Река, переполненная водою, как любовью, несла весеннюю дань солнцу. Травы, еще не забывшие гнет сугробов, тянулись неистово. Вишневые рощи в оврагах вскипали благоуханным половодьем.

Одолевший за ночь всех супротивников, соловей гремел победной трелью. Да и смолк вдруг, озадаченный хрустальным, с искорками, голосом, будто пустили солнечного зайчика. Зайчик этот, совсем зайчишка, кинулся не в чащобу, а сразу в небеса, стремясь достигнуть самого солнца. Волхвы переглянулись.

– Се голос отрока.

– Не отроковицы ли?

– Отрока, – сказал Благомир. – Да вот он!

На зеленом долу зеленая гора, на горе боры, на борах на кудрявых небо опочило. От края до края ни единой хмари – морщинки, ни единого пятнышка – птицы коршуна.

Под ярым солнцем трава парная, тропа горячая, ласковая. По лугам – ужом, на гору – стрелой, перед бором – запинаючись. Да и нет ее! Заглохла.

Повернулся отрок к матушке. У матушки глаза добрые, смелые.

– Тропа хранит от зверя, да уводит от сокровенного. Дальше пойдем по нехоженому.

Поклонилась бору, и сынок поклонился. Расступились перед ними деревья, будто дверь отворилась. Под узорчатым пологом – безмолвие. Ни единый лист не шушукнется, не шелохнется, трава как на страже стоит. Деревья друг за друга хоронятся, а сами – глядят! Кто пришел?

Возвращались из дубравы лугами, обходя старицы

[1]

.

Ложились в голубые потоки колокольчиков, слушали дивные звоны цветов. Не всякое ухо уловит, как звенят, еще меньше люди понимают – о чем.

Пробирались под зонтиками пряных цветущих кубышек, по траве-мураве, по влажному, по медовому золоту куриной слепоты выходили опять же к старицам.

Глядели на изумрудные косы водорослей, дышали чистым, как снег, теплым, как солнце, запахом белых лилий.

Лягушки дремали в разогретой воде. Наслаждались молчанием. Лишь изредка в сладостном забытьи вскурлыкивала иная по оплошке, но тишины не нарушала.

Власта и Баян подходили к тыну, когда из ворот выехала дюжина всадников. Двое направили коней к идущим по тропинке. Один всадник был в белых одеждах, с белой бородой, другой одет воином.

– Здравствуй, Власта! – приветствовал старец женщину. – Жди сына через три года в день Купалы.

Воин наклонился с седла, поднял Баяна, посадил перед собой.

– Я ему на дорогу одежонку приготовила, еду! – птицей захлопотала Власта.

– Все у него будет, одежда и еда. Не тужи, женщина. С тобою бог! – Всадники тронули лошадей, и Баян не смог даже послать матушке прощального взгляда: заслоняла расшитая бляхами кожаная рубашка ратника.

После трапезы Баяна окружили жрецы. Сначала везли в телеге, потом вели через лес, поваленный буреломом. Вышли на поляну. Ни избы, ни хлева, один колодец с журавлем.

– Много ли страха в тебе, отрок? – спросили жрецы.

– Не ведаю, – пролепетал Баян, холодея.

– Не расти, как трава, расти, как человек. Измерь – немереное, неведомое – изведай.

На Баяна надели шубу, шапку, а то, что ноги босы, – не посмотрели. Подвели к бадье:

Стены, потолок, пол, даже двери были увешаны и устланы звериными шкурами. Комната круглая, здесь трем дюжинам человек не будет тесно.

Босыми ногами ласково по мехам ходить. Баян и вдоль стен прошел, трогая шкуры. Наконец сел в дальнем углу на огромную медвежью башку.

Новая жизнь на чужбине для юного волхва задалась удивительней прежней. На дележе рабов он достался кагану. Дворецкий, сортируя полон, спросил Баяна, что он умеет делать.

Голос удивил царедворца.

He на тяжкие работы, не на побегушки определили нового раба. Учили еврейскому языку, псалмам царя Давида

[27]

, игре на псалтири

[28]

. Кантора, наставлявшего отрока в пении, изумил не столько голос юного раба – его память. Баян знал мелодию и слова псалма с одного прослушивания.

За длинным столом сидели телохранители кагана. Баяну показали его место, но не в конце стола, а в переднем углу, под снопом, возле поставца, на который кладут еду пращурам.

Баян опустил голову: над ним хотели посмеяться. Прошептал:

– Я меньшой среди вас, мое место – у порога.

Седоусый витязь обнял отрока:

– Ты – ученик Благомира, песнопевец и песнотворец. Мы все хотим слышать тебя и видеть тебя. Не сердуй! Нынче голова твоя бела от детских лет твоих, но годы – песок. Станешь бел от старости, а место твое, Баян, будет то же самое, возле пращуров. Ешь, пей, а потом порадуй сердца наши сказаньицем о дедушках.

Матери Ярополк не знал. Она дала ему жизнь и оставила белый свет. Отца он теперь видел редко. Князь Святослав возвращался с одной охоты, устраивал пир и вдруг прямо из-за стола отправлялся на новую ловлю. Бабушка говорила:

– Искать ветра в поле.

Жил Ярополк с бабушкой.

Утром великая княгиня молилась в домашней церкви. Церковь устроили возле опочивальни, в чулане. Здесь не было окон, но и тьмы тоже никогда не было. Возле икон горели лампады, а во время службы множество свечей на серебряных круглых подсвечниках. Свечи из ярого воска, высокие. Благоуханный дымок кадила быстро наполнял церковку, дивное пение с обоих клиросов подхватывало душу, и отрок представлял себя на корабле, плывущем по сладкозвучным голосам к горнему жилищу бабушкиного Бога.

Ярополку позволяли смотреть, слушать, но ему нельзя было прикладываться к иконам, подходить к священнику, который кормил бабушку из золотой чаши золотой ложкою. В ложке вино и хлеб, но это была сокровенная пища. Вино – кровь Христа, а хлеб – чудесно превращенный молитвою – тело Христа…

Великая княгиня читала с внуком вечную книгу. Каждый день главу из Библии и главу из Евангелия.

– «Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа. И еще родила брата его, Авеля. И был Авель пастырь овец; а Каин был земледелец». Запомнил? – спросила княгиня Ольга.

– Запомнил. Авель пас овец, а Каин был сеятель.

– Земледелец.

– Каин был земледелец, – повторил Ярополк. – Я знаю, земледельцы – самые любимые у тебя люди.

Князь Святослав жил торопясь. Денно и нощно учил строю молодую дружину.

В гридни набирали по городам и весям. Коли здоров, юн, имеешь охоту к славе – наш! Могучим предпочтения не было. Святославу нравились ребята жилистые, упористые, кто мог терпеть через не могу. Таких приближал.

Зима кончилась нежданно. В феврале. Собиралась намести снега, да по ошибке пригнала тучи, полные дождя. За три дня морось съела снег, а на прояснившееся небо солнце явилось такое горячее, весь холод вытянуло из земли, поднялся туманом и растаял.

Тотчас Заднепровье вызолотили одуванчики, и было дико: на дворе лютень, а над полями жаворонки.

Святослав со всем своим войском ушел в степь, на малые реки: воюй от зари до зари, и пропитание вот оно – рыба, птица, зверь.