человека широкого кругозора, истинного демократа, чувствующего себя в любом обществе, как дома.
Но для полного счастья все-таки нужен был еще третий клуб, и в конце концов несколько членов обоих клубов, принимая в расчет частые каникулы — неизбежный атрибут праздной жизни, основали еще одну почетную организацию под названием «Ассоциации Риггс Айленд».
Правда, злые языки говорили, что «Ассоциация» была создана только потому, что Хантли Торнтон, который был владельцем Риггс Айленд — заросшего кустарником песчаного островка у побережья Южной Каролины — очень хотел продать его и, взявшись за дело по-настоящему, расписал его прелести в ярких красках всем друзьям. Это, однако, были только слухи, не имевшие под собой оснований. И совершенно естественно, что Хантли Торнтон стал первым энтузиастом, давшим жизнь «Ассоциации Риггс Айленд», и что его друзья, нимало не стесненные в средствах и в восторге от мыслей об островковом рае, куда всегда можно сбежать от тягот жизни, дружно поддержали его.
Для них не имело значения, что вся собственность Торнтона состояла лишь из нескольких акров бесплодной земли, десятка чахлых сосен и неисчислимого множества комаров. Ландшафтные эскизы, выполненные под личным руководством владельца территории, включали в себя поле для гольфа, полдюжины теннисных кортов, каменное строение для клуба и роскошный пляж, без какого-либо упоминания об уже существующих постройках. Друзья Торнтона смотрели во все глаза на акварели в красивых рамках, восхищались деталями, хвалили генеральный план и лезли в карманы за суммами, которые должны были превратить эти мечты в действительность. Так первоначальные подписчики щедро и благородно делали взнос за взносом, пока Чэт Молтон вдруг не сказал: «Раз мы затратили целое состояние на здание клуба, нам нечего скупиться на расходы по волнорезу. Если мы, черт побери, об этом не позаботимся, наш клуб в один прекрасный день будет смыт в Атлантический океан!» Правда, волнорез оказался лишь одной из обязательных дорогостоящих конструкций, о которых архитектор Хантли Торнтона не счел нужным сообщать, поскольку в проекте забыли и многое другое.
3
— Твое появление будет здесь сенсацией, — пророчествовал Тони по дороге к катеру, который должен был переправить их на остров.
— Почему?
— Ты очень известная личность, Билл. Тебя здесь все знают, хотя ты сам никого не знаешь. Я думаю, здесь не найдется ни одного, кто не слышал бы о тебе.
— И ты называешь это каникулами?
— А что?
4
Остаток дня Тони провел как на иголках. Спокойно поговорить удалось только после ужина. Призвав на помощь все самообладание, он удержался от намеков на людях, промучившись долгих полтора часа.
— Наверное, карты крапленые, — предположил он.
— Нет.
— Ты уверен?
— Я подобрал несколько штук после нашего разговора. Они у меня даже в кармане. Я их проверил под лупой — они нормальные.
5
— Клэгхорн, — начал Торнтон, — вы ничего не имеете против, если я задам вам несколько вопросов?
— Ничего не имею.
— Даже если это весьма деликатные вопросы, касающиеся вашего друга?
— Конечно. А в чем дело?
Торнтон не стал ходить вокруг да около.