Журнал «Приключения, Фантастика» 3 ' 95

Бахревский Владислав

Чернобровкин Александр

Стрельченко Сергей

Петухов Юрий

Панфилов Владислав

Волконский Виктор

ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ

Главный редактор Ю. Петухов

Содержание:

В. Бахревский

**«БОРИС ГОДУНОВ»

**«САМОЗВАНЕЦ»

**«ПОХОРОНЕННЫЙ СРЕДИ ЦАРЕЙ»

А. Чернобровкин «БЫЛИ ДРЕВНИХ РУСИЧЕЙ»

С.Стрельченко «УЛЕЙ»

Ю.Петухов «ВТОРЖЕНИЕ ИЗ АДА. СВЕРЖЕНИЕ ИЗВЕРГОВ»

В.Потапов «СНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ»

В.Волконский. РАССКАЗЫ

Интервью со зверочеловеком

Художник Алексей Филиппов

Журнал «Приключения, Фантастика» 3 ' 95

Владислав Бахревский

БОРИС ГОДУНОВ

Свеча пылала, но свет не мог поглотить теней, черных, шевелящихся. Даже от пламени была тень. Чудилось: то горит двойник белой — черная свеча.

Скрючившись, бочком сидел за печкой в простенке на березовых рубленых полешках правитель Борис Федорович.

Печь скрывала от нескромных взоров куцеватую лежанку. Монастырь потому и Новодевичий, что для дев. Все тут складно, махонько… На лежанке было бы удобнее, но печь днем протопили, и кирпичи, отдавая тепло, жгли нестерпимо. Борис Федорович о жаре и тесноте забывал, слушая речи. Ему бы еще щелочку!..

— Вот тебе денюшки! И тебе столько же! — дружески шептала инокиня Александра. — Всего вашего дела — привести людей. Послужите Борису Федоровичу, и он вам послужит.

САМОЗВАНЕЦ

Сверкая панцирем, но еще более улыбкой, прискакал Жак Маржерет — командир передового охранения.

— Путь безопасен, государь! Москва в ожидании вашего величества!

Что-то озорное, что-то дурашливое мелькнуло в лице Дмитрия. Чуть склонив голову, прикусил губу и, оглаживая крутую драконью шею коня, шепнул ему на ухо:

— А ведь доехали!

ПОХОРОНЕННЫЙ СРЕДИ ЦАРЕЙ

Печи топили до того жарко, что князю Михайле Васильевичу перед пробуждением вот уж третью ночь кряду снилась угольная яма. Стоит у черной, в саже, стены, кругом черно, дымно. Сам он в белом, в ослепительно-чистых одеждах царского рынды, оттого и неудобство. С ноги на ногу не переступить, пошевелиться боязно: сажу на себя посадишь, в горящие угли угодишь. Угли огромные! Над углями взметываются во тьму синие языки пламени, и в пламенах этих мерещится залитое кровью лицо Михайлы Игнатовича Татищева, убийцы Басманова убиенного в Новгороде по навету по его, Скопина, попустительству и греху.

В третье сновиденье князь Михайла Васильевич, набравшись мужества, спросил-таки убиенного:

— Чего тебе, Татищев, надобно?

Александр Чернобровкин

«БЫЛИ ДРЕВНИХ РУСИЧЕЙ»

ЧУМАК

Рассказ

Стоявшая на вершине кургана каменная баба — серо-желтая, безносая, безухая и безглазая, похожая на плохо ошкуренный, толстый пень, — вдруг загорелась в последних лучах заходящего солнца робким, неярким, розоватым светом, словно вытекающим из крупных оспин, сплошь изъевших ее. Она казалась и величественной и понурой одновременно, вроде бы ничего не могла видеть и в то же время как бы смотрела во все стороны: и на небо, голубое и безоблачное, чуть подрумяненное на западе, где из него выдавливался узкий золотисто-красный солнечный серпик, и на степь, распластавшуюся от края до края зеленовато-рыжей шкурой с седыми пятнами ковыля, и с особым, казалось, вниманием на обоз из шести возов, запряженных парами лениво вышагивающих серых волов.

В шестом возе, выстланном попоной из воловьей шкуры, лежал на боку, подперев голову рукой, молодой чумак в надетой набекрень соломенной шляпе с широкими, обвисшими краями, в холщовой белой рубахе навыпуск, подпоясанной коричневым кожаным ремешком, в серо-черных портах с латкой на левом колене. Он неотрывно смотрел на каменную бабу, точно надеялся поймать ее взгляд, и на его вытянутом скуластом лице шевелились, как бы беззвучно упрашивая посмотреть на него, чувственные, красиво очерченные губы.

И вот — то ли на самом деле, то ли это была игра света и тени — каменная баба чуть повернула голову и уставилась двумя глазницами-оспинами на человека и будто всосала ими его взгляд. Чумак, испугавшись, смежил веки крепко, до боли в висках, а потом и рукой прикрыл глаза. Какая-то невидимая сила попробовала оторвать ладонь, но не смогла и медленно убыла. Человек убрал руку и долго смотрел на каменную бабу, окруженную колеблющейся, розовой дымкой, будто парила от внутреннего жара. Дымка постепенно исчезла, и баба превратилась в неумело обработанный камень. Чумак вытер тыльной стороной ладони капельки пота со лба и висков, покачал головой и тихо вымолвил:

— Да-а…

— Чего? — обернувшись к нему, спросил возница — пожилой мужчина с длинными усами, похожими на метелочки ковыля.

МИРОШНИК

Рассказ

Мирошник — пожилой кряжистый мужчина с волосами, бровями и бородой пепельного цвета (когда-то темно-русыми, а теперь выбеленными сединой и мукой) — сидел при свете лучины за столом перед пузатой бутылкой красноватого стекла, чаркой, наполненной на треть водкой, огрызком луковицы и недоеденным ломтем ржаного хлеба в просторной горнице, в которой царили беспорядок и грязь, потому что давно не хозяйничали здесь женские руки, а у мужских были свои заботы. Из горницы вели две двери: одна во двор, а другая в мельницу водяную, сейчас не работающую, но поскрипывающую тихо и тоскливо какой-то деревянной деталью. Когда скрип на миг смолк, мирошник поднял чарку, долго смотрел в нее мутными, будто присыпанными мукой, глазами, потом выпил одним глотком и крякнул; но не смачно, а грустно и обиженно: жаловался ли, что жизнь у него такая поганая, или что водка заканчивается — кто знает?

— Апчхи! — словно в ответ послышалось из-под печки.

— Будь здоров! — по привычке пожелал мирошник.

— Как же, буду! — недовольно пробурчал из-под печки домовой и зашевелился и заскреб когтями снизу по половицам.

— Не хочешь — не надо, — примирительно произнес мирошник и захрустел огрызком луковицы, заедая его хлебом. Крошки он сгреб ладонью со стола к печке. — На, и ты перекуси.

ТОЛМАЧ

Рассказ

На деревянных крепостных стенах собрались почти все горожане: вооруженные мужчины в шлемах и кольчугах молчаливые и суровые, встревоженные женщины, которые часто ойкали плаксиво и обменивались негромкими фразами, беззаботные мальчишки, которые, привстав на цыпочки, выглядывали поверх зубцов стены и удивленно восклицали, тыча пальцем в то, что их поразило, или сновали у костров, на которых в больших чанах кипятилась вода, или у груд оружия, сложенных на площадках у башен, примерялись к двуруким мечам, длинным и тяжелым, пытались натянуть боевой лук, большой и тугой, махнуть булавой шипастой и с кожаной петлей в рукоятке, делая все это весело, не задумываясь о беде, нависшей над городом, — безбрежной, как разлившаяся река, орде степняков на малорослых мохнатых лошадях. Басурманы с гиканьем и свистом сновали в разные стороны и поджигали все, что попадалось им на пути, и клубы дыма казались частью орды и вместе с ней приближались к городу.

Пока на крепостных стенах готовились к битве, на птичьем дворе она была уже в полном разгаре. Сцепились два петуха — черный, без единого светлого пятнышка, и красный, с радужным ожерельем на шее, — оба крупные, крепкие и люто ненавидящие друг друга. Гордо выпятив грудь, они прошли по кругу против хода солнца, злобно косясь, затем одновременно бросились, подлетев, в атаку, столкнулись в воздухе, забили клювами и крыльями, и мелкие перышки, черные и красные, плавно закачались в поднятой петухами пыли.

За поединком наблюдали птичник — сухощавый старичок, безбородый и с крючковатым, хищным носом, отчего напоминал изголодавшего коршуна, одетый в старый армяк с латками на локтях и в белых пятнах куриного помета — и толмач — дородный муж лет сорока, среднего роста, с крупной, лобастой головой, темно-русыми волосами и светло-русой бородой и усами, плутоватыми, зеленоватосерыми глазами, которые прятались в пухлых румяных щеках, одетый в нарядный темно-коричневый кафтан с золотыми пуговицами и шапку с собольей опушкой. Птичник все время дергался, переступая с ноги на ногу, размахивал руками и вскрикивал то радостно, то огорченно, и армяк мотылялся на нем так, что казалось, вот-вот расползется по швам и опадет на землю. Толмач стоял неподвижно, засунув большие пальцы рук за кожаный с золотыми бляхами ремень, и на застывшем лице не отражалось никаких чувств, как будто без разницы было, какой петух победит, вот только глаза неотрывно следили за дерущимися, и когда красный давал слабину, малость прищуривались.

Петухи расцепились, заходили по кругу, но теперь уже по солнцу, потому что у черного исчез передний зубец на гребне, из раны текла густая темно-красная кровь, заливающая левый глаз. Черный петух двигался чуть медленней, чем раньше, и часто дергал головой, наклоняя ее к земле, чтобы стряхнуть кровь. Увидев это, толмач презрительно сплюнул, попав прямо в середину гальки, что валялась в двух саженях от него.

На птичий двор забежал дружинник — здоровенный детина с румянцем во всю щеку, в кольчуге и шлеме и с мечом и булавой на поясе.

Сергей Стрельченко

УЛЕЙ

Андрей Ружинский скупал и продавал все — китайскую тушенку с иероглифами Великой Стены и мокрый, залежавшийся на складах уголь, подержанные катера и очень интимные товары для одиноких женщин.

Он покупал и людей, которых легче купить, чем запугать, и делал это всегда с большой выгодой.

В свои неполные тридцать два он имел сотни миллионов в открытых для глаз налоговой полиции счетах. Андрей был совсем не похож на старый карикатурно-расхожий образ пузатого буржуа с сигарой в толстых губах.

Поджарая, стройная фигура Андрея всегда вызывала зависть у многих знакомых из круга новой элиты. Его загорелое волевое лицо под шапкой тугих темных волос казалось лицом воина и жреца, и у него действительно был свой бог. Волей судьбы попав еще подростком в город из маленькой, почти опустевшей, степной деревни, он сразу выбрал его из пантеона прочих.

Рубли, доллары и ценные бумаги, власть над людьми и очень широкие связи в политике и преступном мире были для него лишь средством для достижения главной цели. Он собирал золото.

Юрий Петухов

СВЕРЖЕНИЕ ИЗВЕРГОВ

Во мраке, холоде и лютости ночи, оскользаясь на обледеневших горных тропах, вбирая в себя все ветра и всю сырость океанов воздушных, озираясь на пропасть смертную и вздымая глаза вверх, к незримым пока сочным лугам, ведет чрез скалы пастырь стадо свое. Бережет его и лелеет, хранит от блуждающих в ночи хищников, алчущих крови агнцев, ограждает от стервятников небесных и гадов подземных. Не спит, и не считает мозолей на руках и ногах своих, не щадит сердца, и гонит прочь болезни, усталость, уныние, не дает покоя подмоге своей, псам охраняющим, несет на себе слабых и ожигает кнутом строптивых и мятущихся — во их же благо, из рук своих выкармливает, выпаивает немощных и малых, грудью встает на пути лихих людей и зверей, не дает в обиду и поругание, не оставляет на смерть и заклание… Ибо пастырь есть. Ибо облечен крестной ношей своею — вести стадо к лугам и беречь стадо, умножая его и укрепляя. И берет он со стада этого и шерсть, и молоко, и мясо, потому как не

Святым духом питается, потому что во плоть облачен и смертен, как смертны и псы его, и гомонящие подле.

Паршивая овца портит стадо. И пастырь, желающий сберечь подопечных своих, извлекает ее, отделяет от стада, если он добрый и радеющий. Паршивая овца, не изгнанная из стада, сеет болезни и смерть вокруг себя, обрекая на муки и погибель здоровых и чистых. Пастырь, закрывающий глаза на паршивую овцу, плохой пастырь, ибо бросает на смерть многих, доверенных ему — тяжела для такого крестная ноша его, тяжела и непомерна, и не пастырь он, а враг стаду своему… За болезнями телесными, зримыми приходит парша невидимая, проникающая в душу и в голову. И звереют, начинают бесноваться псы охраняющие — режут тех, кого стеречь и беречь обязаны, рвут зубищами мясо доверившихся, сатанеют в крови многой. Не столь хищник ночной, алкающий поживы страшен, сколь берегущий тебя и идущий рядом, но по безумию и болезни возжелавший вдруг крови твоей. Враг, высверкивающий из мрака горящими глазами и воющий люто, старый и привычный враг, против которого уберечься можно. Друг, обратившийся во врага, страшен вдесятеро, в стократ! Ибо сила его больше силы твоей, и не остановится он в безумии и алчи… А остановит его только пастырь благой и добрый, и излечит болезнь в нем, выбив из тела его больную душу вместе с бесами, вселившимися в нее. И чем раньше сделает он дело свое, тем больших убережет. И не будет ему хвалы и награды за это — просто ношу несет, как и надо нести, не останавливаясь и не озираясь, не блуждая суетным умом в потемках, а свое дело делая, от паршивых овец и паршивых псов стадо очищая.

Но горе тому стаду, где сам пастырь болезнь страшную приимет в душу свою, изнутри паршой покроется и служить бесам станет, вселившимся в него. Сбросит он крестную ношу свою посреди холода и льда тропы горной, оттолкнет слабых и малых, и воззрится изнутри доверившихся ему звериными, лютыми, кровавыми глазами хищника И заразит он заразою своей псов охраняющих, вселит в них бесов черной души своей, и начнет творить дьявольскую потеху, низвергая несчастных в смертную пропасть, вырезая стадо свое, губя больших и малых, слабых и сильных. И не будет ему окорота, не будет узды… Горе стаду этому! Горе, ибо пастырь заботливый и псы охраняющие обратятся в убийц. И кого винить в горе этом — самого ли пастыря? бесов ли вселившихся в него?! Некому в стаде истребляемом тешиться поисками виноватых, ибо не дано, ибо обречено уже, ничто не поможет, не исцелятся бесноватые изверги-убийцы, не придет помощь извне, некому помочь — один был защитник, и тот врагом стал. Никто и ничто не спасет… Только чудо одно.

И случится это чудо из многих тысяч однажды. И обретет один из стада нарождающуюся душу нового пастыря. И почует в себе силы встать на пути убийц одержимых. И погибнет он в неравной схватке. Или победит. И низвергнет в пропасть смертную, адскую извергов. И сам поведет стадо вверх… поведет, если будет кого вести, если пойдут за ним оставшиеся, если не разбредутся, не пропадут, если останутся на тропе.

Владислав Панфилов

СНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ

Анатомия ужаса

— В своей Первой Жизни я был Неудачником! Да! Да! Неудачником! Я был Неудачником с самого рождения! Начнем хотя бы с того, что я не знал материнской груди. Я был искусственником, и в то время, как другие пухленькие розовые младенцы теребили губами пористые материнские сосочки, я грыз своими голыми деснами резиновую болванку, натянутую на горло склизкой бутылки.

Или возьмем тот факт, что родился я в сентябре месяце, и когда пришла пора идти в школу, выяснилось, что учиться я пойду на год позже своих дружков, так как мне не было семи лет!.. Дружки издевались надо мной, дразнили «дебилом», а затем и вовсе вышвырнули из своей компании. В итоге я потерял целый год Жизни! Окончив школу, я поступил в торговый техникум, но вскоре бросил его: меня тянуло к науке, а приходилось заниматься изучением пошлого дефицита. Этот год и еще два — служба в армии — так же потеряны! Потеряны навсегда! Есть ли большая Неудача, чем Утрата того Времени, что отведено нам на Жизнь?

Институт! Вылетел с третьего курса по собственному желанию нового декана, который, один раз увидев меня, невзлюбил на всю оставшуюся жизнь!

Имея массу гениальных идей в голове — устроился в лабораторию. Идеями занимался дома — в лаборатории приходилось пахать на иван-иванычей и семен-семенычей. Вскоре прервались и домашние работы — женился… Прямо скажу: при всех своих пухлых, мягких формах каждая женщина по сути своей — кованый каблук! Теперь я понимаю чувства червяков, которых мы, не глядя, размазываем по асфальту. Семейная жизнь выбила из меня все гениальные мысли, выжгла во мне все эмоции, спалила Веру в Любовь и в Человека.

Я научился сворачиваться кольцом и уползать в темный угол, чтобы там предаваться розовым мечтам. Так я потерял еще пять лет. Нервный стресс (спасибо семье) швырнул меня в больницу. Извиваясь на белых простынях, я проанализировал свою Первую Жизнь и отказался от нее: уволился с работы, развелся с женой, обменял московскую квартиру на маленький домик в городе «X» и устроился уборщиком подъездов в один из немногочисленных высотных домов города. Каждое утро я трачу два часа на очистку мусоропровода от вонючих помоев, которые срыгивают туда зажравшиеся жильцы дома, мою лестницы, истоптанные их немытыми копытами. Меня тошнит, выворачивает наизнанку. Вернувшись домой, я блюю каждый день до крови, но затем прихожу в себя, умываюсь: впереди целые сутки и я могу заняться исследованиями. Это и повторить приятно: могу заняться исследованиями! Это моя ВТОРАЯ ЖИЗНЬ. В ней я более-менее счастлив. Цель моих поисков — сделать счастливым все Человечество!